Кристофер Макдугл - Рожденный бежать - 2013. Кристофер Макдугл Рожденный бежать

• Название: Кристофер Макдугл Рожденный бежать
• Дата: 19.06.2019
• Размер: 1.58 Mb.
• Имя файла: Кристофер Макдугл - Рожденный бежать - 2013.pdf
• Тип: Документы; #82285
• страница: 9 из 20

Глава 16
Самое смешное в том, что Лохматый смотрел на то же самое, и все, что он видел,
— это мужик средних лет с фантастическим коленом.

Вначале только слух подсказал Лохматому, что тут что-то не так. Вот уже несколько часов подряд он слышал слабое «тсс… тсс… тсс», исходившее от сандалий
Хуана и Мартимано, будто ударник отбивал ритм металлическими метелками. Их подошвы не столько ударялись о землю, сколько поглаживали ее, легко чиркая по ней.
Каждая ступня выбрасывалась вперед относительно верха бедер, совершая полный оборот для следующего шага. И так час за часом:
«Тсс-с-с… тсс-сс… тсс-сс…»
Но когда они спускались с горы Элберт по одноколейному пути, Лохматый уловил небольшое нарушение ритма. Мартимано, как ему показалось, прямо-таки лелеял одну свою ступню и не выбрасывал с силой вперед, а ставил очень осторожно. Это заметил и
Хуан. Он все время оглядывался на Мартимано, явно не понимая, что происходит.
— Что случилось? — спросил Лохматый.
Мартимано помедлил с ответом, скорее всего потому, что мысленно перебирал события истекших двенадцати часов, пытаясь точно определить причину боли: может быть, все дело в том, что он впервые в жизни бежал эти самые километры в кроссовках?
Или в темноте неудачно повернул на ухабистой дороге? А может быть, поскользнулся на гладких камнях в бурлящей реке? Или это все…
— Ведьма, — выдохнул Мартимано. Да, должно быть, всему виной эта Бруха. И недавняя сцена в пожарном депо вдруг обрела смысл. Свирепый взгляд Энн; непонятные слова, брошенные в его сторону; потрясение на лицах людей; отказ Китти повторить это на испанском, комментарий Лохматого — теперь все стало на свои места. Энн прокляла его.
«Я обогнал ее, — позднее признался Мартимано, — и за это она заколдовала мое колено».
Мартимано опасался, что произойдет нечто подобное, еще с тех пор как Пескадор отказался захватить с собой их шамана. На родине, в горах Барранкаса, шаманы защищают искиате и пиноли от черной магии и борются с любыми приступами боли в тазобедренных суставах, коленях и ягодицах бегуна, массируя их гладкими камешками и запаренными лекарственными травами. Но в Ледвилле под боком у тараумара не было шамана, и смотрите, что произошло: впервые за сорок два года у Мартимано отказывало колено.
Когда Лохматый осознал, что происходит, он почувствовал внезапный всплеск симпатии. Они не боги, ясно понял он. Они просто люди. И, как всем людям, то, что они любили больше всего, доставляло самые сильные мучения и крайнее волнение. Да и бег тоже причинял боль тараумара; им приходилось смотреть в лицо своим сомнениям и утихомиривать чертенка на плече, нашептывавшего им на ушко отличные оправдания для прекращения борьбы.
Лохматый воззрился на Хуана, которого одолевали сомнения: то ли сорваться с места и убежать, то ли оставаться верным своему наставнику.
— Топай вперед, — сказал Лохматый Хуану и его задатчику темпа. — Я побуду с твоим парнем. Бегом за этой Брухой как молния!
Хуан кивнул и вскоре исчез за поворотом тропы. Лохматый подмигнул Мартимано:
— Ну что, друг?
— Обо мне не беспокойся, — ответил Мартимано.

