Майкл Кан. Между психотерапевтом и клиентом. Между психотерапевтом и клиентом новые взаимоотношения

• Название: Между психотерапевтом и клиентом новые взаимоотношения
• Дата: 22.04.2023
• Размер: 223.99 Kb.
• Имя файла: Майкл Кан. Между психотерапевтом и клиентом.docx
• Тип: Расшифровка; #1081198
• страница: 16 из 25

Технический вопрос

 

Если Гилл представляет менее твердую, менее формальную атмо­сферу внутри психоаналитической традиции, то Когут в рамках этой же традиции пошел еще дальше. Совершенно неверно — и я постараюсь это далее показать — обвинять его в том, что кроме «поддерживающей руки» он не дает ничего, хотя дружеская поддержка, даже доброта, являются, конечно, важной частью его терапии. Замечу еще раз, что Когут представляет новое совместное течение гуманистической и психо­аналитической традиций, а единственной причиной замечания подоб­ного рода является его настойчивое упорство в том, что терапевт должен быть гуманным.

 

Коррективное эмоциональное переживание?

В середине 40-х годов психоаналитик по имени Франц Александер описал успешную терапию как коррективное эмоциональное пережива­ние⁶⁶. Александер считал, что клиенты оказались перед проблемой и обратились за помощью к психотерапии, потому что вырастившие их люди не относились к ним как следует. Клиенты нуждались в том, что­бы кто-то значимый для них отнесся к ним лучше, и Александер оказал­ся этим «кто-то». По причинам, которые не вполне ясны, по крайней мере, для меня, концепция коррективного эмоционального переживания на протяжении многих лет получала очень неблагоприятные отзывы в прессе. Возможно, терапевты рассматривали данную концепцию как некое увещевание или успокоение, достигаемое ценой научения. Может быть, она вызывала образы доброжелательных волонтеров, раздающих неимущим молоко и печенье.

Можно понять, насколько терапевты были унижены таким сравнением и как они боялись пренебрежения к позна­вательным аспектам их работы. В конце концов, терапевты занимались расшифровкой сложного кода — бессознательного психического — и помощью пациентам в понимании его через анализ. Более того, мно­гие из них, как мы уже видели, всегда гордились своей интеллектуаль­ной и эмоциональной стойкостью. И уж, конечно, им было не до распре­деления молока и кренделей.

Сходное возражение возникает из утверждения, что коррективное эмоциональное переживание на поверку оказывается потворством. Мы уже видели, что многие терапевты выступают против потакания потреб­ностям клиента, основываясь на том, что это лишь затягивает (а порой и усугубляет) саму проблему, мешает клиенту познавать и воспри­нимать трудности этого мира. Таким образом, они могли бы возражать намеренно теплому и поддерживающему переживанию. Упорное уклонение от предоставления переживаний подобного рода приводит кли­ента к разрушающей ситуации. Многие терапевтические школы охотно признают это и считают частью собственно самого проекта: никто не сдаст хорошо знакомой старой позиции, мотивируя это определенными потерями. Когут придерживался другого взгляда и считал, что фрустра­ция, исходящая от неэмпатичного терапевта, является бензином, выли­тым в огонь. Клиент испытывает трудности, потому что вырос в слож­ной обстановке, и подобное лечение — своего рода психогомеопатия — здесь вряд ли поможет. Однако, как мы увидим, Когут признавал необ­ходимость определенного вида фрустрации.

Даже со всеми преимуществами взгляда в прошлое возражения по поводу терапии в качестве коррективного эмоционального пережива­ния выглядят довольно глупыми. С тех пор как Фрейд открыл, что только высказывания пациентам причины их проблем еще недостаточ­но для исцеления, терапевт обеспечивает тот или другой вид коррекции эмоционального переживания. Тем не менее, возражения возникают до сих пор.

 

Эмпатия

Констатируя неодобрение своих коллег, Когут, тем не менее, гово­рил, что обеспечение коррективного эмоционального переживания несо­мненно входит в задачу терапевта и что главным компонентом такого переживания является эмпатия⁶⁷.

По мнению Когута, терапевтичес­кая эмпатия представляет собою нечто отличное от молока и кренделей: «Лучшим определением эмпатии... является взгляд на нее как на спо­собность понимать и чувствовать себя в контексте внутренней жизни другой личности. Она представляет нашу пожизненную возможность испытать то, что переживает другая личность, однако, как правило... в ослабленной степени»⁶⁸. По Когуту, первым делом каждый терапевт должен открыть себя для эмпатического переживания, позволяющего видеть мир с точки зрения клиента. Следующая задача — позволить узнать, что терапевт действительно его понимает. Возможно, нет тера­певта, который стал бы отрицать значимость необходимости быть эмпа­тичным с клиентом. Первым пунктом отличия Когута от других терапев­тов является та концентрация внимания, с которой позволяется клиен­там узнать, что вы делаете все от вас зависящее, чтобы понять его, клиента, взгляды.

