Аль Ани Намир Махди - Методология и философия науки (2 изд). Методология и философия науки

• Название: Методология и философия науки
• Анкор: Аль Ани Намир Махди - Методология и философия науки (2 изд).doc
• Дата: 01.03.2018
• Размер: 1.08 Mb.
• Имя файла: Аль Ани Намир Махди - Методология и философия науки (2 изд).doc
• Тип: Документы; #16044
• страница: 11 из 12

2. Профессиональная ответственность в науке
Хотя, как мы уже отмечали, еще Аристотель рассматривал стремление к истине, ее поиск и установление в качестве высшего принципа, определяющего профессиональную деятельность ученого (мыслителя), тем не менее вопрос о профессиональной ответственности ученого до сих пор не нашел своего адекватного решения и по сей день фактически остается открытым. И дело тут не только и не столько в том, что данный вопрос сам по себе оказался достаточно сложным, сколько в том, что до недавнего прошлого он не был объектом серьезного рассмотрения и специального исследования. Ситуация начала кардинально меняться лишь к середине минувшего столетия, когда процесс институционализации и профессионализации науки вступил в свою завершающую фазу. Однако обострение интереса к исследованию проблемы профессиональной ответственности в науке во второй половине ХХ столетия имело своим основанием не только данное обстоятельство, но и чрезмерное ускорение темпов научно-технического прогресса, затруднившее своевременное предвидение возможных последствий внедрения новых научных открытий и технических изобретений.

Следует также подчеркнуть, что у ученого сфера «должного» далеко не исчерпывается одними только морально-этическими нормами, поскольку помимо них она включает в себя еще и познавательно-методологические принципы. Эти нормы и принципы поведения ученого теснейшим образом переплетаются между собой, создавая то, что теперь принято называть этосом науки. Таким образом, этос (от греч. Ethos — обычай, характер, нрав) науки можно определить как систему познавательных и морально-этических норм, признанных научным сообществом в качестве определяющих и регулирующих поведение ученого императивов.

К первым попыткам формирования подобной системы, а стало быть, и концептуального решения вопроса о профессиональной ответственности ученого, несомненно, относится разработанная в начале 40-х годов ХХ столетия Р. Л. Мертоном, так называемая, нормативная концепция этоса науки — система императивов, регулирующих профессиональную деятельность ученого и синтезирующих в своем содержании идею неуклонного роста научного знания, принципы пуританства (в том виде, в каком они сформировались в Англии и Шотландии в XVI–XVII столетиях) и нормы цивилизованно-демократического поведения. В основу своей нормативной концепции Р. К. Мертон положил следующие четыре принципа или императива: а) универсализм, б) всеобщность или коллективизм, в) незаинтересованность (бескорыстие), г) организационный скептицизм. Следовательно, подлинно научной, с его точки зрения, можно признать лишь ту профессиональную деятельность ученого, которая полностью отвечает этим, остававшимися незыблемыми на протяжении всей истории научного познания, императивам.

Принцип универсализма требует от ученого быть в своей профессиональной деятельности полностью свободным от своих субъективных наклонностей и руководствоваться исключительно критерием обоснованности научного знания. Истинность этого знания никак не зависит и от таких качеств его творца, как пол, возраст, расовая, национальная и конфессиональная принадлежность, авторитет и т. д. Надличностный характер положений науки, их обоснованность и необходимый статус делают их универсальными, т. е. справедливыми и обязательными везде.

Принцип всеобщности или коллективизма (сам Р. К. Мертон предпочитал называть его «коммунизмом») требует, чтобы научные достижения рассматривались не как результат одних лишь личных усилий, и, стало быть, не как личная заслуга какого-либо отдельного ученого, а как итог совместных действий и коллективных усилий многих ученых. Поэтому они должны составлять общее достояние научного сообщества и человечества в целом. Упраздняя, таким образом, право собственности отдельного ученого на результаты своего научного труда, указанный императив требует от него сразу же передать их в общую «копилку» человечества. Он также указывает на то, что функционирование и развитие науки как важнейшего социального института и общечеловеческого творения не могут и не должны иметь никаких классовых, национальных, религиозных, политических, идеологических и т. п. ограничений.