Запах финишной черты щекотал ноздри Энн. К тому времени как Хуан добрался до станции первой помощи «Полумесяц», Энн уже удвоила отрыв — на двадцать две минуты опережала всех, а пройти оставалось всего четверть дистанции.
Даже чтобы просто поравняться с нею, Хуану пришлось бы отвоевать почти по минуте на каждом километре, а он вот-вот должен был ступить на самый неподходящий для попыток «отыграть» время участок: асфальтовый отрезок дистанции. Энн с ее опытом шоссейных гонок и в «найках» с воздушной амортизацией могла «раскрутить» свои длинные ноги и, можно сказать, летала. Хуану, до сего дня никогда не ступавшему на щебеночно-асфальтовое покрытие, предстояло преодолеть эту странную поверхность в самодельных сандалиях.
— Эх его ногам и достанется! — крикнул задатчик темпа Хуана группе телевизионщиков, стоявших на обочине.
Как только Хуан сошел с грунта и ступил на твердое покрытие, он слегка согнул ноги в коленях и укоротил шаг, добившись полной амортизации ударной нагрузки, создаваемой напряжением сжатия в его голенях от движения то вверх, то вниз. Он так приноровился, что, пораженный, его задатчик темпа начал отходить назад, будучи не в состоянии за ним угнаться.
Хуан помчался за Энн в одиночку. Он пробежал до рыбопитомника почти за то же время, что потратил за все это утро, потом срезал влево и по утоптанной тропе устремился прямиком к наводящему ужас подъему. Многие ледвиллские бегуны боялись этого
Пауэрлайна почти так же, как и ущелья Надежды. «Я видел, как люди сидели по краям тропы и плакали», — вспоминал один ветеран «Ледвилла». Но Хуан ринулся туда так, словно мечтал об этом весь день, двигаясь вверх по почти вертикальным склонам, вынуждавшим большинство бегунов опираться на колени обеими руками.
А прямо по курсу Энн уже приближалась к вершине, полуприкрыв глаза от жуткой усталости, словно у нее не было сил даже смотреть на этот последний кусочек склона.
Вверх-вниз, вверх-вниз — и так раз за разом Хуан упорно сокращал расстояние между ними… как вдруг резко остановился и захромал на одну ногу. Произошла катастрофа: на одной его сандалии с треском лопнул ремень, а заменить его было нечем. И пока Энн штурмовала вершину горы, Хуан, сидя на камне, изучал обрывки ремешка. Он заново переплел его и обнаружил, что оставшегося куска вполне достаточно, чтобы прикрутить подметку к ступне. Он тщательно связал узлом укоротившийся ремешок и сделал пару пробных шагов. Получилось вполне сносно. В общем, пока сойдет.
Энн тем временем вышла на финишную прямую. Ей осталось всего помесить грязь на дорожке вокруг Бирюзового озера, до того как пронзительные вопли разудалых тусовщиков с Шестой улицы вознесут ее вверх по склону к финишной черте. Был вечер, начало девятого, и окружающий лес постепенно погружался в темноту, как вдруг что-то полыхнуло позади нее между деревьями. Нечто непонятное неслось прямо на нее с такой быстротой, что Энн даже не успела никак на это отреагировать. Она застыла на месте, не в силах пошевелиться от страха, когда Хуан одним прыжком метнулся от нее влево, а другим — вернулся на тропу и, лихо ее обойдя, понесся вперед, так что Энн успела заметить лишь полоскавшуюся вокруг него белую накидку, которая, быстро удаляясь, растаяла в темноте.

Он даже не выглядел уставшим! Можно подумать, для него это… одно удовольствие! Энн настолько сразило увиденное, что она решила все к черту бросить и убраться домой. Она была менее чем в часе ходьбы до финиша, но жизнерадостность тараумара, которой так восхищался Джо Виджил, полностью лишила ее мужества. Она вот тут прямо-таки выворачивается наизнанку, чтобы удержать лидерство, а этот малый выглядит так, будто сумел бы обогнать ее в любой момент, когда пожелает. Это было унизительно. Теперь до нее наконец-то дошло, что, как только она разыграла свой
«королевский гамбит», Хуан определил ее в проигрыш. Но муж уговорил Энн продолжать бег — как раз вовремя: Мартимано и остальные тараумара были уже на подходе.
Хуан пересек финишную черту в 17:30, установив новый рекорд для Ледвиллской трассы, улучшив прежний на двадцать пять минут. (К тому же сделал он это тоже невиданным доселе образом: робко поднырнул под ленточку, вместо того чтобы сорвать ее корпусом.) Энн финишировала примерно через полчаса после него, в 18:06. Сразу же вслед за ней — третьим — добрался до финиша Мартимано со своим заколдованным коленом, а Мануэль Луна и другие тараумара заняли четвертое, пятое, седьмое, десятое и одиннадцатое места.
— Ух ты, что за гонка! — бесновался Скотт Тинли перед телевизионной аудиторией, тыча микрофон в лицо Энн Трейсон. Она щурилась от яркого света софитов, и было похоже, что вот-вот упадет в обморок, но ей удалось взять себя в руки.
— Иногда, — сказала она, — только женщина может выявить лучшее, что есть в мужчине.
«Ага, но если только он будет позади», — могли бы ответить тараумара. Благодаря героической попытке Энн в одиночку одержать победу над целой командой крупных специалистов в области бега на длинные дистанции она улучшила свой собственный ледвиллский результат более чем на два часа, установив новый рекорд для женщин, который так никогда и не был побит.
Однако тараумара не могли свободно высказаться в тот момент, даже если бы им этого и хотелось. Они только что сошли с тропы и попали в настоящий бедлам.
Должно быть, это было их время. В конце концов — после столетий ужаса и страха, после того как за их скальпами охотились, после того как их порабощали из-за силы и выносливости и изводили из-за их земли, — тараумара стали уважать. Они, бесспорно, показали себя величайшими на свете бегунами на сверхдлинные расстояния.
Миру предстояло понять, что они обладают фантастическим мастерством, заслуживающим изучения, ведут образ жизни, достойный сохранения, и у них есть родина, достойная того, чтобы ее защищать.
Джо Виджил уже продавал свой дом и увольнялся с работы — вот насколько сильно он был заинтересован. Раз уж «Ледвилл» перекинул мост между американской и тараумарской культурами, он был готов осуществить план, который долго вынашивал. Он с женой Кэролайн хотел переехать к мексиканской границе в штате Аризона, где они г собирались открыть базовый лагерь для изучения тараумара. На это могли уйти ближайшие несколько лет, но он между тем каждое лето возвращался бы в Ледвилл и укреплял связи с тараумара — участниками соревнований. Он стал бы изучать их язык… поставил бы их на «беговую дорожку», снабженную мониторами для контроля частоты сердечных сокращений и максимального потребления кислорода… может быть, даже

