Критическое введене в экзистенциальный психоанализ л. Бинсвангера

• Название: Критическое введене в экзистенциальный психоанализ л. Бинсвангера
• Дата: 12.03.2022
• Размер: 1.9 Mb.
• Имя файла: binsvanger-bytie-v-mire.doc
• Тип: Реферат; #393012
• страница: 9 из 23

iSiov аяоатрефеаОш)"**.

О Гераклитовом противопоставлении общего (Koinцnили Xynori) единичному, частному или личному (Idiori) написано очень много. Однако особенно поучительна в этом отношении его близость к

* Один и тог же общий космос (гр.). —Прим. ред. ** Возвращается к своему (гр.). —Прим. ред.

Гегелю —особенно в его "Истории философии". После Анаксагора "космос" как выражение для обозначения мира, употреблявшееся Гераклитом —означает не (объективный) мир, а (субъективное) состояние единообразия fXцivoc;)* и рассредоточения (lцioc;)**.

Для Гераклита это единство и рассредоточение определяет "Логос", термин, который иногда следует переводить как "слово" и "речь", а иногда как "мысль", "теория", "умозаключение", "рациональное, основанное на законе отношение" и т.д. Таким образом, оно в равной мере применимо как к пониманию, так и — по словам Гегеля —к тому, посредством чего человек добивается понимания (коммуникации). Общим в обоих случаях является понимание в смысле рефлексивной мысли (то ppovesin)*** [Поэтому, хотя существует нечто, в чем можно найти общее для всех и могущее быть сообщенным, то есть Логос, тем не менее многие живут так, будто они могут иметь свое собственное понимание или свои собственные личные мысли (фр. 92). Это, однако, независимо от физиологического состояния, равнозначно видению снов. Такие сновидцы не замечают того, что делают по пробуждении, точно так же, как они забывают, что делают, когда спят (фр. I). Для Гераклита истинное бодрствование —это, в негативном смысле, пробуждение от собственного мнения (doxa) и субъективного убеждения. Но, в позитивном смысле, — это жизнь (и не только жизнь разума), сообразная законам универсального, назовем ли мы это универсальное логосом, космосом, софией или же будем рассматривать в их сочетании, подразумевая постижения разумом единства и, закономерной взаимосвязи и действие согласно этому пониманию. Гегель, представляя эту доктрину Гераклита, отмечает, что здесь Разум, Логос становится судьей Истины — но отнюдь не второстепенной истины, а скорее божественной, универсальной истины: "той меры, того ритма, что проникает до самой сути Всего" (отголосок древнего сюцяабекх)****.

Только в той мере, насколько мы живем в осознании этой взаимосвязи — называем ли мы ее пониманием, мудростью или отражением — настолько мы бодрствуем. "Это форма чувстви-

* Общий (гр.). — Прим. ред.

** Частный, свой (гр.). — Прим. ред.

*** По поводу основного значения ppove'iv и рроуцец в греческой философии и того,

что под ними подразумевали Сократ, Платон и Аристотель, см.: Werner Jaeger,

Aiistotle. ****Сопереживание (гр.). —Прим. ред.

тельности [Verstдndigkeit], которую мы называем пробужден-ность". "Если мы не связаны с целым, значит мы просто видим сон". Обособленное (от целого) понимание теряет, согласно Гераклиту, силу осознанности, присущую ему прежде, или, согласно Гегелю, из него ускользает дух как индивидуация объективности: это —не единичное как проявление универсальности. Мы соучаствуем в Истине в той мере, в какой разделяем божественное понимание, но насколько мы индивидуальны и особенны, настолько мы заблуждаемся:

"Ничего более верного и более непредвзятого об Истине сказать нельзя. Только сознание универсального является сознанием истины; а сознание частности и частного действия, самобытности, из которой следует исключительность содержания или формы, —ложно и порочно. Поэтому заблуждение состоит исключительно в детализации мысли — заблуждение и зло заключается в отрыве от универсального. Большинство людей полагают, что их представления должны быть чем-то особенным и оригинальным; это иллюзия".

Согласно Гегелю, "знание чего-то, что осознаю только я" — это видение сна; это же справедливо и в отношении воображения (в смысле фантазии) и эмоции, "то есть такого состояния, когда нечто существует только для меня, или во мне как данном субъекте; и какими бы возвышенными эти эмоции ни казались, они, тем не менее, все равно во мне и неотделимы от меня. Так же, как объект может быть не воображаемым, то есть исключительно продуктом моего воображения — только в том случае, если я осознаю его как автономно существующий, так и эмоция может быть частью "Истины", только тогда, когда я — как говорит Спиноза —знаю о ней subspecieaetemitatis'. Хотя сказанное может звучать слишком абстрактно, в действительности это довольно близко к истине, ибо в каждой серьезной ментальной деятельности, в частности в психоанализе, наступают моменты, когда человек должен решать: либо гордо и открыто держаться за свое собственное мнение, —свой личный театр, как выразился один пациент, —либо отдать себя в руки врача, считая его мудрым посредником между личным и общим миром, между иллюзией и истиной. То есть он должен решить: хочет ли он пробудиться от своего сна и участвовать в жизни универсального, koinbscosmos**. К счастью, нашим пациентам для выздоровления не обязательно понимать Гераклита или Гегеля; но ни один из них не может обрести подлинного

* С точки зрения вечности (лат.). — Прим. перев. ** Общий космос (лат.). —Прим. ред.

здоровья, если врачу не удастся пробудить в нем ту искру разума, которая должна бодрствовать, чтобы человек ощущал легчайшее дыхание этого koinoscosmos. Наверное, Гете выразил это лучше любого современного психотерапевта:

"Войди в себя! И если там разумом и чувством Ты не соприкоснешься с бесконечностью, То никто не поможет тебе!"

Это не значит, что с пробуждением ощущения бесконечности, как являющей собой противоположность ограниченности единичного, индивид должен освободить от своих чувств и образов, желаний и надежд. Просто они должны быть изъяты из контекста волнений, тревог и отчаяния, контекста падающей, погружающейся, нисходящей жизни и перенесены в другой контекст —не абсолютного, гробового спокойствия, а восходящей, неустанно взмывающей вверх жизни. Сказанное иллюстрирует сновидение одного из моих пациентов, увиденное им после сеанса терапии. Оно демонстрирует, что однажды пробужденный дух может превратить даже сновидение в, по меньшей мере, образ универсальной жизни.

