Критическое введене в экзистенциальный психоанализ л. Бинсвангера

• Название: Критическое введене в экзистенциальный психоанализ л. Бинсвангера
• Дата: 12.03.2022
• Размер: 1.9 Mb.
• Имя файла: binsvanger-bytie-v-mire.doc
• Тип: Реферат; #393012
• страница: 19 из 23

Экзистенциальное а prioriкак горизонт опыта

Понятие "горизонт", происходящее от греческого hows(граница, предел), в современном словоупотреблении отделилось от понятия границы. То есть горизонт обозначает горизонт для кого-то. Говорить о горизонте опыта — значит говорить о границах значимости конкретного опыта, рассматриваемого отдельно от любого другого более содержательного опыта. Я не делаю здесь ссылку на горизонт объекта моего опыта, который, скажем, в случае восприятия является смутно схватываемой глубиной или краем неопределенного восприятия¹⁴. Горизонт объекта опыта — это неопределенный объект. Горизонт опыта — неопределенный смысл. Если я бегу к дереву, чтобы укрыться от дождя, то дерево в моем опыте будет "отчасти пропитанным, отчасти окруженным"¹⁵ смутным перцептуальным опытом иных объектов — отдаленных холмов, припаркованных вдоль дороги автомобилей, даже, возможно, самим дождем. Дерево — это фокус опыта, и его горизонт является опытом, в котором совсем не обязательно подразумевается, что горизонт должен быть. Если мы говорим о горизонте самого опыта, а не его объектов, то вопрос должен стоять иначе. Дерево означает для меня укрытие, и опыт такого укрытия имеет свой собственный особенный горизонт, отличный от горизонта объекта — дерева. Этот опыт также представляется "отчасти пропитанным, отчасти окруженным" опытом, возможно, укрытия под зонтиком или крышей; укрытия от солнца или ветра; защищенности, прикрытия и т.д. Поэтому можно говорить о горизонте объектов и горизонте опыта.

Зоннеманн представляет другой аспект понятия горизонта: Горизонт есть не только контур поля зрения как видит его наш фокус [феноменальный горизонт], но также его контуры в отдаленности от оси, по направлению к которой поле видения постепенно затемняется. Роговая оправа очков, которую оставляет без внимания наш фокус, в этом смысле еоризонтни именно в своей близости; еще более горизон-тным (и более близким] будет контур самого глаза¹⁶.

Зоннеманн хочет сказать, что если понимать горизонт как границу отдельной сферы, тогда сущностный неизменяемый предел, который не может попасть в поле нашего фокуса, есть структура того, благодаря чему эта сфера становится возможной. Наш феноменальный фокус может смещаться; то, что было горизонтом, может стать фокусом, и наоборот. Но то, что делает возможным само видение, не может стать фокусом видения. В "Критике чистого разума" время является горизонтом интуиции, а трансцендентальные схемы — горизонтом опыта. Кантианские категории являются формами мысли, и в метафоре глаза соответствуют самому глазу. Трансцендентальные схемы же соответствуют "контуру глаза", поскольку являются необходимыми определениями категорий в отношении времени. В этом смысле можно говорить об индивидуальном горизонте, который в качестве трансцендентального представляет границу опыта, определяя его возможности для индивида.

Эти два аспекта понятия "горизонт" содержат в себе экзистенциальное apriori, которое можно определить как "трансцендентальный горизонт опыта". Последнее выражение просто означает, что крайней границей опыта индивида является значение-контекст, благодаря которому возможен сам опыт. Этим значением-контекстом и будет экзистенциальное apriori. Теперь наступило время для сравнения этого понятия с фрейдовским понятием бессознательного.

В качестве примера психоаналитической методики приведем работу с группой невротических реакций, где беспокойство в настоящем имеет причинное отношение к травматическому опыту в прошлом. Мы ограничимся здесь теми случаями, в которых событие переживается как травматическое из-за того, что некоторые импульсы, до сих пор подавляемые, угрожают прорваться в сознание, и это особый случай состояний, в которых неуправляемый рост внутреннего возбуждения приводит к потере равновесия. Мы уже знаем, как Dasein-анализ дополнит такое психоаналитическое описание. Для Dasein-анализа в травматическом опыте значение события для индивида противоречит или "выходит за пределы" трансцендентального горизонта опыта; то есть всеохватывающее значение-контекст, которым и есть экзистенциальное apriori, делает возможным такой опыт, который ведет к своему собственному отрицанию. Это иллюстрирует бинсвангеровский пример с катанием на коньках¹⁷. В этом случае экзистенциальное aprioriпредставляет категорию продолжительности; "Все, что делает мир значимым, подчиняется правилу одной категории"¹⁸. Потеря устойчивости пятки во время катания на коньках переживается как разрыв в продолжительности, и поэтому экзистенциальное apriori(которое и есть этот отдельный Dasein) приходит к само-противоречию, и таким образом к отрицанию своего мира, к уходу от мира — потере сознания.