устроил бы семинары со своими участниками Олимпийских игр! Потому что все выглядело отлично — Энн как раз была там с ними, а это означало, что, что бы ни делали тараумара, остальные могли этому научиться!
Это выглядело замечательно. Примерно минуту.
— Если вы думаете, что используете хотя бы одно паршивенькое фото моих тараумара, — заявил Рик Фишер, когда Тони Пост и другие сотрудники Rockport примчались к нему с поздравлениями, — то вам лучше сперва раздобыть деньжат.
Тони Пост был потрясен.
— Он явно испортился. Похоже, он совсем озверел, как тот парень, что вознамерился выследить вас и убить. В переносном, конечно, смысле, — поспешно добавил Пост. — Ну точь-в-точь такая, знаете, горячая голова: вечно со всеми спорит и никогда не признает, что был не прав.
— Верно-верно, — поддержал его Кен Клаубер. — Как чирей на заднице! Но он не был таким, пока к нам не заявились солидные спонсоры и телекоманды, и тогда он взял
Rockport в заложники, задумав извлечь выгоду из фильма об индейцах. Он пытался отравить и мне жизнь как руководителю соревнования. Пекся только о своей выгоде, на остальных же вообще плевал.
Фишер отреагировал как законченный псих — то есть в точности так, как и оказавшись в окружении наркобандитов в Медном каньоне, когда уцелеть ему помогло лишь то, что он впал в исступление.
— Это были договорные гонки! — отрезал Фишер. — Им хотелось, чтобы победила блондинка с голубыми глазами, а она проиграла.
Потом Фишер заявил, что журналистов подкупили, устроив им втайне от всех трехдневную вакханалию на роскошном горнолыжном курорте в городе Аспене на деньги членов директората ледвиллских соревнований. Как впоследствии рассказал мне сам
Фишер, один журналист даже предложил ему деньги за то, чтобы заставить Хуана притормозить и прийти к финишу ноздря в ноздрю с Трейсон.
«Этот журналист, с виду такой приличный, сказал, что это будет форменная катастрофа, если он выиграет, и выходит, что, с точки зрения белых бегунов, победа тараумара — это полная катастрофа. Почему? Да все из-за этой бредовой идеи американцев, что женщины способны конкурировать с мужчинами». Кстати, когда я спросил его, как звали того журналиста, Фишер отказался ответить.
Обвинять Кена Клаубера и «элиту правящих кругов средств массовой информации» в том, что они устраивают заговор против привлечения внимания к этому соревнованию с помощью знаменитостей, вообще не имело никакого смысла, но Фишер прямо-таки лез на рожон. Он заявил, что одного из его бегунов опоили кока-колой с подмешанным в нее наркотиком, в результате чего он «потерпел неудачу и заработал смертельную болезнь», а другого сексуально домогался некий «белый человек», который под тем предлогом, что делает массаж после тренировки, просунул руку под набедренную повязку тараумара и «массировал его пенис и мошонку». А в отношении компании
Rockport Фишер брякнул, что ее спонсорство в лучшем случае было скупым, в худшем же
— криминальным. «Они обещали разместить обувную фабрику в Медных каньонах… вся сделка оказалась коррупционной… когда представители компании Rockport сунулись в

