Книжный вор. Лекция для лизель спящий обмен сновидениями страницы из подвала

• Название: Лекция для лизель спящий обмен сновидениями страницы из подвала
• Дата: 27.11.2019
• Размер: 3.92 Mb.
• Имя файла: Книжный вор.pdf
• Тип: Лекция; #97350
• страница: 8 из 25

ПОЯВЛЯЕТСЯ БОРЕЦ
Пора сменить декорации.
До сих пор нам обоим все давалось слишком легко, друг мой,
вам не кажется? Как насчет того, чтобы на минуту-другую забыть о Молькинге?
Это будет нам полезно.
Кроме того, это важно для рассказа.
Мы немного проедемся – до потайного чулана – и увидим, что увидим.
*** ЭКСКУРСИЯ ПО СТРАДАНИЯМ ***
Слева от вас, а может, справа,
может, прямо впереди
вы видите тесную темную комнату.
В ней сидит еврей.
Он – мразь.
Он умирает с голоду.
Он боится.
Пожалуйста, постарайтесь не отводить глаз.
В нескольких сотнях километров к северо-западу, в Штутгарте, вдали от книжных воришек, жен бургомистров и Химмель-штрассе, в темноте сидел человек. Это лучшее место, как они решили. Еврея труднее найти в темноте.

Он сидел на своем чемодане и ждал. Сколько дней он уже здесь сидит?
Он не ел ничего, кроме скверного запаха из своего голодного рта, уже,
казалось, несколько недель, и до сих пор – тишина. Время от времени мимо брели голоса, и ему, бывало, почти хотелось, чтобы они постучали в дверь,
распахнули ее, выволокли его наружу, на невыносимый свет. Сейчас он мог только сидеть на своем чемоданном диване, подбородок в ладонях, локтями прожигая ляжки.
Был сон, голодный сон, досада полупробуждения и наказание полом.
Забудь о зудящих ступнях.
Не чеши подошвы.
И не шевелись слишком много.
Пусть все будет, как есть, любой ценой. Наверное, уже скоро в дорогу.
Свет как дуло. Как взрывчатка для глаз. Наверное, уже пора. Уже пора,
просыпайся. Проснись, черт побери! Проснись.
Дверь открылась и захлопнулась, и над ним присела чья-то фигура.
Ладонь пошлепала по холодным волнам его одежды, отозвавшись в чумазых глубинных течениях. На конце руки раздался голос.
– Макс, – шепотом, – Макс, проснись.
Глаза он открыл совсем не так, как того обычно требует шок.
Они не распахнулись, не зажмурились, не заметались. Такое бывает, если пробуждаешься от страшного сна, а не в него. Нет, его глаза вяло разлепились из тьмы в сумрак. А среагировало его тело, дернувшись вверх и выбросив руку, схватившую воздух.
Теперь голос стал успокаивать.
– Прости, что так долго. Скорее всего, меня проверяли. И мужик с удостоверением личности затянул дольше, чем я думал, зато… – Повисла пауза. – Оно теперь у тебя есть. Не самого лучшего качества, но, будем надеяться, поможет тебе дотуда добраться, если придется. – Силуэт наклонился и махнул рукой на чемодан. В другой руке он держал что-то тяжелое и плоское. – Давай, вставай.
Макс покорился, встал и почесался. Он чувствовал, как натянулись его кости.
– Удостоверение здесь. – Это была книга. – Сюда же положишь и карту и указания. И вот тут ключ – подклеен изнутри к обложке. – Тихо,
как только мог, он щелкнул замком чемодана и, словно бомбу, опустил туда книгу. – Я вернусь через несколько дней.
Пришелец оставил небольшой пакет – в нем были хлеб, сало и три

мелкие морковки. Там же – бутылка воды. И никаких оправданий.
– Все, что я смог достать.
Дверь открылась, дверь закрылась.
Снова один.
И в следующий миг он услышал звук.
В темноте, пока он оставался один, все было таким отчаянно громким.
Стоило шевельнуться, и раздавался шорох складки. Он чувствовал себя человеком в бумажном костюме.
Еда.
Макс разломил хлеб на три куска и два отложил в сторону. И вгрызся в тот, что остался в руке, жуя и заглатывая, пропихивая куски вниз по сухому коридору глотки. Сало было холодным и твердым, оно, будто по ступенькам, падало в живот, иногда застревало. Крупные глотки отрывали его от стенок и сбрасывали вниз.
Теперь морковь.
И снова он отложил две и набросился на третью. Шум стоял невообразимый. Несомненно, сам фюрер услыхал звук оранжевого крошева в Максовом рту. Зубы ломались от каждого укуса. Запивая, он был уверен, что проглатывает их. В следующий раз, заметил он себе, сначала попей.
* * *
Позже, к его облегчению, когда звуки отстали от него и он набрался храбрости пощупать рукой, все зубы оказались на месте, невредимы.
Он попробовал улыбнуться, но не вышло. Он мог только представить эту робкую попытку и рот, полный сломанных зубов. Час за часом он их ощупывал.
Он открыл чемодан и вынул книгу.
В темноте он не мог прочесть названия, а зажечь спичку теперь уже казалось чересчур рискованной авантюрой.
Заговорив, он ощутил вкус шепота.
– Прошу вас, – сказал он. – Прошу.
Он разговаривал с человеком, которого ни разу в жизни не видел.
Среди прочих важных деталей он знал имя этого человека. Ганс Хуберман.
И снова он заговорил с ним, с этим далеким незнакомцем. Он молил.

– Прошу вас.

