ДИПЛОМ_США_ПРОСПЕРИТИ. Мический подъем, рост промышленного производства и торговли, техни

• Название: Мический подъем, рост промышленного производства и торговли, техни
• Дата: 25.03.2021
• Размер: 130.37 Kb.
• Имя файла: ДИПЛОМ_США_ПРОСПЕРИТИ.docx
• Тип: Документы; #188265
• страница: 2 из 6

ГЛАВА 2. СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКОЕ И ПОЛИТИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ США В ПЕРИОД «ПРОСПЕРИТИ»
2.1. СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ
Интенсивный промышленный подъем в США в 20-е годы объяснялся
громадным усилением американского империализма в период мировой
войны, выдвижением этой страны в число сильнейших капиталистических держав. Превращение США в центр финансовой эксплуатации мира
позволило монополистической буржуазии извлекать гигантские прибыли.
С 1923 по 1929 г. включительно чистые прибыли американских монополий составили в общей сложности 50,4 млрд. долл., т. е. в 1,5 раза
больше, чем в годы первой мировой войны [34, с. 78].

Располагая огромными средствами, американские монополии проводили массовое обновление основного капитала, оснащали предприятия новейшей техникой, строили новые заводы и фабрики. На этой основе был
сделан крупный шаг в развитии важнейших отраслей тяжелой промышленности. За 1923-1929 гг. выплавка стали в США возросла с 49 млн.т. до 61,7 млн. т., добыча нефти - с 732 млн. до 1007 млн. баррелей, а производство электроэнергии - с 71,4 млрд. до 116,7 млрд. кВт-ч. В целом же по сравнению с довоенным уровнем промышленное производство США увеличилось к концу 20-х годов на 72%.

Быстрые темпы экономического развития страны в годы относительной капиталистической стабилизации дали монополистической буржуазии США огромные преимущества перед буржуазией других стран. Известно,что экономика Великобритании переживала в 20-е годы явный застой,Франция по темпам экономического роста значительно отставала от Соединенных Штатов, а Германия только еще вступала на путь ускоренного
восстановления своего экономического потенциала, резко ослабленного ее
поражением в первой мировой войне. Особо благоприятное положение,
создавшееся тогда для США, привело к резкому увеличению их удельного веса в мировой экономике. К концу 20-х годов Соединенные Штаты
давали 48% промышленного производства капиталистического мира. Они
производили промышленной продукции на 10% больше, чем Великобритания, Франция, Германия, Италия и Япония, вместе взятые.

Особенно быстро развивались новые отрасли промышленности, которые оборудовались по последнему слову науки и техники. Наиболее ярким примером явился бурный рост автомобильной промышленности.
Крупные автомобильные заводы были построены в США еще в начале
XX в. Но лишь в 20-е годы американская автомобильная промышленность по-настоящему стала на рельсы массового производства. В 1929 г.
производство автомобилей в стране увеличилось до 5337 тыс., что примерно в 11 раз превысило довоенный уровень. Производственные мощности автомобильной промышленности в конце 20-х годов давали возможность еще большего увеличения выпуска продукции: весной 1929 г. в отдельные дни с конвейеров американских автомобильных заводов сходило до 25 тыс. машин [20, c. 90].

Столь же быстро развивались и другие новые отрасли американской
промышленности: электротехническая, химическая, производство синтетических материалов, радиопромышленность.

Рост энерговооруженности и внедрение новой техники создавали основу для значительного увеличения производства и в некоторых других отраслях экономики.

В конце 20-х годов в США было электрифицировано около 70% фабричных станков. Как и в автомобилестроении, высокие темпы роста производства в ряде отраслей тяжелой промышленности в годы капиталистической стабилизации в немалой степени обеспечивались усиленной интенсификацией труда рабочих.

В годы частичной капиталистической стабилизации еще более ускорился процесс урбанизации и индустриализации США. Общая численность населения страны за 1920-1930 гг., по официальным данным 14-го и 15-го цензов, возросла с 105,7 млн. до 122,8 млн., т.е. на 16%. При этом городское население увеличилось за 10 лет с 54,2 млн. до 69 млн. (на 27%), тогда как прирост сельского населения шел неизмеримо медленнее: число сельских жителей увеличилось с 51,5 млн. до 53,8 млн., т.е. всего лишь на 4,5%. В результате такого резкого несоответствия в темпах прироста удельный вес городского населения за
1920-1930 гг. повысился с 51,3 до 56,2%, в то время как доля сельского населения снизилась с 48,7 до 43,8 %.

С особой быстротой росло население важнейших индустриальных районов. С каждым годом увеличивалось количество крупных городских агломераций, включавших большие города, окружавшие их пригороды и
практически сливавшиеся с ними города-сателлиты. Уже в 1920 г. в
Соединенных Штатах было 58 таких обширных урбанизированных районов, в которых жило около 36 млн. человек, т.е. треть населения страны. К 1930 г. число этих крупных городских агломераций достигло 97,
а их суммарное население увеличилось до 55 млн., составив уже около
45% населения США.