 

Профессиональный риск: критичность

Одно важное предварительное замечание: быть эмпатичным — зна­чит не говорить клиентам о том, что их точка зрения неверна. Это реша­ющий фактор для понимания Когута. Он заметил, что многие терапев­ты стремятся быть критичными со своими клиентами. Можно понять, почему. В первую очередь, терапевты также имеют целый ряд челове­ческих недостатков, включая нетерпимость, бессознательную агрессив­ность, стремление защищать себя, садистские влечения и властные побуждения. Другими словами, терапевты подвержены всем преврат­ностям контрпереноса. Кроме этих неизбежных опасностей существуют теоретические убеждения, поддерживаемые многими терапевтами, кото­рые могут с легкостью оправдать любую критичность.

 

Концепция сопротивления и защиты. Когда Фрейд впервые описал сопротивление и защиту, они считались бессознательными феноменами, охраняющими личность от, казалось бы, реальной опас­ности. Но годы размышлений о клиентах, как о людях, которые просят помощи, а затем делают все возможное, чтобы помешать уси­лиям того, кто осуществляет эту помощь, привели к выводу о том, что терапевт относится к клиентам, как к плохим детям, умышлен­но затрудняющим жизнь терапевта.

Убеждение, что доверие к себе, и ответственность за себя не­обходимы для развития. Когут считал, что культура в целом и пси­хотерапевтическое сообщество, в частности, развили пуританский взгляд на сильных и уверенных в себе людей как единственно по-настоящему зрелых людей, которые при всем их понимании и при­нятии ценности любви другого к ним, могли бы также жить и сами по себе.

Терапевты легко соскальзывают в критическую позицию, когда сталкиваются с ощущением зависимости от клиента. Все начи­нается с добрых намерений: я действительно хочу, чтобы мои клиен­ты достигли независимости и самодостаточности, так как чрезмерная зависимость отдаст их во власть чужих прихотей. Это благое жела­ние приводит к достаточно тонким увещеваниям и проповедниче­ству, и прежде чем мною осознается характер последних, я станов­люсь открыто критичным. Меня поймали в сети оценочной системы, гласящей о том, что независимые заявления хороши и должны воз­награждаться, в то время как зависимые заявления являются плохими и им необходимо «противостоять». И тут я предстаю в последней версии родителей и учителей клиента или проповедников, твердя­щих им, что они поступают неправильно.

Результатом такого (само собой разумеющегося) доверия к неза­висимости оказывается отвращение, испытываемое многими тера­певтами к утверждениям, в которых клиент изображается как жерт­ва. Даже при условии согласия с тем, что клиентам будет лучше, если они перестанут рассматривать себя таким образом (а я несомненно ощущаю, что это путь для большинства клиентов и для меня самого), Когут настаивал на своей позиции: критиковать такие утверждения означает поддерживать убеждение клиента в том, что он жертва, на этот раз — жертва критики терапевта.

Убеждение, что незрелое поведение не следует поддерживать. Кое-что из этого утверждения вытекает из контрпереноса: терапевтов часто обижает примитивное выражение клиентами своего нарцис­сизма, например, неумеренное хвастовство или открытая просьба об одобрении; а кое-что — из теоретической позиции, обосновываю­щей работу терапевта в форме демонстрации клиенту степени незре­лости его поступков. Согласно Когуту, бесполезно трактовать такое поведение как детское нежелание расстаться со старыми способами удовлетворения. Он просил терапевтов рассматривать самих себя как одобряющие знаки того, что клиент еще не расстался с надеждой удовлетворить свои нарциссические потребности. На глубоком уров­не клиент понимает необходимость полного выражения этих потреб­ностей с тем, чтобы завершить здоровое развитие самости и перейти к более зрелым способам удовлетворения. Такие незрелые поступки являются знаками того, что организм не убит и есть еще жизненная энергия и возможности роста.

Понятие переноса как искажения. К легкой форме критики можно отнести сообщение клиентам о том, что они видят тебя не таким, каков ты есть на самом деле. И Гилл, и Когут постоянно напоминают нам, что это особенно ценная форма критики, посколь­ку мы пытаемся наилучшим образом помочь клиентам в ощущении свободно говорить о своих чувствах терапевту. Этого вполне доста­точно при благоприятных обстоятельствах, клиентам необходима любая возможная поддержка.

Вышеизложенное не означает, будто в этих позициях есть что-то неверное. Независимость, безусловно, ценна. Защита и сопротивление существуют и будут существовать. Нет ничего плохого в этих убежде­ниях; проблема начинается тогда, когда появляются критические и осуждающие установки, в которых эти убеждения соблазняют нас. Мы хотим, чтобы клиенты открылись нам. Если имеется эмпатия с нашей стороны, то постепенно они начнут нам доверять. Если же мы отка­зываемся от их откровения, то учим клиентов подавлять любые мысли, которые, по их мнению, будут раскритикованы.