Принцип незаинтересованности (бескорыстия), прежде всего, призван умерить стремление, тяготение ученого к приоритету. Он вменяет ему в обязанность преследовать в своей профессиональной деятельности одну только истину как наивысшую или, точнее говоря, единственную ценность. Следовательно, любое отступление ученого от истины ради личной выгоды или с целью удовлетворения каких-либо других своих субъективных побуждений и реализации своих амбиций практически ставит его вне пределов науки. Руководствуясь указанным принципом, ученый обязан не только отказаться от своих прежних научных взглядов, как только будет доказана их несостоятельность, но и безоговорочно принять новые научные идеи, даже если они причиняют лично ему моральный и/или материальный ущерб.

И наконец, принцип организационного скептицизма объявляет разум и опыт высшими авторитетами в сфере научной деятельности. Следуя данным авторитетам, ученый должен подвергать сомнению все, что плохо с ними согласуется, и без каких-либо колебаний отказываться от всего, что им противоречит. Следовательно, указанный императив вменяет ученому в обязанность быть в известных пределах скептически настроенным по отношению к себе самому и к другим ученым, т. е. быть самокритичным в оценке собственных научных убеждений и критически относиться к достижениям своих коллег. В силу этого он не может быть освобожден от личной ответственности, просто сославшись на научные данные, полученные другими учеными и на их обобщения. Напротив, он должен подвергать сомнению эти данные и обобщения и потому несет личную ответственность за их использование. Итак, четвертый мертонианский императив обязывает ученого не следовать вслепую авторитету своих предшественников или современников, а, признавая и уважая их вклад в науку, критически его оценивать.

Мертонианская концепция этоса науки вначале была воспринята весьма благосклонно и в течение двух десятилетий почти безраздельно господствовала в социологии и философии науки. Однако впоследствии она стала объектом довольно серьезной критики — главным образом из-за своей абстрактности. Подчеркивалось, что реальное поведение ученого нельзя втиснуть в жесткие, по сути дела, пуританские рамки. В действительности ученый в своей профессиональной деятельности довольно часто вынужден отступать от мертонианских императивов. Критика побудила Р. К. Мертона снова взяться за исследование проблемы профессиональной ответственности ученого в работе «Амбивалентность ученого» (1965). В ней он вносит коррективы и уточнения в свою нормативную концепцию этоса науки — главным образом путем введения понятия «амбивалентность (от греч. Amphi — вокруг, около, с обеих сторон и лат. Valentia — сила) ученого», под которым подразумевает некое «раздвоение» ученого, обусловленное тем, что он должен придерживаться в своей деятельности взаимоисключающих норм (так называемых норм и контрнорм). Следовательно, «амбивалентность ученого» на самом деле подразумевает, что ученый должен балансировать на тонкой грани между противоположными нормами. Так, например, «ученый должен быть готов как можно быстрее поделиться полученным им новым знанием со своими коллегами, но он должен также сопротивляться тенденции как можно быстрее публиковать свои работы (ср. девиз Фарадея: „Работать, заканчивать, публиковать“ и девиз Эрлиха: „Много работать, мало печатать“)». Или другой пример: «Социальный институт науки включает потенциально несоотносимые ценности; в частности, в нем котируется ценность оригинальности исследования, что побуждает ученых отстаивать свой приоритет, а с другой стороны, имеется такая ценность, как человеческая скромность, в силу чего ученый вынужден повсюду повторять, что, в сущности, им сделано очень немного». Таких примеров, по мнению Р. К. Мертона, можно привести целое множество. И все же, как он пишет, «предполагается, что настоящего ученого должен волновать только прогресс науки». Поэтому «когда институт науки работает эффективно … признание получают именно те ученые, которые лучше всего соответствуют предъявляемым к ним требованиям, то есть более других способствуют расширению круга знания. Тогда складывается благоприятная ситуация, при которой моральный долг и личный интерес совпадают и сливаются». Все это потребовало уточнения содержания понятия «этос науки», что, собственно, и было сделано путем добавления к вышеуказанным мертонианским принципам (императивам) ряда важных норм, таких как оригинальность, интеллектуальная скромность, рационализм, эмоциональная нейтральность и др.