Все более растущий уровень урбанизации и индустриализации Соединенных Штатов на протяжении 20-х годов нашел отражение и в изменении структуры самодеятельного населения страны. Общая его численность увеличилась за 1920-1930 гг. с 42,2 млн. до 48,7 млн. человек. Этот рост шел прежде всего за счет быстрого увеличения числа рабочих, занятых в промышленности, строительстве и на транспорте (с 17 млн. до 19,3 млн.), а также числа лиц, занятых в торговле, финансовых учреждениях и сфере обслуживания (с 8,8 млн. до 14 млн.), в то время как численность самодеятельного сельскохозяйственного населения сократилась (с 11,1 млн. до 10,5 млн.) [20, c. 93].

В ежегодном послании президента Кулиджа конгрессу о положении страны в декабре 1925 г. провозглашалось, что Америка вступила «в эру длительного всеобщего процветания». Виднейшие деятели обеих партий,
особенно лидеры правящей республиканской партии, твердили о наступлении «вечного процветания», о «ликвидации кризисов»,
об успехах в деле «искоренения бедности». В августе 1928 г. в одной
из предвыборных речей Г. Гувер торжественно возвестил: «Америка
сейчас ближе к полной победе над бедностью, чем когда-либо в истории
любой страны мира... Мы еще не достигли этой цели, но если у нас
будет возможность и дальше продолжать ту же политику, которая проводилась в течение последних восьми лет, мы с божьей помощью скоро приблизим тот день, когда бедность навсегда будет изгнана из нашей
страны».

Результатом промышленного подъема было новое увеличение национального дохода США. За 1923-1929 гг. он возрос с 74,3 млрд. до 86,8 млрд. долл., т.е. на 17%. Но его распределение было чрезвычайно неравномерным. Львиная его доля присваивалась небольшой горсткой монополистов. В 1929 г. на долю крупной буржуазии, составлявшей всего лишь около 1% самодеятельного населения США, приходилось 14,5% национального дохода страны. 513 миллионеров получали доход, равный суммарной годовой заработной плате 1 млн. рабочих. Но все же кое-что перепадало и на долю мелкой буржуазии и верхушечных слоев рабочего класса.

Увеличение доходов и широкое распространение системы продажи в
рассрочку создавали для этих групп населения довольно значительныевозможности для приобретения иногда за наличный расчет, а чаще в кредит автомобилей, радиоприемников, холодильников, пылесосов, стиральных машин и другой бытовой техники.

Двадцатые годы были отмечены также колоссальным ростом стоимости акций. За пять лет, с декабря 1924 г. по октябрь 1929 г., акции,
котировавшиеся на нью-йоркской бирже, увеличились в цене с 27 млрд.
до 87 млрд. долл., т.е. более чем втрое. Неудивительно, что к концу
20-х годов в стране началась настоящая биржевая вакханалия. В нее
были втянуты миллионы американцев, которые обращали свои сбережения на покупку ценных бумаг, надеясь, что безостановочный рост стоимости акций в условиях «вечного процветания» сделает их богачами [20, c.100].

Однако, в ряде важных отраслей американской экономики во
второй половине 20-х годов все более отчетливо сказывались явления
перепроизводства. Это постепенно расшатывало устои американского
«процветания». По сравнению со странами Западной Европы признаки
непрочности стабилизации капитализма в США были выражены значительно слабее. Но все же и для этой крупнейшей и наиболее богатой
капиталистической страны было характерно вопиющее противоречие
между растущими производственными возможностями экономики и относительно низкой покупательной способностью широких масс населения.

В годы частичной капиталистической стабилизации в США произошло некоторое повышение заработной платы рабочих, но оно было сравнительно небольшим. По данным правительственной статистики, среднегодовая номинальная заработная плата рабочих, занятых в обрабатывающей промышленности, строительстве и на транспорте, увеличилась за 1924—1929 гг. с 1519 до 1620 долл., т.е. всего на 6,5%, а заработная плата рабочих горнодобывающей промышленности даже сократилась (с 1703 до 1526 долл.) [19, c. 125].
2.2. РАБОЧЕЕ И ДЕМОКРАТИЧЕСКОЕ ДВИЖЕНИЕ
В условиях стабилизации экономического положения страны американской буржуазии к середине 20-х годов удалось добиться существенного ослабления рабочего и демократического движения. Это нашло выражение прежде всего в длительном упадке стачечной борьбы рабочего класса. После бурного подъема 1918-1922 гг., когда в стране бастовали миллионы рабочих, число стачечников год от года стало резко сокращаться: в 1924 г. оно снизилось до 655 тыс., в 1926 г. - до 330 тыс., а в 1929 г. составило всего лишь 289 тыс. В целом же за 1924-1929 гг. в Соединенных Штатах бастовали 2,3 млн. рабочих, т.е. в 4,5 разаменьше, чем за соответствующий по продолжительности период массовых рабочих выступлений 1918-1923 гг. [19, c. 132].

Изменился и характер стачечного движения: в большинстве случаев борьба ограничивалась чисто экономическими требованиями, радикальные политические лозунги, свойственные для первых послевоенных лет, теперь почти не выдвигались.

Тем не менее, в годы капиталистической стабилизации было проведено несколько массовых забастовок.