Согласно психоанализу, этот травматический опыт приводит к фобии, в которой пациентка страдает от приступа неконтролируемого беспокойства всегда, когда обувь недостаточно фиксирует ее пятку, или когда кто-то дотрагивается до ее пятки или даже говорит о пятках¹⁹. (Ее собственные пятки должны тесно прилегать к подошвам обуви.) В таких

случаях, если она не может вовремя убежать, то теряет сознание. Для психоанализа причинная связь между произошедшим тогда на катке и фобией находится в бессознательном. Прошлый инцидент на катке является причиной В, фобии в настоящем. Фобия, связанная с пятками, проистекает из раннего или позднего бессознательного отождествления инцидента на катке со страхом отделения от матери. Поэтому память о травматическом событии подавляется; приступы беспокойства и потери сознания в настоящем объясняются памятью об этом в бессознательном.

Dasein-анализ рассмотрел бы это так: ограниченность трансцендентального горизонта опыта не может принять смысл, что этот горизонт соответствует инциденту на катке. Таким образом, "подавляется" не память о событии, но его значение. Горизонт, в котором сейчас живет пациентка, все еще не может принять такой смысл, разрыв продолжительности, и поэтому уход от мира через потерю сознания остается единственным способом сохранения этого горизонта, не отказываясь от свободы в его пределах. В свете этого не А является причиной В, но скорее горизонт в настоящем продолжает оставаться не менее ограниченным, чем в прошлом, и поэтому значение А по-прежнему не принимается. Инцидент на катке является травматическим в зависимости от того, каков горизонт сейчас; и именно поэтому для В, состояния пациента в настоящем, А служит причиной.

Связь между прошлым инцидентом и фобией, действительно, бессознательная, но только в том смысле, в котором "человек, совершающий ночью "налет" на холодильник... не осознает того, что наблюдающий за ним может назвать это прожорливостью..."²⁰ Экзистенциальное aprioriпереживается пациенткой непрерывно, и поэтому, подобно горизонт-ному контуру глаза, остается вне фокуса внимания. То, что "заключает в скобки" категория непрерывности, находится в фокусе внимания, тогда как сама категория очень близка к ней. Пока бытие-в-мире пациентки определяется этой категорией в качестве концептуального фокуса, последний (требуя инаковости), должен промчаться мимо этой категории как возможного очевидца мысли²¹. Только через установление нового, более широкого горизонта этот смысл может стать сознательным — именно это и является терапевтической целью, отличающейся от классического психоаналитического метода осознания бессознательных содержаний как способа эффективного "излечения".

Что же привносит это "философское" понятие горизонта в понимание невротика? Его немедленный эффект — это акцент на сомнительности строгой причинной связи прошлого с настоящим, что неустанно подчеркивал психоанализ. Ведь горизонт находится во времени, и то, что с точки зрения наблюдателя было в прошлом, в пределах трансцендентального горизонта опыта находится в настоящем. Экзистенциальное apriori делает возможным воздействие прошлого на настоящее; отношение личности в настоящем к своему прошлому само по себе определяется не прошлым, но горизонтом, внутри которого переживается опыт и настоящего, и прошлого.

Введение в экзистенциальный психоанализ Л. Бинсвангера. Здесь мы сталкиваемся с той же трудностью, что и в случае психоаналитической узурпации принципа строгой причинности: для того, чтобы претендовать на знание о том, что В является следствием А, нужно быть в состоянии дедуцировать от объективно данного А, что его следствием будет [а не было] В, а этому требованию психоанализ никогда не соответствует, поскольку вся его интерпретация, и даже его "знание" А, наоборот, определяется знанием В как данного. Принимая участие в состоянии пациента в настоящем [В], его собственная память об А объективно принадлежит настоящему; но это означает, что объективно носитель знания и то, о чем он знает, никогда не могут быть разъединены. Причинность никогда не редуцируема к состояниям прошлого; то, что имеет отношение к собственной внутренней истории жизни — есть Kinoсуществования, которое до-рефлективно выражает все, что имеет значение в перестановке "причинности". Последняя есть перестановка объективного функционального порядка генетических эволюции quaprocesses: в феноменальном времени не детская травма А является причиной картины симптомов В у взрослого, а именно феноменальная причинность со всеми ее вводящими в заблуждение импликациями, о которых мы говорили выше. Напротив, то, чем является А, полностью определено состоянием существования в настоящем [В]; ибо бытие предполагает присутствие, а что в этом случае выражает присутствие А, как не память, которая полностью принадлежит В?²²

