книга. Литература по лингвистике и литературоведению

• Название: Литература по лингвистике и литературоведению
• Анкор: книга
• Дата: 16.12.2019
• Размер: 2.85 Mb.
• Имя файла: Baranov_A_N_Vvedenie_v_prikladnuyu_lingvistiku_2001.doc
• Тип: Литература; #100632
• страница: 30 из 39

§ 2. Лингвистические аспекты теории воздействия: языковые механизмы вариативной интерпретации действительности*

2.1. Предмет теории воздействия и ее истоки

Объектом теории воздействия являются когнитивные, психологические, социальные, языковые и другие механизмы, позволяющие влиять на сознание, на процесс принятия человеком тех или иных решений. Поскольку эти механизмы весьма разнообразны, то и сама теория воздействия оказывается по сути междисциплинарной, что выражается в отнесении этой проблематики к числу задач заведомо междисциплинарных научных направлений, оформившихся в последние десятилетия. Здесь имеются в виду прежде всего когнитивная наука, исследующая, среди прочего, присущие человеку способы мышления и, как следствие, способы интерпретации действительности. В какой-то мере в этом ряду может быть упомянут и искусственный интеллект — особенно те разработки в рамках ИИ, в которых создаются компьютерные модели политического мышления (см., например, [Абельсон 1987]). Кроме того, проблемы речевого воздействия в той или иной мере входят в сферу интересов социологии, психологии, философии, логики, юриспруденции, политологии, семиотики, теории рекламы, языкознания и, конечно, прикладной лингвистики, поскольку знания об устройстве языковой системы необходимы как для разработки технологий воздействия, так и для выявления случаев манипулирования сознанием.

Воздействие на сознание и процесс принятия решений тесно связаны с проблематикой категорий истины и лжи. Важно отметить, что категория лжи рассматривалась в логико-философской литературе прежде всего в аспекте истинности высказывания, понимаемой как соответствие

* В параграфе используются положения работ [Баранов, Паршин 1986; Баранов 1990; Баранов 2000].

действительности («корреспондентная» теория истинности). Иными словами, обсуждалось то, что можно было бы назвать «пропозициональным искажением истины». Между тем, обратившись к прагматике речевого общения, к реальным ситуациям воздействия, легко обнаружить, что в языковом манипулировании более интенсивно используются «непропозициональные» способы искажения истины, основанные на возможности вариативной интерпретации действительности средствами языка. Обычно в этих случаях говорят о «введении в заблуждение», «полуправде», «умолчании» (ср. противопоставление тотальной лжи и полулжи в [Вайнрих 1987]). Языковые механизмы вариативной интерпретации действительности определяются самой сущностью функционирования языка, преобразующего недискретное в дискретное. С помощью языка человек получает возможность осмыслять недискретную действительность, интерпретируя ее в дискретных терминах языковых категорий. Происходит и другой процесс (в каком-то смысле обратный процессу интерпретации) — недискретный многомерный мир смысла преобразуется в развернутую по временной оси дискретную последовательность языковых выражений. Сущность механизмов вариативной интерпретации действительности (языковых механизмов ВИД) обсуждается ниже.

Существование языковых механизмов воздействия на сознание, воспринимаемых, преимущественно, как средство непропозиционального искажения истины, на протяжении длительного времени отмечалось философами (занимавшимися проблемами этики и эстетики), писателями и публицистами, психологами и представителями так называемой «общей семантики». Одним из первых вопрос о влиянии языка на восприятие действительности и, соответственно, о ее альтернативных интерпретациях затронул Фр. Бэкон в «Новом Органоне» [Бэкон 1977], обсуждая процесс человеческого познания и сопутствующие ему заблуждения — «идолы» или «призраки». В их числе он упоминал «идолов площади» (idola fori), порождаемых в процессе речевого общения и, в частности, приводящих к отождествлению слова и вещи — «языковая угроза», интенсивно обсуждавшаяся впоследствии многими исследователями, в том числе Дж. Локком в «Опыте о человеческом разуме», где можно обнаружить элементы теории и типологии «злоупотребления словами» (abuse of words) [Локк 1960]. Локк выделял, в частности, внесение намеренной неясности в высказывание; использование слов для номинации того, что они не могут обозначать; использование выражений с широкой семантикой (идея, истина, народ и пр.); чрезмерную образность речи.

В теологии о способах искажения истины писал Аврелий Августин и его крупнейший интерпретатор Фома Аквинский, которые, впрочем, ориентировались не столько на языковые, сколько на морально-этические категории (типы лжи исчислялись по их последствиям для участников — вреду, пользе и т. п.).

Осмысление проблем использования языковых механизмов ВИД прослеживается в художественной литературе. Так, Н. В. Гоголь, передавая в своей поэме беседы Чичикова с помещиками относительно продажи мертвых душ, исключительное внимание обращает на процесс естественноязыковой аргументации. При этом им тонко подмечается тот факт, что Чичиков по-разному квалифицирует предмет купли-продажи, в одном случае называя его собственно мертвыми душами, а в другом, ориентируясь на иных адресатов с иными представлениями, уже определяет его как неживые, несуществующие, ревизорские души (окончившие жизненное поприще) и т. д. (см. более подробный разбор этого примера в конце параграфа). Языковые аспекты механизмов воздействия привлекали внимание писателей, особенно склонных к морализаторству. Здесь могут быть упомянуты Л. Н. Толстой, существенной чертой творческого метода которого было развенчание разнообразных символов и стереотипов, в том числе языковых — ср. его определение в «Войне и мире» знамен как «тряпок на палках», а также А. Бирс, автор знаменитого «Словаря сатаны», в котором «черное» определяется как «белое», «белое» как «черное» и т.д. Риторическая традиция в той или иной мере затрагивала практически все стороны речевого воздействия, сосредотачиваясь на изменении языковой формы речи в зависимости от типа аудитории, типа текста, условий ситуации общения [Античные риторики 1978].