"Уставший и измученный сильным внутренним беспокойством и тревогой я наконец заснул. Во сне я шел по бескрайнему пляжу, безостановочно набегающие на берег волны и их неустанное движение приводили меня в отчаяние. Я хотел, чтобы в моей власти было вызвать штиль и заставить океан успокоиться. Затем я увидел среди дюн идущего ко мне высокого мужчину в широкополой шляпе. Одет он был в широкий плащ, а в руках нес трость и большую сеть. Один его глаз скрывала большая прядь волос, спадающая на лоб. Подойдя ко мне, он раскинул сеть, поймал в нее море и положил передо мной. Пораженный этим я заглянул в сеть и увидел, что море медленно умирает. Невероятное спокойствие охватило меня, а пойманные в сеть водоросли, животные и рыбы медленно приобретали призрачную коричневатую окраску. В слезах я бросился в ноги к этому человеку и стал умолять его освободить море — теперь я знал, что волнение означает жизнь, а покой —смерть. И тогда он разорвал сеть и выпустил море; и когда я снова услышал шум разбивающихся о берег волн, меня охватило радостное ликование. Затем я проснулся!"

Это сновидение чрезвычайно интересно во многих аспектах. Заметьте разделение на три элемента: тезис (сновидение, мучительная жизнь в изоляции), антитезис (смерть в результате полного растворения индивидуальной жизни вслед за абсолютной капитуляцией перед непреодолимым объективным принци-

пом "отличия") и синтез (посредством "восстановления объективности в субъективности"). Таким образом, сновидение образно отражает психоаналитический процесс как последовательный переход пациента от настойчивого сохранения своей изоляции к смиренному подчинению (безличному) "авторитету" врача ("фаза трансфера") и к "развязке трансфера". Тот факт, что такое ослабление сдерживающей силы трансфера (о которой так много писали и продолжают писать) невозможно без подлинного вдохновения, без пробуждения к более ясному бодрствованию как его понимали Гераклит и Гегель — в противном случае это фальшь и самообман, упускается из виду как при односторонне биологической интерпретации, так и в том случае, если дух противопоставляется жизни. Однако как психотерапевты мы должны идти дальше Гегеля, ибо мы имеем дело не с объективной истиной, не с соответствием между нашим собственным мышлением и реальностью объектов как объектов, а с "субъективной истиной", как сказал бы Кьеркегор. Мы имеем дело с "самой сокровенной страстью", посредством которой субъективность должна проникнуть в область объективной (объективность коммуникации, согласованности и подчинения надличностной форме) и снова выйти из нее (как показывает третья фаза нашего сновидения). Только на основе такого понимания сам психиатр может перейти от спящего духа к бодрствующему. Поэтому то, что Кьеркегор говорит о Лессинге, можно сказать и о нем самом: "Не добиваясь рабской преданности, не признавая рабских ограничений он, будучи сам свободным — помогает тем, кто обращается к нему, вступить в свободные взаимоотношения с ним".

Все эти проблемы присутствуют в скрытом виде в доктрине трансфера Фрейда и особенно в его теории преодоления трансфера. Но они так и остаются не раскрытыми там, ибо еще никому не удалось и никогда не удастся проследить происхождение человеческого духа из инстинктов (Triebe). Эти два понятия по самой своей сущности несопоставимы; именно их несопоставимость оправдывает существование двух разных понятий, каждого в рамках надлежащей ему сферы. В этом отношении гораздо глубже доктрина индивидуации Юнга, индивидуации как освобождения самости от "фальшивой маски персоны, с одной стороны, и суггестивной силы бессознательных образов —с другой". Но при всей глубине понимания Юнгом индивидуации, которую он рассматривает как "процесс психологического развития", фундаментальная проблема индивидуации здесь также остается нераскрытой в силу того, что противоположность

между сновидением и бодрствованием, пребыванием в своем собственном мире и пребыванием в общем мире принимается не за то, чем она есть на самом деле: не за противоположность между образом и ощущением (которые всегда идут рука об руку), с одной стороны, и интеллектом — с другой. Однако вследствие того, что такой контраст здесь действительно существует, это не могло остаться вне поля зрения такого исследователя, как Юнг. Попытка объяснить природу этого контраста компенсаторной функцией сознательного и бессознательного неудовлетворительна, ибо при этом основная проблема теряется в спекулятивной детализации и теоретизировании. Сказанное особенно справедливо в том, что касается понятия "коллективного бессознательного", выступающего одновременно как нечто вроде эйдетического "расового сознания", как его понимает Шлейер-махер, и вместе с тем как нравственное в своей основе обращение к универсальному, к "миру" или "объекту". Ясно, что в такого рода "коллективном бессознательном" контраст не ослабевает. То же верно и в отношении концепта самости Юнга, где сознательное и бессознательное "дополняют" друг друга, образуя целое. Предполагается, что бессознательные процессы, компенсирующие сознательное эго, содержат в себе все элементы, необходимые для саморегуляции психики в целом. Они должны рождаться в уме, однако следует иметь в виду, что не компенсаторный механизм регулирует всю психику в целом, а напротив, фундаментальный этический фактор, сознание, скрытое в этой компенсации, приводит в движение весь функциональный динамизм; не способствует решению проблемы и перенос ее с целого на части. В теории Юнга успешно используются восточные источники из Индии и Китая, а также знания о примитивной мен-тальности. Мы же, со своей стороны, несмотря на должное уважение к этим источникам, считаем, что в психологии, психоанализе и психиатрии такое отступление назад от достигнутого греками в их понимании существования, неоправданно.

Теперь вернемся к нашей отправной точке. Когда в результате горького разочарования, у меня под ногами разверзлась земля, то позднее, когда "мне снова удается взять себя в руки", я говорю

* Мы рассматриваем тревожные сновидения как прототип первичной экзистенциальной тревоги Dasein(как такового). См.: Heidegger, WasistMetaphysik? Видеть сон означает: "я не знаю, что происходит со мной". В этом "я" и "со мной", несомненно, просматривается индивид, Qumqueи Hekastos; однако этот обнаруживающий себя индивид никоим образом не является творцом сновидения; скорее он тот, для кого это сновидение — неизвестным ему образом — создается. Здесь этот индивид — не что иное, как "себетождественность".

0 случившемся: "Я не знаю, что на меня нашло". Здесь, как говорит нам Хайдеггер, Daseinпредстает перед своим собственным Бытием — то есть в тот момент, когда нечто происходит, с самим Dasein, ему неведомо, собственно "что" и "каким образом" происходит. Это основной онтологический элемент всего видения снов и его связи с тревогой*.