СВОЙСТВА ЛЕТА
Ну вот, теперь вы знаете.
Вы хорошо представляете, что явится на Химмель-штрассе ближе к концу 1940 года.
Я знаю.
Вы знаете.
Лизель Мемингер, однако, к нам причислить нельзя.
Для книжной воришки лето этого года было простым. Оно состояло из четырех важных частей – или свойств. Время от времени Лизель задумывалась, какое из них сильнее.
*** А СОИСКАТЕЛИ ТАКОВЫ… ***
1. Еженощное продвижение в «Пожатие плеч».
2. Чтение на полу в библиотеке бургомистра.
3. Футбол на Химмель-штрассе.
4. Открытие новых возможностей для воровства.
«Пожатие плеч», на ее вкус, было великолепным. Каждую ночь, едва отойдя от кошмара, она утешалась тем, что бодрствует и способна почитать.
– Ну, пару страниц? – спрашивал Папа, и Лизель кивала. Иногда они заканчивали начатую главу на другой день в подвале.
Чем книга не угодила властям, было ясно. Главный герой был евреем,
и его представили в хорошем свете. Непростительно. Он был богач,
которому надоело, что жизнь проходит мимо – надоело, как он это называл,
пожимать плечами на все проблемы и удовольствия земного существования человека.
В начале молькингского лета Лизель с Папой дошли до того места,
где этот человек поехал по делу в Амстердам и на улице ежился от холода

снег. Лизель это пришлось по душе – что снег ежится.
– Точно, он именно что ежится, когда сыплется, – сказала она Гансу
Хуберману. Они сидели на кровати. Папа – в полусне, Лизель –
с распахнутыми глазами.
Иногда она смотрела, как он спит, узнавая о нем одновременно больше и меньше, чем оба они могли представить. Ей не раз приходилось слышать,
как Роза с Гансом говорят о работе, которой нет, или с горечью вспоминают, как Папа собрался навестить сына, только, приехав к нему,
обнаружил, что тот съехал с квартиры и, скорее всего, уже находится в пути на фронт.
– Schlaf gut, Папа, – говорила Лизель в такие разы. – Приятного сна, –
и, обползая Папу, соскальзывала с кровати выключить свет.
Следующим свойством была, как я уже сказал, библиотека бургомистра.
Для примера покажу вам один холодный день в конце июня. Руди,
мягко говоря, бесился.
За кого его держит Лизель Мемингер, чтобы заявлять, что сегодня она пойдет за стиркой и глажкой без него? Что она – гнушается пройти с ним по улице?
– Прекрати ныть, свинух, – одернула его Лизель. – Я себя плохо чувствую, и все. Иди, футбол пропустишь.
Руди бросил взгляд через плечо:
– Ну, как скажешь. – «Шмунцель». – И целуйся со своей стиркой. –
Он побежал и, не тратя времени даром, влился в команду. Дойдя до конца
Химмель-штрассе, Лизель оглянулась – и тут же увидела, как Руди встал у ближних самодельных ворот. Он махал ей.
– Свинух, – рассмеялась она и, вскидывая руку, совершенно четко поняла, что в тот же миг Руди назвал ее свинюхой. Мне думается, это уже любовь – какая только возможна в одиннадцать лет.
Лизель побежала – к Гранде-штрассе и к дому бургомистра.
Конечно, тут были и пот, и мятые штанины дыхания, что простирались перед нею.
Но Лизель читала.
Жена бургомистра, в четвертый раз впустив девочку в дом, сидела за письменным столом и просто смотрела на книги. Во второе посещение
Лизель она разрешила девочке снять с полки книгу и полистать, что повело к следующей книге, потом к следующей, пока наконец, к Лизель

не прилипло с полдюжины книг – зажаты под мышкой или в стопке,
что громоздилась все выше на ладони свободной руки.
А сегодня Лизель стояла посреди прохладной округи комнаты, у нее урчало в животе, но бессловесная надломленная женщина не выказывала никакой реакции. Она снова была в халате, и хотя несколько раз посмотрела на девочку, ни разу не задержала взгляд надолго. По большей части она рассматривала что-то около Лизель, что-то отсутствующее. Окно было широко открыто – квадратный прохладный рот, случайные вдохи сквозняка.
Лизель сидела на полу. Вокруг нее были разбросаны книги.
Через сорок минут она собралась уходить. Каждая книжка вернулась на место.
– До свиданья, фрау Герман. – Слова здесь всякий раз звучали как взрыв. – Спасибо вам.
После чего жена бургомистра вручила Лизель деньги за стирку,
и девочка ушла. Каждый поступок остался обоснован, и книжная воришка побежала домой.
Лето устанавливалось, в комнате, полной книг, становилось все теплее,
и с каждым приходом пол уже не так мучил Лизель. Девочка садилась,
ставила рядом небольшую стопку книг и читала по нескольку абзацев из каждой, пытаясь запоминать неизвестные слова, чтобы, придя домой,
спросить Папу. После, уже подростком, когда Лизель писала о тех книгах,
названий она уже не помнила. Ни одного. Может, если б она их украла,
память оказалась бы подготовленной лучше.
Но запомнилось ей вот что: имя, нескладными буквами написанное на внутренней стороне обложки одной книжки с картинками:
*** ИМЯ МАЛЬЧИКА ***
Иоганн Герман
Лизель прикусила губу, но в конце концов не удержалась. С полу она обернулась к женщине в халате и задала вопрос.
– Иоганн Герман, – сказала она. – Кто это?
Та посмотрела мимо девочки, куда-то возле ее колен.
Лизель смутилась:

– Извините. Не надо мне спрашивать такие вещи… – Она дала этой фразе умереть своей смертью.
Лицо женщины не изменилось, но ей как-то удалось вымолвить:
– В этом мире он больше никто, – объяснила она. – Он был мой…
*** ИЗ АРХИВА ВОСПОМИНАНИЙ ***
Да, да, конечно, я его помню.
Небо было сумрачное и глубокое, как зыбучие пески.
Молодой человек, увязанный в колючую проволоку,
будто в огромном терновом венце. Я распутал его
и вынес. Высоко над землей мы оба увязли
по колено. То был обычный день 1918 года.
– Кроме всего прочего, – сказала женщина в халате, – он замерз до смерти. – Секунду-другую она играла собственными руками, затем повторила: – До смерти замерз, я точно знаю.
Жена бургомистра – одна из всемирного легиона. Не сомневаюсь,
вам приходилось ее видеть. В ваших рассказах, в стихах, на ваших экранах,
куда вы так любите смотреть. Такие повсюду, почему бы ей не оказаться здесь? На живописном холме в немецком городке? Здесь так же удобно страдать, как и где угодно.
Дело в том, что Ильза Герман решила превратить свою боль в торжество. Боль никак не соглашалась отпустить ее, и она покорилась.
Открыла ей объятья.
Она могла бы застрелиться, или расцарапать себя ногтями,
или предаться другим формам самоистязания, но в итоге выбрала,
наверное, то, что сочла самым слабым – по крайней мере, терпеть погодные