Более несомненно то, что понятие горизонта позволяет нам говорить о подлинной "причине" травматического опыта, оставаясь верными феноменологическому предписанию, не позволяющему теориям, основанным на предположениях, придавать форму данным. Психоаналитик должен рассматривать травму, прибегая к помощи теории инстинктов и фрустраций в раннем детстве. Dasein-анализ подходит к такой проблеме иначе:

Следовательно, мы должны не объяснять возникновение фобии слишком сильной "до-эдиповой" привязанностью к матери, но понять, что такая сильная привязанность ребенка возможна при условии мирови-дения, основанного исключительно на связанности, соединенности и продолжительности. Такой способ переживания "мира", в такой "тональности" [созвучности. Gestimmtheit] не обязательно должен быть "сознательным"; но мы не должны и называть его "бессознательным" в психоаналитическом смысле, поскольку он находится вне данных противоположностей. На самом деле он относится не к чему-то психологическому, но к тому, благодаря чему становится возможным сам психический факт²³.

Ни потеря устойчивости пятки, ни фантазии рождения не являются "объяснениями" возникновения фобии. Скорее, они становятся значимыми, потому что привязанность к матери — что естественно для маленького ребенка — для экзистенции ребенка означает связь с миром. К тому же инцидент на катке приобретает травматическое значение потому, что мир в нем внезапно изменил свое лицо, показал себя с неожиданной стороны, как что-то совершенно иное, новое и непредвиденное. Для этого не было места в мире девочки, это не помещалось в ее мироустройстве, всегда оставалось снаружи, так что с ним нельзя было справиться. Иначе говоря, вместо того, чтобы быть принятым внутренней жизнью, которая впитала бы его значение и содержание,

это появляется снова и снова, не представляя никакого значения для экзистенции, как вечно повторяющееся вторжение Внезапности в неподвижность часового механизма мира²⁴.

Понятие горизонта предоставляет возможность говорить феноменологически о том, что Гуссерль назвал феноменологическим Ничто. Оно дает эту возможность, указывая на отношение опыта к тому, что делает возможным сам опыт, на отношение значения к основанию этого значения.

Понятие горизонта не может заместить понятие бессознательного. Если бы оно выдавало себя за объясняющий принцип, то было бы справедливо осуждено как безрезультатная парафраза мощной теоретической интуиции. Но если мы стремимся понимать мир личности таким, как она сама его переживает; и если обнаруживаем (а именно так и происходит), что сущностный элемент этого мира должен избегать фокуса опыта, подобно тому, как трансцендентальные основания должны а prioriизбегать фокуса опыта, то метафора горизонта превосходно отражает способ получения опыта трансцендентального основания.

Значение понятий "бессознательное" и "экзистенциальное а priori"

Очевидно, что понятие горизонта, как мы его обозначили выше, не исключает применения понятия "бессознательное" в качестве прилагательного, описательного по отношению к аспекту опыта. Вместе с МакИн-тайром мы можем сказать, что этот описательный аспект представляет

... дополнения, внесенные Фрейдом в каталог событий психики, в котором бессознательные желания, беспокойства и тому подобное, представлены наряду с сознательными. Здесь Фрейд расширяет пределы обыденного языка, который, в свою очередь, предоставляет основания для его работы. И его работа — это работа описания²⁵.

Здесь нас интересует то, что называется "особым психоаналитическим значением" понятия бессознательного²⁶. В тех случаях, когда Фрейд описывает свое детище как "научный метод изучения сознания"²⁷, он подразумевает такое понятие бессознательного, которое выходит далеко за пределы только описательного применения; когда он говорит о бессознательном как о дискриминирующем и подвергающем цензуре, то подразумевает понятие, выходящее за пределы своей теоретической, объясняющей функции. Именно это строгое психоаналитическое значение понятия бессознательного Бинсвангер противопоставляет своим собственным взглядам:

В отношении бессознательного Фрейд сначала заговорил о ид, а не о эго; однако позже он поддержал распространенную концепцию бессознательного как второго эго или второй личности, утверждая, что "части эго и супер-эго также следует признать бессознательными".

В свете всего этого экзистенциальный анализ должен констатировать, что бессознательное в строгом психоаналитическом смысле [то есть не

в смысле невнимательности или забывчивости] может указывать на бытие, но не на экзистенцию²⁸.