Когут считал, что недостаток эмпатического одобрения от родителей включает в работу все сегменты личностного «закулисья» (underground). Там они сохраняют свою архаическую форму и отщепляются от гармо­ничного и зрелого влияния эго. Терапевт не собирается помогать этому, повторяя сам процесс. Взамен Когут советовал создавать условия, в кото­рых первоначально скрытые аспекты самости могут проявиться на свет и стать эмпатичсски воспринятыми. По мере того как эти аспекты достига­ют сознания, начинается процесс интеграции их во взрослую личность.

Таким образом, Когут разделяет заботу Гилла о том, чтобы не гово­рить клиентам об их неверном опыте. Эмпатия подразумевает для кли­ентов перспективу узнавания, что они, может быть впервые, действи­тельно поняты. В дальнейшем она подразумевает возможность пони­мания, вероятно также впервые, что их видение мира не осуждается, а принимается как наиболее приемлемый для них путь его постижения, предопределенный их индивидуальной историей развития.

 

Действительно ли терапевт обеспечивает зеркализацию?

Те, кто обвиняют Когута в обслуживании молоком и кренделями, вычитали у него каким-то совершенно неверным образом, будто бы работу терапевта он рассматривал как исправление недостатка у кли­ента, который никогда не был адекватно зеркализирован, актуальной зеркализацией его в терапии, то есть постоянным повторением того, что клиенты на свете всех милее, или, по крайней мере, достаточно милы. Это, повторюсь, совершенно неправильное прочтение взглядов Когута, полагавшего, что такое поведение антитерапевтично. Он считал терапевтическим тщательное изучение проблем, вытекающих из дет­ства клиентами постоянное сообщение клиенту, что его способ бытия понятен. (Когут напоминал нам, что никогда не следует умалять досто­инств родителей клиента, лучше помнить, что у этих родителей были свои родители.) Поэтому, вместо того чтобы говорить клиенту о том, какой он замечательный, Когут мог бы сказать, что чувство неполно­ценности клиента вполне понятно и обусловлено недостатком положи­тельного отношения в детстве.

Арнольд Голдберг, один из ближайших коллег Когута, выразил это так:

«Аналитик не удовлетворяет ни требований зеркализации архаичной грандиозности, ни требований одобрения от архаичных идеализирован­ных объектов самости (self-objects). Эти требования постоянно интер­претируются... в тактичной, необидной, неунижающей форме... Анали­тик не зеркализирует активным образом; он интерпретирует потребность в подтверждающих реакциях-ответах. Аналитик не участвует в активном одобрении грандиозных ожиданий и не восхищается ими; он объясняет их роль в психической деятельности»⁶⁹.

В подобном отличии есть нечто мощное, воспринимаемое интуи­тивно. Если мой терапевт скажет, что я замечательный, я обрадуюсь его мыслям, может быть даже слишком буду рад, но где-то в глубине засом­неваюсь, не является ли это только терапевтической техникой, не гово­рит ли он нечто подобное каждому и действительно ли сказанное соот­ветствует моей значимости. И даже если я сочту, что терапевт так и думает, то это не значит, что я сам думаю подобным образом. В детстве, мои родители были, в основном, единственным источником информации о (внешнем) мире, а я был чистой доской, на которую можно было записать все, что угодно. Это состояние непродолжительно, а так как все мы постигаем собственную ценность из повседневной жизни, то представление о себе будет, вероятно, улучшаться только временно, когда кто-то любящий говорит нам, как мы прекрасны.

С другой стороны, если терапевт действительно понимает происхо­дящее во мне и помогает увидеть, что я такой не из-за некоей врожден­ной испорченности, но в силу неизбежных законов причины и следст­вия, то появляется вероятность иного отношения к себе, а вместе с ней и возможность измениться.

Когут считает решающей задачей взрослого его умение искать людей (объекты самости=self-objects), которые будут удовлетворять некие зрелые нарциссические потребности. (Вспомните, что у Когута понятие «нарциссический» не является унизительным. Нарциссичес­кая энергия составляет ценную и важную часть личности.) Для того, кто нашел эти объекты самости, важно воспринять зрелое нарциссическое удовлетворение, предлагаемое ими, через зеркализацию, идеализацию или посредством альтер-эго. Те из нас, кто имеет расстройства самости, а таких, я думаю, большинство, увековечивают свои затруднения, а именно: (1) не ищут людей, которые предоставили бы им удовлетво­рение, (2) ищут примитивные формы этого удовлетворения или (3) не умеют принять зрелое удовлетворение, которое им предлагается.

