билеты по кириллину. Литература 18 века билеты
 Скачать 0.51 Mb.
|
|
Билет 21 1. Жанровая система романистики Ф А. Эмина. Етим Эмин, поэт-гуманист, утверждает в своих произведениях, что каждый честный человек, все люди труда становятся на путь борьбу против насилия и зла. Горе народа воспринимается героями Эмина как личное горе. Это объясняется тем, что сам поэт пережил большую душевную драму и тяжелые потрясения, выпавшие на долю его родной земли. Отзвук этого слышится во многих стихотворениях Эмина, которые сопровождаются мотивами грусти, горечи, тоски и оказывают сильнейшее эмоциональное воздействие на читателя. Такие произведения отличаются гражданской направленностью, передают патриотические чувства автора и его твердую эпическую позицию: честь, совесть, свободу, справедливость — незыблемые ориентиры высоконравственной личности. Сатирик, если он носитель прогрессивных идей, всегда в борьбе с порочными явлениями, порочными людьми. Он всегда противостоит тому или тем, что и кого осуждает, обличает. И у него на вооружении должен быть правдивый, конкретный принцип такого противопоставления. Читатель должен чувствовать, что позиции автора и его антипода несовместимы, что в стихотворении воплощен идейный и моральный конфликт. При этом важно, что поэт дает понять, во имя чего он критикует. Наличие у Етима Эмина огромного количества стихотворений, посвященных теме любви, подтверждает неслучайность взаимного тяготения любви и поэзии. В концепции любви у Эмина прослеживается идея гармонического слияния двух душ, которая отражает извечное стремление человеческого духа к высокой гармонии чувств, к душевной красоте. ЗАКЛЮЧЕНИЕ В работе впервые на основе анализа всей лирике Етима Эмина прослеживается не только её содержательная сторона, произведений, но и поэтика, дается целостное представление об оригинальном поэтическом мире поэта. На конкретных примерах выявляются стилевые особенности поэта, дается развернутое представление о формах строфической композиции и жанрах, характерных для Етима Эмина, выявляется своеобразие поэтической фоники. В результате всего этого Етим Эмин предстает как выдающийся мастер слова, прекрасно знающий родной фольклор, творчески освоивший богатые традиции родной и восточной поэзии. Етим Эмин — плоть от плоти своего народа. Страдания и чаяния простых людей - вот что интересует поэта и чему он посвящает стихи. Его творчество, впитавшее традиции предшественников, обогащенное их опытом, в то же время стало новым шагом в становлении и развитии лезгинской литературы. Эмин по праву признан новатором в области поэтического осмысления социально-философских проблем и их художественной реализации. Он оказал несомненное влияние на всю национальную литературу, а художественный метод Эмина был взят на вооружение его последователями. Анализ мировоззренческих взглядов поэта, нашедших отражение в творчестве, позволили нам определить особенности трансформации некоторых тем, мотивов, образов, а также поэтических жанров, присущих ближневосточной поэзии. Таким образом, принципиально новая художественно-эстетическая концепция мира и мироздания сложилась под влиянием национальной литературы, восточной поэзией и ближневосточной лирики. В поэзии Етима Эмина нет вычурных образов, нарочитой цветистости, она, как это видно из приведенных выше примеров, образец утонченного использования поэтом звуков и красок, какими располагала предшествующая литература [Гаджимурадова, 1998: 126]. Стихи его, идущие из глубины сердца, певучи и афористичны, они отличаются предметной образностью и композиционной завершенностью. Етим Эмин хорошо знал арабский, персидский и турецкий языки, но, как правило, стихи свои он слагал на языке родного народа. Вплоть до 30-х годов XX столетия многие «деятели» лезгинской культуры оспаривали возможность создания литературы на родном языке. История подтвердила ошибочность их взглядов и прозорливость Етима Эмина. Не язык алимов (ученых) и духовенства, а язык трудового народа выбрал поэт. Владея всем богатством родной речи, Етим Эмин показал, что произведения «изящной словесности» можно писать и на лезгинском языке. Он же доказал, что на языке родного народа можно выразить самые глубокие мысли и тонкие чувства. И в этом его демократизм, подлинная народность. Великие поэты всех времен обращались к первоисточнику - к самой жизни народа и к традициям фольклора. И лишь тогда их произведения находили живой отклик в людских сердцах, становились бессмертными. Именно то, что Етим Эмин обращался к народной жизни, к фольклорным, и особенно ашугским истокам, сделало его столь популярным и любимым среди народа. Таким образом, Етим Эмин не только принес в родную литературу новые темы, идеи, образы, выступил новатором поэтики, создал литературный