неудобства. Лизель полагала, что эта женщина молит бога, чтобы летние дни были холодными и сырыми. И вообще-то жила она в подходящем месте.
В тот день Лизель, уходя, сказала фразу, которая далась ей с большим трудом. В переводе это значит, что ей пришлось взвалить на себя два огромных слова, пронести на плечах и вывалить эту громоздкую пару под ноги Ильзе Герман. Слова свисали по бокам, пока Лизель шаталась под их тяжестью, – и не удержала их. Они лежали вместе на полу,
громадные и громкие, неуклюжие.
*** ДВА ОГРОМНЫХ СЛОВА ***
ПРОСТИТЕ МЕНЯ
И снова жена бургомистра посмотрела куда-то мимо Лизель. Лицо –
чистая страница.
– За что? – спросила она, но тут уже прошло время. Девочка давно вышла из комнаты. Была почти у парадных дверей. Услышав вопрос,
остановилась, но предпочла не возвращаться в комнату, а бесшумно выскользнуть за порог и сбежать с крыльца. Окинула взглядом панораму
Молькинга перед тем, как раствориться в ней, и еще долго грустила о жене бургомистра.
Временами Лизель думала, что надо оставить эту женщину в покое,
но Ильза Герман была такой интересной, а зов книг – таким убедительным.
Когда-то слова сделали девочку совсем беспомощной, но теперь, сидя на полу поодаль от жены бургомистра, расположившейся за мужним столом, Лизель чувствовала над ними законную власть. Всякий раз, когда расшифровывала новое слово или складывала фразу.
Девочка.
В фашистской Германии.
Как удачно, что она открывала для себя силу слов.
И как жутко (но и весело!) будет ей много месяцев спустя высвободить всю мощь этого нового открытия в тот самый миг, когда жена бургомистра предаст ее. Как быстро жалость покинет ее, как быстро перетечет во что-то совершенно иное…
Впрочем, сейчас, летом 1940 года, что там ждет впереди, Лизель могла увидеть только в одном образе. Перед нею была скорбная женщина

с комнатой полной книг, куда Лизель нравилось приходить. И все. Такова была вторая часть ее существования тем летом.
Третья часть, слава богу, была поживее – футбол на Химмель-штрассе.
Позвольте разыграть вам картинку:
По дороге шаркают ноги.
Скачка мальчишеского дыхания.
Крики: «Здесь! Сюда! Scheisse!»
Грубые шлепки мяча о мостовую.
Пока лето входило в силу, все это присутствовало на Химмель- штрассе – так же, как извинения.
Извинения принадлежали Лизель Мемингер.
Адресовались они Томми Мюллеру.
К началу июля ей наконец удалось убедить Томми, что она не собиралась его убивать. Томми до сих пор боялся Лизель после той трепки, которую она задала ему в прошлом ноябре. На футбольном поле
Химмель-штрассе старался держаться от нее как можно дальше.
– Она в любую минуту может наброситься, – поделился он с Руди,
наполовину дергаясь, наполовину говоря.
К чести Лизель, она не оставляла попыток успокоить Томми.
Ее огорчало, что с Людвигом Шмайклем она благополучно помирилась,
а вот с невинным Томми Мюллером – нет. Он до сих пор поеживался,
завидев Лизель.
– Ну как я могла понять, что ты тогда мне улыбался? – раз за разом спрашивала его Лизель.
Она даже пару раз стояла за него в воротах, пока вся команда не начинала умолять Томми вернуться обратно.
– Бегом на место! – наконец приказал ему паренек по имени Харальд
Молленхауэр. – От тебя никакого толку. – Это случилось после того,
как Томми подставил Харальду ножку и не дал забить гол. Харальд вознаградил бы себя одиннадцатиметровым, да вот беда – они с Томми были в одной команде.
Лизель возвращалась на поле и вскоре почему-то всегда схватывалась с Руди. Они цепляли друг друга, подставляли ножки, обзывались.
Комментировал Руди:
– В этот раз она его не обведет, эта глупая свинюха Arschgrobbler.
Ей не светит.
Казалось, ему доставляло удовольствие звать Лизель «жопочёской».

Одна из радостей детства.
* * *
Другой радостью были, конечно, кражи. Часть четвертая, лето
1940 года.
По всей справедливости, Руди и Лизель сближало многое, но именно кражи окончательно укрепили их дружбу. Все началось с одного случая,
а дальше их толкала одна беспощадная сила – постоянный голод Руди. Этот мальчишка все время до смерти хотел есть.
Помимо того, что продукты уже были по карточкам, дела в отцовской мастерской шли в последнее время неважно (угрозу еврейских конкурентов устранили, но вместе с нею – и еврейских клиентов). Штайнеры едва наскребали на жизнь. Как и многим обитателям Химмель-штрассе и того конца города, им продукты приходилось выменивать. Лизель приносила бы
Руди еду из дому, но ведь и там она водилась не в избытке. Мама обычно варила гороховый суп. Она варила его вечером в воскресенье – и вовсе не на одно или два представления. А столько, чтобы хватило до следующей субботы. Потом, в воскресенье, она варила новый. Гороховый суп, хлеб,
иногда небольшая порция картошки или мяса. Ешь подчистую и не проси добавки да не жалуйся.
Поначалу они придумывали занятия, чтобы забыть о голоде.
Руди не вспоминал о еде, пока играл на улице в футбол. Или они с Лизель брали велики его брата и сестры и ездили до мастерской Алекса
Штайнера или навещали Папу Лизель, если в тот день у него выдавалась работа. Ганс Хуберман сидел с ними на закате дня и рассказывал анекдоты.
С приходом немногочисленных жарких дней появилось другое развлечение – учиться плавать в речке Ампер. Вода все еще была холодновата, но они все равно в нее лезли.
– Ну давай, – заманивал Руди. – Вот сюда. Тут неглубоко.
Лизель не разглядела огромную яму, в которую шагала, и провалилась до самого дна. Барахтанье по-собачьи ее спасло, но она едва не захлебнулась распухшими глотками воды.
– Ты свинух, – обругала она Руди, повалившись на берег.
Руди на всякий случай отошел подальше. Он видел, как Лизель отделала Людвига Шмайкля.
– Теперь ты умеешь плавать, правда?
Это ее совсем не ободрило, и она зашагала прочь. Волосы облепили