Вместе с тем необходимо отметить, что есть исследователи, которые предпочли оставаться верными более узкому (условно назову его «аристотелевским») пониманию профессиональной ответственности ученого. К числу таких исследователей можно отнести норвежского философа Гуннара Скирбекка (род. в 1937 г.), который фактически свел содержание этоса науки к императиву «ищи истину». Так, выступая на XXII Пагуошской конференции (1975) он, в частности, заявил, что с логической точки зрения наука представляет собой «деятельность, посредством которой истинные высказывания отделяются от ложных. Будучи деятельностью, направленной на поиск и установление истины, наука регулируется нормами: „ищи истину“, „избегай бессмыслицы“, „выражайся ясно“, „ищи интересные гипотезы“, „старайся проверять свои гипотезы как можно более основательно“ — примерно так выглядят формулировки этих внутренних норм науки».

Однако из каких бы конкретных трактовок понятия «этос науки» мы ни исходили, в любом случае нас не покидает чувство неудовлетворенности предлагаемым ими решением проблемы ответственности ученого, а соответственно, и предпринимаемой в их рамках попыткой сформулировать его профессиональный кодекс. При этом истоки данного чувства следует искать не только и не столько в некой абстрактности выдвигаемых той или иной концепцией этоса науки императивов, сколько в игнорировании ими вопроса о социальной ответственности ученого, его ответственности перед обществом, перед человечеством. Видимо, предугадывая подобного рода возражения и желая их предупредить, сторонники этих концепции считают необходимым строго отграничить нормы внутренней регуляции науки (т. е. то, что позднее стали обозначать как «внутреннюю этику» науки) от норм ее внешней регуляции (т. е. от так называемой «внешней этики» науки) и предлагают в содержание понятия «этос науки» включать только первые из этих норм. Меж тем в действительности «внутренние» и «внешние» регуляторы научной деятельности органически переплетаются друг с другом, создавая тем самым единую и целостную этику ученого. Поэтому любая попытка сформулировать его профессиональный кодекс без надлежащего учета его социальной ответственности (в самом широком смысле) является неоправданной и заранее будет обречена на неудачу.
3. Социальная оценка науки. Социальная ответственность

субъекта научной деятельности
В философии довольно давно было выработано представление, согласно которому различаются два типа суждения: суждение о сущем или суждение существования (к разряду которого относится научное, в том числе и техническое знание) и суждение о должном или суждение долженствования (т. е. морально-этическое высказывание). Из данного представления, однако, не следует, что познавательное отношение человека к окружающей его действительности и к самому себе как ее части в принципе не может стать объектом его этической или какой-либо иной оценки. Напротив, человек всегда имел возможность выразить свое оценочное или, говоря более точно, ценностное отношение как к миру, частицей которого он является, так и к своим знаниям об этом мире. Исследование различных аспектов данной возможности и процесса ее реализации, в частности, привело к формированию в философии обратного представления о совпадении суждений о сущем и о должном между собой или, во всяком случае, о максимальном сближении их друг с другом. Именно такое представление и нашло свое яркое выражение в безраздельно господствовавшей вплоть до Второй мировой войны европейской научной традиции, по сути, отождествлявшей научную истину с добром. Однако трагический опыт именно этой войны не только потребовал от ученых всерьез задуматься над тем, являются ли истина и ее поиск сами по себе благом, но, пожалуй, впервые вынудил их усомниться в положительном ответе на этот вопрос. Данную ситуацию образно и довольно точно обрисовал один из видных ученых ХХ столетия, немецкий физик-теоретик Макс Борн (1882–1970), который подчеркивал, что «в реальной науке и ее этике произошли изменения, которые делают невозможным сохранение старого идеала служения знанию ради него самого… Мы были убеждены, что это никогда не может обернуться злом, поскольку поиск истины есть добро само по себе. Это был прекрасный сон, от которого нас пробудили мировые события». Другой ученый, американский физик, создатель атомной бомбы Роберт Оппенгеймер (1904–1967) еще более жестко отреагировал на эти события, когда заявил, что после американских атомных бомбардировок японских городов в 1945 году физики потеряли свою «невинность» и впервые познали грех. Видимо, именно осознание им своей доли вины за произошедшую в результате этой варварской акции гибель десятков тысяч мирных людей впоследствии вынудило его выступить против создания водородной бомбы; а его попытки противостоять злоупотреблению научно-техническими достижениями в конечном итоге привели к тому, что в 1953 году он был обвинен властными структурами США в «нелояльности» и лишен доступа к секретной научно-технической информации.