Непростая ситуация возникла в угледобывающей промышленности. В 1924 г. в г. Джексонвилле (штат Флорида) между угольными компаниями и Объединенным союзом горняков (ОСГ) было заключено соглашение, по условиям которого в течение трех лет шахтовладельцы обязывались поддерживать существующий уровень заработной платы, а профсоюз горняков - воздерживаться от забастовок. Но уже в 1925 г. многие угольные компании, нарушив Джексонвиллское соглашение, пошли на значительное снижение заработной платы шахтеров. По решению ОСГ рабочие антрацитных угольных копей в сентябре 1925 г. начали забастовку, которая охватила около 150 тыс. человек. Однако сопротивление предпринимателей и непоследовательная позиция руководства союза горняков во главе с Дж. Льюисом привели к тому, что через несколько
месяцев, в феврале 1926 г., рабочие вынуждены были прекратить борьбу, не добившись каких-либо уступок от шахтовладельцев.

В еще более неблагоприятных условиях проходил другой крупный
классовый конфликт в угледобывающей промышленности - забастовка
рабочих битуминозных угольных копей, объявленная 1 апреля 1927 г.
в ответ на резкое снижение заработной платы. Забастовка охватила
175 тыс. шахтеров, которые держались более 15 месяцев. Однако
враждебные действия предпринимателей, истощение средств стачечников, а также то обстоятельство, что забастовку не удалось распространить на все районы битуминозных угольных шахт, и на этот раз принудили рабочих к отступлению. В июле 1928 г. руководство союза горняков отказалось от
дальнейшей борьбы за возобновление Джексонвиллского соглашения и
предложило местным отделениям профсоюза в различных районах страны самим договариваться с шахтовладельцами [20, c. 115].

Напряженные события развернулись в тот период и в текстильной промышленности. Наиболее успешно действовали рабочие-текстильщики Пассейика (штат Нью-Джерси). В январе 1926 г. они начали забастовку, потребовав от предпринимателей повышения заработной платы, признания профсоюза и заключения коллективного договора. Активную роль в забастовке рабочих Пассейика играла Лига профсоюзной
пропаганды (ЛПП), руководимая коммунистами. После 13 месяцев упорной и организованной борьбы рабочие добились победы.

ЛПП сыграла важную роль и в вовлечении в борьбу текстильщиков
Юга, которые до тех пор были почти совсем не охвачены профсоюзным
членством. Особенно широкую известность среди выступлений южных
рабочих получила стачка текстильщиков Гастонии (штат Северная Каролина), проведенная весной 1929 г. На подавление забастовки были брошены отряды национальной гвардии и «Американского легиона». Полиция спровоцировала вооруженное столкновение со стачечниками, что было использовано для судебной расправы с руководителями забастовки и для ее разгрома. Тем не менее, события в Гастонии имели огромное значение как одна из первых попыток профсоюзного движения проникнуть на Юг, в эту твердыню «открытого цеха».

Большой заслугой Коммунистической партии явилось то, что она
выступила в защиту прав негритянских трудящихся. В ноябре
1925 г. в Чикаго по инициативе Компартии был организован Американский негритянский рабочий конгресс (АНРК), который поставил своей
задачей активное участие в борьбе негритянских трудящихся против
террора и линчеваний, против всех форм расовой сегрегации, за равную
оплату труда негров и белых, за вовлечение негритянских рабочих в профсоюзное движение.

Однако в целом размах рабочего движения в США по сравнению с
предшествующим периодом значительно уменьшился. Даже те забастовки, которыми руководили профсоюзы, примыкавшие к ЛПП, чаще всего
не выходили за рамки экономической борьбы. Что же касается большинства союзов АФТ, то они вообще старались воздерживаться от стачек [3, c. 84].

Крайне неблагоприятное влияние на развитие рабочего движения
оказывала и общая политическая обстановка в стране. Реакционный внутриполитический курс правительства Кулиджа, энергичная антипрофсоюзная кампания предпринимателей, насаждение «открытого цеха», массовое создание компанейских союзов - все это уменьшало эффективность профсоюзных действий, вело к резкому падению авторитета профсоюзов и мешало росту их численности.

В течение всего периода капиталистической стабилизации 20-х годов число членов американских профессиональных союзов оставалось тем же: в 1923 г. оно составляло 3629 тыс. (из них в составе АФТ - 2926 тыс.), а в 1929 г.-3625 тыс. (из них в АФТ-2934 тыс.). В условиях быстрого роста самодеятельного населения это влекло за собой неуклонное сокращение доли членов профсоюзов в общей численности гражданской рабочей силы: в 1920 г. она равнялась 12%, в 1923 г. упала до 8,3, а в 1929 г. снизилась до 7,5% [24, с.80].

Спад демократического движения в Соединенных Штатах в период капиталистической стабилизации 20-х годов отражал глубокие изменения в идейно-политической и социально-психологической атмосфере американского общества. Впервые за несколько десятилетий произошло существенное ослабление антимонополистических настроений широких слоев населения.

Более того, пожалуй, впервые в истории страны можно было наблюдать столь откровенную апологию монополий, ничем не прикрытый
культ бизнеса, воспевание крупных капиталистов как «капитанов индустрии» и «творцов просперити». По выражению известного экономиста С. Чейза, бизнесмен стал тогда «высшим авторитетом американцев в вопросах этики поведения».

Причины упадка рабочего и демократического движения в США в период капиталистической стабилизации 20-х годов были сложными и
многообразными. В известной мере это объяснялось политической обстановкой в стране, наступлением предпринимателей, отказом правящих
кругов США от тех уступок, которые были завоеваны американским народом в период «прогрессивной эры».