Рационалистически-морализаторская англоязычная традиция (Фр. Бэкон, Дж. Локк, А. Бирс, Э. Херман, У. Лэмбдин), своеобразно преломилась в школе «общей семантики» А. Кожибского и его более или менее ортодоксальных последователей С. Чейза, С. И. Хаякавы и до некоторой степени А. Раппопорта. Оригинальность принципов «общей семантики» — тезисов о нетождественности слова и вещи, о неполноте описания действительности языковым выражением — очевидным образом относительна. Новую интерпретацию тезис о нетождественности слова и вещи приобрел в нейро-лингвистическом программировании (см. §3 главы 5). В рамках собственно языкознания механизмы ВИД стали обсуждаться сравнительно поздно. Так, не далее чем в 1972 г. Д. Болинджер в качестве президента Американского лингвистического общества обосновал важность профессионального лингвистического подхода к изучению искажения истины [Болинджер 1987]. Тем не менее, в советском языкознании уже Л. В. Щерба поставил задачу «показа тех лингвистических средств, посредством которых выражается... идейное содержание» [Щерба 1957, с. 97], а также указывал на важность исследования стерео-типизированной лексики, интенсивно используемой в целях воздействия на сознание [Щерба 1942].

Можно сделать вывод, что значительная часть вопросов, связанных с функционированием языковых механизмов воздействия на сознание, была поставлена достаточно давно. При этом степень изученности различных языковых механизмов ВИД неодинакова. Почти все исследователи, пишущие на эту тему, сосредотачиваются прежде всего на значении отдельных слов. На преобладание лексической семантики в области изучения механизмов ВИД обращал внимание Д. Болинджер в предисловии к книге «Язык: заряженное оружие» [Bolinger 1980]. Исследования последнего десятилетия несколько изменили общую картину, однако преобладание лексико-ориентированных исследований сохраняется. Эти вопросы весьма актуальны и поныне, однако лишь в последнее время в рамках когнитивной науки, когнитивной лингвистики и лингвистической прагматики был разработан концептуальный аппарат, позволяющий вплотную подойти к изучению лингвистических аспектов феномена воздействия.

2.2. Языковое варьирование как важнейший источник имплицитного воздействия языка на сознание. Предпосылки языкового варьирования

Говоря о теории речевого воздействия, следует подчеркнуть, что она, вопреки широко распространенному мнению, отнюдь не исчерпывается речевыми произведениями, циркулирующими в сфере массовой коммуникации, публичной политики, рекламы и т. п. На это в явной форме указывает, в частности, Р. М. Блакар: «Идея о том, что наше — мое и твое — повседневное использование языка, наша непринужденная беседа предполагает осуществление господства, то есть влияние на восприятие мира и его структурирование собеседником — эта идея может показаться одновременно неожиданной и многообещающей» [Blakar 1979, р. 134]. Из этого следует, что «нейтральное» выражение вряд ли возможно. Говорящий не только имеет возможность выбирать различные варианты выражения некоторого содержания, но и вынужден осуществлять этот выбор. Близкую аналогию можно увидеть в сфере грамматики: язык навязывает говорящему обязательный выбор той или иной граммемы грамматической категории (единственное или множественное число, вид, время) — часто вне зависимости от того, нужно ли это реально с точки зрения коммуникативной интенции говорящего.

Основной лингвистической предпосылкой языкового варьирования является принципиальное несоответствие между структурой языка как системы и недискретной реальностью. Преобразование недискретного в дискретное в любом случае приводит к искажениям, причем эти искажения нерегулярны — в зависимости от использования тех или иных языковых средств меняется и дискретная интерпретация одного и того же фрагмента реальности и, тем самым, взгляд на него. Такое варьирование может восприниматься и как коммуникативно значимое, и как коммуникативно незначимое. Например, в языке есть средства для различного описания одной и той же ситуации, которые в одних коммуникативных условиях рассматриваются как одинаковые, а в других — как принципиально различающиеся, при этом правила выбора интерпретации различения или отождествления четко не определены. Иными словами, предложения Бутылка наполовину пуста и Бутылка наполовину полна в каких-то ситуациях общения оказываются практически эквивалентными, а в каких-то совершенно различными. Значимое варьирование языковых форм предполагает, с одной стороны, принципиальную различимость языковых выражений А и Б (аспект различения, значимость), а с другой — их возможную отождествимость (аспект отождествления, вариативность).

Ситуация осложняется еще и тем, что язык — это не только система. Кроме системной части с четко противопоставленными дискретными единицами и связывающими их отношениями, в языке есть феномены, которые содержат недискретную составляющую. К ним относится, например, естественноязыковая метафора, представляющая собой отражение метафоры как когнитивной сущности (см. подробнее по этому поводу [Баранов 1991]). Недискретность метафоры проявляется в семантических следствиях из нее, которые принципиально неисчислимы. В разных контекстах для одной и той же метафоры могут коммуникативно «высвечиваться» различные следствия. Рассмотрим контексты (1) и (2), в которых употреблена одна и та же метафора ЛОДКИ (примеры взяты из [Баранов, Караулов 1994, с. 75]):

(1) (...) поскольку из «Акта провозглашения независимости Украины» следует, что ее территория неделима и неприкосновенна и что на территории независимого украинского государства имеют силу исключительно ее Конституция и ее законы, жители Крыма оказались в роли пассажиров лодки, которую большой корабль потащил вдруг на буксире совсем не туда, куда им хотелось бы.

[Э. Кондратов, В. Филиппов]

(2) Возникла опасность голода. Нам нужно действительно объединиться, чтобы не умереть! Уж слишком раскачали мы гигантскую лодку, именуемую

СССР.

