Михаил Эпштейн философия возможногомодальности в мышлении и культуре
 Скачать 1.85 Mb.
|
|
модальность реального, которая и переносится на теорию, так что она стремится стать событием реального мира и заслонить, оттеснить всякую другую реальность. Это последняя формулировка активистского принципа применительно к самой философии. Философия уже ничем не соблазняется в реальности: ни этическими предписаниями, ни историческими преобразованиями; она соблазняется в реальности лишь ее модусом, тем, что она есть. Следующий шаг философии - преодолеть и этот соблазн изъявительной модальности. Понять, что теория самоопределяется не в модусе "быть", а в модусе "бы". [1] По замечанию Канта, "модальность... ничего не прибавляет к содержанию суждения..., а касается только значения связки по отношению к мышлению вообще". Иммануил Кант. Критика чистого разума. Собр. соч. в 8 тт., т. 3, М., изд. "Чоро", 1994, с. 106 (2-ое немецкое издание, p. 100). [2] О методе конструирования в философии см. главы 9 и 10 второй части данной книги. [3] Метафизика, 1071б. Аристотель. Соч. в 4 тт., т. 1, М., "Мысль", 1975, с. 307. [4] Метафизика, 1049б, 1050а. Цит. изд., сс. 244, 245. [5] Метафизика, 1050б. Цит. изд., с. 247. [6] Сумма теологии, 1, q.2, 3c. Антология мировой философии в 4 тт., т. 1, М., "Мысль", 1969, с.830. [7] Сумма теологии, 1, q.3, 1c. Ibid., с.831. [8] Метафизика, 1049b. Аристотель, цит. изд., с. 245. [9] Метафизика, 1049b. Ibid., с. 245. 34 [10] Сумма теологии, 1, q. 3, 1c. Антология мировой философии, цит. изд., т.1, с.831. [11] Как замечают американские философы Hartshorne и Reese, Аристотель "отождествляет идеальную и актуальную жизнь на том основании, что вечное не может содержать потенциального (в этом случае оно могло бы перестать быть в тот или другой момент). Аристотель недоучитывает, что самый общий признак потенциальности - это вовсе не реализация какой-либо предыдущей потенции. Такой род бытия, как потенциальность, не может перестать быть: будучи самым общим и абстрактным признаком любой возможности, он сам по себе не есть простая возможность или актуализация возможности. /.../ Он вполне может быть вечным, и в самом деле, он должен быть таким". Charles Hartshorne and William L. Reese. Philosophers Speak of God. Chicago & London: The University of Chicago Press, 1969, p. 71. [12] Плотин. Эннеады, 111 8, 10 (пер. А. Ф. Лосева). Антология мировой философии в 4 тт., т. 1, ч. 1. М., "Мысль", 1969, с. 551. [13] В работе О. Langer ???????. Untersuchungen zur Metaphysik Plotins. Heidelberg, 1967, Diss., понятие потенции (греческое "dynamis") представлено как универсальная категория всей мысли Плотина, развернутая в его учении о трех основных ипостасях - Едином, Уме и Душе. Характеристику этого понятия, а также подробный пересказ работы Лангера, см. А. Ф. Лосев. История античной эстетики. Поздний эллинизм. М., "Искусство", 1980, с. 378-382. Понятия потенции и энергии у Аристотеля и в неоплатонизме (у Плотина и Прокла) исследуются также в работе Лосева "Античный космос и современная наука" (1927), в его кн. Бытие. Имя. Космос. М., "Мысль", Российский открытый университет, 1993, сс. 205-207, 307-315, 371-373, 439-458 (там же - переводы ряда соответствующих текстов Плотина и Прокла). [14] Николай Кузанский. Соч. в 2 тт., т. 2, М., "Мысль", 1980, с. 420. [15] Ibid., с.427. [16] Вряд ли можно согласиться с таким "гиперпоссибилистским" утверждением. Бытие прибавляет к возможности быть новые возможности, создаваемые самим бытием. Возможность стать человеком, а не животным, коль скоро она осуществляется, создает новую возможность стать добрым или злым, свободным или послушным, мудрым или суетным, поскольку таковой возможности нет у животного; причем каждая из этих возможностей в момент своей реализации обнаруживает рядновых возможностей. Это и есть потенцирование, то есть восхождение возможного с одной ступени реализации на другую. Возможности меняются по мере своего воплощения, так что воплощение одной возможности создает другую возможность. [17] "...Только один Бог есть то, чем Он может быть, но никоим образом - то или иное творение, поскольку возможное и действительное тождественны только в начале". Поэтому Николай Кузанский дает Богу имя "возможности-бытия" (possest). О возможности-бытии, цит. изд., с.140. [18] Метафизика, 1050b, цит. изд., с. 247. [19] Николай Кузанский, цит. изд., т.2, с. 425. [20] Ibid., с. 425. 35 [21] Ibid., сс. 424, 427, 430. [22] О предположениях, цит. изд., т.1, с. 187. [23] Ibid., с. 187. [24] Охота за мудростью, цит. изд., т. 2, с. 395. [25] Gottfried Wilhelm Leibniz. Philosophical Papers and Letters. Translated and edited by Leroy E. Loemker. 