Вопрос о социальной оценке научной деятельности вообще и научно-технической деятельности в частности волновал не только философов-профессионалов, но и многих ученых и техников, которые были искренне встревожены реальной тенденцией дегуманизации современного научно-технического прогресса. Альберт Эйнштейн еще в своей беседе с будущими техниками — студентами Калифорнийского технологического института (отчет об этом событии был опубликован в NewYorkTimes от 17 февраля 1931 года) выдвинул важнейшее положение, согласно которому «забота о человеке и его судьбе должна быть в центре внимания при разработке всех технических усовершенствований». Он был убежден в том, что «творения нашего ума» должны быть «благословением», а не бичом для человечества». В свою очередь, «отец» кибернетики Норберт Винер (1894–1964) в своей научной деятельности, как известно, не ограничивался личным отказом от всякого рода сотрудничества с военно-промышленным комплексом США, но и призывал своих коллег последовать его примеру. Уже в своей первой работе по кибернетике «Cybernetics, or Control and Communication in the Animal and Machine» — «Кибернетика, или Управление и связь в животном и машине» (1948, впервые переведена на русский язык в 1958 году) он фактически признал, что эта новая наука «ведет к техническим достижениям, создающим … огромные возможности для добра и зла». Исходя из этого, он призывал своих коллег не отказываться от исследований по кибернетике и не отдавать, таким образом, все исследовательское дело в этой новой научно-технической сфере «в руки самых безответственных и самых корыстных из наших инженеров». Вместо этого он настоятельно рекомендовал ученым, работающим в области кибернетики, следовать следующим требованиям: а) «позаботиться о том, чтобы широкая публика понимала общее направление и значение» проводимых ими научных исследований, и б) «ограничиться в своей собственной деятельности такими далекими от войны и эксплуатации областями, как филология и психология».

Серьезную озабоченность по поводу общей направленности современного научно-технического прогресса и тех опасностей, которые он таит в себе, выразили не только отдельные ученые и техники, но и разные группы ученых и целые научные сообщества. Первопроходцами в данном отношении можно считать группу американских ученых-атомщиков, которые еще до первого, испытательного атомного взрыва в июле 1945 года обратились к министру обороны США Генри Л. Стимсону с докладом, где, в частности, подчеркивали, что успех, достигнутый в исследовании ядерной энергии, «чреват бесконечно большими опасностями, чем все изобретения прошлого» и что поэтому ученые теперь не могут более уклоняться «от прямой ответственности за то, как использует человечество их бескорыстные открытия». Чуть более десятилетия спустя, в ноябре 1957 года, на проходившей в Вене III Пагуошской конференции была составлена декларация, призывавшая ученых не только внести свой вклад в образование, но и распространять среди обычных людей глубокое понимание тех опасностей, которые таит в себе нынешнее беспрецедентное развитие науки и техники. Далее можно указать и на «Маунт-Кармельскую декларацию по технике и моральной ответственности» («Mount Karmel Deklaration on Technology and Moral Responsibility», 1974), в которой ведущие ученые мира констатировали, что техника в морально-этическом отношении не может быть нейтральной и что люди несут полную ответственность за все злоупотребления ею.