бухгалтерские книги, то обнаружили, что их обобрали, и уволили президента компании…»
Тараумара наблюдали, как чабочи вопили друг на друга. Они слышали гневные слова и видели руки, яростно машущие в их сторону. Тараумара не поняли, о чем шла речь, но нужную информацию уловили. Столкнувшись с яростью и враждебностью, величайшие в мире спортсмены отреагировали так, как реагировали всегда: вернулись домой, в свои каньоны, исчезнув как сон и унеся с собой свои секреты. После триумфа в
1994 году они больше никогда не возвращались в Ледвилл.
За ними последовал один человек. Его тоже больше никогда не видели в Ледвилле.
Это был странный новый друг тараумара — Лохматый, которого вскоре узнали как
Кабальо Бланко, одинокого странника в Высоких Горах.
Глава 17
Ну и что станет с нами, не будь на свете дикарей? Эти люди были чем-то вроде объяснения.
Константин Кавафи. В ожидании дикарей
— Это было десять лет назад, — завершая свою историю, сообщил мне Кабальо. —
И с тех пор я здесь постоянно.
Прошло уже несколько часов, как «мама» выпроводила нас из своего гостиничного прибежища и отправилась на боковую. Кабальо, А продолжая рассказ на ходу, провел меня по безлюдным улицам Крила прямиком в винный погребок вида весьма неприглядного. И там мы тоже просидели до закрытия. К тому времени как Кабальо вернул меня из 1994 года в сегодня, было уже два часа ночи и голова моя шла кругом. Он рассказал мне о том, как тараумара, подобно комете, пронеслись по американскому ландшафту супердлинных дистанций, намного больше, чем я ожидал (и подсказал, как узнать об остальном, разыскав Рика Фишера, Джо Виджила и компанию), но из всей этой увлекательной саги я так и не извлек ответа на единственный интересующий меня вопрос:
«Милый друг, ты-то, собственно, кто?»
Все выглядело так, будто он в своей жизни вообще ничем не занимался до момента, как рванул через лес с Мартимано… или же он натворил массу таких дел, о каковых предпочел не распространяться. Каждый раз, когда я пытался его разговорить, он либо отшучивался, либо отмалчивался, чем сразу закрывал тему, будто с грохотом захлопывал дверь темницы. («Как я зарабатываю деньги? Делаю кое-что для богатых людей, которые не станут делать этого сами».) Выбор был ясен: я мог бы прикинуться этаким прилипалой и разозлить его — или махнуть на все рукой и терпеливо выслушивать бесконечные байки.
Я узнал, что после ледвиллской гонки 1994 года Рик Фишер был от ярости вне себя. Были и другие соревнования в других местах, и другие бегуны-тараумара, и это было незадолго до того, как Фишер произвел перегруппировку и ввязывался в потасовки, как какой-нибудь член студенческого братства, кайфующий на дороге. Команду тараумара выгнали с проводимого в Калифорнии 160-километрового забега на

выносливость — «Лос-Анджелесский шлем», поскольку Фишер постоянно впирался на предназначенный только для бегунов участок дистанции, налетая на них в разгар бега.
«Меньше всего мне хотелось бы дисквалифицировать бегуна, — высказался директор соревнований, — но Рик не оставил нам выбора».
Тогда три бегуна-тараумара были дисквалифицированы, после того как финишировали первым, вторым и четвертым в аналогичных соревнованиях в штате Юта, ибо Фишер отказался заплатить вступительный взнос. История повторилась на соревнованиях «Вестерн стейтс», где Фишер пришел в ярость на финишной линии, обвинив волонтеров, помогавших на соревнованиях, в том, что они тайком поменяли ориентировочные знаки на трассе, чтобы обмануть тараумара, и украли их кровь. (От всех участников соревнований потребовали сдать кровь как часть научного исследования выносливости, но один только Фишер почему-то усмотрел в этом некий обман и полез в бутылку. «Кровь тараумара — это очень и очень большая редкость, — сказал он, по слухам. — Медицинские круги желают заполучить ее для генетического исследования».)
К этому времени даже тараумара, похоже, тошнило от общения с Пескадором. К тому же они заметили, что он продолжает прицениваться к внедорожникам поновее и посимпатичнее, тогда как все, что они получили за долгие недели, проведенные в одиночестве вдали от дома, и сотни километров, которые они пробежали по горам, — это несколько мешков кукурузы. И снова отношения с чабочи заставили тараумара чувствовать себя рабами. Таков был конец команды тараумара. Они разбежались — и навсегда.
Михей Верный (или как там его звали по-настоящему) чувствовал такую духовную близость с тараумара и такое отвращение к поведению собратьев-американцев, что считал себя обязанным загладить их вину. Сразу после того как он задавал темп Мартимано на ледвиллской гонке, он высказал то, что думает по этому поводу, на радиостанции в
Боулдере и попросил всех, у кого есть старые куртки, прийти и принести их ему. Собрав целую кучу курток, он связал их в узел и двинулся в Медные каньоны.
Он не имел никакого представления о том, куда идти, оценивая свои шансы отыскать Мартимано наравне с шансами на возвращение Шеклтона из Антарктики. Он скитался по пустыне и бродил по каньонам, повторяя имя Мартимано каждому встречному, пока не ошеломил самого себя и Мартимано тем, что добрался до вершины горы высотой триста метров и оказался посреди деревни, где жил Мартимано. Тараумара приветствовали его, по своему обыкновению, без слов: они редко с ним заговаривали, но каждое утро, проснувшись, Кабальо находил рядом с собой небольшую стопку тортильяс и свежие пиноли.
— У рарамури нет денег, но никто из них не беден, — сказал Кабальо. — В
Штатах, если вы попросите стакан воды, вас отведут в ночлежку, а здесь — приютят и накормят. Спросите, можно ли переночевать на дворе, и они скажут: «Конечно, но почему бы вам не поспать в доме вместе с нами?»
Однако в Чогите по ночам становится холодно, слишком холодно для тощего парня из Калифорнии (или откуда он там явился), поэтому, раздав все свои куртки, Михей помахал на прощанье рукой Хуану и Мартимано и в гордом одиночестве отправился в теплые глубины каньонов. Он бродил без всякой цели, не замечая остающихся позади наркопритонов и головорезов всех мастей, благополучно избежал каньонных болезней и