По Когуту, одна из целей терапии состоит в том, чтобы научить клиента удовлетворять эти потребности⁷⁰. Терапевт, который вместо этого берет­ся сам удовлетворить эти потребности, по мнению Когута, лишает рас­ширению способности клиентов искать объекты самости.

 

Какого типа фрустрация оказывается помогающей?

Мы заметили, что, в общем, многие школы терапии считают необ­ходимой определенного рода фрустрацию, дабы побудить клиента уйти от хорошо известного к новому, в частности, к пугающему новому. Когут не противоречил этому, хотя на него и не произвела впечатления фрустрация, следующая из терапевтической холодности и неэмпати­ческих реакций. Он считал, что оптимальная терапевтическая фрустра­ция имеет другой источник. Нечто наиболее примитивное в клиенте желает детского удовлетворения, то есть клиент хочет, чтобы его сжи­мали в объятиях, говорили, какой он замечательный, обещали защиту от любых напастей и т. д. Несмотря на предусматриваемую им эмпатию, Когут не давал такого удовлетворения. В обстановке теплоты и поддер­живающей эмпатии создавалась оптимальная фрустрация, стимулиро­вавшая изменение и развитие.

Давайте посмотрим на разницу между реально производимой зерка­лизацией и эмпатическим сообщением клиенту того, что вы поняли напряженность потребности в зеркализации.

Клиент: «Кажется, мои сослуживцы считают меня неинтересным. Я начинаю понимать, что никто по-настоящему не хочет проводить со мной время, или пойти позавтракать, или что-нибудь подобное. Да и сам я не нахожу себя доста­точно интересным человеком или, скажем, очень привле­кательным». (Он останавливается и выжидающе смот­рит на терапевта.)

Соблазнительным для многих терапевтов будет ответить на это: «Ну, что касается меня, то я нахожу вас интересным и, думаю, вполне при­влекательным». Это особенно соблазнительно, если все сказанное прав­да. Поэтому существует альтернатива. Другой (классический психо­аналитический) вариант — хранить молчание и ждать. Когут не совету­ет ни один из них. Чтобы понять его рекомендации, следует помнить, в какой степени он подчеркивал, что манера говорить так же важна, как и сами слова. Все необходимое должно быть высказано с теплотой и сочувствием, иначе это будет расценено как критика. А Когут считал для себя приоритетным не заставлять никого выслушивать наставления и критику.

Терапевт: (Пытаясь как можно лучше почувствовать, что означа­ет подобное переживание) «Должно быть, очень больно считать, что люди не находят тебя интересным и привлекательным».

 Клиент: (Все еще, выжидательно) «Да, действительно». (Теперь совершенно ясно, что он ждет утешения.)

Терапевт: «Мне кажется, с такой неуверенностью в собственной при­влекательности и интересе для окружающих у вас должна быть огромная потребность в том, чтобы узнать, действительно ли это так, действительно ли они реагируют на вас подобным образом. Мне кажется, здесь вы часто должны испытывать эту потребность, — узнать, нахожу ли я вас интересным и привлекательным».

Клиент: «Это правда. Я все время об этом думаю».

Терапевт: «Должно быть, это весьма болезненно». (Предполагает, что клиент не готов углубляться в эту тему.)

Клиент: «Ну, на счет этого? А разве неправда, что вы тоже испытываете ко мне подобные чувства?»

Терапевт: «Я действительно понимаю, как важен этот вывод для вас. Думаю, вам гораздо полезнее, с моей помощью понять этот вопрос, чем выслушивать мое мнение о вас. Эти мне­ния не лучше, чем чьи-нибудь еще. Полагаю, для вас важ­нее другое. Это очень важная тема. Будет гораздо лучше, если попытаемся понять ее, вместо того чтобы искать некое минутное утешение».

Клиент: «Да, это большая проблема. Наверное, самая большая».
Психоаналитический критик Когута вскричал бы здесь: «Нечест­но!» — и заявил бы, что когда терапевт у Когута работает таким обра­зом, он фактически отвечает на вопрос, если не словами, то манерой. Своей теплотой, интересом и заботой он многое сказал о ценности клиента. На это, как мне кажется, Когут мог бы ответить: «Виновен, так как обвинен». Теплота и интерес действительно являются состав­ляющими коррективного эмоционального переживания, которое Когут считал обязательным в терапии. Еще он мог бы добавить, что такое теплое и эмпатичное понимание пройденного клиентом тернистого пути очень отличается от заявления, в котором клиент объявляется самым лучшим в мире.

 

Понимание и объяснение

Когут рассматривал терапию как процесс, состоящий из двух ком­понентов: понимания и объяснения⁷¹. Первейшей задачей терапевтов является понимание своих клиентов настолько глубоко и полно, на­сколько это возможно. Орудие такого понимания — эмпатия, а необхо­димое условие — предельная открытость. Когут считал, что терапевты должны быть готовы отойти от своих предубеждений и теорий по мере того, как направляют свою способность эмпатии на клиента. Задача состоит не в определении отношений клиента в рамках какой-нибудь теории, а в том, чтобы понять его переживания настолько, насколько это возможно.