Следовательно, фрейдовское понятие бессознательного радикально отличается от того смысла, который придавали ему до Фрейда (как психологи, так и "писатели-имажинисты"²⁹); он относит бессознательное к реальному бытию или ко "второй личности". Бинсвангер допускает, что бессознательное может относиться к бытию, но не к экзистенции (Dasein), подразумевая, что бессознательное не имеет мира или отношения к себе через мир. Хотя оно может представлять часть бытия Dasein, манифестацию одного из его экзистенциалов — заброшенности. Но поскольку оно представляет часть Dasein, то именно Daseinотносится к нему и определяет его в той степени, в которой Daseinобнаруживает себя (sichbefindet) определенным со стороны бессознательного. Короче говоря, когда мы назвали экзистенциальное а priori"универсалом, наделенным силой" и относили эту силу к Dasein, то имели в виду, что траектория самоопределения личности заключается в способе, которым Daseinманифестирует фундаментальное онтологическое а prioriзаботы. Поэтому Бинсвангер не может допустить, что один из аспектов заботы может определять Dasein. Такое понятие было бы несовместимо с трансцендентальной свободой в хайдеггеровском видении человека. Таким образом, в конечном итоге, не может быть никакой причинной силы (в естественнонаучном смысле), которая бы определяла экзистенциальное а priori.

Мы должны обратиться к Ж.-П. Сартру за критикой, которая только подразумевается в работах Бинсвангера — а именно, за критикой позиции, допускающей, что самость определяется одной из своих частей (говоря языком Бинсвангера, позиции, допускающей, что сущее, Seiende, определяет Dasein). Критика Сартром этой позиции в общих чертах выглядит так: определение самости ее частью должно безоговорочно представить всю самость в качестве части, приводя таким образом к бесконечной регрессии или к опровержению изначального разделения часть-целое. В хорошо известной главе "Лицемерие" из книги "Бытие и ничто" приведен аргумент, что бессознательный цензор должен осознавать то, что он подавляет, чтобы быть бессознательным.

"Но его [цензора] различения забракованных побуждений недостаточно; он также должен понимать их в качестве требующих подавления, что по меньшей мере предполагает осознание им своей активности. Одним словом, как может цензор отличить требующие подавления импульсы, не осознавая их? Как можно представить знания, не знающие о себе? Знать означает знать, что ты знаешь, — говорил Алан. Давайте лучше скажем: Все знание — это осознание знания. В связи с этим сопротивление пациента подразумевает, на уровне цензора, осознание подавляемой вещи как таковой, понимание цели, к которой ведут вопросы психоаналитика, и действие искусственной связи, посредством которой цензор определяет соответствие подавленного комплекса психоаналитической гипотезе, нацеленной на него. Эти разносторонние операции, в свою очередь, подразумевают, что цензор осознает себя. Но какого рода самоосознание может иметь цензор? Он должен сознавать осознание требующего подавления побуждения, но как раз для того, чтобы не осознавать его"³⁰.

Не нужно развивать контекст сартровского "Лицемерия", чтобы понять уместность его аргументов относительно нашей точки зрения. Сознание, которое "объясняется", представлено на уровне так называемого бессознательного. В переводе на язык Хайдеггера Daseinдолжно рассматривать как онтологически и трансцендентально предшествующий своим определениям или "частям".

Другая часть сартровских аргументов с не меньшей решительностью освещает эту проблему. Сартр отталкивается от наблюдения, что, проводя различие между ид и эго, Фрейд разрывает целое психики на две части:

Я есть эго, но я не есть ид. Я не занимаю привилегированного положения относительно своей бессознательной души. Я являюсь собственными психическими явлениями, в той степени, в которой я устанавливаю их в их сознательной реальности. Таким образом психоанализ служит заменителем понятия плохой веры, идеи жизни без лжи; он позволяет мне понимать возможность для меня находиться без лжи для себя, так как он помещает меня в то же самое отношение к себе, в каком находится Другой в отношении ко мне; он заменяет дуальность обманщика и обманутого существенным условием жизни, дуальностью ид и эго. Он вводит в мою субъективность глубочайшую межсубъективную структуру Mitsein^ (Курсив мой.)

Поэтому мы сталкиваемся с бесконечной регрессией, если утверждаем, что часть самости, будучи недоступной для сознания, продолжает причинно определять сознание.

Все вышеизложенное помогает разобраться с позицией Бинсвангера относительно бессознательного. Он не отрицает эффективности этого понятия в качестве объясняющей гипотезы, но с точки зрения Dasein-анализа, данные опыта, для которых оно служит объяснением, представляют только один из аспектов Dasein, тот, который Хайдеггер называет заброшенностью.