[М. Ульянов]

В первом контексте метафора позволяет акцентировать внимание на идее несамостоятельности, подчиненности, следующей из лингвистических и экстралингвистических знаний о лодке — прототипическая лодка меньше корабля, на ней не обязательно присутствует мотор и пр. Во втором контексте обращается внимание на ненадежность, опасность обсуждаемой ситуации. Поскольку знания человека о действительности чрезвычайно многообразны, то предсказать, какое семантическое следствие из той или иной метафоры будет «высвечено» в контексте, очень трудно.

В процессе синтеза высказывания языковая система используется для дискретизации многомерного мира смысла. Поскольку смысл нелинеен, то его линеаризация в речевой последовательности, упорядоченной по временной оси, также оказывается вариативной. Коммуникативные «упаковки» смысла вносят неоднородность в план содержания высказывания, что приводит к возникновению в нем различных компонентов или слоев, неодинаковых по степени эксплицитности содержания. К эксплицитным слоям относятся, например, пропозиция, фокус, рема, а к имплицитным — пресуппозиция, установка, следствие, модальный компонент, импликатура дискурса и т. д. Помещение семантической информации в имплицитный компонент плана содержания высказывания и текста позволяет говорящему осуществлять имплицитное воздействие на адресата. Например, рекламы типа Почему наш комфортабельный спортивный автомобиль признан самым удобным автомобилем года самую важную часть смысла — в данном случае идею комфортабельности рекламируемого автомобиля — содержат в пресуппозициональном компоненте высказывания. Такой прием в рекламе называется навязыванием пресуппозиции.

Недискретные элементы содержатся и в плане содержания слова. «(...) значение слова по своему объему растянуто (weitgespannt)», — замечает Вайнрих и далее пишет: «(...) всякое значение неопределенно (vage)» [Вайнрих 1987, с. 49]. В современной лексической семантике при описании таких специфических областей плана содержания иногда говорят о «факультативных», «слабых» компонентах семантической экспликации (см., например, [Апресян 1995 6, с. 38-40]). Известная расплывчатость, неясность плана содержания языковых выражений, «многослойность» их строения, наличие в языке отношений омонимии, синонимии, полисемии, антонимии и др. на различных уровнях его структуры — все это образует целый комплекс лингвистических предпосылок функционирования языковых механизмов ВИД.

Кроме собственно лингвистических оснований, существуют и другие предпосылки речевого воздействия.

Коммуникативные предпосылки определяются самой природой общения на естественном языке. Начиная естественноязыковую коммуникацию, участники вынуждены основываться на многочисленных предпосылках, имплицитных договоренностях о структуре диалога. Сюда относятся роли участников (активный участник vs. пассивный участник; спрашивающий vs. отвечающий; лектор vs. слушатель и пр.); максимы Грайса; условия успешности речевых актов; социально и культурно обусловленные условия смены коммуникативного хода и пр. Носители языка не имеют возможности каждый раз обсуждать базовые условия общения (хотя в некоторых социальных и государственных институтах предусмотрены процедуры такого рода — ср., например, акт установления «надлежащего истца и надлежащего ответчика» в гражданском процессе). Очень точно об этом сказал Г. Фреге в работе «Sinn und Bedeutung»: «Если попытаться ничего не опускать в речи, она станет невыносимо многословной» (цитируется по [Серио 1999, с. 365]). Действительно, если каждый раз мы будем выяснять, кто говорит первый, а кто — второй, можно ли повторять сказанное ранее, достаточная ли степень уважения оказана собеседнику и требует ли обычный вопрос ответа, то общение будет состоят из последовательности метаактов, воспринимаемых как цепочка коммуникативных неудач. Относя нужную информацию к исходным условиям коммуникации, говорящий имеет возможность имплицитно навязывать ее слушающему. Отсюда различные виды «статусного» давления на адресата, злоупотребление коммуникативной ролью активного или пассивного участника ситуации, сознательное использование преимуществ «слабой стороны» в переговорах и пр.

Экстралингвистические предпосылки заключаются в том, что сами по себе языковые механизмы ВИД принципиально не привязаны к выражению истины или лжи. Одни и те же лингвистические способы выражения смысла и описания ситуации применимы как для искажения истины, так и для ее прояснения. М. Холлидей (со ссылкой на М. Дуглас) отмечает в связи с этим, что потенциал речевого воздействия и речевого контроля над сознанием адресата заключается «не в речевых формах, а во множестве отношений между людьми, которые порождают мышление и речь» [Halliday 1978, р. 25]. Иными словами, известный тезис Ш. Талейрана о том, что язык дан человеку для того, чтобы скрывать свои мысли, следует признать справедливым ровно наполовину, поскольку язык с не меньшим успехом способен адекватно выразить мысли говорящего, донести их до слушающего.