Но главная причина упадка массового движения коренилась глубже.
Она была связана с особенностями экономического развития страны после первой мировой войны. Превращение Соединенных Штатов в центр
финансовой эксплуатации мира обеспечило монополистической буржуазии
громадные сверхприбыли. Усилившийся слой рабочей аристократии стал основным каналом распространения буржуазной идеологии в массах американского пролетариата. Удельный вес этой аристократической прослойки рабочего класса США был выше, чем в капиталистических странах Западной Европы. К концу 20-х годов высококвалифицированных рабочих, уровень заработной платы которых превышал 2 тыс. долл. в год, насчитывалось около 3 млн., т. е. примерно 10% всех рабочих, занятых в то время в промышленности, на транспорте и в сельском хозяйстве страны [19, с.136].

Идейно-политическая слабость американского пролетариата обусловила и слабость левых групп в рабочем движении. Социалистическая партия Америки, находившаяся под руководством реформистов, с начала 20-х годов вступила в период упадка. Правда, вплоть до 1924 г. она играла довольно активную роль в движении за независимые политические действия. Весьма малочисленной оставалась в те годы и Коммунистическая партия США: в 1925 г. в ней насчитывалось 16,3 тыс. членов, а в 1929 г. - 9,6 тыс. [19, с.180].
2.3. ВНУТРЕННЯЯ ПОЛИТИКА
Промышленный подъем и общая экономическая стабилизация в Соединенных Штатах к середине 20-х годов значительно укрепили положение крупного капитала. Полная уверенности в своих силах, воодушевленная тем, что ее дела идут хорошо, монополистическая буржуазия США, существенно увеличившая экономическое могущество, особенно энергично пропагандировала частнособственнические добродетели традиционной идеологии «твердого индивидуализма», решительно выступая
против вмешательства государства в дела бизнеса.

Индивидуалистическая идеология была положена и в основу внутренней политики республиканского правительства. Продолжая курс, взятый в 1921 г. администрацией Гардинга, правительство Кулиджа стремилось свести к минимуму все экономические и социальные функции буржуазного государства.

Так, глава Белого дома, выдвигая основополагающий принцип своего президентства, утверждал, что «если бы федеральное правительство исчезло, то простые люди в течение очень длительного времени не заметили бы решительно никаких изменений в своих повседневных делах».

В конце 20-х годов эта индивидуалистическая риторика превратилась
в обязательную принадлежность каждого республиканского политика.
В своей предвыборной речи 22 октября 1928 г. Г. Гувер как кандидат
республиканцев на пост президента всячески рекламировал курс «твердого индивидуализма» и заявил, что считает важнейшей заслугой правящей республиканской партии то, что она «возвратила правительство на
его законное место посредника, а не участника экономической игры».
Гувер назвал «фальшивым либерализмом» идею государственного вмешательства в коммерческую деятельность бизнеса. В противовес он выдвинул принцип «истинного либерализма», который, по его мнению, предусматривал ограничение государственной активности рамками защиты
буржуазного «равенства возможностей» [12, c. 134].

Индивидуалистическими принципами по-прежнему руководствовался в своей деятельности и Верховный суд США, возглавляемый У. Тафтом. Опираясь на строго легалистские правовые концепции, большинство Верховного суда неизменно блокировало любые попытки расширения социальной деятельности государства. Как заметил в 1929 г. видный американский юрист либерального направления Ф. Франкфуртер, У. Тафт и его сторонники возродили взгляды, которые были устаревшими уже 25 лет назад».

Лидеры республиканской администрации добивались прежде всего дальнейшего снижения налогов на крупный капитал. Уже в 1924 г. правительство Кулиджа провело через конгресс новый закон, согласно которому максимальная ставка добавочного налогообложения лиц с высокими доходами была сокращена с 50 до 40%. Закон 1926 г. снизил этот максимум до 20%, уменьшил до того же уровня ставку налога на наследство, и вообще отменил налог на дарственные акты. В 1928 г. по инициативе республиканской администрации было осуществлено некоторое сокращение (до 12%) налоговых ставок на прибыли корпораций. Таким образом, безграничное увеличение финансовых ресурсов монополий стало в 20-е годы первостепенной заботой республиканского правительства [2, с. 45].

Тем не менее, правительство Кулиджа, проводя эту политику, стремилось воздерживаться от крупных государственных расходов и добивалось поддержания сбалансированного бюджета. Осуществив уже в 1924 г. дальнейшее сокращение расходов федерального правительства
до 2,9 млрд. долл., республиканская администрация вплоть до 1928 г. неизменно удерживала их на этом сравнительно низком уровне. Активное
сальдо федерального бюджета дало ей возможность значительно сократить государственный долг (с 22,3 млрд. долл. в 1923 г. до 16,9 млрд, в
1929 г.).

На базе резко возросшего уровня концентрации и централизации усилилась организованность крупного капитала. При активном содействии
Национальной ассоциации промышленников (НАП) и Торговой палаты
США быстрыми темпами проходило создание отраслевых ассоциаций
бизнеса, объединявших представителей монополистических фирм в промышленности, торговле, финансах и банковском деле.