с одной стороны ей лицо, из носа текли сопли.
Руди крикнул вслед:
– Ты что, не дашь поцеловать за то, что я тебя научил?
– Свинух!
Наглый какой, а?
Это было неизбежно.
Тоскливый гороховый суп и голод, мучивший Руди, наконец подвигли их на воровство. Вдохновили пристать к компании старших ребят, которые обворовывали хозяев. Фруктовые воры. После одного футбольного матча
Лизель и Руди поняли, как выгодно держать ушки на макушке. Сидя на крыльце Штайнеров, они увидели, что Фриц Хаммер – один из их старших приятелей – ест яблоко. Сорта «клар», созревающего в июле- августе, – в руке мальчишки оно выглядело волшебно. Карманы Фрицевой куртки оттопыривали еще три-четыре яблока. Руди с Лизель подобрались поближе.
– Где взял? – спросил Руди.
Парень сначала только ухмыльнулся.
– Чш. – Затем вынул из кармана другое яблоко и кинул Руди. – Только посмотреть, – предупредил он, – не жрать.
В следующий раз, когда Лизель с Руди увидели Фрица, одетого в ту же куртку в слишком теплый для такой одежды день, они пошли за ним по пятам. Он вывел их на берег Ампера выше по течению. Невдалеке от того места, куда Лизель приходила с Папой читать.
Компания из пяти мальчишек, где были и долговязые, и тощие- малорослые, стояла там, дожидаясь.
В то время в Молькинге было несколько таких компаний,
и в некоторые входили даже шестилетки. В этой шайке вожаком был симпатичный пятнадцатилетний уголовник по имени Артур Берг.
Он огляделся и увидел за спинами шайки двух малявок.
– Und? – спросил он. – Ну и?
– Жрать хочу, – ответил Руди.
– И он быстро бегает, – сказала Лизель.
Берг поглядел на нее:
– Что-то не помню, чтобы я у тебя спрашивал. – Артур был высокий подросток с длинной шеей. На его лице кучками подельников собирались прыщи. – Но ты мне нравишься. – Говорил он дружелюбно, как все языкастые подростки. – Это не та ли, что отвалтузила твоего брата,

Андерль? – Определенно слухи дошли. Славная взбучка преодолевает возрастные барьеры.
Другой мальчик – из малорослых и тощих, с косматой белой шевелюрой и кожей льдистого цвета – оглядел ее.
– Похоже, та.
Руди внес ясность:
– Она, она.
Андреас Шмайкль подошел, с задумчивым лицом оглядел девочку с ног до головы и наконец расплылся в щербатой улыбке:
– Классная работа, детка. – Он даже хлопнул ее по костлявой спине,
попав на острый гребень лопатки. – Если б я сам его отделал, меня б высекли.
Артур переключился на Руди:
– А ты Джесси Оуэнз, да?
Руди кивнул.
– Ясно, – сказал Артур. – Дебил, но подходящий. Пошли.
Их приняли.
Когда дошли до сада, им кинули мешок на двоих. Артур Берг стискивал в руках собственный, джутовый. Он поворошил рукой свои мягкие волосы.
– Кто-нибудь из вас раньше воровал?
– Конечно, – заверил его Руди. – Все время. – Но прозвучало не очень убедительно.
Лизель выразилась точнее:
– Я украла две книги, – на что Артур Берг, рассмеялся, трижды коротко фыркнув. При этом его прыщи выстроились в новую фигуру.
– Книги не едят, моя лапочка.
Оттуда, где стояли, шайка рассматривала яблони, которые выстроились длинными коленчатыми рядами. Артур Берг отдавал приказы.
– Во-первых, – сказал он. – Не застревать на проволоке. Застрял –
остался снаружи. Понятно? – Каждый кивнул или сказал «да». – Второе.
Один на дереве, другой внизу. Кто-то должен подбирать. – Артур потер руки. Он упивался происходящим. – Третье. Увидел, что кто-то идет, – ори так, чтоб мертвый проснулся, – и все смываемся. Richtig?
– Richtig. – Ответил ему хор голосов.

*** ДВА ЯБЛОЧНЫХ ВОРА-ДЕБЮТАНТА, ***
ШЕПЧУТСЯ – ЛИЗЕЛЬ… ТЫ УВЕРЕНА? ВСЕ РАВНО
ХОЧЕШЬ
ТУДА ИДТИ?
– Смотри, Руди, колючая проволока, как высоко.
– Не-не, смотри, надо набрасывать мешок.
Видишь? Как они.
– Ладно.
– Ну и пошли!
– Не могу! – Замешательство. – Руди, я…
– Шевелись, свинюха!
Он подтолкнул ее к ограде, набросил на проволоку пустой мешок,
они перелезли и побежали следом за остальными. Руди взобрался на ближайшее дерево и начал швырять вниз яблоки. Лизель стояла внизу и складывала их в мешок. Когда мешок наполнился, возникла следующая трудность.
– Как мы теперь полезем через ограду?
Ответ они получили, увидев, как Артур Берг карабкается как можно ближе к опорному столбу.
– Там проволока туже. – Руди показал на столб.
Он перекинул мешок, дал Лизель перебраться первой, плюхнулся по ту сторону рядом с ней, посреди яблок, раскатившихся из мешка.
Рядом, удивленно наблюдая, возвышались длинные ноги Артура Берга.