язык, открыл ашугской традиции дорогу в большую литературу, вывел литературу на демократические рельсы, но и осветил дорогу плеяде прогрессивных поэтов. По пути, намеченному Етимом Эмином в воображении действительности, шли последующие лезгинские поэты — Гаджи Ахтынский и Сулейман Стальский. Панегирический и дидактический характер раннего творчества Эмина, метафоричность языка, изобилующего реалистическими и условными образами, сама система поэтического мышления не оставляют сомнений относительно литературной родословной его поэзии. Однако составной частью в эту родословную входили традиции, выработанные предшествовавшей Эмину литературой лезгин. Произведения фольклорной поэзии любого народа являются хранителями генетической, культурной и духовной памяти этноса, а переводы их на другие языки чрезвычайно важны в плане феномена диалога культур. Эмин охватил всю глубину переживаний влюбленной души, интонируя и ритмизируя ее бесконечные чувственные колебания. Эпитеты, метафоры, образы, сравнения, разнообразия интонаций — все это необозримые национальные богатства поэзии, культуры. Для поэта любовь была источником вдохновения, началом творческим, созидательным. Етим Эмин, поэт-гуманист, утверждает в своих произведениях, что каждый честный человек, все люди труда становятся на путь борьбу против насилия и зла. Горе*народа воспринимается героями Эмина как личное горе. Это объясняется тем, что сам поэт пережил большую душевную драму и тяжелые потрясения, выпавшие на долю его родной земли. Отзвук этого слышится во многих стихотворениях Эмина, которые сопровождаются мотивами грусти, горечи, тоски и оказывают сильнейшее эмоциональное воздействие на читателя. Такие произведения отличаются гражданской направленностью, передают патриотические чувства автора и его твердую эпическую позицию: честь, совесть, свободу, справедливость - незыблемые ориентиры высоконравственной личности Обличительные произведения Эмина, развивающие в лоне назидательной поэзии художественные средства сатиры, утверждают новое в лезгинской литературе сатирическое направление. Поиски Эмина в этой области, никогда не прекращавшиеся, по праву должны быть оценены как новаторское завоевание всей дагестанской поэзии. Утонченный лирик, Етим Эмин использует и сатиру как средство обличения нравственных пороков человека и общества. В его сатирических произведениях нередко противопоставляются два полюса: добро и зло, истина и ложь, правда и лицемерие. Образы, созданные с помощью антитезы, обнажают светлое и темное начало мира людей. Этическая концепция автора связана с такими понятиями, как честь, совесть, долг, справедливость, свобода. Общество, в котором эти истины попраны, достойно безжалостного обличения. Поэтическое творчество Етима Эмина характеризуется философской направленностью, что объясняется стремлением художника постичь тайны бытия, загадочную сущность мироздания, противоречивые стороны человеческой жизни. Большая часть зрелых произведений поэта отмечены провидческим даром Эмина, не случайно они соотносимы с современной эпохой, с сегодняшними днями глобальных перемен. С годами творчество поэта не меркнет, напротив, оно выдержало проверку временем и обнажило богатство поэтического гения. 2. Эволюция жанра исторической повести в творчестве Н.М. Карамзина. ЗАКЛЮЧЕНИЕ Для диссертационного исследования были взяты повести Н.М. Карамзина «Наталья, боярская дочь» и «Марфа Посадница или Покорение Новгорода». Созданные в разные периоды жизни писателя-сентименталиста, эти произведения с наибольшей полнотой отражают сложность и противоречивость общественно-политических взглядов Н.М. Карамзина, эволюцию его творчества, растущие мастерство художника и увлеченность историческими исследованиями. Проведенный художественный анализ произведений позволяет говорить не только об особенностях поэтики Н.М. Карамзина, но и о влиянии писателя на становление жанра исторической повести в русской литературе, о своеобразии освещения событий прошлого и отражения современной действительности. Важно то, что повести формировали художественный историзм и пролагали путь научному историзму в русском обществе конца XVIII - начала XIX века. Сентиментализм не был чужд проблем осмысления далекой эпохи, далеких времен. Конечно, по-своему, но художники-сентименталисты через систему сближения, аллюзий «осовременивали» и нравы, и героев, и их психологию. Однако был сделан первый шаг на пути постижения русской древности и создания подлинно исторических произведений. Последние десятилетия XVIII века в истории русской литературы отмечены поисками национальных форм и национального характера. Карамзин-писатель-историк, размышляя об общечеловеческом и общенациональном в жизни и искусстве, обращается к историческому прошлому своего