Однако самым замечательным событием в процессе осознания учеными своей профессиональной и социальной ответственности, пожалуй, остается беспрецедентный в истории науки и техники добровольный мораторий, который ввела группа ученых-генетиков и микробиологов в середине 70-х годов ХХ столетия на проведение некоторых исследований и экспериментов. Дело в том, что к началу указанного десятилетия стало ясно, что исследования и опыты, проводимые с искусственно полученными в лаборатории рекомбинатными (гибридными) молекулами ДНК, сопряжены с определенным биологическим риском, поскольку такие молекулы, как тогда предполагалось, способны внедриться в гены любого живого организма и вызвать такие мутации, которые могут стать фатальными, угрожая дальнейшему существованию человека и жизни как таковой. Исходя из этого, а также желая выработать единую позицию, адекватно отвечающую создавшейся ситуации, группа исследователей во главе с американским биохимиком Полом Бергом (род. в 1926 г.) выступила с инициативой созвать международную научную конференцию, которая была проведена в феврале 1975 года в городе Азиломар (США). В работе конференции приняли участие более 150 ученых со всего мира, которые, предварительно обсудив положение дел, сложившееся к тому времени в генной инженерии и молекулярной биологии, приняли беспрецедентное решение наложить на некоторые виды своих исследований и проводимых ими экспериментов определенные ограничения или, говоря иначе, ввести на них мораторий. Правда, позднее выяснилось, что опасения по поводу рекомбината ДНК и его способности внедряться в генные структуры живых организмов и производить опасные для самой жизни мутации были преувеличены, поэтому объявленный мораторий был отменен и заменен системой мер предосторожности, гарантирующих безопасную направленность научных исследований.

Так научное сообщество впервые само поставило под вопрос право ученого на неограниченный и безусловный научный поиск. Следует при этом заметить, что еще задолго до этого на данное право наложили ограничения некоторые объективные обстоятельства. Ничем не ограниченная, абсолютная свобода научного творчества вместе с образом ученого-одиночки давно канули в лету. Современные, особенно фундаментальные научные исследования можно успешно проводить лишь при условии, что в них будут задействованы целые научные коллективы, нередко состоящие из нескольких сотен, а то и нескольких тысяч человек. Они, как правило, требуют колоссальных материальных, главным образом финансовых затрат. Оба эти фактора, несомненно, действуют ограничивающе на свободу научных исследований. И поскольку именно общество, в лице различных структур и организаций, выступает заказчиком и финансистом данных исследований, постольку оно имеет право ставить научному сообществу определенные условия и предъявлять ему конкретные требования, в том числе и морально-этического характера. Вот, собственно, почему свободу научного творчества стали теперь рассматривать скорее не как ничем не ограниченное и абсолютное право ученого на поиск истины, а как некий результат своего рода договора (контракта) между ученым (или научным сообществом) и обществом, условия которого могут быть пересмотрены и изменены в любой момент.

