Хобсбаум Э. - Эпоха крайностей_ Короткий двадцатый век (1914—1991) - 2004. Хобсбаум Э. - Эпоха крайностей_ Короткий двадцатый век (1914—199. Независимая
 Скачать 19.71 Mb.
|
'ОЛОСОВ.В ходе гдбо-х годов во всем этом стали чувствоваться признаки износа ] утомления. Гегемония США пошла на спад. С каждым их промахом разруша 308 -.'Золотая эпоха> лась основанная на золотом долларе мировая монетарная система. В некоторых странах имели место признаки спада производительности труда, а также наблюдались признаки того, что огромный запас внутренних мигрантов, питавших промышленный бум, близок к истощению. За прошедшие двадцать лет выросло новое поколение, для которого трудности межвоенных лет — массовая безработица, социальная незащищенность, скачущие цены—были историей, а не частью их жизненного опыта. Они согласовывали свои ожидания только с опытом своей возрастной группы, т. е. с опытом полной занятости и продолжающейся инфляции (Friedman, 1968, р. и). Какими бы ни были конкретные ситуации в конце гдбо-х годов, стимулировавшие бурный рост заработной платы по всему миру (сокращение рабочей силы, усилия, повсюду предпринимаемые работодателями для сдерживания роста реальной заработной платы, и, как во Франции и Италии, массовые студенческие волнения), все они основывались на заключении, сделанном поколением трудящихся, привыкшим иметь постоянную работу, которое состояло в том, что долгожданные регулярные повышения заработной платы, с таким трудом отвоеванные профсоюзами, на самом деле оказывались гораздо меньше, чем можно было выжать из рынка. Наблюдался или нет возврат к классовой борьбе в этом осознании рабочими рыночных реалий (как полагали многие из «новых левых» после 1968 года), неизвестно, однако нет сомнения в том, что произошла резкая смена настроений от умеренных и спокойных переговоров по зарплате, имевших место до 1968 года, до непримиримости последних лет «золотой эпохи». Поскольку это имело прямое касательство к работе экономики, изменение настроения рабочих было гораздо более важно, чем массовые вспышки студенческого недовольства в конце 19бо-х годов, хотя студенты предоставляли средствам массовой информации гораздо более драматичный материал, а комментаторам гораздо больше пищи для рассуждений. Студенческие восстания были явлением вне экономики и политики, мобилизовавшим определенную небольшую группу населения, пока еще не игравшую значительной роли в общественной жизни и, поскольку большинство членов этой группы еще училось, далекую от экономики и принимавшую в ней участие разве что в качестве покупателей дисков с записями рока, а именно — молодежь среднего класса. Культурное влияние этой группы было гораздо значительнее политического, оказавшегося скоротечным, в отличие от аналогичных движений в государствах третьего мира и странах с диктаторскими режимами. Тем не менее студенческие волнения явились предупреждением поколению, которое почти верило, что окончательно и навсегда решило проблемы западно-го общества. Главные произведения реформизма «золотой эпохи»—«Будущее социализма» Кросланда, «Общество изобилия» Дж. К. Гэлбрайта, «За пределами общества изобилия» Гуннара Мирдала и «Конец идеологии» Дэниела Бел- Золотые годы ла, которые все были написаны между 1956 и 1960 годами, исходили из допущения, что имеет место все увеличивающаяся внутренняя гармония общества, теперь в основе своей являющегося удовлетворительным, и усовершенствовать его (если это требуется) следует, опираясь на экономику организованного социального согласия. Однако этому согласию не суждено было пережить 19бо-е годы. Поэтому 1968 год не был ни началом, ни концом, а стал лишь сигналом. В отличие от резкого Выражаясь на жаргоне экономистов, произошел «перегрев» системы. За двенадцать месяцев с июля I97 2 года реальный валовой внутренний продукт в странах Организации экономического сотрудничества и развития вырос на 7)5%) а реальное промышленное производство — наю%. Историки, помнившие, как закончился великий бум середины Викторианской эпохи, должно быть, удивлялись, почему эта система не пошла вразнос. Они имели на то основания, хотя я не думаю, что кто-либо предсказывал резкий спад, произошедший в 1974 году, поскольку, хотя валовой национальный продукт развитых индустриальных стран действительно резко упал (впервые после войны), люди все еще оперировали понятиями 1929 года в отношении экономических кризисов и не видели в этом признаков катастрофы. Как обычно, первой реакцией потрясенных со- временников стали поиски неких особых причин резкого прекращения подъема, «нагромождения непре, инадениых ж удач, лоследствия которых наложи-лксь