Наша цель здесь состояла в том, чтобы указать место сновидения в контексте этой общей основы. Но помимо этого мы можем отметить, что сновидение и бодрствование имеют и нечто общее. И точно так же, как "переход" от одного к другому не ведает четких границ (несмотря на скачкообразный характер индивидуального жизненно-исторического решения), так и начало функции жизни (вместе с ней и сновидения) и конец внутренней истории жизни (бодрствование) принадлежит к области безграничного. Ибо так же, как не дано нам знать, где начинается жизнь, а где —сновидение, так на протяжении всей своей жизни мы снова и снова осознаем то, что быть "индивидуальным" в высочайшем смысле слова — не в силах человека.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Walter F. Otto, Die Gцtter Griechenlands (Bonn: Verlag Cohen).

² Werner Jaeger, Die geistige Gegenwart der Antike (Berlin: Verlag de Gruyter).

в смысле "персональной нумерической тождественности (Кант): чисто формальная, лишенная субстанции игрушка жизненных взлетов и падений, волнение моря и спокойствие смерти, игра красок в солнечных лучах и мрак ночи, возвышенный образ орла в полете и жалкая кучка обугленной бумаги на полу, прелесть юной девушки, пряный запах морских водорослей, падение убитой птицы, пугающая сила хищной птицы и трепетность голубя. Индивид переходит от простой самотождественности к личности, сновидец пробуждается в тот непостижимый момент, когда он решает узнать, "что на него нашло", а главное, хочет "сам" вмешаться в эти события и взять под контроль их динамику, то есть в момент, когда он решается привнести последовательность или постоянство в непрестанно сменяющие друг друга жизненные взлеты и падения. Только тогда он что-то создает. Однако то, что он создает, — это не жизнь — ибо такое индивиду это не под силу; это — история. Наблюдая сон, человек (если использовать разграничение, проведенное мною в другом месте) являет собою "функцию жизни"; пробуждаясь, он творит "историю жизни". То, что он действительно создает, — это история его собственной жизни, его внутренняя история жизни, и мы не должны путать это с участием или неучастием во внешней истории, в истории мира, которая никоим образом не в его власти. Невозможно, как бы мы ни старались, — свести обе части дизъюнкции — функцию жизни и историю жизни — к общему знаменателю, ибо жизнь, рассматриваемая как функция, — это не то же самое, что жизнь, рассматриваемая как история. И все же и та, и другая имеют общее основание: существование.

Шизофрения: введение

Четыре статьи данной подборки представляют собой попытку проникнуть в структурный и динамический порядок человеческого существования, известный в клинической психиатрии как шизофрения. Выбор представленных историй болезни никоим образом не основывался на каком-то особенном ожидаемом "результате". Дело в том, что само понимание шизофрении с точки зрения аналитики Daseinнаходилось в то время на таком уровне, что никакого конкретного результата нельзя было предвидеть. Вследствие этого все зависело от способности учиться и руководствоваться беспристрастным рассмотрением уникальных аспектов каждого индивидуального случая. По самой природе вещей такое просвещение может осуществляться лишь очень медленно, шаг за шагом.

Тем не менее выбор этих историй болезни должен был удовлетворять определенным условиям. Первое и наиболее важное состояло в наличии достаточного количества биографического материала и сведений о течении заболевания, в частности, требовалось как можно больше описаний, предоставленных самим пациентом. В противном случае интерпретация течения шизофрении с точки зрения аналитики Daseinоказалась бы невозможной. Второе условие заключалось в том, чтобы основное внимание направлялось не на так называемые конечные состояния в качестве проявлений шизофрении, а в первую очередь — на экзистенциальный процесс, рассматриваемый ретроспективно и как можно ближе к тому, как он выражается в самом течении жизни. Третье условие основывалось на предположении оказавшемся верным о том, что выбор тех "случаев", когда началу шизофренического психоза предшествовал более или менее продолжительный период анормального поведения определенного типа, будет способствовать экзистенциальному пониманию шизофрении. Под такими типами поведения подразумеваются те, в которых можно усматривать, с одной стороны, еще характерные особенности образа жизни пациента, а с другой уже предвестники психоза. И наконец, попутно родилась идея, что было
бы, несомненно, полезно отобрать как можно более разнообразные случаи, так чтобы результаты не оказались привязаны лишь к "одному классу". И если получилось так, что три из пяти наших историй болезни касаются случаев острой или хронической мании страха преследования (Эльза, Лола Босс и Сюзанна Урбан), то это вполне соответствует ранее приведенным предварительным условиям, но вместе с тем означает, что проблема шизофрении, как я полагаю, достигает своей кульминации именно в мании [ Wahn], и особенно в мании преследования.

На этом закончим о принципах, которыми мы руководствовались при выборе наших случаев, и обратимся к основным конструктивным концепциям нашего исследования. Здесь, как и везде, самое важное в этих концепциях —это принцип порядка, то есть вопрос о том, каким образом мы упорядочиваем то ошеломляющее множество исторических, психологических, психопатологических и биологических данных, клинически объединяемых нами под названием "история болезни". Клиницист, конечно же, также стремится к порядку в историях болезни, однако к порядку, основанному на чисто клинических концепциях и том образе мыслей, который, исходя из натуралистически-редуктивной диалектики, трансформирует все данные в симптомы заболевания. Порядок же, к которому стремимся мы при общении с пациентом в ключе аналитики Dasein, совершенно иного рода. Он предваряет концепции больного и здорового, нормального и анормального и достижим только при такой интерпретации, которая усматривает во всех этих данных тот или иной модус существования, тот или иной вид экзистенциального процесса и детерминации. Поэтому, с точки зрения аналитики Daseinмы говорим о порядке вообще; он имеет чисто феноменологический характер. Но такой порядок невозможно было бы установить, если бы Daseinкак таковое не обладало определенной онтологической структурой. Следует воздать должное Мартину Хай-деггеру, который открыл нам априорность онтологической структуры Dasein. Только после Хайдеггера стало возможным говорить о нарушении онтологической структуры Daseinи о его составляющих, то есть показать, какие элементы, так сказать, "нарушают" определенный структурный порядок и отвечают за бреши в нем и за то, чтобы эти бреши были вновь заполнены Dasein.