Вместе с тем следует особо подчеркнуть, что одним лишь формированием морального кодекса ученого и технического специалиста, одним лишь безупречным выполнением ими своего долга перед обществом проблемы выживания современного человечества не решить. Дело в том, что данная проблема появилась не по вине ученых и изобретателей, не в силу того, что они якобы безответственно вели (и ведут) свои исследования и делали (и делают) свои открытия и изобретения. Конечно, велико искушение именно на них переложить всю полноту ответственности за бедствия, переживаемые современным обществом. И нередко это делается с целью оправдания их настоящего виновника. Однако реальность полностью опровергает саму возможность подобного голословного обвинения. Она отчетливо показывает, что настоящая причина глобального кризиса, в котором оказалось человечество, кроется в доминирующей сегодня в мире системе хозяйствования. Именно свободный, ничем не ограниченный и стихийно действующий рынок, именно свободное и ни о чем другом, кроме самого себя, не заботящее предпринимательство, и являются исконной причиной негативных последствий современного научно-технического прогресса. В наше время стало привычным делом говорить о глобальном кризисе, в котором мы очутились сегодня, как об оборотной стороне научно-технического прогресса. При этом авторы подобных высказываний совсем забывают, что сам этот прогресс регулируется и направляется свободным рынком и свободным предпринимательством. Ведь именно эти последние проводят в действие технологический императив: «Can — Implies Ought» («Можешь — значит должен»), когда он им выгоден. Именно они дают этому императиву путевку в жизнь. По-другому действовать они не могут, поскольку их предназначение, их сущность состоит в экономической выгоде. Вот, собственно, почему, когда научные разработки или технические проекты сулят капиталу хорошие прибыли, на них непременно появляется рыночный спрос, и они реализуются и практически внедряются невзирая ни на что. Именно экономическая эффективность ставится во главу угла в подобных случаях, а все остальное (загрязнение среды, истощение природных ресурсов, дальнейшая судьба человеческого рода, перспективы жизни на нашей планете и т. д.) отступает на второй план. Отсюда следует лишь один вывод: стоящие сегодня перед человечеством глобальные проблемы созданы в конечном итоге именно капиталом. Они появились, существуют и будут впредь существовать и усугубляться, потому, что они выгодны капиталу. И пока именно он «задает тон» и «правит бал», все усилия человечества, направленные на решение этих проблем, будут оставаться сизифовым трудом. В связи с этим стоит заметить, что именно капитал и, соответственно, защищающие его и реализующие его интересы структуры блокируют любую возможность полноценной реализации ученым и техническим работником их профессиональной ответственности перед обществом, перед человечеством в целом. И упомянутый выше случай — отстранение от должности Роберта Оппенгеймера по решению властей США — является далеко не единственным свидетельством в пользу данного вывода. Можно даже сказать, что увольнение научных и технических специалистов, которые во исполнение своего морально-этического, профессионального и социального долга осмелились поведать широкой общественности об опасности планируемых или практически реализуемых их организациями проектов, является обычной практикой в развитых и менее развитых капиталистических странах.

Итак, не наука и не техника сами по себе, не научно-технический прогресс как таковой ответственны за возникновение нависшей над человечеством угрозы глобальной катастрофы — всю полноту ответственности за это несет капиталистический способ практического использования их достижений. Именно господствующий в мире капиталистический способ хозяйствования (ведения экономической деятельности) и привел в конечном итоге к той плачевной ситуации, когда человек стал поистине варварски обходиться со своим, но при этом общим с другими живыми существами, планетарным домом, со средой своего обитания — биосферой и природой в целом, а следовательно, и с самим собой. Своей бездумной, не отягощенной никакой заботой о судьбе будущих поколений и всего живого на Земле деятельностью, он систематически, методично и с завидным постоянством разрушает свой собственный дом. Этой своей деятельностью он не просто губит биосферу, но и рискует быть буквально погребенным под собственными отходами. И нет сомнений в том, что в эту «общепланетарную могилу» он унесет с собой все живое, что есть на нашей планете, в одночасье, перечеркнув результаты миллиардов лет биологической эволюции и превратив Землю в безжизненную пустыню, в не пригодную для жизни мертвую планету.

Для того чтобы такая или какая-то иная глобальная экологическая катастрофа все-таки не произошла, человеку необходимо существенно изменить свое отношение к природе. Природа больше не может служить ему простым сырьевым придатком, объектом расхищения и хищнического отношения. Природопользование больше не может оставаться источником баснословных прибылей и наживы для капиталистических монополий и средством непомерного обогащения нескольких миллионов людей, купающихся в роскоши и погруженных в свою преступную беспечность. Оно должно стать средством процветания не одного только человека, но жизни вообще. В связи с этим естественно возникает вопрос: а может ли вообще человек «процветать в одиночку»? Ответ на данный вопрос может быть только отрицательным. И в самом деле, «в одиночку» человек не в состоянии не то что процветать, но даже просто существовать. Он может нормально существовать и развиваться только вместе, совместно и в кооперации с другими живыми организмами, а стало быть, и с биосферой, и с природой в целом. Поэтому с определенностью можно сказать, что его благополучие напрямую связано с благополучием жизни вообще. Оно непосредственно зависит от благополучия биосферы и природы в целом. И чем раньше он осознает эту простую истину и превратит ее в непререкаемый императив, определяющий характер и направленность всех его действий, тем лучше будет и для него самого, и для всего живого на нашей планете.