Семиотические предпосылки определяются возможностью выделения в процессе коммуникации двух ее аспектов — собственно информационной и регулятивной (контролирующей, воздействующей и т.д.). К семиотическим предпосылкам можно отнести и возможность использования регулярных преобразований некоторого условно «нейтрального» описания положения дел, в котором с наибольшей полнотой представлены все участники и все компоненты ситуации [Левин 1974]. Эти преобразования не обязательно влияют на образ этого положения дел в сознании участников ситуации общения (аспект отождествления), но могут приводить и к совершенно различным интерпретациям (аспект различения, дифференциации). Например, аннулирующее преобразование приводит к исключению из описания некоторой части положения дел (участника, события и т. п.). Наиболее частыми случаями этого преобразования является умолчание и полуправда. Аннулирующее преобразование часто дополняется фингирующим преобразованием, вводящим в описание ситуации некоторых не содержавшихся там изначально персонажей, события и/или предметы. К числу фингирующих преобразований относятся, например, высказывания, которые не относятся к существу дела, попытки объяснения кризисных ситуаций с использованием устойчивых когнитивных структур — мифологем, включающих «образ врага» (по принципу «Бей рыжих!») и пр. Индефинитизирующее преобразование приводит к замене конкретных предметов и участников более обобщенными описаниями, что существенно увеличивает неопределенность в интерпретации ситуации. Ср. военные действия вместо расстрел пленных; операции по спасению заложников вместо передача выкупа и т. п. И, наконец, модальные преобразования вводят в описание идеи гипотетичности, оценки, рефлексии и пр. Преобразования, связанные с гипотетичностью, характерны для тех случаев, когда истина (или ложь) выдается за гипотезу или же, наоборот, гипотеза выдается за истину (или ложь). В обоих случаях говорящий не вполне искренен, преследуя те или иные цели. Навязываемая адресату оценка часто протаскивается в непропозициональных частях текста — в пресуппозициях, следствиях, импликатурах дискурса. Даже эксплицитная ссылка на источник информации — по сведениям из военных кругов; по оценке экспертов из министерства экономики; согласно информации, полученной из МИДа — может использоваться для имплицитного воздействия и искажения реальной ситуации. Искажение может заключаться либо в некорректном указании на источник — для повышения или понижения коммуникативного статуса информации, либо в ссылке на него безо всякой необходимости (когда информация общеизвестна).

Когнитивные предпосылки речевого воздействия связаны с самим процессом познания и определяются возможными ошибками в процессе восприятия знания (ср. фактор коммуникативных ожиданий, эффекты инертности восприятия, влияние первоначально смутных представлений на последующие); ошибками в оценке значимости тех или иных фактов, сбоями в процессе функционирования когнитивной системы при усвоении нового знания (явные или скрытые противоречия между новыми знаниями и старыми, невозможность согласования нового и старого знания из-за недостаточности фоновых знаний и пр.) [Heuer 1982].

2.3. Типология языковых механизмов воздействия на сознание

В таксономическом описании естественно рассматривать языковые механизмы ВИД по уровням языковой системы.

Значимое варьирование на фонетико-фонологическом уровне разделяется на сегментное варьирование и супрасегментное варьирование. Сегментное варьирование хорошо изучено в диалектологии и классической социолингвистике и обычно не используется как средство воздействия для навязывания конкретного пропозиционального содержания. Тем не менее, такое варьирование очень эффективно в тех случаях, когда речь идет об ассоциативной семантике, о создании определенных позитивных представлений у адресата. В книге Дж. Фаста и Б. Фаст показывается, что характерные фонетические особенности речи Дж. Картера, южанина по происхождению, сыграли немаловажную роль в создании образа «своего парня», что в специфической внутриполитической обстановке в США в середине 70-х гг. способствовало его избранию на президентский пост [Fast, Fast 1979]. Значительным речевоздействующим потенциалом обладает варьирование супрасегментных характеристик — интонации [Бернштейн 1972], которое, впрочем, пока изучено недостаточно. Наметившаяся в последние годы семантизация интонологии позволяет по-новому взглянуть на эту проблему [Кодзасов 2000].

Значимое варьирование на лексическом уровне изучено к настоящему времени гораздо лучше всех остальных языковых механизмов воздействия на сознание. Значимому варьированию, сопряженному с изменением стилистической окраски лексики, и смысловому варьированию терминов различных идеологических систем посвящена значительная литература (см. подробную библиографию в [Баранов, Паршин 1986]). Особенно широко эта область функционирования лексики обсуждалась в связи с существованием двух политических дискурсов немецкого языка — политического языка бывшей ГДР и ФРГ. Типичный объект анализа — варьирование формы, сопровождающееся изменениями в понятийном и оценочном слое плана содержания слова в лексических заменах типа DDRvs. Zonevs. Sovietzone[Крючкова 1982]. На материале английского языка лексическое варьирование исследовалось прежде всего по текстам, циркулировавшим в средствах массовой информации США в период вьетнамской войны. Имеются и примеры сатирического осмысления лексики того периода, хорошо раскрывающие потенциал воздействия лексического варьирования. Ср. примеры из «Словаря Великого Общества» и «Большого Имперского Словаря» Э. Хермана (см. по этому поводу [Shenker 1979]): вьетконговец = «вьетнамский крестьянин, особенно убитый нами (т. е. американцами)»; зверства = «убийства, совершаемые ими»; возмездие = «убийства, совершаемые нами»; фанатизм = «его глубокие убеждения»; вера — «наши глубокие убеждения»; самоопределение = «право народа избирать правительство, угодное нам»; анархия = «быстрое непривычное изменение, не соответствующее моим интересам».

Речевоздействующим эффектом может обладать варьирование и внутри стилистически нейтральной и нетерминологической лексики. Это обусловлено тем, что во всяком естественноязыковом описании действительности присутствуют черты, привнесенные средствами его интерпретации. Языковые выражения не обозначают действительность, а интерпретируют ее, соотнося с естественноязыковым стандартом, нормой, устроенной достаточно нетривиально. Хотя на существование подобного рода варьирования указывал еще Л. С. Выготский, отмечавший, что обозначение Наполеона как победителя при Иене — это совсем не то, что обозначение его как побежденного при Ватерлоо [Выготский 1982, с. 162]. Д. Болинджер разбирает следующий пример значимого варьирования нейтральной лексики [Bolinger 1980]. В 1970 г. во время разгона демонстрации студентов Гарвардского университета в Кенте были убиты четыре студента. Большинство средств массовой информации признали это событие прискорбным, однако определили его как трагедию. Очевидно, однако, что то же событие могло быть названо и преступлением, что повлекло бы постановку вопроса о его виновниках, которые должны быть наказаны; у трагедии же виновников в точном смысле может и не быть.