лихорадки, пока в конце концов не обнаружил приглянувшееся ему место у изгиба реки.
Натаскав туда камней, он построил себе хибару, в которой почувствовал себя как дома.
— Я решил, что должен найти для бега лучшее место в мире, и вот наконец нашел его здесь, — рассказывал он мне, пока мы той ночью брели обратно в гостиницу. — Когда я все это увидел, у меня аж дух захватило. Я жутко разволновался, не мог дождаться, когда же мне удастся выбраться на тропу. Меня так обуревали чувства, что я не знал, с чего начать. Кругом была дикая местность, и времени на все ушло немало.
Но выбора у него не было. А причиной того, что он задавал темп в ледвиллских соревнованиях, вместо того чтобы в них участвовать, были ноги, которые после сорока стали его подводить.
— Меня часто мучили травмы, особенно доставляли хлопот связки в лодыжке, — сказал Михей.
За много лет он перепробовал самые разные средства: обертывания, массаж, более дорогую и удобную обувь, — но ничего не помогало. Добравшись до Барранкаса, он решил больше не умничать, а положиться на то, что тараумара знают, что делают, и не стал тратить время на попытки разгадать их секреты, а просто, как говорится, «прыгал в холодную воду» и надеялся на лучшее.
Он выкинул кроссовки и везде ходил только в сандалиях; на завтрак ел пиноли
(сначала научившись готовить это блюдо, как варят кашу из овсяных хлопьев на воде с медом) и, положив в сумку на поясе, носил их с собой в сухом виде во время бесцельных хождений в каньонах. Он несколько раз срывался с жуткой высоты и зачастую возвращался в хибару, едва передвигая ноги, но только крепче стискивал зубы, промывая раны в ледяной речной воде, и рассматривал это как вложение капитала.
— Страдание воспитывает смирение. Бывает полезно узнать, как себя чувствуешь, получив под зад хорошего пинка, — задумчиво произнес Кабальо. — Я, знаете ли, очень быстро усвоил, что лучше бы научиться уважать Сьерра-Мадре, иначе она разжует вас, проглотит и превратит в испражнения.
К третьему году такой вот жизни Кабальо продолжал осваивать тропинки, невидимые ни для кого, кроме тараумара. Превозмогая нервную дрожь, он пробирался по краю неровных склонов, более длинных, более крутых и более извилистых, чем любая лыжня. Он, бывало, скользил, карабкался, делал рывки вниз по склону, полагаясь лишь на отточенные в каньонах рефлексы, но все еще ожидая щелчка коленного хряща, разрыва подколенного сухожилия, ощущения нестерпимого жжения в разорванном ахилловом сухожилии, которые — он это знал — могли произойти в любую секунду.
Но этого так и не случилось. Он ни разу не пострадал. Проведя несколько лет в каньонах, Кабальо стал сильнее и здоровее. И бегал быстрее, чем когда-либо в жизни.
— С тех пор как я здесь, мой подход к бегу изменился, — рассказывал он мне.
Для проверки он попробовал пробежаться по тропе в горах, проехать по которой на лошади можно было дня за три; он же преодолел это расстояние за семь часов. Он не знал наверняка, из чего все это сложилось и какая доля успеха приходится на сандалии и еду, но…
— Слушай, — прервал я его, — а не мог бы ты показать мне это?
— Показать — что?
— Что это за бег такой.