Эта политика, к которой в 20-е годы все чаще стали обращаться
«просвещенные» монополисты, нашла конкретное воплощение в распространении акций среди рабочих, создании частных пенсионных фондов, организации системы благотворительного вспомоществования в пределах той или иной компании и т.д.

Движение за создание системы саморегулирования крупного бизнеса
и за принятие им принципа «социальной ответственности» было поддержано некоторыми видными деятелями республиканской администрации. Особенно ревностным пропагандистом этих идей стал министр торговли Г. Гувер. Уже в брошюре об «американском индивидуализме», опубликованной в 1922 г., Гувер, решительно возражая против непосредственного государственного регулирования экономики и социальных отношений, в то же время заявил о необходимости «использовать новые средства социального, экономического и интеллектуального прогресса» для устранения «огромных потерь, которые порождаются сверхбезрассудной конкуренцией в сфере производства и распределения». На устранение этих пороков и была направлена рекламируемая Гувером «американская система», предусматривавшая совместные, кооперативные действия различных экономических групп [12, c. 144].

В отличие от Кулиджа и Меллона, с их приверженностью догматам традиционного индивидуализма и крайнего волюнтаризма, преклонением перед стихийностью экономического развития Гувер не раз подчеркивал, что идеология laissezfaire уже давно устарела и что Соединенные Штаты переживают «решительную экономическую трансформацию», сущностью которой является «переход от периода крайнего индивидуализма к периоду ассоциативных действий».

Этими принципами Г. Гувер руководствовался и в своей практической
деятельности на посту министра торговли. Возглавляемое им агентство
разрабатывало «кодексы этики и практики бизнеса» для различных отраслей промышленности, поставляло руководителям фирм экономическую
информацию, помогало им в осуществлении стандартизации производства, содействовало сбыту американских товаров за границей. Словом,
министерство торговли превратилось в 20-е годы в «отличного маклера
по делам американского бизнеса». Гувер культивировал создание
отраслевых ассоциаций промышленников, организаций банкиров, торговых палат, кооперативных объединений фермеров, которые под общим
надзором государства как некоего беспристрастного «верховного арбитра» должны были, по его мнению, насаждать ставший таким необходимым в новых условиях «дух коллективной ответственности бизнеса» [37, с.337].

Затяжной аграрный кризис породил в 20-е годы сильное движение за правительственную помощь сельскому хозяйству. Во главе движения выступила фермерская буржуазия, позиции которой были существенно ослаблены кризисом. Капитал, вкладываемый ею в сельское хозяйство, приносил значительно меньшую прибыль, чем в других отраслях экономики. Поэтому еще в начале 20-х годов идеологи фермерской буржуазии выдвинули лозунг «равноправия сельского хозяйства». Они требовали, чтобы федеральное правительство помогло фермерам добиться повышения цен на их продукцию.

С этой целью в 1924 г. был разработан и внесен в конгресс билль
Макнери-Хоугена, который предусматривал создание центральной правительственной организации для систематической скупки по повышенным ценам «излишков» сельскохозяйственной продукции внутри страны.

Эти запасы предполагалось на определенный срок удерживать вне рынка, а затем возможно выгоднее сбывать их. Ту часть «излишков», которую нельзя было реализовать на внутреннем рынке, правительственная
корпорация должна была продавать за границей по более низким ценам
мирового рынка. Поскольку на этих операциях она неизбежно терпела
бы убытки, то для их возмещения предусматривался небольшой «уравнительный налог», которым предполагалось облагать сельскохозяйственные товары, поступавшие на внутренний рынок [54, с.273].

План Макнери-Хоугена был поддержан большинством фермеров.
Но правительство Кулиджа, стоявшее на страже интересов промышленно-финансовых монополий, упорно возражало против его принятия, отвергая претензии фермерской буржуазии на «равноправие сельского
хозяйства».

В течение 1924-1928 гг. различные варианты билля 5 раз вносились
на обсуждение конгресса. Дважды, в феврале 1927 г. и в мае 1928 г.,
он был одобрен обеими палатами конгресса, но всякий раз президент Кулидж накладывал на него вето как на меру, нарушающую принцип невмешательства государства в экономику и направленную на «введение
правительственной фиксации цен, чуждой американским традициям, философии нашей системы правления и духу наших институтов». Предпринятая в мае 1928 г. попытка сторонников билля Макнери-Хоугенав конгрессе добиться его принятия вопреки президентскому вето оказалась безуспешной: необходимого в таких случаях квалифицированного
большинства голосов собрать не удалось.

В противовес планам государственного регулирования сельскохозяйственных цен, деятели республиканской администрации, в особенности министр торговли Г. Гувер и министр земледелия У. Джардайн, выдвигали идею государственного поощрения сбытовой кооперации. Они утверждали, что фермеры должны стремиться не к замене существующего рыночного механизма государственными органами, а к его совершенствованию, к улучшению системы сбыта с помощью координированных действий кооперативов.

Принцип государственного поощрения фермерской кооперации и общего правительственного надзора за ее действиями в противовес идее
государственного регулирования сельскохозяйственного рынка вплоть до
конца 20-х годов оставался стержнем аграрной политики республиканской администрации.