Речевоздействующим потенциалом обладает и варьирование на синтаксическом уровне. Изучение характера взаимодействия между семантическими и синтаксическими структурами привело ряд исследователей к необходимости постулирования промежуточного уровня глубинного синтаксиса, представляющего падежно-ролевые рамки предикатов. Падежная рамка в общем случае определяет типичные роли сопоставленной предикату прототипической ситуации — Агенс (инициатор действия), Пациенс (сущность, подвергающаяся действию) и пр. (см., классическую работу [Филлмор 1981]). Одна и та же ситуация при использовании различных глаголов или синтаксических преобразований (изменения диатезы, опущения составляющих) может быть соотнесена с различными падежными рамками, что позволяет акцентировать внимание адресата сообщения на различных сторонах описываемого положения дел, ср. высказывания, относящиеся к одной и той же ситуации Дума обсуждает бюджет, предложенный правительством (все участники ситуации представлены, но «Дума» коммуникативно выделена); Правительство внесло бюджет в Думу (все участники ситуации присутствуют, но коммуникативно выделено «правительство», а Дума синтаксически представлена как «локус»); Бюджет принят в первом чтении (главные участники ситуации исключены из языкового описания ситуации).

В реальных ситуациях речевого воздействия синтаксические механизмы ВИД чаще всего используются в комплексе. В одной из работ обсуждаются заголовки статей различных газет по поводу одного и того же события — расстрела демонстрации чернокожего населения в тогдашней Южной Родезии [Language and control 1979]. Множество заголовков может быть описано как применение трансформаций — синтаксических механизмов ВИД: PoliceshootdeadAfricans«Полиция расстреляла африканцев» (прототипически полный вариант описания ситуации) —► Africansshootdeadbythepolice«Африканцы расстреляны полицией» (пассивизация выводит из центра внимания одного из участников ситуации — полицию, что в каком-то смысле уменьшает ее ответственность за происшедшее) —» Africansshootdeadдоcл. «Африканцы застрелены насмерть» (опущение агенса — участника, ответственного за происшедшее) —» Africansdied«Погибли африканцы» (действие превращается в состояние; тем самым инициатор действия даже не подразумевается) —> ...deaths... «...смертные случаи...» (из обсуждения исчезает не только инициатор действия, но и пострадавшая сторона) —> Factionalismcauseddeaths«Фракционность ведет к жертвам» (введение псевдопричины).

Необходимо отметить также речевоздействующий потенциал выбора порядка слов внутри перечислительных конструкций. В общем случае такой порядок определяется сложными культурно обусловленными иерархиями [Cooper, Ross 1975] и может быть использован для ранжирования адресованного партнеру по коммуникации языкового материала в соответствии с интересами говорящего. Весьма интересен в этом плане пример из Л. Соловьева («Повесть о Ходже Насреддине»):

(3) — Доходное озеро и принадлежащие к нему сад и дом, — сказал он [кадий] многозначительным, каким-то вещим голосом и поднял палец. — Очень хорошо, запишем! Запишем в таком порядке: дом, сад и принадлежащий к ним водоем. Ибо кто может сказать, что озеро — это не водоем? С другой стороны: если упомянутые дом и сад принадлежат к озеру или, иначе говоря, водоему, ясно, что и водоем в обратном порядке принадлежит к дому и саду. Пиши, как я сказал: «дом, сад и принадлежащий к ним водоем!» — По ловкости это был удивительный ход (...); озеро волшебно превратилось в некий захудалый водоем (...).

К синтаксическому уровню относится возможность описания ситуации с помощью нормальной предикации и ее свертки — номинализации. Имеется в виду трансформация типа (4) Дума рассмотрела законопроект, представленный правительством, в первом чтении —♦ (5) Рассмотрение законопроекта в первом чтении. Номинализации позволяют управлять процессом понимания, поскольку говорящий имеет возможность легко выводить из обсуждения важных актантов ситуации — вплоть до полной элиминации участников — ср. (5). При этом номинализация оказывается достаточно гибким механизмом, чтобы оставить того участника, который необходим в данном речевом ходе, ср. (6) Рассмотрение законопроекта правительства в первом чтении окончилось неудачей или (7) Рассмотрение думой законопроекта в первом чтении не вызвало серьезных возражений у депутатов. П. Серио в своем исследовании советского политического дискурса времен Хрущева и Брежнева выделяет две основных функции номинализации [Серио 1999]. С одной стороны, они функционируют интрадискурсивно, отсылая к предикации, которая уже была упомянута в тексте. Такова номинализация рост рядов КПСС в примере (8).

(8) Коммунистическая партия Советского Союза насчитывает ныне 12 миллионов 471 тысячу членов и кандидатов партии. Ее ряды за отчетный период выросли на 2 миллиона 755 тысяч человек. Рост рядов КПСС отражает высокий авторитет партии и безграничное доверие к ней советского народа.

Однако значительное количество употребления номинализации в советском политическом дискурсе приходится на номинализации, которые никак не представлены в предшествующем тексте. В этом случае можно говорить о интердискурсивной функции номинализации. Формально они отсылают к какому-то другому дискурсу, но «бывает очень часто, что этот предыдущий дискурс так никогда конкретно и не существовал» [Серио 1999, с. 367]. В стремлении охватить все явления действительности советский политический язык уподоблялся научному дискурсу, однако если ответственность за номинализации в научном дискурсе несут соответствующие теории и научные направления, то в политическом языке ответственность за номинализации возлагалась на какого-то универсального субъекта, существование которого в то же время не признавалось (см. подробнее [Seriot 1985]).