Его усмешка тотчас заставила меня пожалеть об этой просьбе.
— Ага-а, захвачу-ка я тебя на пробежку, — ответил он. — Встречаемся здесь на восходе.
Я пытался кричать, но у меня выходил один хрип.
— Кабальо! — выдавил я в конце концов, успев привлечь внимание Кабальо
Бланко, перед тем как он скроется за поворотом на подъеме. Мы отправились в горы за
Крилом, на каменистую, усыпанную сосновыми иголками тропу, уходящую круто вверх через лес. Мы и бежали-то меньше десяти минут, а я уже задыхался. Не то чтобы Кабальо бежал слишком резво — просто казался таким легким на ногу, словно заставлял себя подниматься в гору не силой мышц, а силой воли.
Он обернулся и засеменил обратно вниз.
— Хорошо, приятель, урок первый. Держись сразу за мной. Он двинулся вперед, подскакивая, на этот раз чуть помедленнее, а я старался копировать все его движения.
Мои руки свободно двигались, кисти находились на уровне ребер; маховый шаг сократился до мелких шажков; спина распрямилась до такой степени, что я почти слышал, как поскрипывает мой позвоночник.
— Не насилуй тропу, — бросил Кабальо через плечо, слегка повернув голову. —
Бери то, что она дает тебе. Если надо выбрать, сколько шагов сделать между камнями: один или два, — делай три.
Да, Кабальо уже столько лет «курсировал» по разным тропам, что даже камни наделил прозвищами: одни у него были «адъютантами», которые помогают вам с силой рвануть вперед; другие — «обманщиками», которые выглядели совсем как «адъютанты», но предательски откатывались при попытке от них оттолкнуться, а еще были этакие
«гаденыши», которые так и норовили подставить подножку.
— Урок второй, — продолжил Кабальо. — Когда думаешь о чем-то, делай это просто, легко, плавно и быстро. Для начала просто, потому что даже если это все, что у тебя получится, то и это не так уж плохо. Потом постарайся, чтобы легко. Не напрягайся, вроде бы тебе чихать, какой высоты этот холм или много ли тебе еще осталось пройти. Ну а когда ты с этим пообвыкнешь, привыкай делать все это пла-аа-а-а-вно, и тогда не надо будет беспокоиться о последнем: с первыми тремя скорость придет сама собой.
Я все время следил за ногами Кабальо, обутыми в сандалии, стараясь повторить его странную манеру ходьбы на цыпочках. Я так долго шел, наклонив голову вниз, что сразу и не заметил, как мы вышли из леса.
— Ух ты! — невольно вырвалось у меня.
Над горами только что взошло солнце. Воздух был пропитан дымом сосновых дров, поднимавшимся из зазубренных железных труб, торчавших из покатых стен индейских хижин на краю городка. Вдали, из плоских вершин столовых гор, вырастали огромные каменные глыбы, похожие на статуи с острова Пасхи, за ними возвышались припорошенные снегом горы. Если бы я не задыхался от быстрой ходьбы, то задохнулся бы от восторга…
— А я что говорил, — торжествующе произнес Михей. Мы дошли до места, где должны были повернуть. Я знал, что глупо было бы пытаться пройти больше, но легкая пробежка по этим тропам доставляла мне такое удовольствие, что до смерти не хотелось пускаться в обратный путь. Кабальо точно прочел мои мысли.

— Лет десять и я думал так же, — сообщил он, — хотя я все еще только учусь, как надо двигаться.
Но ему надо было торопиться, и он в тот же день засобирался в свою хибару, однако ему вряд ли хватило бы времени вернуться домой до наступления темноты, и тогда он принялся объяснять, что делал в Криле.
— Знаешь, — начал Кабальо, — много чего случилось с тех состязаний в Ледвилле.
Супермарафоны прежде были просто кучей придурков, трусивших по лесу с карманными фонариками в руках, но за последние годы все изменилось, после того как в это дело вмешались «молодые стрелки». К примеру, Карл Мельцер, который бежал с портативным аудиоплейером, откуда звучал рок, победил в соревнованиях «Хард-рок-
100» три раза подряд; Грязная Дива Катра Корбетт, красивая, зататуированная цветными, как из калейдоскопа, картинками готская цыпа, которая просто так, забавы ради, пробежала все 341,5 км по тропе Джона Мура

в Йосемитском национальном парке, а потом развернулась и отмотала еще столько же обратно; Голыш Тони Крупицка, который редко надевал на себя что-нибудь, кроме обгрызенных шорт, и который целый год ночевал в чулане приятеля, тренируясь, чтобы победить в соревнованиях Leadville Trail
100; ну и, наконец, легендарные братья Скэггз, Эрик и Кайл, которые автостопом добрались до Большого каньона и установили новый рекорд в скоростном беге туда и обратно, от края до края.
Этим «молодым стрелкам» хотелось чего-то новенького, улетного и экзотичного, и они стекались на состязания в беге по тропе в таких количествах, что к 2002 году этот бег превратился в самый быстроразвивающийся вид спорта на открытом воздухе в стране.
Это были не просто состязания в скорости, которые они обожали; это было сенсационное исследование прекрасного нового мира их собственных тел. Кумир супермарафона Скотт
Юрек резюмировал неофициальное кредо «молодых стрелков» цитатой из Уильяма
Джеймса, которую присовокуплял к каждому отправленному им по электронной почте сообщению: «За гранью величайшей усталости и дистресса часто обнаруживаются предостаточный запас легкости и энергии, об обладании которыми мы и не помышляли; источники силы, вообще никогда не подвергаемые испытаниям, потому что мы не преодолеваем преград».
Отправляясь в леса, «молодые стрелки» захватили с собой все, что узнали о науке о спорте за последнее десятилетие. Мэтт Карпентер, участник состязаний в беге по горам в
Колорадо-Спрингс, проводил сотни часов на «беговой дорожке», чтобы измерить изменения колебаний тела, когда он, к примеру, выпивал глоток воды (самый эффективный с биомеханической точки зрения способ держать бутылку с водой — это сунуть ее под мышку). Карпентер пользовался ленточно-шлифовальным станком и опасной бритвой, чтобы соскабливать микрочастицы материала своих кроссовок, и погружал их в ванну, а затем вынимал оттуда, чтобы оценить удержание воды и скорость высыхания. В 2005 году он использовал свои обширные познания, чтобы побить рекорд в
Ледвилле, — финишировал с потрясающим результатом 15:42, пройдя дистанцию почти на два часа быстрее самого быстрого из тараумара.