С этим мы приближаемся к тому, что в ключе аналитики Daseinпредставляет собой центральную проблему шизофрении, а также к ее решению. Ибо, определив противоречащие структурному порядку Daseinи способам его реализации элементы, мы оказы-

ваемся в состоянии не только аналитически упорядочить относительно Daseinошеломляющее и чрезмерное множество данных конкретного клинического случая, но и сравнить в ключе аналитики Daseinэто "множество" с совершенно иными "множествами" других случаев. Если клиническая психиатрия пытается осуществить такое сравнение на основании сходства или различия симптомов и синдромов, то аналитика Daseinдает нам систематическое сравнение иного рода —основанное на определенных экзистенциальных процессах и детерминантах. Вместо структурной единицы болезни, образующей небольшой и к тому же клинически и симптоматически, скорее всего, довольно изменчивый класс, мы имеем здесь некое единство экзистенциальных структур и процессов.

Так как главной конструктивной концепцией нашего исследования явилась концепция общего структурного порядка Dasein, то, прежде чем приступить собственно к изучению шизофрении, мы попытались разобраться в специфической онтологической структуре наших случаев. Как мы уже говорили, это возможно, только если подходить к ним без предвзятости, лишь придерживаясь исключительно материалов этих случаев и руководствуясь ими. Но поскольку в задачи настоящего введения не входит детальный рассказ о ходе нашей работы в каждом конкретном случае, перейдем к рассмотрению вопросов, касающихся конструктивных категорий или основных концепций, которые в ходе исследования открыли перед нами перспективу, позволяющую говорить о единстве изучаемых экзистенциальных процессов. Я буду обращать внимание читателя на конкретные случаи лишь постольку, поскольку они иллюстрируют эти категории.

Так как первой основной идеей, вытекающей из нашего исследования, является понятие непоследовательности переживания, то в качестве предисловия скажем несколько слов о порядке "естественного" переживания. Естественное переживание —это переживание, при котором наше существование протекает не только без размышлений с нашей стороны, но ненавязчиво и без проблем, так гладко, как естественный ход событий¹. Такое отсутствие проблематичности связано, прежде всего, с объективностью. Даже если мы не осознаем нечто, оно не выпадает из того контекста, каким является естественное переживание. Таким образом, цепь событий в переживании может быть "естественной", только если она по своему существу последовательна, то есть находится, в нашем понимании, в гармонии с вещами и обстоятельствами, с другими людьми (с которыми мы встреча-

емся в ходе нашего повседневного взаимодействия с обстоятельствами и вещами) и с нами самими: одним словом, если она создает ощущение присущности [Aufenthalt—Хайдеггер]. Непосредственно эта присущность "вещам" или "обстоятельствам" проявляется в нашем разрешении всем существам быть такими, какими они есть сами по себе. Однако это разрешение быть никоим образом не является само собой разумеющимся или легким делом, а скорее —как, весьма убедительно и порою трогательно демонстрируют наши истории болезни —в высшей степени конструктивным и активным процессом.

А. Основной концепт, используемый для понимания того, что называется шизофренической экзистенциальной манерой поведения, —это понятие нарушения последовательности естественного переживания, его непоследовательность. Непоследовательность подразумевает именно эту неспособность "позволять вещам быть" при непосредственном контакте с ними, другими словами, неспособность безмятежно пребывать среди вещей. Случай Эллен Вест является хорошим примером такой неспособности. Мы видим, как Эллен Вест деспотически распоряжается "вещами", окружающими ее, как будто диктуя им, какими они должны быть: тело не должно излишне полнеть, а должно оставаться худым — на самом деле, она сама не должна быть такой, как есть, а обязано полностью измениться (ср. "Создатель,... сотвори меня во второй раз и сотвори меня лучшим!"). Человеческое общество не должно быть таким, как есть, а обязана измениться. Этот пример показывает, что, говоря о "позволении вещам быть", мы не имеем в виду квиетиста, который, будучи безучастным, все в мире оставляет нетронутым.

Наоборот, революционных дух, стремящийся победить вещи мира, на самом деле пребывает в безмятежной близости с ними; в противном случае он не может изменить их, не может подчинить их себе. Совершенно иная ситуация в случае с Эллен Вест и нашими другими пациентами. Их страдания продолжаются потому, что вещи не таковы, как им хотелось бы; они настойчиво диктуют, какими вещи должны быть; то есть, их образ жизни характеризуется только желанием и погоней за идеалом. Юрг Цюнд служит примером еще более выраженной неспособности спокойно пребывать среди вещей этого мира. Все его манеры, поведение и интерес к другим — "несоответствующи". В равной мере гротескным является искажение и лингвистическое разделение вещей, осуществляемое языковым оракулом Лолы Восс. Чрезмерная забота Сюзанны Урбан о своих родителях также

свидетельствует о неспособности пребывать среди вещей и людей. Такая деспотическая расстановка вещей сопровождается нарушением всего материально последовательного экзистенциального порядка. Повсюду переживание проявляет свои бреши, нигде оно не может протекать свободно или примириться с самим собой.

Именно неспособность примириться с непоследовательностью и беспорядком своего переживания, а вследствие этого постоянный поиск выхода для восстановления этого порядка, превращает жизнь наших пациентов в такое мучение. Повсюду мы встречаем это неутолимое желание восстановить нарушенный порядок, заполнить бреши в переживании новыми идеями, деятельностью, предприятиями, развлечениями, обязательствами и идеалами — короче говоря, стремление к "покою и гармонии", к "дому" (Эллен Вест) или к "смерти как единственному счастью в жизни" (Эллен Вест), к нирване (Юрг Цюнд) в смысле заключительного adacta* отказа от вещей и "определенно последней попытки" отказаться от собственного я.

Это стремление к "концу" порождено безысходностью существования и сопутствующей ему непоследовательностью переживания. Особенно драматичным и трагичным примером этого состояния безысходности служит "сравнение со сценой" Эллен Вест**. Но прежде, чем этот конец наступает, в виде самоубийства, ухода от активной жизни или сумасшествия, мы видим, как Daseinфактически изводит себя в поисках иных выходов, которые не могут быть эффективными из-за специфичности жизненной ситуации пациента. Последний выход из положения проявляется исключительно в формировании экстравагантных [verstiegene***] идеалов, выдаваемых за жизненную позицию, и в безнадежной борьбе за сохранение этих идеалов и следовании им.

Но даже если дело доходит до решительного поступка в качестве выхода из невыносимо запуганной жизненной ситуации — как в случае с Эльзой, —тщетность этого поступка легко проявляется в его несоответствии жизненной ситуации. Поступок

* Через действие (лат.) — Прим. ред..