Гораздо дальше по пути внедрения принципов буржуазного коллективизма правительству республиканцев пришлось пойти в сфере железнодорожного транспорта. Это был вынужденный шаг. От эффективной и
бесперебойной работы железных дорог во многом зависело нормальное
функционирование капиталистической экономики, а крупные забастовки
рабочих-железнодорожников наглядно продемонстрировали явную недостаточность традиционных методов частномонополиcтического управления, к которым после ликвидации в 1920 г. государственного контроля вновь вернулся железнодорожный транспорт. Поэтому в мае 1926 г. конгресс принял новый железнодорожный закон, который подтвердил право рабочих-железнодорожников на организацию и на заключение коллективного договора, и ввел в этой отрасли экономики систему государственного арбитража трудовых конфликтов [41, с.160].

Несмотря на господство индивидуалистической идеологии, республиканская администрация уделяла все большее внимание не только хронически депрессивным отраслям экономики, но и некоторым новым, быстроразвивающимся сферам бизнеса. Так, государство приняло активное участие в финансировании строительства шоссейных дорог, способствуя бурным темпам развития автомобильного транспорта. По инициативе Гувера министерство торговли в 1926-1927 гг. взяло курс на поощрение операций коммерческой авиации.

Упорная и ожесточенная борьба развернулась в 20-е годы вокруг идеи
государственного владения гидроэнергетическими ресурсами. По предложению группы прогрессивных республиканцев во главе с сенатором Дж. Норрисом в конгресс несколько раз вносились законопроекты о государственном гидроэнергетическом строительстве в долине реки Теннесси. Эти планы были категорически отвергнуты правительством Кулиджа, которое помешало принятию билля Норриса под тем предлогом,
что прямое вмешательство федерального правительства в производство и
распределение электроэнергии абсолютно недопустимо.

В свою очередь, лидеры республиканской администрации пытались добиться от конгресса согласия на передачу строительства гидроэнергетических сооружений в долине реки Теннесси в руки частных монополий, прежде всего в руки автомобильного концерна Г. Форда, и только сопротивление прогрессивной общественности и активная кампания сенатора Норриса и его сторонников помешали реализации этих планов.

Таким образом, объективные потребности капиталистического производства время от времени заставляли администрацию Кулиджа вопреки
пропагандируемым ею индивидуалистическим принципам идти на некоторое расширение государственного вмешательства в отдельных отраслях
экономики. Тем не менее в целом период капиталистической стабилизации 20-х годов характеризовался «явным преобладанием не государственно-, а частномонополиcтических принципов во всех сферах общественной жизни» [38, с.83].

В годы стабилизации значительно усилилось наступление на профсоюзное движение. В 1925 г. президент Национальной ассоциации промышленников Дж. Эджертон призвал членов руководимой им организации к развертыванию широкой кампании против профсоюзов, так как их деятельность якобы мешала нормальному функционированию общества, основанного на принципах частной инициативы и свободной конкуренции.

Судебные преследования профсоюзов и стачек приобрели в 20-е годы наибольший размах. С прямым осуждением забастовок не раз выступали и руководители республиканской администрации. Правда, в отличие от Кулиджа или Меллона, занимавших, как правило, открыто антирабочую позицию, Г. Гувер и разделявший его взгляды министр труда Дж. Дэвис в соответствии с принципом коллективных действий основных экономических групп общества признавали за рабочими право объединяться в профсоюзы и заключать коллективные договоры. Однако тут же добавлялось, что «не должно быть никакого принуждения к вступлению в эти организации» и что «принцип индивидуальной свободы требует открытых цехов».

Такая интерпретация открывала широкий простор для антипрофсоюзных действий предпринимателей. В противовес профессиональным союзам они создавали «компанейские союзы», которые находились в полной зависимости от хозяев и стремились внушить рабочим ложную идею единства интересов труда и капитала. К концу 20-х годов в этих союзах насчитывалось более 1,5 млн. членов. В ряде случаев рабочих заставляли подписывать обязательство не вступать в профсоюзы
и не участвовать в стачечной борьбе. Такие соглашения, известные под
названием «контрактов желтой собаки», получили очень широкое распространение: к 1929 г. ими было охвачено около 1 млн. рабочих [40, с.24].

Одним из основных требований ревностных пропагандистов «американизма» был лозунг ограничения иммиграции.
В 20-е годы им удалось добиться принятия новых иммиграционных законов, которые ввели жесткие квоты на допуск в США переселенцев из
других стран и тем самым сильно сократили размеры иммиграции. Ещe
в 1921 г. конгресс принял чрезвычайный иммиграционный акт, который
установил ежегодную квоту иммиграции из европейских стран в
350 тыс. человек. Ежегодное число переселенцев из каждой из этиx
стран не должно было превышать 3% общего числа иммигрантов данной
национальности, проживавших в США в 1910 г.

Однако закон 1921 г. не удовлетворил наиболее ревностных сторонников ограничения иммиграции, так как, по их мнению, не создавал
достаточно прочных барьеров против наплыва «нежелательных иностранцев» из стран Центральной, Южной и Юго-Восточной Европы, которыe могли принести с собой опасные для капитализма идеи революционногo переустройства общества. Предложения о дальнейшем ужесточении cистемы квот были поддержаны Белым домом. В послании конгрессу (декабрь 1923 г.) президент Кулидж заявил: «Америка должна остаться стрaной для американцев. Поэтому необходимо продолжать политику ограничения иммиграции». Через несколько месяцев, в мае 1924 г., был принят новый иммиграционный закон, который снизил годичную квотyим миграции из стран Европы до 164 тыс. человек и ограничил ежегодную норму переселенцев из этих стран до 2% общего числа иммигрантoв или иной национальности, проживавших в США в 1890 г., т.е. дoначала массовой иммиграции из стран Южной и Восточной Европы [20, c. 105].