Исследователь-натуралист; изучал леса и ледники гор Сьерра-Невада, работал на Аляске.

Но! Что могли бы сделать тараумара, если оказать им поддержку? Ага, так вот что хотел узнать Кабальо. Викториано и Хуан бежали как охотники, то есть как их учили: так быстро, чтобы поймать добычу, — и не быстрее. Кто знает, насколько быстрее они прошли бы дистанцию, соревнуясь с бегуном вроде Карпентера? И никто не знает, как бы они повели себя дома, на родной территории. Разве они, как чемпионы, защищающие свое звание, не заслужили право хотя бы раз воспользоваться преимуществом, так сказать, своего поля?
Но если бы тараумара не смогли вернуться в Америку, размышлял Кабальо, тогда американцам пришлось бы приехать к тараумара. Но он знал также и то, что дико застенчивые обитатели каньонов обычно скрываются в горах, когда их берет в кольцо толпа американских бегунов, обстреливающих их огнем вопросов и щелчками фотокамер.
В голову Кабальо пришла потрясающая идея — а что если он организует состязание в тараумарском беге? Ведь как тягались между собой гитаристы в старые времена? Неделя «тренировочных боев», обмена секретами и изучения стиля и методов друг друга, а в последний день все выйдут помериться силами за титул сильнейшего…
Идея была грандиозная… и, бесспорно, абсолютно провальная. Ни один бегун из спортивной элиты никогда не пойдет на риск, поскольку это означало бы не просто крах карьеры по собственной вине, а в прямом смысле собственноручно подготовленное самоубийство. Ведь чтобы просто добраться до стартовой линии, им пришлось бы незаметно проскользнуть мимо бандитов, пешком пройти по бездорожью и строго экономить каждый глоток воды и кусочек пищи. Если бы они получили травму, то умерли бы. Я не говорю, что прямо на месте, но неминуемо — это уж точно. Они оказались бы в нескольких днях пути от ближайшей дороги и нескольких часах пути от свежей воды, без всякой надежды на то, что спасательный вертолет пробьется к ним по узкому проходу между каменными стенами отвесных скал.
Только все это сущие пустяки: Кабальо уже приступил к разработке своего плана.
Именно по этой причине он и прибыл в Крил. Покинув хижину в речной долине, он переселился в ненавистный ему город, поскольку узнал, что на задах кондитерского магазина в Криле есть персональный компьютер с соединением по телефонной линии. Он изучил азы работы с компьютером, завел электронную почту и начал посылать сообщения во внешний мир. И тут-то как раз я и появился, и проснувшийся у этого «индейского гринго» интерес к моей скромной персоне, когда я заманивал его обратно в гостиницу, объяснялся лишь моим откровенным признанием, что я писатель. А чем черт не шутит: может, статья о его состязаниях по бегу и в самом деле привлечет кое-кого из бегунов?..
— Ну и кого же вы пригласили? — спросил я.
— Да так, пока только одного, — ответил он. — Мне нужны правильные бегуны, настоящие чемпионы. Вот я и посылаю письма этому Скотту Юреку.
Скотту Юреку? Семикратному чемпиону «Вестерн стейтс» и супермарафонцу года, прошедшему три торфяника, Скотту Юреку? Кабальо, должно быть, совсем рехнулся, если подумал, что Скотт Юрек притащился бы сюда, чтобы бежать наперегонки неизвестно с кем в неизвестно какой дыре 80 километров — такую дистанцию предложил
Кабальо. Скотт был лучшим бегуном на сверхдлинные дистанции в стране, а может быть, в мире, и есть основания думать, что бегуна лучше его не бывает. Когда Скотт Юрек не соревновался в беге, он помогал компании Brooks разрабатывать их «визитную карточку»