2nd edition. Dordrecht (Holland): D. Reidel Publishing Company, 1969, pp. 335-336. [26] О соотношении категорий возможности и ничто в экзистенциальной философии, см. первую главу второй части. [27] Alfred North Whitehead. Process and Reality. New York, 1969, p. 53. [28] Hans Vaihinger. Die Philosophie des Als-Ob. Sistem der theoretischen, praktischen und religiosen Fiktion der Menschheit auf Ground eines idealistischen Positivismus. Berlin,1911. О русских последователях Файхингера см. Ю. Н.Солонин, С.И.Дудник. Русский фикционализм. Опыт историко-философской реконструкции. Вече. Альманах русской философии и культуры, вып. 10. С.-Петербург, изд-во С.-Петербургского университета, Июль-декабрь 1997, сс. 39-49. [29] Jean Baudrillard. The Ecstasy of Communication. New York: Autonomedia, Semiotext(e), 1988, pp.98-101. [30] Ibid., p. 11. ----------------------------------------------------------------------------------------------------- 4. Философия как возможностное мышление В нашу задачу не входит последовательное рассмотрение категории возможного в историко-философском плане. Важно лишь отметить, что даже те мыслители 20-го века, которые пытались превратить философию в строгую науку - на основе феноменологии или логики - отмечали особую, избирательную связь философского мышления с модальностью возможного. Так, для Гуссерля философия, как познание "первых принципов", есть познание возможностей, поскольку они предшествуют той действительности, которая делается возможной благодаря им. "Старое онтологическое учение о том, что знание "возможностей" должно предшествовать знанию актуальностей (действительностей), есть, на мой взгляд..., подлинно великая истина".[1] Еще более ясное указание на возможностную модальность философского мышления мы находим у Бертрана Рассела, в заключительной главе "Ценность философии" из его трактата "Проблемы философии" (1912): "Хотя философия и не в состоянии сказать нам с уверенностью, каков истинный ответ на те сомнения, которые она возбуждает, она в состоянии предложить нам много возможностей, которые расширяют наши мысли и 36 освобождают их от тирании обычая. Тем самым, уменьшая наше чувство уверенности в том, какими вещи являются (what things are), философия сильно увеличивает наше знание о том, какими они могут быть (may be)..., она оживляет наше чувство изумления, показывая знакомые вещи в незнакомом аспекте. ...Философию нужно изучать не ради определенных ответов на ее вопросы, поскольку никакие определенные ответы, как правило, нельзя признать истинными, но скорее ради самих вопросов; потому что эти вопросы расширяют наше представление о том, что возможно, обогащают наше интеллектуальное воображение..."[2] Исходя из предложенного Расселом различия, можно сказать, что философия превращает наше обыденное знание о вещах, каковы они есть, в предположения о вещах, какими они могут быть, т.е. совершает переход от модальности действительного к модальности возможного. Даже безотносительно к вопросу о том, что первее, возможное или действительное, "яйцо" или "курица", можно предполагать, что философия занимается именно "яйцом", мыслимыми вещами и даже самой мыслимостью, которая богаче потенцией, чем актуальностью. Все вещи входят в область философии в меру их мыслимости, которая сама по себе не содержит никаких указаний на существование вещей, но предполагает их возможность. Мышление в модусе мыслимого-возможного не является новостью для философии. Еще скептики, критикуя метафизические умозрения своих современников, считали полезным освободить их от утвердительной модальности и перевести в модальность вероятностную. Иначе говоря, каждому философскому рассуждению следовало бы предпосылать слово-рычаг, переводящее его из утверждения в предположение: "быть может", "возможно", "вероятно", "по-видимому", "можно допустить"... Но эта скептическая уловка мало говорит о положительных возможностях самой философии, скорее, ограничивает ее сферой возможного. Дело в том, что модальность возможного может выступать как ограничительная или как расширительная по отношению к философским суждениям. Если эти суждения исходят из действительного положения вещей и направлены на их объективное описание, то модус возможного, приписанный к таким суждениям, ограничивает поле их действия. Модальное слово "возможно" используется как скептический ограничитель, которым умеряется претензия суждения на истинность; следовательно, уменьшается и опасность лжи. Суждения типа "душа бессмертна" или "миры неисчислимы" становятся менее рискованными в сопровождении ограничителя "возможно" (в значении "это всего лишь возможность"). Но в этом случае мы имеем дело не с самой модальностью возможного, а лишь с оговоркой по поводу действительной модальности. Между тем "возможное" заключает в себе собственные положительные основания для мышления, которые не сужают, а расширяют его сферу. В этом