Когут писал: «Если и есть один урок, который я должен выучить в течение своей жизни как аналитик, то это урок о том, что мои пациенты говорят правду; много раз, когда я считал, что прав я, а мои пациенты — нет, оказывалось, порой только после длительного иссле­дования, что моя правота была поверхностна, в то время как их право­та оказывалась глубже и мудрее»⁷². Мы уже видели, что отказ Гилла рассматривать феномен переноса в качестве искажений побуждает зна­чительное уважение к клиенту. Твердая уверенность Когута в том, что клиент является знатоком самого себя, углубляет это уважение. Здесь снова подход Когута объединяет в себе гуманистическую психологию и психоаналитическую традицию. Гуманистические терапевты и ведущие групп, последователи Карла Роджерса, давно утверждают, что клиент знает себя. Традиционно это рассматривается как прямая противопо­ложность психоаналитическому взгляду с его понятиями бессознатель­ного, сопротивления и защит, каждое из которых подразумевает, что клиенты мало знают о себе. А тут психоаналитик утверждает, что они знают о своих нуждах гораздо лучше, чем терапевты, которым неплохо было бы тщательно слушать и пытаться эмпатически понять пережива­ния клиента.

Первой задачей является понимание и передача этого понимания клиентам. Как и Роджерс прежде, Когут считал, что уже это само по себе терапевтично. Если ты не делаешь ничего, кроме как стремишься к наиболее глубокому пониманию клиента и сообщаешь ему о своем понимании, то переживание само приведет к изменениям в жизни кли­ента. Интуитивно вывод кажется правильным, не так ли? Определенно, в собственном опыте это может стать уникальным — есть в мире еще кто-то, чей главный приоритет состоит в том, чтобы максимально точно понять мои переживания и передать мне, что они действительно воспри­няты. Роджерс назвал это чувство вознаграждением. Трудно поверить, что оно не повлияет глубоко на мое мнение о себе.

Недавно обстоятельства вынудили меня закрыть свой офис и прини­мать клиентов во временном помещении. Одна из клиенток отказалась встречаться там, потому что припарковывать машину в том месте было слишком трудно. Она была рассержена даже моим вопросом об этом. Я составил целый список грехов Когута. Пришлось сказать ей о том, что стоянка здесь не хуже, чем где бы то ни было, и что в основе ее гнева, возможно, существует нечто другое. Клиентка становилась все раздра­женнее и раздраженнее, в конце концов разозлился и я. Это прямо-таки перерастало в бедствие.

Когут нашел бы собственный выход из подобной ситуации и сказал бы с теплотой: «Понимаю, как неприятно для вас постоянно расстраиваться во время наших встреч. Думаю, дей­ствительно трудно найти место, где вы могли бы припарковаться. Мне кажется, появились бы другие неприятности, если бы наши встречи проходили где-нибудь еще. Вероятно, некоторые из этих неприятнос­тей высказать было бы гораздо сложнее, чем о трудности с парковкой автомобиля». Если бы она и дальше продолжала борьбу, Когут мог бы сказать: «Думаю, действительно неприятно, когда тебя лишь ставят в известность о переезде, не спрашивая твоего мнения на этот счет. На­верное, происходящее похоже на пример из тех случаев, когда вами помыкали и решения принимались за вас, а вам лишь оставалось согла­шаться с ними или нет. Должно быть, это очень тяжело».

Скажи я что-нибудь подобное, и появилась бы возможность иссле­довать другие ее чувства, хотя ситуация могла обернуться и неудачей. Но в любом случае, клиентка почувствовала бы, что ее слышат и пони­мают. А так я стал всего лишь еще одним из многих людей, говоривших, что все, ею сделанное, — неправильно.

 

Объяснение

Понимание является терапевтическим, по мнению Когута, но лишь частично. Согласно Когуту, полная терапия требует также объясне­ния — помощи клиентам в понимании того, что их поступки или чув­ства, или отношение к терапевту имеют законченный обусловленный историей их жизни смысл.

Если бы в предыдущем примере терапия была продвинута так, что у меня скопилось достаточно информации, и если бы я думал, что клиент готов к этому, Когут вполне мог потребовать, чтобы я сказал: «Понятна ваша сильная реакция на это изменение. Мне известны про­тиворечивость и ненадежность вашего отца. Вы никогда и ни в чем не могли положиться на него. Поэтому, очевидно то, что любое прояв­ление противоречивости и ненадежности в наших отношениях вас сильно расстраивает».