народа. Историзм его повестей еще достаточно условен, но он находит выражение в описании быта и нравов русских людей XV-XVII веков. Повесть «Наталья, боярская дочь» - первое обращение писателя к исторической теме. Художник -сентименталист пока еще далек от подлинно исторического освещения событий прошлого. Несмотря на это, повесть воспринималась многими современниками Карамзина в качестве исторического произведения. И многие писатели более позднего времени по достоинству оценили сентиментальную повесть писателя, увидели в ней образец, достойный подражания. Так, 1806 году С. Глинка издал героическую драму «Наталья, боярская дочь», а в 1816 году А. Ме-щевский выпустил стихотворное переложение повести. Повесть «Марфа Посадница» построена целиком на исторических событиях. Центральное место в ней занимает не сентиментальная любовь, как в «Наталье, боярской дочери», а героико-патриотическая деятельность Марфы, ее свободолю бивый, страстный характер. И хотя Карамзин далеко не во всем следует исторической правде, сюжет повести конкретнее и реальнее, чем в «Наталье, боярской дочери». В качестве основной проблемы Карамзин ставит в повести проблему характера, пытался дать ей последовательное разрешение. Писатель не только сумел героизировать Марфу, он стремился объяснить ее характер. Многие исследователи считают повесть «Марфа Посадница» откликом на драматические события французской революции. Повесть Карамзина испугала тогдашнего цензора (Прокопович-Антоновский увидел в ней прямое воззвание к бунту и объявил, что не может пропустить ее). «Марфа Посадница», конечно, ни в какой мере не была «воззванием к бунту», но опасения и негодование, которые она вызвала со стороны консерваторов-реакционеров, были вполне основательны и закономерны. Рассматривая в диссертации композиции сюжета исторических повестей, мы отмечаем все более возрастающий интерес писателя к событиям прошлого, что проявляется в расширении исторического материла, включенного в повести «Наталья, боярская дочь» и «Марфа Посадница». Сюжет «Марфы Посадницы» основан на фактах отечественной истории и большинство персонажей - исторические личности. Сознательно нарушая историческую достоверность, предавая эпическому повествованию черты драмы (т.е., прибегая к большому количеству диалогов и монологов), автор усиливает эмоциональное воздействие произведения на читателя, и эта ярко выраженная эмоциональная окрашенность текста является особенностью сентиментальной школы. Воспитательным целям подчинено введение в повесть сцен, эпизодов героико-патриотического характера. Через систему событий, через конфликт и систему образов писатель проводит мысль о необходимости сильной, справедливой государственной власти. Поэтому конфликт между монархической и республиканской формой правления в повести «Марфа Посадница» разрешается победой самодержавия. Исходя из уроков прошлого и настоящего, Карамзин делает заключение, что монархия наиболее соответствует нравственному состоянию русского общества XVIII века. Образ идеального мудрого правителя «отца народа» - один из центральных персонажей в исторических повестях. Но, будучи в душе республиканцем, писатель с не меньшей симпатией изображает сторонников республиканской власти, описывает жизнь и традиции вольного Новгорода. Важно отметить, что у Карамзина народ становится активно действующим персонажем. Одним из пер вых в русской прозе Н.М. Карамзин подошел к проблеме «власть и народ». У Карамзина народ обретает голос, собственное мнение. Об этом свидетельствуют многочисленные массовые сцены и в «Марфе Посаднице» и в «Наталье, боярской дочери». Рассматривая сюжетно-композиционные особенности повестей, мы обратили внимание на тесную связь прошлого и настоящего, на наличие нескольких временных пластов. В связи с этим была исследована пространственно-временная организация произведений. Анализ пространственно-временных отношений исторических повестей позволил отметить оригинальность художественного мира писателя-сентименталиста. В повестях наблюдается расширение изображаемого исторического времени и пространства. Действия повестей относит от времени их создания в «Наталье, боярской дочери» на 100 лет в «Марфе Посаднице» на 200 лет, и предметом изображения является не только судьба героев, но и само историческое время. Также Н.