** См.: "The Case of Ellen West", in: Rollo May, Emest Angel and Henri F.Ellenberger, (eds.), Existence (New York, 1958), pp. 237-364. В книге Бинсвангера "Шизофрения" (Schizophrenie) изложено пять историй болезни: "Эльзы", "Эллен Вест", "Юрга Цюнда", "Лолы Восс" и "Сюзанны Урбан". Переводы первых двух представлены в Existence. В настоящей книге приводится четвертая история болезни, "Случай Лолы Восс".

*** От нем. гл. Sichverstigen—слишком высоко подняться, слишком далеко зайти и т.п. См. также примечание к статье "Экстравагантность" (Verstiegenheit). — Прим. ред.

Эльзы и его несоответствие следует понимать как предопределенные и подготавливающие иной выход, принимающий форму (острого) психоза. Несоответствие поступка Эльзы конкретной ситуации показывает, что здесь последовательность переживания, хотя еще и не нарушена, но уже находится под угрозой. Ибо Dasein"слепо и нелепо" мечется в своем выборе средств, изводит себя в единственной попытке, которая, несмотря на свою внутреннюю последовательность, имеет все признаки более широкой непоследовательности. Именно это мы имеем в виду, когда говорим о "несоответствии жизненной ситуации". Оно проявляется не только в "практической" непригодности выбираемых Эльзой средств, но еще больше в том, что эти "средства" сами отличаются реальной непоследовательностью. Ожог ладони и руки — это и не целенаправленное действие в техническом смысле, и не "доказательство любви", сообразное "эмоциональной ситуации". Это действие противоречит подлинной "логике эмоции" — если мы можем употребить такое выражение — тем, что вовсе не представляет собой акт или дар любви, которые другой мог бы принять за таковые, а выступает скорее демонстрацией мученического страдания "из-за любви". В результате это страдание не способно выковать какие-то "узы любви" и предложить выход из невыносимой жизненной ситуации.

В. Уже в момент ожога поведение Эльзы направлялось некоторым рядом альтернатив: власти, победы и освобождения или поражения и бессилия. Таким образом, мы пришли ко второму конструктивному концепту нашего исследования: расколу эмпирической последовательности на альтернативы, то есть жесткое либо-либо. Этот фактор имеет огромное значение для понимания пути, выбираемого той формой существования, которая называется шизофренией. Теперь непоследовательность переживания подвергается внешне новому переустройству, наблюдается видимое обретение позиции посреди беспорядка эмпирического несоответствия. Таким образом, мы вернулись к тому, что решили определять во всех наших пациентах как формирование экстравагантных идеалов. Теперь Daseinделает все ставки на "сохранение" этой позиции, другими словами, на следование этому идеалу "во что бы то ни стало". Идеал экстравагантен в том, что он совершенно не соответствует общей жизненной ситуации и поэтому не может быть истинным средством. Напротив, он возводит непреодолимую и непроходимую стену на пути существования. Daseinбольше не в состоянии найти выход из этой экстравагантности, — наоборот, все сильнее запутыва-

ется в ней. Результат оказывается еще более катастрофичным так как формирование экстравагантных идеалов представляет только одну составляющую альтернативы, тогда как другая охватывает все, что противоречит этому идеалу.

По сравнению с непосредственным экзистенциальным притяжением с обеих сторон альтернативы, несоответствие переживания было сравнительно безвредным. Ибо теперь Daseinразрывается на части между обеими составляющими альтернативы. Теперь вопрос состоит в том, чтобы либо продолжать следовать экстравагантному идеалу, либо полностью отказаться от него. Но ни то, ни другое теперь невозможно, что особенно ясно видно в случаях Эллен Вест и Юрга Цюнда. Для Лолы Восс и Сюзанны Урбан либо-либо еще более жестко и непреодолимо. Теперь не может быть и речи о том, что Лола в состоянии отказаться от экстравагантного идеала абсолютной безопасности, предоставляемой ей ее языковым оракулом, ибо в этом случае, как и всегда, отказ от экстравагантного идеала означает безграничную боязнь уступить другой стороне альтернативы. Аналогично, Сюзанна Урбан ни при каких обстоятельствах не может отказаться от чрезмерной заботы о своей семье. В обоих случаях потеря опоры в виде экстравагантного идеала означает, что Daseinстановится тревожным, возникает страх преследования (мания преследования). Во всех наших случаях вместо свободного развития переживания мы обнаруживаем "заточение" или "рабство" в "сетях" или "путах" жесткой альтернативы (Эллен Вест). Daseinне может остановиться ни на одной из сторон альтернативы и мечется от одной к другой. И чем возвышеннее становится конкретный идеал, тем сильнее и опаснее угроза, представляемая другой стороной альтернативы.

Однако, чтобы понять фактическое экзистенциальное значение альтернатив конкретного пациента, недостаточно иметь их перед собой в той форме, в какой они представляются самому пациенту, и в какой он говорит о них нам. Эти сообщения следует интерпретировать в ключе аналитики Dasein. В этом контексте рассмотрим бегло альтернативы, между которыми подвешено существование Эллен Вест, и альтернативы, подобным же образом стоящие перед Юргом Цюндом. В первом случае мы видим противоположность полноты и худобы, а во втором —противоречие между пролетарием и аристократом.

Сама Эллен Вест говорит о своем конфликте как о "вечном разногласии между желанием быть худой и неспособностью сдерживать аппетит", как о борьбе между ее "натурой", или

"судьбой" быть толстой и мощной, и ее "желанием быть "тонкой и изящной". Даже первого ее психоаналитика не удовлетворяла эта формулировка, и он попытался уточнить ее следующим равенством: тонкий = высший, интеллектуально-духовный тип; толстый = еврейско-буржуазный. Это равенство говорит о том, что физическое существование Эллен Вест не выступает первостепенной или решающей вещью. Аналитика Daseinне может удовлетвориться ни подобными равенствами, ни понятием психогенеза, ни сомнительными концепциями психосоматики. Dasein-анализ убеждает, что данная жизнь разрушается не просто физической альтернативой между полнотой и стройностью; он идет дальше в том, что указывает на извращенную², а потому совершенно несоответствующую роль, возложенную в этом Daseinна физическую конституцию, — а именно, роль агента по преодолению основного эмпирического раскола между жизнью и смертью, идеалом и реальностью, "натурой", или "судьбой" и "своим собственным желанием", то есть между целиком экзистенциальными противоположностями. К этому добавляется убежденность в том, что посредством этого должна быть восстановлена последовательность переживания, "психический" и "гармонично настроенный" порядок жизни. Построение идеалов может "заходить так далеко" [sichversteigen] только благодаря извращенности этого убеждения. Другими словами, только благодаря этой установке идеал стройности может обретать такую безжалостную, непреклонную власть над этим Dasein. Эта власть возникает не из равенства и не из какого-то рода символизации, а скорее из желания вновь отыскать утерянную нить эмпирической последовательности, нить, уже, однако, безвозвратно разорванную. Хотя нить эмпирической последовательности можно фактически удерживать, только принимая Бытие и воспринимая вещи и факты такими, какими они есть — включая тело, естество, судьбу и жизнь, —в случае Эллен Вест эти вещи не предоставляются самим себе, а "преследуются", "покоряются", фактически отрицаются.