– Неплохо, – высадился к ним сверху его голос. – Совсем неплохо.
Когда вернулись на берег, в укромное место за деревьями, Артур забрал мешок и выдал Лизель с Руди дюжину яблок на двоих.
– Хорошо поработали, – подвел он итог на бегу.
В тот день, перед тем как разойтись по домам, Лизель с Руди за полчаса съели по шесть яблок на брата. Сначала оба подумывали угостить яблоками домашних, но здесь таилась существенная опасность.
Их не особо влекла перспектива объяснять, откуда эти яблоки взялись.
Лизель еще подумала, что могла бы выкрутиться, рассказав одному Папе,
но ей не хотелось, чтобы он думал, будто взял на воспитание одержимую преступницу. Так что пришлось есть.
На берегу, где Лизель училась плавать, с яблоками и расправились.
Непривычные к такой роскоши, они понимали, что их может стошнить.
Но ели все равно.
– Свинюха! – бранила ее вечером Роза. – С чего тебя так полощет?
– Может, с горохового супа? – предположила Лизель.
– Ну да, – отозвался Папа. Он опять стоял у окна. – Наверное, с него.
Меня и самого что-то поташнивает.
– Кто тебя спрашивает, свинух? – Роза проворно обернулась к свинюхе, которую опять вырвало. – Ну? Что это такое? Что это, грязная ты свинья?
А Лизель?
Она не проговорилась.
Яблоки, довольно думала она. Яблоки – и ее вырвало третий раз,
на счастье.

АРИЙСКАЯ ЛАВОЧНИЦА
Они стояли у лавки фрау Диллер, привалившись к беленой стене.
Во рту у Лизель Мемингер был леденец.
В глаза ей светило солнце.
Несмотря на все эти трудности, она еще была способна говорить и спорить.
*** ОЧЕРЕДНОЙ РАЗГОВОР ***
МЕЖДУ РУДИ И ЛИЗЕЛЬ
– Давай быстрей, свинюха, уже десять.
– Нет, только восемь – у меня еще два.
– Тогда быстрей давай. Говорил тебе, надо взять нож
и распилить пополам… Все, уже два.
– Ладно. На. И смотри не проглоти.
– Что ли я похож на идиота?
[Короткое молчание.]
– Вкуснятина, а?
– Спросишь тоже, свинюха.
В конце августа и лета они нашли на земле пфенниг. Полнейший

восторг.
Он лежал наполовину втоптанный в грязь где-то на бельевом маршруте. Основательно поржавевшая монетка.
– О, смотри-ка!
Руди метнулся к монете. Волнение так и жгло их, пока они бежали обратно к фрау Диллер, даже не задумываясь о том, что та самая, нужная
цена, возможно, больше, чем единственный пфенниг. Они влетели в лавку и замерли перед арийской лавочницей, под ее презрительным взглядом.
– Я жду, – сказала она.
Волосы у нее были зачесаны назад, а черное платье душило тело.
Обрамленная фотография фюрера вела наблюдение.
– Хайль Гитлер, – повел за собой Руди.
– Хайль Гитлер, – ответила лавочница, вытягиваясь в струнку за прилавком. – А ты?
Она уставилась на Лизель, которая проворно выдала ей «Хайль
Гитлер» от себя.
Руди немедля добыл монету из кармана и решительно выложил на прилавок. Посмотрел прямо в застекленные очками глаза фрау Диллер и сказал:
– Леденцовую смесь, пожалуйста.
Фрау Диллер улыбнулась. Зубы пихались у нее во рту локтями,
им не хватало места, и от ее неожиданной доброты Руди и Лизель тоже улыбнулись. Но ненадолго.
Фрау Диллер нагнулась, пошарила где-то и снова возникла перед ними.
– Вот, – сказала она, выкидывая на прилавок одинокий леденец. –
Смешивайте сами.
Выйдя, они развернули леденец и пробовали раскусить его надвое,
но сахар был как стекло. Слишком твердый даже для звериных клыков
Руди. Так что пришлось сосать леденец по очереди, пока не кончился.
Десять чмоков на Руди. Десять на Лизель. Изо рта в рот.
– Вот это, – объявил Руди за сосанием, оскалив леденцовые зубы, –
отличная житуха. – И Лизель не стала возражать. К тому времени,
как с леденцом покончили, губы у обоих стали преувеличенно красными,
а по дороге домой они напоминали друг другу смотреть в оба – вдруг найдется еще одна монета.
Естественно, ничего они не нашли. Никому не может так повезти два раза в один год, не говоря уже – в день.
И все равно они шли по Химмель-штрассе с красными зубами

и языками и довольно глядели себе под ноги.
Великолепный день, а фашистская Германия – дивная страна.