М. Карамзин обращался к непреходящим, вечным нравственным ценностям. Жанр исторической повести во многом определяет пространственно-временную структуру произведений. Изображаемые события связаны с историей и судьбы героев определяются историческими событиями. Художественное время в повестях включает не только непосредственно изображаемое историческое время, но происходит постоянное его расширение за счет воспоминаний героев, упоминание событий прошлого и проекция этих событий на современную жизнь, рассказ о прошлом того или иного персонажа. Расширяется и художественное пространство. Действие повестей происходит не только в Москве и Новгороде, но и в окрестностях. Монологи героев переносят читателей и в другие географические пункты, и в другие времена, вглубь веков вплоть до времен язычества. В работе рассмотрены различные виды хронотопов. В исторических повестях Карамзина это хронотопы дороги, дома, испытания. Анализ повестей позволил выявить особенности взаимодействия автора, рассказчика и героев. Образ рассказчика помогает организовать текст так, что у читателя возникает ощущение сопричастности изображаемому. Рассказчик - человек чувствительный, он является связующим звеном между автором и читателем. Многочисленные комментарии, мотивировки, короткие замечания призваны приобщить читателя к сюжету, миру персонажей и, что самое главное, - увидеть глубокий смысловой слой произведения. В повествовании истории о Наталье улавливаются самые различные интонации: от шутливо-иронических до высокой патетики. В «Марфе Посаднице» преобладает возвышенно-торжественный тон, это объясняется стремлением автора предать повести форму старинного летописного рассказа. Идеальные герои сентиментально-исторических повестей - личности яркие. Прежде всего автор отмечает в них огромное чувство ответственности и патриотизм. В диссертации рассматриваются различные приемы создания образа персонажа. Так, портрет героя, не лишенный некоторого сентиментального стандарта, показывает богатый внутренний мир, глубину чувств, отражает различные оттенки настроения. Мы отмечаем внимание автора к психологии героя. Карамзин стоит у истоков глубокого психологического анализа. Основными способами раскрытия внутреннего мира героев является описание состояния, комментарий рассказчика, внутренний монолог, сон, предчувствие. Большую роль в повестях играет пейзаж. Он также «психологизирован». Наряду с тем, что картины изменяющейся природы помогают передать течение времени, различные этапы физического и духовного роста героя, они оттеняют различные настроения, чувства. Карамзин создает городской и сельский пейзаж, противопоставляя их, отдавая предпочтение сельской природе, которая воспитывает в героях самые лучшие качества. Таким образом, произведя анализ идейно-художественных особенностей исторических повестей, мы приходим к заключению: мир исторических повестей Н.М. Карамзина сложен и оригинален. Лаконичные по форме, но глубокие по содержанию исторические повести «Наталья, боярская дочь» и «Марфа Посадница» несут огромный воспитательный заряд. Поэтическое совершенство произведений делает их интересными для всех поколений читателей. Билет 22 1. Поэтика, проблематика и жанровое своеобразие романа М.Д. Чулкова «Пригожая повариха, или похождения развратной женщины». Поэтика и жанровое своеобразие романа М.Д. Чулкова «Пригожая повариха» Роман Михаила Дмитриевича Чулкова (1743—1792) «Пригожая повариха, или похождения развратной женщины» был напечатан в 1770 г., через год после выхода в свет «Писем Ернеста и Доравры». В своей жанровой модели «Пригожая повариха» соединяет традицию авантюрно-плутовского романа-путешествия с традицией психологического романа: форма повествования в «Пригожей поварихе» — автобиографические записки Мартоны — близка эпистолярной форме своим личным характером, отсутствием моралистического авторского голоса и способом создания характера героини в ее самораскрытии. Однако, наследовав общеевропейскую схему развития романного повествования, Чулков позаботился о том, чтобы вместить в рамки этой схемы ряд узнаваемых примет национальной жизни. Его героиня Мартона, характер которой в общих чертах соотносим с образом пикаро, героя плутовского романа Западной Европы, является вдовой убитого под Полтавой сержанта — таким образом, действие романа получает изначальную историческую привязку: Полтавская битва была в 1709 г. — правда, впоследствии в романе возникает явный анахронизм, поскольку упоминается «ода господина Ломоносова» (а первая ода Ломоносова, как известно, была написана в 1739 г., и к тому времени 19-летней в начале романа Мартоне должно было исполниться 49 лет, что никак не совмещается с сюжетом романа) — но, тем не менее, исходный этап в биографии Мартоны отнесен к Петровской эпохе, и это заставляет увидеть в характере инициативной, деятельной и плутоватой героини некий отблеск общего оживления индивидуальной инициативы, которым была ознаменована эпоха государственных преобразований. Начало действия романа застает Мартону в Киеве. Превратности судьбы впоследствии забрасывают ее в Москву. В романе упомянуто пешее странствование, которое Мартона предприняла не совсем по своей воле; впрочем, обстоятельства этого конкретного «похождения» в романе не раскрыты, и сюжетообразующий мотив путешествия в «Пригожей поварихе» предстает в своем метафорическом аспекте «жизненного пути». Московский период жизни героини тоже имеет свои топографические привязки: Мартона живет в приходе Николы на курьих ножках, ее любовник Ахаль — в Ямской слободе, дуэль между Ахалем и Свидалем из-за благосклонности Мартоны происходит в Марьиной роще, и все это придает роману Чулкова дополнительную бытовую достоверность. Да и в самом образе Мартоны, в средствах, которыми Чулков пользуется, чтобы передать склад ее характера, заметно стремление писателя подчеркнуть национальное начало. Речь Мартоны обильно уснащена пословицами и поговорками; все происшествия своей жизни она склонна пояснять при помощи общечеловеческой мудрости, зафиксированной в этих афористических фольклорных формулах: «Шей-де вдова широки рукава, было бы куда класть небыльные слова», «на красненький цветочек и пчелка летит», «богатство рождает честь», «доселева Макар гряды копал, а ныне Макар в воеводы попал», «неправ медведь, что корову съел, неправа и корова, что в лес забрела». Эти и множество других пословиц, щедро рассыпанных в повествовании романа, формируют национальную основу характера героини. Демократическое происхождение делает Мартону органической носительницей национальной народной культуры и типа национального сознания, воплощенного в фольклорном жанре. Так жанровая модель романа в целом и характера героини в частности являет собой одинаковое по своей эстетической природе сочетание традиционных признаков европейского романа с удачной для той эпохи попыткой их русификации. В этом конкретизированном национально-историческом, географическом, топографическом и ментальном контексте, в который помещена история демократической героини романа, видоизменяются функции традиционных для русской литературы бытописательных мотивов, за счет которых создается достоверный образ материального быта. История героини-авантюристки окружена плотным ореолом бытописательных мотивов еды, одежды и денег, которые сопровождают буквально каждый сюжетный перелом романа и поворот судьбы героини; перепады от несчастья к благополучию и обратно неукоснительно вызывают к жизни эти низменные и сатирические по генезису мотивы: Известно всем, что получили мы победу под Полтавою, на котором сражении убит несчастный муж мой. Он был не дворянин, не имел за собою деревень, следовательно, осталась я без всякого пропитания <...>. В самое это время наследила я сию пословицу: «шей-де вдова широки рукава, было бы куда класть небыльные слова» [11]. Нетрудно заметить, как меняется функция бытописательных мотивов в романе Чулкова: при всей своей видимой традиционности они перестают быть средством дискредитации героини, сохраняя при этом функцию моделирования образа достоверной среды обитания. Из средства сатирического отрицания характера бытописательные мотивы превращаются в художественный прием объяснения этого характера. Страсть к материальному, которой Мартона одержима в начале романа — «Я бы согласилась тогда лучше умереть, нежели расстаться с моим имением, столько-то я его почитала и любила» (264) — не является коренным порочным свойством Мартоны; она внушена ей самими условиями ее жизни, ее бедностью, отсутствием опоры в жизни и необходимостью эту жизнь как-то поддерживать; как объясняет это свойство сама героиня, «я твердо знала сию пословицу, что «богатство рождает честь» (266). Так уже в самом начале романа задана его принципиально новая эстетическая ориентация: не столько оценить характер как добродетельный или порочный, сколько объяснить его, показав причины, которые влияют на его становление и формирование. Демонстративный отказ от моральных оценок и стремление к объективности образа, объединяющие авторскую позицию Чулкова, который отдал самой героине повествование об ее бурной жизни и сомнительной профессии, с позицией героини, которая называет вещи своими именами на протяжении всего повествования, продекларирован в самом начале романа: Я думаю, что много из наших сестер назовут меня нескромною; но как сей порок по большей части женщинам сроден, то не желая против природы величаться скромною, пускаюсь в него с охотою. Увидит свет, увидев, разберет, а разобрав и взвеся мои дела, пускай наименует меня, какою он изволит (264). Подобная позиция, новая сама по себе, должна была восприниматься еще более остро из-за того, что и героиня, и история ее жизни были для русской литературы небывалым явлением. Женщина легкого поведения и окружающие ее мелкие дворяне, судейские чиновники-взяточники, воры, мошенники и плуты, — таких героев до Чулкова русская литература еще не видала, во всяком случае, в национальном романе. Сам предмет повествования как бы подталкивал