Большое место в агитации ревностных защитников «американизма»
занимал также вопрос о соблюдении «сухого» закона. Надежды активных его сторонников на благотворное действие XVIII поправки к конституции США, запретившей производство, перевозку и продажу алкогольных напитков, очень скоро оказались несостоятельными. Значительная
часть населения США, особенно жители крупных городов, давно уже отошедшие от традиционных идеалов пуританской фермерской Америки,
с самого начала выступали против «сухого» закона.

Дело осложнилось тем, что в первые же годы действия акта Волстеда, принятого в 1919 г. в целях практического осуществления XVIII поправки к конституции, широчайшее распространение в стране получили
нелегальные производство, контрабанда и транспортировка спиртных напитков. Неудивительно, что число сторонников «сухого» закона, особенно среди городского населения, уменьшалось с каждым годом. По данным одного из обследований, проведенного в 1926 г., треть опрошенных высказалась за полную отмену акта Волстеда, половина - за его модификацию в целях разрешения легких вин и пива и
только пятая часть - за сохранение «сухого» закона в прежнем виде [20, c. 107].

2.4. ПАРТИЙНО-ПОЛИТИЧЕСКАЯ БОРЬБА
«Просперити» наложило отпечаток и на характер партийно-политической борьбы второй половины 20-х годов. Обе основные партии США прочно стояли тогда на позициях защиты статус-кво, соревнуясь между собой главным образом в восхвалении благ американского «процветания». Особенно уверенно чувствовала себя правящая республиканская партия, находившаяся в тот период под безраздельным контролем реакционной «старой гвардии» и других деятелей промонополистического крыла партии. К очередным президентским выборам 1928 г. она шла под развернутыми знаменами индивидуализма, который, как с гордостью утверждали республиканские политики, обеспечил Америке «бесконечное процветание». «Наши слова - в наших делах, - торжественно заявляли республиканцы в предвыборной платформе. - Мы предлагаем не обещания, а свершения». Прежний курс социально-экономической политики лидеры республиканской партии предполагали проводить и в дальнейшем. Они выступали за «строгую экономию правительственных расходов» и за проведение «прогрессивной налоговой реформы, которая в конечном счете позволила бы увеличить частные фонды для капиталовложений». Республиканцы ратовали, кроме того, за дальнейшее ограничение иммиграции, якобы необходимое для поддержания «американского уровня жизни», и за строгое соблюдение «сухого» закона.

Откровенно промонополистический курс руководства партии и политики правительства Кулиджа по-прежнему встречал сопротивление со стороны группы прогрессивных республиканцев. Как и ранее, они направляли свои основные усилия на ограничение господства монополий и
на установление эффективного общественного контроля за их операциями. После смерти Р. Лафоллетта (июнь 1925 г.) их действия чаще всего возглавлял сенатор Дж. Норрис.

Другое оппозиционное течение в партии - фракция аграрных консерваторов, представлявших интересы фермерской буржуазии Запада, - расходилось с лидерами республиканцев главным образом по проблемам сельскохозяйственной политики, ведя активную борьбу за принятие билля Макнери-Хоугена. Однако в период капиталистической стабилизации 20-х годов позиции обеих этих групп и в особенности фракции левых республиканцев и в партии и в стране значительно ослабли [21, c.49].

Кандидатом республиканской партии на пост президента в избирательной кампании 1928 г. был выдвинут Герберт Гувер, один из ведущих представителей промонополистического крыла партии, активный защитник концепции «коллективных действий» и «социальной ответственности бизнеса». Лидеры делового мира США с воодушевлением одобрили этот выбор. «Руководители промышленных и финансовых кругов, - писал историк Дж. Хикс, - больше уже не довольствовались тем, что во главе Белого дома был политик, который делал все, что им было нужно. Они хотели иметь президентом самого бизнесмена, который инстинктивно понимал бы каждый их каприз. Гувер представлял для них идеального
кандидата, и они щедро финансировали его кампанию».

Не выдвигала какой-либо реальной альтернативы курсу республиканцев и демократическая партия. Она по-прежнему раздиралась острейшей фракционной борьбой между двумя основными региональными группировками. Одну из них составляло влиятельное аграрное крыло партии, во главе которого стояли крупные землевладельцы Юга и сельскохозяйственная буржуазия Запада, опиравшиеся на широкие фермерские массы этих районов страны.

Наиболее влиятельными лидерами аграрной фракции продолжали оставаться У. Макаду и У. Дж. Брайан. Другая группировка, имевшая своей базой партийные организации северо-восточных штатов, действовала под руководством монополистических промышленно-финансовых кругов Нью-Йорка, Бостона, Чикаго и других индустриальных центров. Ее массовую основу составляли мелкобуржуазные слои населения крупных городов Севера и Северо-Востока и часть рабочего класса, прежде всего из среды иммигрантов. На роль лидера этой урбанистской фракции партии в 20-е годы выдвинулся губернатор штата Нью-Йорк А. Смит.