Речевоздействующий потенциал варьирования макроструктурных моделей, то есть способов организации текста, не вызывает сомнений и на протяжении тысячелетий изучается риторикой и отчасти стилистикой. Вхождение таких моделей в число объектов лингвистического изучения лишь только начинает осуществляться; в стадии разработки находится и метаязык исследования. Наличие метаязыка особенно важно, поскольку выделение элементов макроструктуры текста в очень сильной степени зависит от способа описания этой структуры. Один из наиболее разработанных метаязыков этого типа — грамматики сюжетов (story grammars). Они основываются на идее порождения макроструктуры текста по правилам, во многом напоминающим правила трансформационных порождающих грамматик [Олкер 1987; Баранов, Паршин 1990 а]¹⁾. Разные грамматики сюжетов выделяют различные компоненты макроструктуры текста-нарратива — экспозицию, эпизоды, события, сюжетные ходы и пр. Варьирование касается компонентов сюжета, находящихся на одном уровне иерархии. Типичные трансформации сюжета, приводящие к его варьированию — передвижение/перестановка и опущение составляющих. Они позволяют, например, преобразовать нарратив-признание преступника, фиксирующий реальную «внешнесобытийную» последовательность развития событий в преступлении, в детективную историю, ср. (i — сюжетная структура признания; ii — сюжетная структура детектива):

(i) преступник  замысел  орудие убийства  место  убийство  обнаружение трупа  поиски преступника;

(ii) обнаружение трупа  обнаружение орудия убийства  поиски преступника...

Типология механизмов речевого воздействия с процедурной точки зрения основывается не на уровневой модели языка, а на когнитивных процедурах преобразования знания, приводящих к его передаче в речевом акте и введении в модель мира адресата. К процедурным механизмам воздействия на сознание относится варьирование степени детальности описания ситуации. Так, одну и ту же ситуацию можно назвать событиями, гражданской войной и крупномасштабными столкновениями вооруженных группировок в борьбе за государственную власть. Лишь второе из приведенных языковых описаний характеризует ситуацию прототипическим образом и активизирует обширный набор прагматически значимых ассоциаций.

Процедурным механизмом воздействия является использование меафоризации, то есть осмысление одних объектов действительности (область «цели») через перенесение на них качеств других его объектов (область «источника»). Варьирование различных семантических следствий из метафоры в разных контекстах определяет воздействующий эффект этого механизма ВИД. Интересный пример, демонстрирующий силу воздействия метафор на сознание, разбирается Дж. Лакоффом и М. Джонсоном в [Lakoff, Johnson 1980]. В английском выражении tosolvetheproblem«решить проблему» скрыта идея растворения проблемы как некоторой субстанции или химического вещества. При этом визуально проблема исчезает, переходя в другое состояние, но всегда может появиться вновь. Такое восприятие проблемы настраивает человека на совершенно иной способ поведения в проблемной ситуации, чем это обычно делается. Задача человека, решающего проблему, заключается не в том, чтобы окончательно избавиться от трудностей, а в том, чтобы подобрать такой катализатор, который позволит «растворить» данную проблему, но не приведет

1) См. также раздел 1.3.2. «Моделирование структуры сюжета» главы 2 настоящего пособия.

к кристаллизации других, еще более сложных проблем. Именно такое понимание этого выражения продемонстрировал авторам разбираемого примера один иранский студент, ходивший к ним на семинар.

Являясь действенным орудием познания мира, метафора в то же время таит опасность подмены действительности ее моделью, не всегда удачной: такая модель может навязываться в ходе коммуникации с той или иной степенью сознательности — в зависимости от того, насколько глубоко укоренена метафора в языке. Так, известная метафорическая модель СПОР — ЭТО ВОЙНА, проявляющаяся в естественноязыковых выражениях типа Он защитил свои позиции, Он разбил мои доводы, Он упорно стоял на своем, социально небезопасна в плане ее влияния на поведение человека. В споре-войне, требующем стереть с лица земли оппонента, вряд ли может родиться истина [Лакофф, Джонсон 1987].

2.4. Лингвистические аспекты теории аргументации

Речевое воздействие может осуществляться не только через языковые механизмы ВИД, но и через пропозициональные компоненты высказываний при одновременной апелляции к социально и культурно обусловленным структурам ценностей адресата. В этом случае речь идет о ценностно-ориентированной естественноязыковой аргументации. Характерный пример использования ценностно-ориентированной аргументации в российском политическом дискурсе — использование аргументов, связанных с идеями справедливости/несправедливости и равенства/неравенства. Ср. (9) А когда люди знают о вопиющем социальном неравенстве и видят, что лидер ничего не делает, чтобы исправить эту бесстыдную экспроприацию благ высшей партийной верхушкой, испаряются последние капельки веры [Корпус политических текстов]. Разные ценности в разной мере могут использоваться в политической аргументации, поскольку аргументативный потенциал различных ценностных категорий далеко не одинаков. В общественном сознании российского общества СВОБОДА обладает более низким потенциалом в сфере политической аргументации, чем СПРАВЕДЛИВОСТЬ и РАВЕНСТВО [Баранов 1990; Baranov 1998]. Ср. довольно странный политический аргумент (10) Это плохо, потому что это не обеспечивает мою свободу, при норме Это плохо, потому что это несправедливо. Аргументативный потенциал СПРАВЕДЛИВОСТИ и РАВЕНСТВА настолько велик, что эти ценности могут использоваться для обоснования несправедливости и неравенства. Например, в одном из выступлений на Первом съезде народных депутатов СССР наличие привилегий у отдельных групп населения объяснялось тем, что они есть и у других групп, что может быть проинтерпретировано, как обоснование требования равенства в неравенстве.

Ценностно-ориентированная аргументация может быть логической (аргументативный диалог протекает при использовании одной и той же ценности), эмоциональной (в качестве ценности выступает структура эмоций), порождающей (в процессе аргументирования происходит уничтожение и/или порождение новой ценности) и диалектической (изменение порядка следования ценностей в ценностных иерархиях). В аргу-ментативных диалогах используется весь арсенал языковых механизмов ВИД в сочетании с соответствующей коммуникативной интенцией актов аргументирования.