писателя к неприкрытому дидактическому нравоучению, и то, что в «Пригожей поварихе» моралистический пафос не имеет декларативных форм выражения, а спрятан в системе художественных образов и особенной, суховатой, протокольно-точной манере жизнеописания Мартоны, имело решающее значение для постепенного становления новых эстетических критериев русской изящной словесности. Стремление новой генерации русских писателей не моделировать, а отражать жизнь в произведении изящной словесности, не оценивать, а объяснять характер, определило два коренных постулата, которым подчинено повествование «развратной женщины» о ее плавании по морю житейскому. Прежде всего это идея подвижности, текучести, изменяемости жизни и соответствующая ей идея непрекращающейся эволюции характера. Динамическая концепция жизни, продекларированная Чулковым в авторском предисловии к роману: Все на свете коловратно; итак, книга сия теперь есть, несколько времени побудет, наконец истлеет, пропадет и выйдет у всех из памяти. Человек родится на свет обозрети славу, честь и богатство, вкусить радость и утеху, пройти беды, печали и грусти <...>(261). обретает свое подкрепление в аналогичном высказывании Мартоны, которая руководствуется этой же идеей «коловратности» в своем мировосприятии: Я держалася всегда такого мнения, что все на свете непостоянно; когда солнце имеет затмение, небо беспрестанно покрывается облаками, время в один год переменяется четыре раза, море имеет прилив и отлив, поля и горы то зеленеют, то белеют, птицы линяют, и философы переменяют свои системы, — то как уже женщине, которая рождена к переменам, можно любить оного до кончины ее века (286). В результате жизнь, отраженная автором и поведанная читателю героиней, которые в равной мере руководствуются динамической идеей в своем мировосприятии, предстает своеобразной самодвижущейся реальностью. Жизненная позиция Мартоны скорее пассивна, нежели активна: при всей своей деятельной инициативности героиня Чулкова способна строить свою судьбу лишь до некоторой степени, она слишком зависит от обстоятельств, к которым вынуждена приспосабливаться, чтобы отстоять свою индивидуальную частную жизнь в борьбе с судьбой и случаем. Вся биография Мартоны в социальном смысле выстроена как непрерывная цепь падений и взлетов, перемен от бедности к богатству и обратно, причем все эти перемены происходят отнюдь не по желанию героини, а помимо него — в этом отношении героиня Чулкова действительно может быть уподоблена мореходу, которого носит по бурным волнам моря житейского. Что же касается морального облика Мартоны, то здесь создается картина более сложная, поскольку фактографическая бытописательная манера повествования и личность самой демократической героини исключали возможность открытого психологического анализа. Духовный путь Мартоны, перемены, совершающиеся в характере героини — это один из самых ранних образцов так называемой «тайной психологии», когда сам процесс изменения характера не изображается в повествовании, но может быть определен из сопоставления начального и конечного пунктов эволюции и реконструирован исходя из меняющихся реакций героини в сходных обстоятельствах. И здесь важно то, что Мартона в своих автобиографических записках предстает одновременно в двух своих личностных ипостасях: героини повествования и повествовательницы, и между этими двумя стадиями ее эволюции существует очевидный временной и скрытый нравственный разрыв. Мартона-героиня предстает перед читателем в настоящем времени своей жизни, но для Мартоны-повествовательницы эта стадия ее жизни — в прошлом. Этот временной разрыв подчеркнут прошедшим временем повествования, особенно заметным в объективных .моральных характеристиках, которые дает себе героиня Чулкова: <...> у таких людей, какова была я тогда, приятелей не бывает; причиною тому неумеренная наша гордость. (269); <...> добродетель мне была и издали незнакома (272); <...> я не знала, что то есть на свете благодарность, и о том ни от кого не слыхивала, а думала, что и без нее прожить на свете возможно (273); Совесть меня не зазирала нимало, ибо я думала, что есть на свете люди, гораздо меня отважнее, которые в одну минуту наделают больше худого, нежели я в три дни (292); Можно ли быть было тогда во мне человеколюбию, об этом, я чаю, задумается господин читатель (296). Из откровенных автохарактеристик, сопровождающих столь же откровенно описанные сомнительные в моральном отношении поступки, вырастает малосимпатичный нравственный облик женщины-авантюристки, менее всего озабоченной соблюдением правил общечеловеческой гуманистической морали. Но эта Мартона, предстающая перед читателем в настоящем времени чтения романа, для Мартены — автора автобиографических записок является «Мартоной тогда». Какова же