БОРЕЦ, ПРОДОЛЖЕНИЕ
А теперь мы заглянем вперед, в холодную ночь борьбы. Книжная воришка нагонит нас потом.
Было 3 ноября, и его подошвы вязли в вагонном полу. Выставив перед собой, он читал «Майн кампф». Его спасение. Пот струился из его ладоней.
Отпечатки пальцев стискивали книгу.
*** ИЗДАТЕЛЬСТВО «КНИЖНАЯ ВОРИШКА» ***
ОФИЦИАЛЬНО ПРЕДСТАВЛЯЕТ
«Mein Kampf» («Моя борьба»)
автор – Адольф Гитлер
За спиной Макса Ванденбурга издевательски раскрывал объятия город
Штутгарт.
Его никто там не ждал, и он старался не оглядываться, а в желудке у него разлагался черствый хлеб. Два-три раза он подвинулся чтобы взглянуть, как город превратился в горсть огней, а потом совсем исчез.
Смотри гордо, уговаривал он себя. Нельзя выглядеть испуганным.
Читай книгу. Улыбайся ей. Это великолепная книга – величайшая из всех,
что ты читал. На эту женщину напротив не обращай внимания. Все равно она уже спит. Держись. Макс, еще каких-то несколько часов.
* * *
Так вышло, что обещанный следующий визит в комнату тьмы состоялся не через несколько дней; состоялся он через полторы недели.
Следующий раз – еще через неделю, потом еще, пока Макс не потерял счет движению дней и часов. Его еще раз перевезли – в другую кладовку,

где стало побольше света, побольше визитов и побольше еды. А время между тем кончалось.
– Я скоро уезжаю, – сказал ему друг Вальтер Куглер. – Знаешь же,
как оно сейчас – в армию.
– Прости меня, Вальтер.
Вальтер Куглер, Максов друг детства, положил руку еврею на плечо.
– Все могло быть хуже. – Он посмотрел в еврейские глаза друга. –
Я мог быть тобой.
То была их последняя встреча. Последняя передача оставлена в углу,
и на сей раз в ней лежал билет. Вальтер открыл «Майн кампф» и сунул его,
рядом с картой, которую когда-то принес вместе с книгой.
– Тринадцатая страница, – улыбнулся он. – На удачу, ага?
– На удачу. – И двое обнялись.
Когда дверь закрылась, Макс открыл книгу и рассмотрел билет.
Штутгарт – Мюнхен – Пазинг. Отправление через два дня, ночью, как раз чтоб успеть к последней пересадке. Дальше он пойдет пешком. Карту он уже держал в голове, сложенную вчетверо. Ключ все так же подклеен изнутри к обложке.
Макс посидел еще полчаса, потом шагнул к пакету и заглянул в него.
Кроме еды внутри были кое-какие вещи.
*** ДОПОЛНИТЕЛЬНОЕ СОДЕРЖИМОЕ ***
ДАРА ВАЛЬTЕРА КУГЛЕРА
Одна маленькая бритва.
Ложка – самая похожая на зеркало вещь.
Крем для бритья.
Ножницы.
Когда Макс уходил, кладовка была пуста, если не считать кое-чего

на полу.
– Прощай, – шепнул он.
Последним, что там видел Макс, был холмик волос, непринужденно расположившийся под стеной.
Прощай.
С чисто выбритым лицом и криво постриженными, но аккуратно причесанными волосами, он вышел на улицу другим человеком.
Фактически он вышел немцем. Минуточку – он и был немцем. Или, точнее,
когда-то был.
В желудке у него плескалась электризующая смесь сытости и тошноты.
Он зашагал к станции.
Показал билет и удостоверение личности, и вот теперь сидел в тесной коробочке купе, прямо в луче прожектора опасности.
– Документы.
Именно это он боялся услышать.
И без того было ужасно, когда его остановили на перроне. Он знал,
что второго раза не выдержит.
Дрожащие руки.
Запах – нет, смрад – вины.
Нет, он не вынесет новой проверки.
К счастью, проверка явилась рано и спросила только билет, так что теперь осталось только это окно с городками, роение огней да женщина,
храпящая у стены купе напротив.
Большую часть пути он пробирался через книгу, стараясь не поднимать глаз.
Слова расползались по его языку.
Странно: переворачивая страницы и прочитывая главу за главой,
он успел распробовать только два слова.
Mein Kampf. Моя борьба…
Заглавие – снова и снова, а поезд стучал от одного немецкого городка к другому.
Mein Kampf.
Подумать только – вот в чем спасение.

ЛОВКАЧИ
Вы можете не согласиться, что Лизель Мемингер было легко. Но ей
было легко в сравнении с Максом Ванденбургом. Конечно, у нее, можно сказать, на руках умер брат. Ее оставила мать.
Но все лучше, чем быть евреем.
За время до появления Макса, Роза лишилась еще одного постирочного клиента, на сей раз – Вайнгартнеров. На кухне случился обязательный Schimpferei
[8]
, и Лизель успокаивала себя тем, что остаются еще двое, а главное, один из них – бургомистр, его жена, книги.
Что же до других занятий Лизель, то они с Руди Штайнером по- прежнему опустошали окрестности. Я бы сказал даже, что они оттачивали свои преступные ухватки.
Они побывали еще в нескольких экспедициях с Артуром Бергом и его друзьями, стремясь доказать, что чего-то стоят, и расширить собственный воровской репертуар. На одном огороде они крали картошку, на другом –
лук. Но своей главной победы они добились сами.
Как мы уже увидели, одной из выгод в прогулках по городу была вероятность найти что-нибудь на земле. Другая выгода состояла в наблюдении за горожанами, и что важно – за одними и теми же
горожанами, из недели в неделю совершающими одни и те же действия.
Одним из таких персонажей был мальчик из их школы, Отто Штурм.
Каждую пятницу на своем велосипеде он ездил в церковь – возил продукты для клира.
Они наблюдали за Отто месяц, а погода тем временем из хорошей сделалась скверной, и Руди – в особенности он – твердо решил, что в одну из пятниц, в небывало холодную неделю октября, Отто свой груз не довезет.
– Все эти попы? – развивал мысль Руди, пока они с Лизель шли через
Молькинг. – Они и так уже вон какие жирные. Неделю могут обойтись без жрачки, если не больше.
Лизель не стала спорить. Во-первых, она не была католичкой. Во- вторых, ей самой изрядно хотелось есть. Она, как всегда, несла мешок с бельем. Руди нес два ведра холодной воды, или, как он это назвал,