Если для Эллен Вест подобная западне экзистенциальная альтернатива распространилась на физическую сферу, то в случае Юр га Цюнда она выражалась социально, в уже упоминавшемся нами противоречии между идеалом благородного аристократа grand-seigneur ж пролетарской реальностью. Хотя может показаться, что оба ряда альтернатив (физические и социальные) имеют мало общего, они становятся вполне сравнимыми, если мы проследим их до собственных экзистенциальных основ. Роль, в существовании Эллен Вест выполняемая телосложением, здесь

принимает форму "общности", бытия-вместе при общении или взаимодействии с другими, или, как называю это я, форму mit-weltich— захватывания и бытия-захваченным чем-то³. Для Юрга Цюнда "общность" или социальное существование обременяется деятельностью по преодолению эмпирического раскола между экзистенциальными противоположностями жизни и смерти, идеала и реальности, натуры (или судьбы) и желания. Фактически установка требует не только преодоления раскола, но и восстановления психического и эмоционального порядка.

Когда в отношении Эллен Вест и Юрга Цюнда мы говорим об экзистенциальных противоположностях и о переносе их в физическую и социальную сферы, важно помнить, что при этом мы имеем дело с неполноценными экзистенциальными формами. Неполноценность возникает из непоследовательности переживания и эмпирического раскола на частные аспекты. Полное погружение Daseinв отдельную пару противоположностей означает также, что в целом существование может выкристаллизоваться во времени только в форме "неполноценности" — то есть, в форме, известной нам как приближенность к миру или, короче говоря, как приземленностъ [Verweltlichung]. Наиболее ясно это проявляется в "маскировке", присутствующей в явлении "защиты" стыда⁴ (скромности, pudeur, Schamпосредством неполноценной формы публичного стыда (возникающего при проецировании своего отражения на других — Schande, lahonte). Но та же приземленность наблюдается и в неполноценности форм, в которых у наших пациентов проявляются совесть, сожаление, истинный юмор и, прежде всего, любовь. Почти всегда мы обнаруживаем, что подлинная двойственная экзистенциальная форма Daseinприсутствует в форме неполноценности. Вместе с этим, мы встречаем —даже в случае Эллен Вест, несмотря на все, что мы знаем о ее готовности к смерти —невозможность подлинного бытия-к-смерти [SeinzumTode] в смысле Dasein, опережающего себя в решении, а также в смысле способности Dasein быть целостным, совокупностью. Если самоубийство Эллен Вест указывает на то, что она "покончила" со своей жизнью, то этим подразумевается не подлинное "умирание", а то, что ее "жизнь остановилась"⁵. Все это еще яснее указывает на то, что именно отличает эмпирическую непоследовательность и ее раскол на жесткое либо —либо, то есть онтологическую структуру шизофренического существования, от экзистенциального процесса в смысле эмпирической последовательности.

C. Следующим конструктивным понятием нашего исследования является концепт сокрытия. Под этим мы подразумеваем сизифово усилие скрыть ту сторону противоречия, что невыносима для Dasein, и тем самым поддержать экстравагантный идеал. Классическим примером этого служит Юрг Цюнд, а его случай дает нам понимание манерности, а также, до определенной степени, артистического маньеризма⁶. Маска элегантных манер (застывшая в манерность) выполняла для Юрга Цюнда ту же роль, что и постоянные усилия похудеть и слабительные средства в случае Эллен Вест, сокрытие тревоги и укрепление идеала "скрытности" посредством языкового оракула и его решений в случае Лолы Восс и сокрытие тревоги с помощью ипохондрически подавляющей заботы о благополучии своей семьи в случае Сюзанны Урбан.

D. В этом отношении мы воспользовались концепцией стирания существования (как бы в результате трения), кульминации антиномических напряжений, возникающих при неспособности найти какой-нибудь выход, которая представляет собой отказ или отречение от всей антиномической проблемы как таковой и принимает форму экзистенциального отступления. Давайте в этом контексте внимательнее посмотрим на конкретные случаи.

1. Только что я говорил об уходе от жизни Эллен Вест. Ее отречение от жизни было самым радикальным, решительным и своевольным отступлением от существования, в котором антиномическое напряжение и неспособность найти выход достигают максимума. Из всех наших случаев мы имеем здесь самое свободное решение, каким только могло воспользоваться Dasein: положить конец безнадежности переживания устранением затруднительного и запутанного положения в целом.

2. Но как только мы подходим к случаю Юрга Цюнда, то уже не можем назвать уход абсолютно свободным. Он, несомненно, борется за одно, как он выражается, "последнее усилие", которое положит решающий конец мукам неразрешимой проблемы его существования. Однако в результате эти усилия истощают его силу, и он оказывается "вынужденным" положить конец этой ужасной игре тем, что является последним усилием в буквальном смысле слова. Он приравнивает свои поиски выхода из существования, не имеющего выхода, к усилиям, направленным на то, чтобы "позаботиться о" или "покончить" с отдельными карточками Роршаха adacta. Но с каждой такой "отложенной в сторону" карточкой Юрг Цюнд всегда заботится и о себе, стремясь "закрыть дело" [adactazulegen]* своего существования, чтобы в конце концов обрести

* Через действие к приданию значения (лат.; нем.). — Прим. ред.

постоянную "заботу" в психиатрической лечебнице. Здесь мы также оказываемся перед "отступлением от жизни" — но не от жизни как vita, а от жизни активной, "социальной", где Юрга Цюнда так долго и безнадежно бросало из стороны в сторону. В обоих случаях мы видим, что именно экзистенциальная проблема, антиномические напряжения которой истощили Dasein, определяет также форму и способ отступления от него. Сказанное справедливо и в отношении Эллен Вест, чью жизнь с самого детства "омрачала" проблема жизни и смерти, и в отношении Юрга Цюнда, вся жизнь которого аналогичным образом была пронизана проблемой человеческого общества.