случае слово "возможно" выступает не как оговорка, приходящая под конец, а как начальное условие философского мышления, выходящего за границы сущего. Именно в той точке, где философия умеряется скепсисом, утрачивает свое притязание на истину, очерчивается ее особая конструктивная способность. Философия конструирует возможности из положительных фактов. В этом смысле философия всегда усложняет и запутывает дело, вместо того, чтобы его упростить. Философия начинает с того, что ставит под вопрос тождественность какого-либо предмета самому себе. Хемницер в своей известной басне осмеял философа, который, упав в яму, не торопится схватить спущенную ему веревку, а спрашивает: "Веревка вещь какая?" И поразмыслив, отвечает: "Веревка! - вервие простое!"[3] Философское занятие 37 кажется в таком басенном изложении чистой глупостью. И в самом деле, философ есть глупец в том смысле, что он не понимает простейших вещей и не пользуется ими по прямому назначению. Философ - профессиональный идиот, который настолько лишен понимания обычных вещей, что заново изобретает их в своей голове, начинает мыслить о них с нуля, с "яйца", с некоего первичного основания; и затем окольно, издалека приходит к трудному их пониманию - не потому, что они такие есть, а потому, что их такими можно мыслить. Вместо того, чтобы ухватиться за веревку руками, философ ухватывается за нее мыслью - и начинает развертывать предмет, превращать его из действительного в возможный. Всякому известно, что такое веревка, потому что всякий может отождествить слово "веревка" с данным предметом, а данный предмет - с обозначающим его словом. И только философ позволяет себе в этом усомниться - именно потому, что связь предмета и слова представляется ему далеко не безусловной. Слово всегда у-слов-но. Слово открывает в предмете его возможность, его иное, как возможность его пере-именования. Философ ищет неизвестных альтернатив там, где другим является только известный факт. Философское вопрошание выводит предмет из тождества себе, потому что выводит его из тождества с обозначающим его словом. "Что есть веревка?" - этим вопросом разрушается обыденное знание о том, что веревка есть "веревка" и не может быть чем-то иным. Далее начинается область философских ответов. Баснописцем приводится самый банальный, чтобы выставить в смешном виде пустословие философов. Но и этот нелепый ответ: "веревка есть вервие простое" - не есть пустая тавтология. Само по себе переименование веревки уже открывает в ней возможность чего-то иного, что не есть веревка. Если веревка есть вервие простое, то что есть сложное вервие? Мы не будем искать ответа на этот шуточный вопрос, - важно лишь отметить конструктивную особенность философского мышления, которое в каждом действительном предмете отыскивает его иное, его возможность. По верному замечанию словенского философа Славоя Жижека, "философия начинается с момента, когда мы не просто принимаем сущее как данное ("Вот оно какое!", "Закон есть закон!" и т.д.), но ставим вопрос, как встреченное нами сущее является также и возможным. Для философии характерен этот "шаг назад" от актуального к возможному..."[4] Философия представляет свой действительный предмет как если бы он был только возможным - и исследует условия этой возможности. Но возможность для предмета быть таким, каков он есть, всегда предполагает возможность и быть другим. Вместо одной действительности, тождественной себе, возможное содержит ряд инаковостей, множественных версий сущего. Инакомыслие заложено в самой природе философского мышления, которое представляет мир иным, чем он есть на самом деле. Требовать от философии истинности, проверять ее на предмет соответствия фактам, - все равно, что жаждать сухую воду. Философия именно представляет мир не таким, какой он есть, а каким он мог бы быть, в принципиальном его отличии от сущего. Философия создает новый класс объектов, о которых нельзя высказать ни истинных, ни ложных суждений. Мы уже заметили на примере басни "Метафизик", как вопрошанием о наличной веревке и ее определением как простого вервия очерчивается возможность другого - мыслимого, идеального, потенциального объекта, "сложного вервия", которого нет в наличной природе. Сходным образом Платон сконструировал целый класс объектов, который назвал идеями. Если лошадь есть "единичное" животное, то что есть "лошадь" как "общее животное"? Этот вопрос, в сущности, не менее нелеп, чем вопрос хемницеровского метафизика, - нелеп для всех, кроме философов, которые именно заняты мыслимым в его отличии от сущего. Платон приходит к выводу, что идея "лошади" 38 заключает в себе нечто, чего нельзя найти ни в одной из существующих лошадей. Само слово "лошадь", поскольку оно относится ко множеству самых разных лошадей, открывает возможность иного объекта, чем любая единичная лошадь, и это есть не что иное, как "идея" лошади. Обычно предполагается, что одному действительному состоянию соответствуют много возможных. Например, поезд мог бы прийти на станцию в 7.00, или 7.01, или 7.02, и т.