— обувь для бездорожья «Каскадья», или занимался монтажом проданных лагерей для занятий бегом, или принимал решения относительно того, какое яркое соревнование он проведет в следующий раз в Японии, Швейцарии, Греции или Франции. Скотт Юрек был коммерческим предприятием, жизнь и смерть которого зависели от здоровья Скотта
Юрека, а это означало: ни в коем случае нельзя было допускать, чтобы главный капитал компании заболел, спился или был сражен неудачей в каких-то невнятных игрищах под прицелом снайперов в далекой мексиканской глуши.
Но в руки Кабальо попалось интервью с Юреком — он мгновенно учуял брата по крови! Скотт был на свой лад таким же таинственным, непостижимым, как и сам Кабальо.
Звезды калибром помельче, вроде Дина Карназеса и Пэм Рид, усиленно пиарились на телевидении, превозносили сами себя в мемуарных опусах и (как в случае с Дином) радели о попадании в желудки потребителей спортивного напитка, паря полуголыми на
«беговой дорожке» в небе над Таймс-сквер. Величайший же американский супермарафонец фактически оставался в безвестности. Он был чистокровным беговым животным, чем и объяснялись две из его прочих странных привычек: на старте каждого из забегов он издавал леденящий кровь вопль, а победив, имел обыкновение валяться в грязи на манер гиперактивного пса. Затем вставал, отряхивался и исчезал в Сиэтле до тех пор, пока не наступал момент эху его боевого клича снова прокатиться в предстартовой темноте.
Вот именно такого чемпиона и искал Кабальо: не какого-нибудь самопиарщика, который будет использовать тараумара для «смазки» своего бренда, а человека с истинно научным подходом к спорту, способного по достоинству оценить артистизм и затраченные усилия в выступлении даже самого неспешного бегуна. Кабальо не нуждался более ни в каких иных доказательствах того, что ему нужен именно Скотт Юрек, но все равно получил их: когда Юрека в конце интервью спросили о его кумирах, он назвал тараумара. «Для вдохновения, — отмечалось в статье, — он повторяет поговорку индейцев-9 тараумара: "Если бежать по земле и бежать вместе с землей, можно бежать вечно"».
— Ты пойми! — стоял на своем Кабальо. — У него же душа рарамури.
Но постойте…
— Даже если Скотт Юрек и согласится приехать, как быть с тараумара? — спросил я. — Они-то пойдут на это?
— Может быть, — пожал плечами Кабальо. — Мне нужен только Арнульфо
Кимаре.
А этого точно никогда не случится. По личному опыту я знал: Арнульфо вряд ли стал бы разговаривать с кем-то из посторонних, не говоря уж о том, чтобы якшаться с целой их кодлой неделю да еще водить по разным местам, показывая тайные тропы. Я восторгался замахом Кабальо, но всерьез сомневался в его способности реально оценивать ситуацию. Никто из американских бегунов не знал, кто он такой, — и большинство тараумара не знали наверняка, чем он тут занимается. А он при всем том ожидал, что ему поверят?
— Я почти убежден, Мануэль Луна придет! — продолжил Кабальо. — А возможно, прихватит и сына.
— Марселино? — спросил я.

— Ага! — сказал Кабальо. — Он способный.
— Потрясный!
Моя память еще хранила послеобраз этого чудо-подростка — «мальчика-факела»,
— промчавшегося по грязной тропе со скоростью огня по бикфордову шнуру. Ну пусть.
Но в таком случае кто знает… Что если Скотт Юрек или кто-то другой из «классных ребят» вдруг все-таки сюда явится? Просто ради возможности снова побегать рядышком с
Мануэлем, Марселино, Кабальо… Она того стоит. Беговая манера Кабальо и Марселино больше всего тяготела к способности человека летать. Вкус к бегу я ощутил именно здесь, на дорожках Крила, — мне захотелось чего-то большего. Я чувствовал себя так, будто что есть силы замахал руками и поднялся на сантиметр над землей. И как, скажите на милость, после такого можно думать о чем-то еще, кроме очередной попытки?
«Я способен на это», — сказал я себе. Ведь Кабальо, когда оказался здесь, был точно в том положении, что теперь я: парень лет сорока, с изуродованными ногами, и не прошло и года, как он уже парил в небесах, шествуя по горным вершинам. Но раз это поработало на него, то чем хуже я? И если я основательно освою приемы, каким он меня научил, возможно, и я стану крепким и сильным, чтобы бегать вот так же по Медным каньонам? Вероятность того, что его забег состоится, ничтожна… да нет, ее вообще не было. Этому не бывать. Но если вдруг каким-то чудом ему все удастся… я бы хотел оказаться в то время в том месте.
Вернувшись в Крил, мы с Кабальо расстались, пожав на прощание друг другу руки.
— Спасибо за уроки, — сказал я. — Ты многому меня научил.
— До встречи, братишка, — ответил Кабальо. Повернулся и зашагал прочь.
А я стоял и смотрел ему вслед. Меня охватило чувство щемящей грусти, но в то же время я испытывал и необычайный душевный подъем, наблюдая, как медленно удаляется этот приверженец древнего бега на длинные расстояния, отказавшийся от всего, кроме своей мечты, и бредущий обратно в «лучшее для бега место на свете».
Один. Всегда один.