3. Теперь мы подошли к отступлению от существования при совершенно несвободной форме умопомешательства, когда по своей собственной воле Daseinне отрекается ни от социальной жизни, ни от жизни вообще. Здесь скорее происходит отречение от жизни как от независимой индивидуальности. Таким образом, Dasein подчиняется чуждым ему экзистенциальным силам. Здесь мы имеем особенно радикальную капитуляцию Dasein. Ни Эллен Вест, ни Юрг Цюнд не отказывались от самих себя и не предали свое я; скорее, они ушли из общественной жизни или жизни как таковой. Однако теперь Daseinуходит от управления собственной жизненной ситуацией. Мы вынуждены говорить о таком человеке, что это жертва, игрушка или пленник в руках чуждых сил. В сравнении с этим и Эллен Вест, и Юрг Цюнд, хотя и являлись пленниками своих проблем, выступали в то же самое время собственными освободителями от этих проблем.

В таком контексте мы можем обратиться к случаю Эльзы. Отправной точкой нам должен служить намеренный ожог своей руки. Здесь Dasein"демонстрирует себя" другим людям в качестве мученика. При умопомешательстве эта самодемонстрация становится демонстрацией бытия. С таким поворотом от "активного" действия к "пассивному" страданию мы снова и снова сталкиваемся при умопомешательстве. Это свидетельствует о том, что активность и пассивность, —в данном случае спонтанность оказания впечатления и влияния¹и восприимчивость к впечатлению и влиянию со стороны, —экзистенциально не противоположны, а скорее неразрывно связаны друг с другом.

Мы можем сказать, что в качестве мученика Daseinдо некоторой степени все еще было способно к самоуправлению или, выражаясь другими словами, оно все еще протекало в рамках эмпирической последовательности (хотя и в несоответствующей ситуации форме) — так что происходило, так сказать, "резкое

изменение", а не разрыв с миром. Но при переходе от мученичества к безумию, от самопожертвования к принесению себя в жертву не по своей воле, Daseinвсе более и более теряет власть над собой. В первую очередь это проявляется в появлении "безумных мыслей", другими словами, в угрозе последовательности переживания, а вместе с ней целостности "мира". Перед действием (ожог руки) Daseinне имело никакого выхода, не могло уйти от выбора между победой и поражением, "молниеносным" разрешением жизненной ситуации и ее невыносимым продолжением. В этих обстоятельствах акт ожога руки, жертвование рукой представлялся единственным возможным выходом, то есть, возможностью для пациентки успокоить себя посредством волевого представления своему отцу его "несправедливости". Этот способ разрешения ситуации настолько неуместен, что обречен на неудачу. Daseinне знало, по какому пути пойти и впервые столкнулось с абсолютной неспособностью открыть дальнейшее последовательное развертывание переживания. Последовательность переживания отрывается от одного из своих экзистенциальных направлений, оставляя, так сказать, вакуум. Этот вакуум заполняется вновь; но заполняется формой переживания, которая, будучи до некоторой степени связана с предшествующим переживанием, тем не менее совершенно ему не соответствует, — той формой переживания, при которой пациент становится жертвой других. Непоследовательность проявляется в том, что теперь Daseinзаморожено моделью, в соответствии с которой определяются все вновь возникающие переживания —как имеющие отношение к я, как зло, причиненное пациенту, как мучения, как преследования, а также как преследования в смысле принуждения любить. Сказанное проясняется при рассмотрении случая Лолы Восс и даже в большей степени случая Сюзанны Урбан.

4. Если случай Эльзы особенно интересен тем, что представил нам переходную стадию между здоровьем и психозом в форме единичного события и действия, то случай Лолы Восс представляет собой еще более поучительный пример переходной стадии в форме почти психотического суеверного языкового оракула. Эта "игра" предоставляла Лоле Восс, цепляющейся за свой идеал скрытности, время для отыскания точки опоры. Какой бы ненадежной эта точка опоры ни казалась постороннему, она обеспечивала мостик между ее страхом перед невыразимым Жутким и Ужасным и ее капитуляцией перед тайным заговором воплощенных врагов — мостик к отречению Daseinот своего самоуправления. В этом заключается не решение или, если более точно,

не снятие антиномического напряжения существования посредством ухода от жизни в форме самоубийства или посредством ухода от жизни общества в форме "глубокой озабоченности", а скорее изъятие жизни из ее собственного обремененного решениями контекста путем постановки всех решений в зависимость друг от друга. Антиномическое напряжение Dasein, осознание отсутствия пути вовне или пути внутрь здесь достигает кульминационной точки в отступлении Daseinот своего права выбора перед лицом решений врага. Именно в этом контексте мы можем весьма поучительно рассматривать языковый оракул Лолы как переходную стадию.

В первую очередь, это показывает, что Лола отреклась от своей собственной индивидуальной власти принимать решения и принимает совет только от "вещей", которые, со своей стороны, являются не объектами или вещами, каковыми они есть сами по себе, а скорее вещами, лингвистически смоделированными и созданными ею. Здесь производство и воспроизводство, спонтанность и восприимчивость объединяются в чрезвычайно удивительный союз, где, тем не менее, все еще преобладает спонтанность. Так как Лола Восс полагается на то, что ей скажут "вещи" (большую часть которых создала она сама), все зависит от ее соответствующего реагирования на сказанное ими или, другими словами, от ее правильного понимания или толкования языка вещей. В этом отношении важно отметить, что язык вещей ограничивается повелениями или запретами, и что сама пациентка видит все свое "спасение" в строжайшем послушании приказам или запретам этих плодов своей собственной фантазии. Комплекс преследования Лолы Восс следует отличать от простого предрассудка, когда она начинает чувствовать, что связана уже не решениями созданного ею самой оракула, а решениями созданных ею самой врагов, как в случае с Эльзой и Сюзанной Урбан. И в заключении мы должны отметить смещение, заключающееся в том, что слепое послушание командам и запретам оракула, похоже, все же оставляет в ее психозе возможность свободы выбора: либо подчиняться, либо бежать от требований своих врагов. Эта свобода, однако, приобретается ценой абсолютной зависимости от врагов, ценой мании преследования.

Общим фактором в том, что касается и оракула, и психоза, выступает необходимость отгадывать или истолковывать слова врагов, которые на самом деле она сама вкладывает в их уста. Если относительно оракула мы еще могли говорить об определенной активности со стороны пациентки, то здесь господствует

полная и абсолютная пассивность. Ибо в психозе любая возникающая активность является активностью лишь в рамках пассивности, пассивности в рамках полного подчинения Daseinчуждым силам, иными словами, в рамках полной капитуляции Dasein. Однако там, где мы таким образом подчиняемся чужой воле, мы становимся жертвой или жертвоприношением других. Уход от проблем существования, смирение Daseinсо своей собственной частной проблемой здесь проявляется в форме пассивности мученичества и жертвоприношения.