2.5. Языковые механизмы вариативной интерпретации действительности в аргументации: пример анализа

Обращение к приемам скрытого, имплицитного аргументирования, использование тех или иных механизмов ВИД в аргументации зависит от условий общения, затрагиваемых тем, целей аргументирующего, от представлений об адресате аргументативного воздействия. В скрытой аргументации весьма эффективным оказывается использование речевых актов, которые не вполне подходят для выражения аргументативной интенции (для введения в дискурс тезиса аргументации и аргументов). К таким типам речевых актов относятся, например, вопрос, согласие, обязательство, клятва.

Богатый материал по имплицитным способам аргументирования содержится в «Мертвых душах» Н. В. Гоголя, где в диалогах о покупке мертвых душ отражен целый спектр языковых средств скрытой аргументации. Хотя диалогические реплики в некоторых случаях даются в пересказе, практически всегда имеется возможность восстановления исходных приемов ведения аргументации. Анализ диалогов «Чичиков-Манилов», «Чичиков—Коробочка», «Чичиков—Ноздрев», «Чичиков— Собакевич» позволяет установить, как меняет Чичиков формы явного и скрытого аргументирования в зависимости от своих представлений о собеседниках²⁾. Так, в беседе с Маниловым Чичиков совершенно открыто и без предварительных объяснений вводит основной тезис о покупке мертвых душ, используя приемы явной аргументации. Однако, имея в виду щекотливость предмета покупки и личные качества Манилова (в частности, его патологическую склонность к сфере идеального и некоторое пренебрежение материальной сферой жизни), Чичиков излагает тезис в три приема — в пропозициях трех высказываний с глаголами желания и мнения, которые эксплицитно вводят тезис аргументации: я хотел бы купить крестьян..., я желаю иметь мертвых..., я полагаю приобресть мертвых, которые, впрочем, значились бы по ревизии как живые. Последовательность предикатов хочу, желаю, полагаю также значима: в ней

²⁾ В одном из отступлений поэмы рассказчик специально обращает внимание читателя на существование в российской культуре ведения диалога разнообразных оттенков и тонкостей обращения к собеседнику: «(...) у нас есть такие мудрецы, которые с помещиком, имеющим двести душ, будут говорить совсем иначе, нежели с тем, у кого их триста, а с тем, у кого их триста, будут говорить опять не так, как с тем, у кого их пятьсот... — словом, восходи хоть до миллиона, все найдутся оттенки» [Гоголь Н. В. Мертвые души. М., 1974. С. 49].

возрастает высокопарность и высокоученость слога, к которым так чувствителен Манилов. В целом предположения Чичикова относительно Манилова оправдываются, что позволяет ему свести всю свою аргументацию к минимуму, сделав ссылки на законность сделки и выгоду ее для казны. Совершенно по-другому строится аргументация в беседе с Соба-кевичем, которого Чичиков не без оснований побаивается. Чичикова страшат даже не затруднения в определении стоимости мертвых душ, а возможные обвинения в незаконности сделки и ее безнравственности. Последнее и определяет языковую форму аргументативного диалога: Чичиков старается как можно глубже упрятать основной тезис, чтобы при необходимости легко отказаться от него. Для этого используются следующие приемы: а) макроструктура аргументативного текста строится таким образом, что его начало представляет собой типичное общее место (Чичиков начал как-то очень отдаленно, коснулся вообще всего русского государства и отозвался с большою похвалой об его пространстве...), и лишь в самом конце вводится основной тезис; б) указывается псевдопричина сделки, скрывающая реальные намерения Чичикова (ср. выше понятие фингирующего преобразования): (...) чтоб таким образом не обременить присутственные места множеством мелочных и бесполезных справок и не увеличивать сложность и без того уже сложного государственного механизма (...); в) основной тезис вводится в как можно более неявной форме, для чего используется речевой акт обязательства, переносящий ответственность за обещание на другое лицо (если я обязуюсь сделать что-л., то это кому-то нужно), и лексемы-ограничители (hedges), позволяющие частично снять ответственность говорящего за пропозицию: (...) готов бы даже отчасти принять на себя эту действительно тяжелую обязанность (т. е. платить подати за мертвых душ); г) осуществляется подмена-переобозначение общепринятого обозначения одиозной сущности: Насчет главного предмета Чичиков выразился очень осторожно: никак не назвал души умершими, а только несуществующими.

Все эти ухищрения Чичикова совершенно не производят никакого впечатления на Собакевича. Уяснив для себя основной тезис и не высказав абсолютно никаких возражений по поводу самого предмета сделки, Собакевич немедленно переходит к следующей части аргументативного диалога — начинает торг о стоимости мертвых душ. Тут уже Чичикову приходится полностью перестраиваться на явную аргументацию и специально обращать внимание Собакевича на то, что сам недавно скрывал: — Но позвольте, — сказал наконец Чичиков, изумленный таким обильным наводнением речей... — зачем вы исчисляете все их качества, ведь в них толку теперь нет никакого, ведь это все народ мертвый. Мертвым телом хоть забор подпирай... Здесь модель собеседника в модели мира Чичикова оказалась не очень точной, что повлекло не вполне удачные для главного героя поэмы финансовые условия сделки.