К сказанному необходимо добавить, однако, что человек может существенно изменить свое отношение к природе только в том случае, если сам он радикально изменится. На данное обстоятельство еще в 70-х годах ХХ столетия обратил внимание Римский клуб — международная неправительственная общественная организация, созданная в 1968 году для исследования глобальных проблем современного мира и поиска путей их решения. Так, основатель и первый президент данной организации, итальянский ученый-экономист и общественный деятель Аурелио Печчеи (1908–1984) заявил, что современная техника, которая «зиждется исключительно на науке и ее достижениях, … приобрела статус доминирующего и практически независимого элемента» и «превратилась в абсолютно неуправляемый, анархический фактор», способный реально положить конец существованию человечества. Осознав, какие ужасные разрушения он производил в природной среде своим научно-техническим могуществом, современный человек, по мнению А. Печчеи, оказался перед альтернативой: «… либо [он сам] должен измениться как отдельная личность и как частица человеческого сообщества, либо ему суждено исчезнуть с лица Земли». В высказываниях итальянского ученого чувствуется некая абстрактность выражения и определенная недосказанность. Не исключено, что это объясняется тем, что А. Печчеи выполнял различные, а подчас и противоречивые функции. Так он явился не только президентом международной организации, борющейся за оздоровление экологической ситуации в мире, но и был активным бизнесменом, объективная деятельность которого не всегда способствовала достижению данной цели. Так, в частности он работал вице-президентом компании Olivetti, был членом административного совета концерна Fiat и принимал участие в деятельности других компании, которая, несомненно, наносила большой урон экологии. По-видимому, именно данное обстоятельство и помещало ему высказаться более конкретно и назвать вещи своими именами. Во всяком случае, ясным и не вызывающим сомнения должно быть следующее. Во-первых, техника — это детище человека — может превратиться «в абсолютно неуправляемый, анархический фактор» лишь тогда, когда она становится объектом регуляции и манипуляции «неуправляемого», т. е. свободного и стихийного рынка. Во-вторых, качества человека (человечества), о необходимости изменения которых говорил А. Печчеи, есть на самом деле не что иное, как доминирующий сегодня способ ведения экономической деятельности в совокупности с другими социальными условиями существования современного человечества.

О необходимости установления нового типа общественного устройства говорили также на проходившем в июне 1992 года в Рио-де-Жанейро так называемом Саммите Земли — втором всемирном форуме по проблемам окружающей среды (первый был проведен в Стокгольме в 1972 году), получившем официальное название «Конференция ООН по окружающей среде и развитию». Конференция пришла к выводу, что современному человечеству необходима для решения стоящих перед ним проблем такая модель или форма общественного устройства, которая бы обеспечивала ему устойчивое развитие. Поэтому принятые на Конференции «Декларация Рио» и «Повестка 21» рекомендовали в качестве модели будущего мирового порядка именно устойчивое общество. Между тем капитализм таким обществом не является и, как отметил генеральный секретарь Конференции, канадский предприниматель, бывший заместитель генерального секретаря ООН Морис Стронг (род. в 1929 г.), «западная модель развития более не подходит ни для кого. Единственная возможность решения глобальных проблем сегодняшнего дня — это устойчивое развитие». Прошедшие с момента проведения Саммита Земли два десятилетия полностью подтвердили справедливость этих слов.

Таким образом, мы можем быть уверены в том, что глобальные проблемы могут быть решены только в контексте решения всех острых социальных проблем, стоящих сегодня перед человечеством, что, естественно, требует существенного изменения условий его существования. В этом не приходится сомневаться, как, впрочем, и в том, что от решения этих проблем зависят дальнейшая судьба всего человеческого рода и будущее жизни на нашей планете. Следовательно, можно сказать, что, только радикально меняя социальные условия своего существования, человечество сможет, наконец, взять под контроль собственное детище — науку и технику и в конечном итоге подчинить себе их развитие и тем самым решить в позитивном ключе вставшую перед ним поистине гамлетовскую дилемму: быть или не быть.