Мартона теперь, с каких нравственных позиций она повествует о своей бурной и безнравственной молодости — об этом читателю ничего не сообщается. Но, впрочем, сам роман содержит в себе ориентиры, по которым можно реконструировать общее направление перемен в характере героини, а о том, что она меняется, свидетельствует лейтмотивный прием повествования о ее жизни. Рассказ об очередном происшествии в ее судьбе неукоснительно сопровождается умозаключением итогового характера. Мартона обретает жизненный опыт на глазах у читателя, делая лаконичные выводы из пространных описаний фактов своей биографии. Поступив на службу к секретарю суда и осмотревшись в его доме, она тут же сообщает: «В сие время узнала я, что все служители секретарские пользуются взятками так, как и их господин». (276). Будучи обманута своим любовником Ахалем, который сбежал от нее с деньгами, совместно наворованными у старого и богатого подполковника, Мартона обогащает свой опыт еще двумя наблюдениями: И хотя я далее видела, нежели обо мне думали, однако притворства его [Ахаля] разобрать не могла, и в сем случае узнала я действительно, что как бы женщина ни была остра и замысловата, однако всегда подвержена обманам мужчины, а особливо в то время, когда она им страстна (294). В сем случае растолковала я, что он [Ахаль] имел больше нужды в пожитках моего любовника, нежели во мне, и прельщался не красотою моею, а червонцами и жемчугом (296). Наконец, услышав о мнимой смерти Свидаля, которого она, незаметно для самой себя, успела полюбить по-настоящему, Мартона сообщает о своем открытии следующим образом: В сем-то случае узнала я прямо, что то есть действительная страсть любовная. Услышав о гибели Свидаля, кровь во мне остыла, гортань мой иссох, и губы запеклися, и я насилу произносила мое дыхание. Думала, что лишилася всего света, когда лишилася Свидаля, и лишение моей жизни казалося тогда мне ни во что. <...> я готова была все претерпеть и приступить без робости к смерти, только чтобы оплатить Свидалю за потеряние его жизни, чему была причиною я, из всех несчастливая на свете (304—305) — и это говорит та самая Мартона, которая десятью страницами раньше ни секунды не сокрушалась о смерти гусарского подполковника, причиной которой послужила ее неудавшееся бегство с Ахалем. Постепенно, но постоянно набираемый жизненный опыт подспудно мотивирует перемены в характере героини, которые почти незаметны на протяжении повествования, но очевидно выявляются в сравнении исходной и финальной позиций героини в однотипных сюжетных ситуациях. Эти перемены особенно наглядны в отношении Мартоны к любви: профессиональная жрица свободной любви и продажная женщина завязки романа к его финалу становится просто любящей женщиной; и если рассказ об ее отношениях со Светоном, одним из первых любовников, переполнен коммерческой терминологией, то в сообщении об объяснении в любви со Свидалем мотив торга возникает в противоположном значении: Первое сие свидание было у нас торгом, и мы ни о чем больше не говорили, как заключали контракт; он [Светон] торговал мои прелести, а я уступала ему оные за приличную цену, и обязалися мы потом расписками <...> (268). Таким образом, узнала я действительно, что он [Свидаль] жив и любит меня столько же, сколько я его, или, может быть, и меньше, в чем мы с ним не рядились, а полюбили друг друга без всякого торгу (305). Алчная и корыстолюбивая, готовая умереть за свои материальные блага в начале романа, в его конце Мартона становится просто расчетливой и предусмотрительной женщиной: Богатство сие меня не веселило, ибо я уже видала оного довольно, но предприняла быть поосторожнее и вознамерилась запастись для нужного случая (307). Наконец, жесткая и неблагодарная — не по порочности характера, а по суровым обстоятельствам жизни, Мартона в финале романа обнаруживает в себе иные чувства: известие о самоубийстве Ахаля заставляет ее искренне сожалеть об обманувшем ее любовнике: Дурной против меня поступок Ахалев совсем истребился из моей памяти, и одни только его благодеяния представлялися живо в моей памяти (321). Из этих сопоставлений, которые никак не подчеркнуты Чулковым в его романе, но целиком отданы вниманию и вдумчивости читателя, выясняется общее направление нравственной эволюции героини: если ее событийная биография представляет собой хаотическое скитание по воле обстоятельств, судьбы и случая, то духовный путь Мартоны направлен в сторону роста и нравственного совершенствования. Так динамичная картина мира в романе Чулкова дополняется динамичной духовной жизнью героини, жанровая модель авантюрного романа приключений и странствий соединяется с моделью романа — воспитания чувств. Волею случая эта идейно-художественная концепция романа как зеркала самой жизни в ее постоянном и