 

Объяснение имеет три функции:

1. 
   Оно помогает клиентам понять корни своих поступков и расширить их когнитивное понимание самих себя.
   
2. 
   Когут, как и Гилл, был терапевтом ре-переживания, и вполне вероятно, что он рассматривал значение взаимоотношений в процессе объяснения. Так оно и было. Объяснение углубляет чувство взаимопонимания. Если терапевт понимает, чем обусловлены мои поступки и признает, что мои проблемы вытекают не из-за внутренней испорченности, а из раннего опыта, тогда он по-настоящему понимает меня. Понимает и принимает.
   
3. 
   Согласно Когуту, который был также терапевтом взаимоотношений, объяснение имеет еще одно значение: терапевт и клиент являются коллегами, создающими систему объяснений; их взаимо­отношения строятся на более сложном и зрелом уровне, чем те, которые основываются только на эмпатии. Таким образом, клиент учится устанавливать отношения на более зрелом уровне.
   

 

Совместное понимание и объяснение несут в себе много терапев­тических ценностей: они создают способствующий развитию климат, расширяют понимание клиентами своей жизни, ставят поведение клиен­та более глубоко под контроль эго. В дополнение к этому у клиентов появляется возможность выстроить новые структуры самости (self-structures).

 

Преобразующая интернализация в терапии

Вспомним, что согласно теории развития Когута составляющие самость структуры выстраиваются постепенно через превращенные (трансмутирующие) интернализации⁷³. Когда родители в большей степени оказываются поддерживающими, так как отражают идеализи­рованные образы (imago) и альтер-эго, их неизбежные неудачи позво­ляют детям самостоятельно обеспечить себе эти функции. Наши кли­енты испытывают трудности, потому что их родители оказались не в состоянии снабдить своих детей некоторыми (или всеми) из этих функ­ций. Поэтому терапевтическая задача состоит в том, чтобы дать возмож­ность клиенту выстроить те структуры, которые не сложились у него в детстве. По мнению Когута, структуры самости строятся в терапии так же, как они возводились в раннем возрасте. Если терапевт является по большей части эмпатичным, то создаются условия для построения структур. Так же, как родитель не может быть абсолютно понимаю­щим, абсолютно эмпатичным все время, так и терапевт не может быть совершенным. Неудачи неизбежны. Терапевт может быть в плохом настроении или рассеян, или просто потерять нить рассказа клиента. И кроме того, возможности иметь в своем в распоряжении терапевта на все время нет. Каждый может заболеть или взять отпуск. Терапевт не в состоянии постоянно находиться у телефона, чтобы ответить на зво­нок. Если текущие ошибки не слишком часты, не травматичны и тера­певт признает их с эмпатией и без защищенности, то опять появляется возможность, предоставленная неизбежными ошибками хорошего роди­теля в образе терапевта. Клиент открывает для себя возможность обес­печивать эту обнадеживающую эмпатию без посторонней помощи. Каж­дый раз, в таком случае, происходит процесс превращенной интерна­лизации, закладывается новый кирпичик в структуру самости.

В успеш­ной терапии структуры строятся постепенно до тех пор, пока не будет исчерпан первоначальный дефицит или пока не будут созданы адекват­ные компенсаторные схемы. Так же, как и в модели Гилла, незащищен­ность со стороны терапевта является ключом к успеху.

Посмотрим, как это может работать:

Клиент: «Я не хотел приходить сюда в эти дни». (Так же, как и в модели Гилла, терапевт молча иссле­дует последние события на предмет возможности такой реакции в результате чего-то сказанного или сделанного им же. Интересно, что классически обученный терапевт скорее всего поинтересовался бы сначала, какой недавно всплывший материал стал причиной беспокойства кли­ента. Когут вначале подумал бы: «Не виновен ли я в недостатке эмпатии?»)

Терапевт: «Не могли бы вы рассказать об этом поподробнее?»

Клиент: «Вероятно, нет. Я привык ждать прихода сюда с нетерпе­нием, но в последнее время мне не хочется приходить».

Терапевт: «Мне вспомнилось, что пару недель назад я назвал вам время моего летнего отпуска. Может быть, я был недоста­точно чувствителен к тому, каким образом эта новость на вас подействует».

Клиент: «Да, это так. Я подумал, что нет никакого смысла продви­гаться далее, пока вы не вернетесь».

Терапевт: «Для меня в этом много смысла. Помню, что когда вы жили со своей бабушкой, она часто уходила, не сообщая, когда вернется. Это так огорчало вас. Поэтому вполне понятно, почему вы расстроились, узнав о моем отпуске, особенно когда я так бесцеремонно сообщил об этом».