Организационная раздробленность демократической партии, отсутствие единства взглядов у ее лидеров, постоянные склоки между сторонниками Макаду и приверженцами Смита в составе национального комитета партии - все это к середине 20-х годов почти полностью парализовало ее практическую деятельность. А. Смит был недалек от истины, когда заметил, что для демократической партии «стало правилом функционировать только по шесть месяцев каждые четыре года». Такая
ситуация вызывала немалое беспокойство у многих демократов. Однако
предпринятые в 1924-1925 гг. попытки Ф. Рузвельта, К. Хэлла и некоторых других более дальновидных деятелей партии добиться ее организационного укрепления натолкнулись на упорное сопротивление местных партийных боссов, больше всего заботившихся о личных выгодах [56, c. 446].

На протяжении 20-х годов в составе демократической партии произошли определенные изменения. Демократы значительно укрепили свои позиции в индустриальных штатах, их социальная база существенно расширилась за счет масс иммигрантов, переселившихся в Америку еще в довоенные годы и осевших главным образом в крупных городах Северо-Востока. Это повлекло за собой постепенную урбанизацию демократической партии, усиление ее северо-восточной фракции во главе с А. Смитом. Вплоть до конца 20-х годов лидеры демократов так и не вышли за пределы традиционных индивидуалистических лозунгов и не предприняли каких-либо попыток модернизации идейных основ партии, приведения их в соответствие с назревшими потребностями общественного развития.

В данной ситуации выработка конструктивной альтернативы политическому курсу республиканского правительства была невозможной. Не
случайно во второй половине 20-х годов борьба между демократами и
республиканцами развертывалась прежде всего не по вопросам социально-экономической политики, а по этнокультурным и религиозно-этическим проблемам. Но это было крайне невыгодно для демократов, ибо и
вопросы иммиграционного законодательства, и «сухой» закон,
и проблема воинствующего религиозного фундаментализма были предметами острейших разногласий и споров между аграрной и урбанистской
фракциями партии. Следовательно, они способствовали не сплочению,
а еще большей фрагментации партийных рядов.

Идейный кризис и организационная раздробленность демократической
партии существенно ослабляли ее позиции в ходе избирательной кампании 1928 г. Растущее преобладание урбанистской фракции и ослабление
аграрного крыла партии привели к тому, что кандидатом демократов на
пост президента был выдвинут А. Смит, несмотря на то, что он был выходцем из иммигрантской среды, католиком и противником «сухого» закона. В своих речах Смит в ряде случаев довольно резко критиковал
реакционный политический курс республиканцев [11, c. 52].

В предвыборной платформе демократической партии с полным основанием указывалось на то, что финансово-экономическая политика администрации Кулиджа направлена на «укрепление позиций мультимиллионеров за счет рядовых налогоплательщиков». Однако по единодушной оценке американской прессы, платформа, принятая в 1928 г. демократической партией, была крайне уклончивой и расплывчатой, и мало чем отличалась от предвыборной платформы республиканцев. Как метко заметила одна из балтиморских газет, выбор, который предлагали тогда народу две главные партии, - это «выбор между консерватизмом, провозглашающим, что абсолютно все в порядке, и консерватизмом, утверждающим, что все хорошо, но нужны некоторые небольшие перемены».

В течение всей избирательной кампании А. Смит и другие деятели
демократической партии стремились доказать, что они не хуже, чем республиканцы, могут служить интересам деловых кругов. Не случайно
председателем национального комитета партии в 1928 г. стал один из
руководителей компании «Дженерал моторз», Дж. Рэскоб. В первых же
выступлениях он заверил бизнесменов в благонамеренности кандидата
демократов. «Бизнесу независимо от того, крупный он или мелкий, не
надо бояться демократического правительства», - заявил он. Ясно, что
подобные утверждения отнюдь не способствовали увеличению популярности А. Смита у большинства рядовых американцев.

В условиях «просперити» шансы республиканцев были, разумеется,
гораздо более предпочтительными. На выборах 1928 г. Гувер одержал
крупную победу. Он получил 21392 тыс. голосов и обеспечил себе
444 выборщика. За Смита голосовали 15 016 тыс. избирателей, давших
ему всего лишь 87 выборщиков. Республиканцы укрепили свои позиции
и в обеих палатах конгресса: они располагали теперь 56 местами в сенате и 267 в палате представителей, тогда как у демократов осталось соответственно 39 и 167 мест. Правда, в ряде крупных городов с их многочисленным иммигрантским населением демократы на выборах 1928 г.
впервые добились победы, но этого было недостаточно, чтобы изменить
общее преобладание республиканцев.

Победив на выборах, лидеры республиканской партии были полны оптимизма и уверенности. В декабре 1928 г. в последнем послании конгрессу о положении страны, президент Кулидж, готовившийся передать
бразды правления своему преемнику, торжественно декларировал: «Страна может смотреть на настоящее с удовлетворением, на будущее - с
оптимизмом» [20, c. 112].

Не прошло и года, как на Америку со всей силой обрушился экономический кризис, безжалостно развеявший все иллюзии по поводу «нескончаемого просперити».