д. - из этих возможностей, как показывают часы на платформе, реализуется только одна. Но существует и обратное соотношение: одна возможность может реализоваться разными способами, в разных предметах или индивидах. Например, множество предметов могут быть белыми, или, иными словами, возможность белизны по-разному воплощается в домах, лицах, снежинках, автомобилях, листах бумаги и т.д. Именно такая инклюзивная возможность, которая воплощается во множестве реальных предметов, называется универсалией, тогда как альтернативными, или эксклюзивными возможностями мы называем те, из которых только одна может реализоваться, исключая при этом реализацию других (прибытие данного поезда на станцию в 7.00 исключает возможность его прибытия в другие сроки). Возможность-альтернатива предполагает сокращение реальностей по сравнению с многими возможностями, тогда как потенция-универсалия - умножение реальностей по сравнению с одной возможностью. Таким образом, существуют расширительные и сужающие проходы из возможного в действительность: универсалии и альтернативы. Мировой процесс есть чередование тех и других, сокращение многих возможностей до одной реальности и размножение одной возможности во многих реальностях. Можно говорить о своего рода модальной воронке, проходя через которую возможности разреживаются или сгущаются, давая на выходе больше или меньше актуальностей (индивидов). Если бы не этот количественный перепад, различие модальностей было бы нерелевантным. Если бы одной возможности соответствовала только одна актуальность, в чем выразилось бы их модальное различие? Можно предположить, что именно модальные различия в какой-то степени определяют и количественные параметры мироздания, а именно, тот факт, что индивидов в мире больше, чем универсалий, а актуальных миров меньше, чем возможных. Смена модальностей сопряжена с количественным переходом: одна возможность (универсалия) реализуется многообразно, а из множества возможностей (альтернатив) реализуется одна. Универсалии и альтернативы задают две главные оси мироздания: мир сущностей и мир событий. То, что обычно называют событием, есть именно модальный сдвиг бытия, реализация одной из возможностей при исключении других. То, что называют сущностью, есть модальный сдвиг мышления в другом направлении, от множества вещей к их общему свойству, способности или "наклонности". Итак, каждый философ открывает в действительном мире некий класс возможностей - таких объектов, которые принадлежат не действительности, но сфере мыслимого. Первый из известных философов, Фалес, создал новый объект, принадлежащий к классу гипотетических: мир-вода. Понятно, что этот метафизический объект радикально отличен от всех существующих объектов, как от воды, физически наличной в реках, ручьях, океанах, так и от существующего мира, который состоит не только из воды. В каком-то смысле Фалес мог быть прав, поскольку живое вещество и по современным научным представлениям зародилось в океане. Но в историю Фалес вошел не как ученый, а как мыслитель, создавший одну из первых философских моделей мира, как если бы он состоял только из воды. Мыслимость такого мира, независимо от его актуального существования, образует предмет философии. Все философы после Фалеса, независимо от того, пытались ли они объяснить или изменить мир, пополняли класс несуществующих, возможностных объектов. Эти объекты 39 могут быть содержательными, как "абсолютная идея" Гегеля или "сверхчеловек" Ницше, или малосодержательными, как "сложное вервие", но все они создаются по одной модели, ведущей от объекта к его иному. "Веревка вещь какая?" - спрашивал басенный философ. "Что есть человек?" - спрашивает Ницше, и в самой этой постановке вопроса человек уже выведен из равенства себе, в нем открывается возможность иного - сверхчеловека. Если человек есть "только" человек, каким мы его видим и знаем, - существо срединное, "только средство", - значит, возможно существо высшее, сверхчеловек. "Вещь-в-себе" Канта, "трансцендентальное "я"" Фихте, "абсолютный индивид" Кьеркегора, "бесклассовое коммунистическое общество" Маркса, "чистый феномен" Гуссерля, "бытие" Хайдеггера - все эти мыслимости встроены в сущее как отличные от него, как иные по отношению к вещи, эмпирическому "я", эмпирическому индивиду, существующему классовому обществу, всему существующему как таковому. Все эти мыслимости принадлежат модусу возможного, который лежит в основании и таких важнейших философских категорий, как "причина", "цель", "смысл", "проблема", "свобода". Мы можем спросить, |