Прочие диалоги также несут печать представлений Чичикова об адресате аргументации. При этом особенно интересен способ введения основного тезиса аргументации: если в диалоге «Чичиков—Манилов» основной тезис вводится в виде намерения, а в диалогах «Чичиков—Собакевич», «Чичиков—Плюшкин» — в виде обязательства, то в беседе с Ноздревым он опосредован речевым актом просьбы. Особая форма введения тезиса используется в диалоге «Чичиков—Коробочка», в котором тезис включен в установочную составляющую вопроса-просьбы: Уступите-ка их [мертвых душ] мне, Настасья Петровна ? Выбор способа введения тезиса, разумеется, коррелирует с представлениями Чичикова об адресате, однако эта зависимость не однозначна. Так, использование обязательства в диалогах «Чичиков—Собакевич», «Чичиков—Плюшкин» объясняется различными причинами. В первом случае это позволяет Чичикову снять с себя ответственность за покупку мертвых душ, отчасти перенеся ее на Собакевича (или какое-то третье лицо), так как прототипическая ситуация произнесения обязательства предусматривает существование какого-то лица, для которого обязательство желательно. В беседе с Плюшкиным обязательство дает возможность представить покупку мертвых душ как благодеяние.

* * *

Проблема изучения языка как средства воздействия на сознание и роль языковых механизмов ВИД как инструмента искажения истины выходит далеко за рамки собственно лингвистических задач. Однако любое исследование этой специфической функции языка в социуме невозможно без чисто лингвистических знаний. Расширение сферы публичной политики с неизбежностью повышает общественную значимость проблематики теории воздействия — отсюда перспективность этого направления в прикладной лингвистике, ранее бытовавшего где-то на периферии науки о языке.

Задание. В политическом тексте очень часто используются способы имплицитного воздействия на адресата. Ниже приводятся фрагменты из интервью, которое дал канцлер Герхард Шредер «Независимой газете» (номер от 18.07.2000). Найдите в нем примеры использования механизмов вариативной интерпретации действительности:

• навязывание пресуппозиций;

• аннулирующие и фингирующие преобразования при языковой вербализации (по Ю.Левину);

• ссылки на плоховерифицируемый источник пропозиции;

• переобозначение объекта, использование не вполне стандартной номинации (вместо умершие души — неживые, несуществующие, ревизорские души; души, окончившие жизненное поприще);

• использование лексических маркеров, позволяющих снять за себя ответственность за истинность пропозиции.

Выявите также те компоненты текста, где проявляется скрытая интенция автора — в том числе в выборе языкового способа номинации. При анализе особое внимание обратите на части текста, выделенные курсивом.

— По мнению многих экспертов, развертывание в США национальной системы ПРО приведет к возникновению разных уровней безопасности в НАТО и тем самым фактически подорвет устои Альянса. Не обеспокоены ли вы в связи с этим в отношении будущего НАТО?

— Сплоченностью Атлантического альянса обусловлена существенная доля его успеха. Это и в будущем останется так же.

В рамках Альянса интенсивно обсуждаются соображения правительства США, направленные на создание ограниченной системы противоракетной обороны. Я сам недавно в Берлине обсуждал эту тему лично с президентом Клинтоном. При этом он снова проявил весьма четкое понимание той значимости, которую возможное решение о создании противоракетной обороны имеет для Альянса.

— Изменилось ли ваше скептическое отношение к американским планам создания противоракетной обороны? Каковы, на ваш взгляд, в ЕС настроения по этой проблеме? Верят ли политические лидеры ЕС в «ракетную угрозу» со стороны так называемых «государств-изгоев»?

— Позиция федерального правительства по поводу американских соображений о создании ограниченной национальной системы противоракетной обороны остается неизменной.

Для Германии решающе важно сохранить то, что достигнуто в области контроля над ядерными вооружениями и разоружения, избежать новой глобальной гонки вооружений и не допустить отрицательного воздействия на сплоченность Атлантического альянса. Такова же принципиальная позиция наших партнеров. И мы не единственные, кто считает, что в связи с межконтинентальными ракетами может исходить угроза от государств, вызывающих беспокойство.

— Ну и, наконец, о главном событии этих месяцев в Германии. Приходится слышать, что «Экспо-2000» проходит далеко не так успешно, как хотелось бы ее германским организаторам. В чем вы согласны и в чем не согласны с критиками этого международного проекта?

— Вы правы: «Экспо-2000» в Ганновере — уникальное событие, которое является захватывающим для каждого посетителя. Я сам уже несколько раз побывал на территории всемирной выставки, посетил ряд павильонов и тематический парк и был всякий раз в восторге. Это ведь впечатляющая, поучительная и развлекательная возможность — увидеть, как участвующие нации задумывались над вопросами будущего человечества (...). Я остаюсь при своем мнении: «Экспо-2000» заслуживает большего количества посетителей.

Основная литература

1. Баранов А. Н. Что нас убеждает? (Речевое воздействие и общественное сознание). М., 1990.

2. Баранов А. Н., Паршин П. Б. Языковые механизмы вариативной интерпретации действительности как средство воздействия на сознание // Роль языка в средствах массовой коммуникации. М., 1986.

3. Лакофф Дж., Джонсон М. Метафоры, которыми мы живем // Язык и моделирование социального взаимодействия. М., 1987.

4. Левин Ю. И. О семиотике искажения истины // Информационные вопросы семиотики, лингвистики и автоматического перевода. М., 1974. Вып. 4. [Перепечатано в: Левин Ю. И. Избранные труды. Поэтика. Семиотика. М., 1998.]

5. Паршин П. Б. Речевое воздействие: основные сферы и разновидности // Рекламный текст. Семиотика и лингвистика. М., 2000.

Дополнительная литература

1. Баранов А. Н. Речевое воздействие и аргументация // Рекламный текст. Семиотика и лингвистика. М., 2000. С. 109-163.

2. Баранов А. И., Паршин П. Б. Варианты и инварианты текстовых макроструктур (к формированию когнитивной теории текста) // Проблемы языковой вариативности. М, 1990. С. 135-168.

3. Крючкова Т. Б. К вопросу о многозначности «идеологически связанной» лексики // Вопросы языкознания. 1982. № 1.