5. В случае Сюзанны Урбан мы пытались понять ее манию преследования с помощью феноменологического изучения Силы Ужасного (которая вырвалась из koinoniaэкзистенциальных событий) и разворачивания этой силы на протяжении ее жизни. Здесь мы приходим к выводу о понятии смирения, ухода Daseinот антиномического напряжения, неспособности Daseinотыскать какой-либо выход из положения. В случае Сюзанны Урбан информация, предоставленная ее родственниками, позволяет нам точно определить кульминацию этого смирения. Это момент, когда, совершенно измученная попытками спрятаться, подкреплявшими ее идеализированную заботу о родственниках и, в конечном счете, о муже, абсолютно изнуренная, она полностью теряет самообладание и, вместо того, чтобы властно включать в эту заботу домашнюю прислугу (как она это делала ранее), становится мученицей или жертвой в руках этой же домашней прислуги. Теперь за ней следят, ее предают другие.

Случай Сюзанны Урбан представляет собой самый явный пример кульминации отречения Daseinот своей антиномической проблемы уходом в умопомешательство или, другими словами, абсолютной капитуляцией я перед тем аспектом альтернативы, который до этого подавлялся "со всей возможной силой", альтернативы, на которую давно оказалось разделенным Dasein. Вместе с этим отречением все превращается в то, что ранее было его подавленной (или, словами Фрейда, вытесненной) ужасной противоположностью. Если с самого детства Сюзанна Урбан, подобно Эллен Вест, была своевольной, упрямой и невнимательной к другим, никогда не подчиняющейся мнению других, никогда не имевшей настоящих друзей, и в целом мало доверявшей окружающим и всегда стремившейся подчинить себе свое окружение, то теперь она, напротив, позволяет другим управлять собой, вынуждена подчиняться им, страдает оттого же недоверия к ближним и чувствует, что ее окружают лишь враги. Но самым существенным в этой реверсии при умопомешательстве является

следующее. Фрейд показал нам, что чрезмерная забота о других, подобно любой аналогичной чрезмерности, служит признаком вытеснения тягостной силы, которую действие вытеснения пытается облегчить. В то же время, подобная чрезмерность всегда служит признаком или указанием на то, что вытесняется. Кроме того, чрезмерная "ипохондрическая" забота о "превращенной в кумира" матери выступает в некотором роде желанием подчинить себе и управлять. Если же мы вспомним о "садистских оргиях", которым предается Daseinв своей мании преследования, то можем уже, не колеблясь, говорить, вместе с Фрейдом, об откровенных "садистских компонентах" в случае Сюзанны Урбан. Именно здесь, с точки зрения аналитики Dasein, располагается основа непоследовательности переживания и его раскола на навязчивое либо-либо; именно здесь реальная основа антиномического напряжения Daseinи специфического содержания, навязываемого Daseinпосле реверсии и победы прежде подавленного аспекта альтернативы. Одним словом, здесь лежит основа "психотического содержания".

Но все сказанное все же не дает нам понимания в ключе аналитики Daseinзначения психоза в целом и мании преследования в частности. Он означает, как мы видели в случае Эльзы и особенно в случае Лолы Восс, одну из форм экзистенциального смирения в отношении антиномических напряжений Dasein, принимающего форму ухода от собственного решения Dasein, полный отказ от способности Daseinпринимать решения, а вместе с этим полное добровольное подчинение чужой воле. То, что в данном случае Daseinотдает себя во власть других людей, а не, скажем, демонических сил, связано с базисным садизмом, доминирующим в этом Dasein— а садизм по своей сути представляет собой форму бытия в Mitweif. Однако в этом добровольном подчинении воле других мы находим и причину того, почему другие обязательно должны стать врагами, то есть, должны стать теми, "от чьей воли я завишу, кто может поступать со мной так, как ему заблагорассудится" — иными словами, "теми, чьей жертвой я являюсь". Если теперь Daseinповсюду "чувствует врага", если в каждом событии и действии оно не только подозревает, но и видит враждебные намерения, то причина этого не в изменении у Daseinощущения или значения реальности, его перцепции или психического функционирования, и не в "физиогномическом" изменении мира и "симпатических взаимосвязей" в значении Эрвинга Штрауса. Все эти изменения

* Современное поколение (нем.)- — Прим. ред.

скорее вторичные и третичные последствия смирения Daseinв форме его добровольного ухода из сферы, требующей его собственных решений.

Теперь должно быть ясно, что содержание психоза (в этом случае садистские оргии врагов) также не представляет ничего первичного. Оно просто указывает нам форму, в которой Daseinзаполняет "фантазией" эмпирические бреши или вакуум, образовавшиеся после его ухода от антиномического напряжения. Чисто позитивистское суждение о том, что психоз в целом связан с "просто фантазией" и "иллюзиями" и что в нем "нет ничего реального", а только "психотически воображаемое", не способствует пониманию психоза. Решающий элемент заключается, как было сказано, в специфическом индивидуальном характере смирения или окончательной капитуляции Dasein, достигающих кульминации в уходе из требующей решений сферы Dasein— другими словами, в подчинении Daseinволе "чуждых" сил или "чужих" людей. Теперь вместо антиномического напряжения (возникающего от непоследовательности переживания) между двумя несовместимыми альтернативами появляется более "одностороннее", и в связи с этим более последовательное, "неисправимое", "беспроблемное" переживание в смысле психотической эмпирической модели, согласно которой формируются все новые переживания.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ W.Szilasi, "Die Erfahrungsgrundlage der Daseinsanalyse Binswangers", Schweiz. Archiv./. Neun u. Psych., Vol. 67 (1951).

² Binswanger, Drei Formen Missglьckten Daseins, 2.

Binswanger, Grundformen, Das mitweltliche Nehmen-bei-etwas, S.300-375. ⁴ Rollo May, Ernest Angel, and Henri F. Ellenberger (eds.). Existence (New York, 1958), pp. 331-341.

Хайдеггер, Бытие и время. — М., Ad Marginem, 1997. —С. 247. Binswanger, Drei Formen, 3.

Freud, "Psychoanalytische Bermerkungen ьber einen autobiographisch beschriebenen Fall von Paranoia (Dementia paranoides)". GesammelteSchriften, VIII.

История болезни Лолы Восс