два ведра будущего льда.
Около двух он принялся за работу.
Без всяких колебаний вылил воду на дорогу точно в том месте,
где велосипед Отто будет сворачивать за угол.
Лизель пришлось согласиться.
Поначалу ее покалывала совесть, но план был идеален – или,
по крайней мере, близок к идеалу, насколько такое вообще возможно.
Каждую пятницу вскоре после двух Отто Штурм выворачивал на Мюнхен- штрассе с корзиной провизии на руле. В эту пятницу он только досюда и доедет.
На дороге и без того была наледь, но Руди добавил новый слой льда и с трудом сдерживал ухмылку. Она словно бы юзом проскальзывала по его лицу.
– Пошли, – сказал Руди, – вон за тот куст.
Спустя приблизительно пятнадцать минут дьявольский план принес,
так сказать, свои плоды.
Руди ткнул пальцем в просвет между ветками.
– Вон он.
Отто выехал из-за поворота, мечтательный, как теленок.
Не затягивая дела, потерял управление, пошел в занос и ткнулся лицом в дорогу.
Когда он не шевельнулся, Руди с тревогой посмотрел на Лизель.
– Иисусе распятый, – сказал он. – По-моему, мы его убили! – Руди тихонько выбрался из-за куста, забрал корзину, и они двинули прочь.
– Он дышал? – спросила Лизель, когда они немного отошли.
– Keine Ahnung, – ответил Руди, прижимаясь к корзине. Понятия не имею.
Спустившись еще дальше по склону, Руди с Лизель стали смотреть,
как Отто поднялся, почесал в голове, почесал в паху и принялся озираться в поисках корзины.
– Глупый Scheisskopf, – ухмыльнулся Руди, и они начали рассматривать добычу. Хлеб, побитые яйца и гвоздь программы – Speck
[9]
Руди поднес жирный окорок к носу и восторженно потянул ноздрями. –
Здорово.
Как ни подмывало их воспользоваться победой единолично, верность
Артуру Бергу оказалась сильней. Они добрались до его убогой квартирки на Кемпф-штрассе и показали провиант. Артур не смог скрыть одобрения.

– У кого стырили?
Ответил Руди:
– У Отто Штурма.
– Ага, – кивнул Артур, – кто бы он ни был, спасибо ему от меня. –
Он скрылся в доме и вернулся с кухонным ножом, сковородой и курткой,
и три вора зашагали по многоквартирному коридору. – Позовем остальных, – объявил Артур Берг, когда они выбрались наружу. – Может,
мы и преступники, но не совсем бессовестные. – Точно как книжная воришка, он, по крайней мере, где-то подводил черту.
Постучали еще в несколько дверей. Выкликнули несколько имен под окнами, и скоро все фруктокрадное воинство Артура Берга в полном составе держало путь на берег Ампера. На поляне за рекой разожгли костер и рачительно зажарили все, что осталось от яиц. Порезали хлеб и шпик.
Руками и ножами подчистую доели всю корзину Отто Штурма. Без всяких попов.
И только в конце произошел спор – из-за корзины. Большинство мальчиков хотели ее сжечь. Фриц Хаммер и Анди Шмайкль предлагали оставить себе, но у Артура Берга, выказывавшего нелепую приверженность к морали, возникла мысль получше.
– Вы, – обратился он к Руди и Лизель. – Может, вам лучше вернуть ее этому чудику Штурму. Мне кажется, бедолага хотя бы это заслужил.
– Ой, перестань, Артур.
– И слышать не желаю, Анди.
– Господи Иисусе.
– И он тоже не желает.
Шайка рассмеялась, и Руди Штайнер взял корзину.
– Я отнесу, повешу им на калитку.
Он прошел метров двадцать, и его нагнала Лизель. Теперь она попадет домой поздно, и будут неприятности, но она хорошо знала, что должна сопровождать Руди Штайнера через весь Молькинг до фермы Штурмов на другом конце города.
Сначала они долго шли молча.
– Тебе стыдно? – спросила наконец Лизель. Они уже возвращались домой.
– Чего?
– Сам знаешь.
– Конечно стыдно, зато я сейчас жрать не хочу и, могу спорить, он –
тоже. Ты ж не думай, что они возили бы еду попам, если б у них дома ее

не было навалом.
– Но он так треснулся об землю.
– Не напоминай. – Однако Руди Штайнер не удержался от улыбки.
В ближайшие годы он станет подателем хлеба, а не похитителем – еще один образец противоречивой человеческой природы. Столько-то доброго,
столько-то злого. Разбавляйте по вкусу.
Через пять дней после этой кисло-сладкой победы Артур Берг появился опять и позвал Руди и Лизель на новую воровскую затею.
Они столкнулись с Артуром на Мюнхен-штрассе в среду, по дороге из школы. Артур был уже в форме Гитлерюгенда.
– Завтра вечером опять пойдем. Будете?
Тут им было не устоять.
– А куда?
– На картошку.
Спустя двадцать четыре часа Руди с Лизель опять храбро одолели проволочную изгородь и набили свой мешок.
Неприятность обнаружилась, когда они уже удирали.
– Иисусе! – завопил Артур. – Хозяин! – Но страшным было его следующее слово. Он выкрикнул его так, будто это слово уже занесли над ним. Его рот разорвался в крике. Слово вылетело, и слово это было –
топор.
И конечно, когда они обернулись, хозяин бежал на них, высоко занеся свое оружие.
Вся шайка кинулась к ограде и перемахнула на ту сторону. Руди,
который был от изгороди дальше всех, быстро нагонял остальных,
но как ни мчался, а бежал он последним. Закинув ногу на изгородь, Руди зацепился за проволоку.
– Эй!
Крик выброшенного на мель.
Шайка остановилась.
Безотчетно Лизель бросилась назад.
– Быстрей! – заорал Артур. Голос его был далеким, будто Артур его проглотил, не успел тот вылететь изо рта.
Белое небо.
Остальные бежали.
Лизель, подскочив, стала отцеплять штаны Руди. Руди смотрел