 

Искушение обвинить клиента в наших собственных неудачах суще­ствует всегда. В случае, упомянутом несколькими страницами раньше, моей первой реакцией было чувство уверенности в своей правоте и мол­чаливое обвинение клиента в упрямстве, с которым она настаивала на казавшейся мне ужасно глупой проблеме парковки. Такая защита всегда искушает, — и это очень дорого обходится. В модели Когута главная ценность незащищенности состоит в содействии способности клиента понять, что ошибка совершена не им, а это, в свою очередь, дает ему возможность обеспечить утраченную для себя эмпатию и, таким обра­зом, начать процесс восстановления самости.

Если вспомнить выделенные Гиллом различия между школами тера­пии, практикующими вспоминание и ре-переживание, то станет ясно, что Когут, как и Гилл, был решительно на стороне последнего.

 

Формы переноса

Вспомним наблюдение Фрейда о том, что отношение клиента к те­рапевту вписывается в формы, обусловленные ранними отношениями клиента (стереотипы клиента), а в дальнейшем на него оказывает вли­яние человеческое стремление повторять определенные старые паттер­ны (вынужденное повторение). Когут добавил к этому еще одно заме­чание: в то время как клиенты обнаруживают, что нашли человека, готового их эмпатически слушать, в них пробуждаются старые неудов­летворенные потребности. Клиенты видят в терапевте человека, способ­ного, наконец, утолить их давнюю жажду зеркализации, человека, которого, в конце концов, можно идеализировать, из чьей силы можно черпать собственную силу, или человека, в чем-то важном похожего на клиента и дающего ему право чувствовать свою принадлежность к чело­веческой расе. В разное время клиенты способны придерживаться всех этих точек зрения, но так или иначе впоследствии они приступают к выделению одной из них.

Когда Когут впервые выдвинул мысль о том, что определенные про­блемы вытекают из неполноценно сформированной самости, он рас­сматривал эти проблемы как четкие диагностические категории и ставил диагноз с помощью исследования природы переноса. По его мнению, вы не можете сказать, что имеете дело с расстройством самости до тех пор, пока не приступите к лечению и не сможете понять, какого рода перенос развивается. Из этой первоначальной формулировки видно, что он считал рекомендуемую им терапию пригодной только для расстройств самости и что классический психоанализ — более предпочтительный метод лечения психоневрозов.

Например, разгневанная женщина, о которой говорилось в начале этой главы, «самоуверенно требовала исключительного внимания и успокоительной похвалы, потому что ее соответствующие потребности в зеркализации не были удовлетворены ее эгоцентричной матерью»⁷⁴. Когут рассматривал это как «зеркальный перенос» и впоследствии, диагностировал ее как «личность, жаждущую зеркализации» (mirror-hungry personality), форму нарциссического расстройства личности.

Клиента, который смотрит на терапевта как на человека, способ­ного «восхищаться его авторитетом, силой, красотой, умом или нрав­ственным развитием»⁷⁵, он видел формирующим «идеализирую­щий перенос». Такого рода перенос предполагает диагноз: «личность, жаждущая идеала», — другая форма нарциссического расстройства личности.

Подобные нарциссические личностные нарушения являются приме­рами расстройств самости, для которых, как первоначально думал Когут, его терапевтический метод является средством выбора.

По мере продвижения его работы пришло понимание того, что боль­шинство из нас в какой-то степени страдает расстройством самости. Когут стал все меньше говорить о необходимости решать вопрос: стра­дает ли клиент из-за расстройства самости или же по иной причине; он все более убеждался в том, что его терапевтические принципы приме­нимы к более широкой области человеческих расстройств, чем он пер­воначально думал.

Вероятно, немногие современные терапевты используют содержа­ние переноса как единственное диагностическое орудие. Тем не менее, я считаю, что когутовские классификации переноса по-прежнему оста­ются ценными в качестве напоминания о возможных нарушениях в раз­витии клиента⁷⁶.

Иногда клиент начинает говорить, какой я хороший терапевт и о том, что он хвастается обо мне перед своими друзьями. Раньше я авто­матически предполагал здесь грубую лесть с целью удержать меня от ведения терапии в опасной области и считал это выражением реактив­ного образования против агрессивных чувств. Когут научил меня рас­сматривать и возможность идеализирующего переноса, который сле­дует воспринимать с интересом и уважением. К этому следует отно­ситься так же, как и к точному указанию о том, что в детстве у данного клиента не было достаточно возможностей для идеализации родителя. Еще это показатель того, что у него был некоторый шанс. Не будь тако­вого, не было бы даже надежды испытать подобное снова в переносе. Все нарциссические переносы — зеркальный перенос, идеализирую­щий перенос и перенос альтер-эго — предельно положительны. Они представляют надежду клиентов и демонстрируют, что клиенты не ос­тавили попыток удовлетворить свои потребности.