бесконечном движении и обновлении обрела в романе Чулкова еще один способ своего художественного выражения. Дошедший до нас текст романа кончается сценой встречи умирающего от угрызений совести за мнимое убийство Свида-ля Ахаля со своей мнимой жертвой, после чего стоит фраза: «Конец первой части». И до сих пор точно не установлено, была ли вторая часть романа написана, но по каким-то причинам не напечатана Чулковым, или ее не было вообще: таким образом, неизвестно, закончен роман Чулкова или нет. С точки зрения чисто сюжетной он оборван на полуслове: неизвестно, удалась ли Ахалю попытка самоубийства, непонятно, как дальше сложатся отношения Мартоны, Ахаля и Свидаля и, наконец, при чем тут «пригожая повариха», поскольку о службе Мартоны в качестве поварихи скупо упомянуто в одном из начальных эпизодов романа, и дальше эта линия не находит себе никакого продолжения. Однако с точки зрения эстетической, и, что для писателя XVIII в. не менее, а может быть и более важно, — дидактической, в романе «Пригожая повариха» все самое главное уже произошло: очевидно, что Мартона изменилась, причем изменилась в лучшую сторону, и женщина-писатель — это уже совершенно другой человек, с высоты своего жизненного опыта способный объективно понять и описать себя самое, несмотря на все заблуждения своей трудной и бурной молодости. Независимо от того, было или не было у Чулкова намерения дописать вторую часть, и является ли заключительная фраза романа сознательной мистификацией или свидетельством неполного осуществления замысла, факт остается фактом: роман увидел свет и дошел до читателя в той самой форме, в которой мы читаем его сейчас. И в этом смысле внешняя фрагментарность, сюжетная оборванность романа «Пригожая повариха» стала эстетическим фактом истории русской литературы и значимым фактором, который определил представление русских читателей (и, что немаловажно, писателей) о жанре романа. Отсутствие сюжетного конца, открытая перспектива, возможность дальнейшего движения, ощущение которых дает внешняя незаконченность романа, постепенно стали осознаваться неотъемлемым признаком этого жанра, художественным приемом, который формально выражает идею жизнеподобности романа, оформляет его как самодвижущую реальность. Этот же самый прием мы увидим еще в одном опыте романа, «Рыцаре нашего времени» Карамзина; нужно ли говорить, что свое окончательное воплощение он найдет в пушкинском романе «Евгений Онегин», где окончательно утвердится в своем статусе намеренно используемого художественного приема и сознательно достигаемого эстетического эффекта? При всем эстетическом несовершенстве русского демократического романа 1760—1770-х гг. его прообразующее значение для истории русской прозы классического периода переоценить невозможно. Именно здесь, в этих ранних опытах русского романа содержится целая россыпь полусознательных находок и открытий, которым предстоит сложиться в стройную жанровую систему и засверкать новым блеском под пером великих русских романистов XIX в. Подводя итог разговору о закономерностях путей становления русской прозы, во весь голос заявившей о себе в публицистике и романистике 1760—1770-х гг., необходимо отметить невероятную продуктивность документальных жанров и форм повествования от первого лица в обеих разновидностях русской прозы этого времени. И в сатирической публицистике, и в беллетристике 1760—1770 гг. абсолютно преобладают имитация документа, эпистолярий, автобиографические записки, записки о путешествии и т. д. И это — принципиально важный фактор, определяющий новые эстетические отношения искусства и действительности. Именно в этот момент русская литература осознает себя жизнью и стремится уподобиться жизни в своих формах. В свою очередь и жизнь согласна признать литературу своим отражением, щедро наделяя ее своими атрибутами — бесконечной изменчивостью, постоянным движением и развитием, многоголосием разных взглядов и точек зрения, выражаемых литературными личностями и персонажами в диапазоне от императрицы Екатерины до пригожей поварихи. И уже недалеко то время, когда в русской повествовательной прозе зародится обратный процесс — жизнестроительство, отношение к жизни и собственной биографии как роду эстетической деятельности, стремление уподобить эмпирическую жизнь частного человека обобщенному эстетическому факту. Это естественно стимулировало расцвет разнообразных литературных форм проявления авторской индивидуальности в доселе декларативно-безличных текстах русской литературы XVIII в. И конечно глубоко закономерно то, что процесс продвижения авторской личности в систему художественных образов текста со всей наглядностью воплотился в жанре лиро-эпической поэмы, соединяющем объективность повествовательного эпоса с лирическим субъективизмом. |