широкими от ужаса глазами.
– Скорее, – сказал он, – поймает.
Вдалеке еще слышался топот дезертирских ног, когда еще одна рука схватила проволоку и оттянула ее от брюк Руди Штайнера. На стальном узле остался клочок, но мальчик освободился.
– Уносите ноги, – посоветовал им Артур, и вскоре на том месте,
бранясь и задыхаясь, уже стоял хозяин. Топор приник – с силой – к его ноге. Хозяин выкрикивал пустые угрозы обворованного:
– Я вас в полицию сдам! Я вас найду! Я узнаю, кто вы такие!
На это Артур Берг ему ответил:
– Жалуйся на Оуэнза! – И ускакал догонять Лизель и Руди. –
На Джесси Оуэнза!
В безопасном месте, с трудом всасывая воздух в легкие,
они опустились на траву; подошел Артур Берг. Руди боялся на него смотреть.
– Это с каждым из нас бывало, – сказал Артур, чувствуя его огорчение.
Солгал? Этого они не могли точно знать и никогда не узнают.
Через несколько недель Артур Берг переехал в Кёльн.
Они встретили его еще однажды, на бельевом обходе Лизель.
В переулке у Мюнхен-штрассе он протянул девочке коричневый бумажный пакет с десятком каштанов внутри. Ухмыльнулся:
– Связи в жарочной промышленности. – Рассказав об отъезде,
он не преминул выдать им последнюю прыщавую улыбку и легонько шлепнул каждого по лбу. – И смотрите, не съедайте все зараз! – И они больше никогда не видели Артура Берга.
Что же до меня, могу сказать, что я-то его еще как видел.
*** МАЛЕНЬКАЯ ДАНЬ АРТУРУ БЕРГУ, ***
ЕЩЕ ЖИВУЩЕМУ ЧЕЛОВЕКУ
Кёльнское небо было желтое и гноилось,
шелушилось по краям.

Он сидел, опираясь на стену, с ребенком
на руках. Своей сестрой.
Когда она перестала дышать, он остался с ней,
и я понял, что он будет держать ее еще не один час.
В кармане у него лежало два краденых яблока.
На сей раз они поступили умнее. Съели по одному каштану,
а остальное распродали, обходя дом за домом.
– Если у вас есть несколько лишних пфеннигов, – говорила Лизель в каждом доме, – то у меня есть каштаны. – Так они наторговали шестнадцать монет.
– Ну, – осклабился Руди, – отомстим.
Под вечер они вернулись к лавке фрау Диллер, вошли,
отхайльгитлерили и встали у прилавка.
– Опять леденцовая смесь? – Фрау Диллер усмехнулась –
«шмунцелем», – на что они кивнули. На прилавок выплеснулись монеты,
и челюсть фрау Диллер слегка отвисла.
– Да, фрау Диллер, – ответили они в один голос. – Леденцовую смесь,
пожалуйста.
Обрамленный фюрер, казалось, гордился ими.
Ликование перед бурей.

БОРЕЦ, ОКОНЧАНИЕ
На этом заканчивается ловкость рук хитреца, а потуги борца – нет.
На одной руке у меня Лизель Мемингер, на другой – Макс Ванденбург.
И скоро я хлопком соединю их. Потерпите еще несколько страниц.
Борец:
Если убьют до наступления ночи, по крайней мере, он умрет живым.
Путешествие на поезде осталось далеко позади, храпунья, скорее всего, едет дальше, кутаясь в вагон, ставший ей постелью. Теперь только шаги отделяют Макса от спасения. Шаги и мысли – и сомнения.
По карте, что была у него в голове, он дошел от Пазинга до Молькинга. Когда он увидал город, было уже поздно. Его ноги страшно гудели, но он был почти на месте – в самом опасном месте, где только можно оказаться. Протяни руку – и дотронешься.
Точно по описанию он нашел Мюнхен-штрассе и зашагал по тротуару.
Все напряглось.
Тлеющие лузы уличных фонарей.
Темные безразличные здания.
Ратуша стояла как здоровенный неповоротливый юнец-переросток.
Кирха растворялась во тьме, чем выше он вел взглядом.
Все это смотрело на него.
Он поежился.
И предостерег себя:
– Смотри в оба.
(Немецкие дети выискивали заблудшие монеты. Немецкие евреи высматривали, не грозит ли поимка.)
По-прежнему полагаясь на свое счастливое число, он отсчитывал шаги группами по тринадцать. Всего тринадцать шагов, говорил он себе.
Ну, давай, еще тринадцать. Он сосчитал так примерно девяносто раз, и вот наконец очутился на углу Химмель-штрассе.
В одной руке он нес чемодан.
В другой все еще сжимал «Майн кампф».
Обе ноши были тяжелы, обе вызывали легкое потоотделение.
Вот он свернул в переулок и направился к дому № 33, обуздывая в себе

тягу улыбнуться, обуздывая тягу всхлипнуть и даже предвкушение укрытия впереди. Он напоминал себе, что не время надеяться. Конечно, он уже почти дотягивался до надежды. Чуял ее где-то там, куда еще чуть-чуть –
и достанешь рукой. Но он не стал этого признавать – он снова стал рассчитывать, что делать, если его схватят в последний момент или по какой-то случайности за дверью окажется не тот человек.
И конечно, свербящее сознание греха.
Как он может так поступать?
Как он может заявляться и просить людей рисковать из-за него жизнью? Как он может быть таким себялюбцем?
Тридцать три.
Они посмотрели друг на друга.
Дом был бледный, на вид почти болезненный, с железной калиткой и бурой заплеванной дверью.
Из кармана Макс вынул ключ. Тот не блеснул – лежал в ладони тускло и вяло. Макс на миг сжал ключ в кулаке, едва не ожидая, что он вытечет ему на запястье. Не вытек. Сталь была твердой и плоской, с комплектом негнилых зубов, и Макс сжимал кулак, пока эти зубы не проткнули его.
И тогда, медленно, борец подался вперед, щекой к дереву, и изъял ключ из кулака.