Рассмотрим некоторые примеры. Клиент тратит время, пытаясь вы­разить различными способами надежду и убеждение, что он является любимцем у терапевта. Терапевт отождествляет это с зеркальным пере­носом и сопротивляется искушению привести клиента к более «зрелым и реалистичным» способам функционирования. Терапевт говорит в теп­лой и поддерживающей манере: «Для вас действительно важно, чтобы мне больше нравилось работать с вами, чем с кем-то другим. И это понятно. Мы знаем, как много детей было в вашей семье и как мало времени и внимания мать уделяла вам, даже когда вы были совсем маленьким. Поэтому неудивительна такая сильная потребность знать, что вы особенный».

Клиент-мужчина терапевту-мужчине: «Иногда так приятно просто быть с вами, без особого мно­гословия. Вы примерно моего возраста, и порою кажется, что мы могли бы стать хорошими друзьями, если бы встретились в другой обстановке. Мне нравится, что вы курите трубку так же, как и я. Просто приятно быть с вами».

(Классический аналитик мог бы увидеть в этом маневр сопротивления, то есть «просто быть с вами» более безопасно, чем обсуждать опасный материал. Психолог, занимающийся самостью (self-psychologist), не сосредо­точивается на такой перспективе. Он видит здесь пере­нос алътер-эго. Терапевт зажигает свою трубку, и неко­торое время они молча курят.)

Терапевт: «Понимаю. (Затем после долгой паузы:) Я вспомнил, что у вас никогда не было возможности просто побыть с ва­шим отцом, так как он всегда был слишком занят, чтобы уделить вам время. (Или, если терапия находится на ранней стадии и такая информация еще не всплыла:) Часто ли в детстве у вас была возможность просто побыть со своим отцом?»

  

Пару слов скажу о переносе альтер-эго. Во-первых, он не всегда распространяется на терапевта того же пола, что и клиент. Во-вторых, характеристика, отличающая его от других форм переноса заключается в том, что он может быть удовлетворен молча. Когут учит, что ребенку требуется слышать зеркализирующего родителя и идеализированного родителя. Но личность альтер-эго, будь то родители или бабушка с де­душкой, или кто-нибудь еще, — совсем другое дело. Ее моделью явля­ется ситуация, в которой ребенок проводит время с родителем того же пола, а тот готовит еду, или гуляет с малышом, или смотрит телевизор. (Вообще же, конечно, совсем не обязательно, чтобы родитель был того же пола, что и ребенок, но такова модель.)

 

Важность раскрытия собственной человечности

В первой главе мы заметили, что психоаналитическая и гуманисти­ческая традиции встретились на пути, который предоставляет терапев­там новые возможности для объединения мощи психодинамических теорий с такой же мощью по-настоящему гуманных взаимоотношений. Работа Когута олицетворяет одну из наиболее важных сил в этом дви­жении. Будучи психоаналитиком по своей сути, убежденно верующим в силу бессознательного и важность анализа переноса, Когут прилагал неослабевающие усилия для освобождения терапевтов от жестких уста­новок прошлого — тех «ценностей», которые привели к антитерапевти­ческой холодности, к рассуждательству и, возможно, к наиболее дест­руктивной из всех — защищенности.

Он советовал терапевтам позволять себе непринужденную и лег­кую манеру поведения, а также свободное проявление эмоций. В своей последней книге он пишет об этом освобождении: «Я стал более свобо­ден и без всякого чувства вины и опасений демонстрирую своим клиен­там глубокую вовлеченность и заботу через теплоту моего голоса, через слова, которые я выбираю, и другие подобные средства»⁷⁷.

Важность незащищенности

Как и Гилл, Когут напомнил нам, что защищенность является од­ним из злейших врагов терапевта. Он считал, что во время атаки первое правило — не отвечать ударом на удар. Многие из нас слишком опыт­ны, чтобы попасться на этом. Поэтому мы парируем интерпретациями и тонкими обвинениями в защите и сопротивлении. Когут считал это грубой ошибкой. Сопереживая клиенту, мы открываем себя, как он видит нас. Конечно, это не совпадает с нашим видением самих себя, ведь мы здесь не для того, чтобы сопереживать себе, но сопереживать клиенту. А сопереживать клиенту, когда он видит нас в худшем свете, очень тяжело, и — очень терапевтично. Иногда клиент может преувели­чивать промахи терапевта и раздувать незначительные ошибки до огромных размеров. Существует искушение раскритиковать преувели­чение, но эта тактика не из лучших. В такой ситуации Когут хотел бы, чтобы терапевт сказал клиенту нечто следующее: «Представляю себе, как неприятно для вас узнать, что я мог совершить такую серьезную ошибку». Гилл и Когут сходятся в том, какое значение они придавали незащищенности. Согласно Гиллу, незащищенность это то, что делает ре-переживание отличающимся от первоначального. По Когуту, она — необходимая предпосылка эмпатии. Для обоих незащищенность пред­ставляется необходимой.