на определенные ошибки, коих можно было избежать», цитируя ОЭСР (McCmcken, 1977, Р- *4)- Более простодушные считали главной причиной зла нефтяных шейхов ОПЕК. Историкам, относящим основные изменения в конфигурации мировой экономики на счет невезения и непредвиденных случайностей, которых можно было избежать, следует пересмотреть свои взгляды. Дело в том, что мировая экономика не восстановила своего роста после этого краха. Эпоха закончилась. Десятилетиям после 1973 года суждено было снова стать кризисными. «Золотая эпоха» утратила свою позолоту. Тем не менее она, безусловно, начала и в большой степени осуществила самую яркую, быструю и всеобъемлющую революцию в развитии мировых событий, чему имеются исторические свидетельства. К этому мы теперь и обратимся. ГЛАВА ДЕСЯТАЯ Социальная революция 1945—1990 годов ЛИЛИ: Бабушка рассказывала нам о депрессии. Ты тоже можешь прочитать об этом. РОЙ: Нам все время говорят, что мы должны радоваться, имея еду и все такое, потому что в тридцатые годы люди голодали и не имели работы. БЕККИ: У меня никогда не было депрессии, так что она меня совсем не волнует. РОЙ: После того что мы услышали, не хстел бы я жить в то время. БЕККИ: Но ведь ты и не живешь в то время. Studs Terkel, «Hard Times» (1970, p. 22—23) Когда [генерал де Голль] пришел к власти, во Франции был миллион телевизоров (...) Когда он ушел в отставку, их было десять миллионов (...) Государство— это всегда шоу-бизнес. Но вчерашнее театральное государство было совсем другим, чем телевизионное государство сегодняшнего дня. Regis Debray (i994, p. 34) I Если люди сталкиваются с тем, к чему не были подготовлены опытом прошлой жизни, то ищут слова для обозначения этого неизвестного явления, даже когда не могут ни классифицировать, ни понять его. Какое-то время в третьей четверти двадцатого века это происходило с некоторыми западными интеллектуалами. Ключевым словом стала маленькая приставка «после-», в основном используемая в своей латинизированной форме «пост-» перед любым из многочисленных терминов, в течение нескольких поколений применявшихся для обозначения ментальной территории двадцатого века. Мир и его актуальные составляющие стали постиндустриальными, постимперски- Социалъная революция 1945—1990 годов 311 ми, постмодернистскими, постструктуралистскими, постмарксистскими, постгутенберговскими и т. п. Так же как и похороны, эти приставки официально признавали смерть, не означая никакой согласованности и уверенности в вопросе о природе жизни после смерти. Именно в таком виде самое бурное, драматичное и всеобъемлющее социальное преобразование в истории человечества достигло сознания современников. Это преобразование и является предметом настоящей главы. Соединенного Королевства. Численность сельского населения США снизилась до такого же соотношения, но, учитывая устойчивость этой тенденции, данное обстоятельство было не столь удивительно, как тот Социальная революция 1945—*990 годов 3-1-3 факт, что эта тонкая прослойка была в состоянии обеспечить США и остальной мир огромными запасами продовольствия. Мало кто в 4о-е годы двадцатого века ожидал, что к началу igSo-x годов не останется ни одной страны к западу от «железного занавеса», в которой в сельском хозяйстве было занято более ю% населения, за исключением Ирландской Республики (где эта цифра была лишь немного выше), Испании и Португалии. Однако тот факт, что в Испании и Португалии число людей, занятых в сельском хозяйстве, в 1950 году составлявшее почти половину населения, через тридцать лет уменьшилось до 14,5 и 17,6% соответственно, говорит сам за себя. После 1950 года за двадцать лет крестьянство в Испании сократилось вдвое, то же самое произошло в Португалии за двадцать лет после 1960 года (ILO, 1990, Table 2А; РАО, 1989). Эти цифры впечатляют. В Японии, например, число фермеров уменьшилось с 52,4% в 1947 году до 9% в 1985. В Финляндии (возьмем реальную историю, известную автору) девушка, родившаяся в семье фермера, которая в первом браке тоже была женой фермера и трудилась вместе с ним на земле, смогла задолго до достижения среднего возраста стать интеллектуал кой, свободной от национальных предрассудков, и сделать политическую карьеру. Зимой 1940 года, когда ее отец погиб во время войны с Россией, оставив жену и ребенка жить за счет принадлежащего им фермерского хозяйства, 57% финнов являлись фермерами и лесорубами. Когда ей исполнилось сорок пять, их осталось менее ю%. В подобных обстоятельствах вполне естественно, что многие финны, начав с крестьянского труда, заканчивали свой путь совершенно иначе. Предсказание Маркса, что индустриализация уничтожит крестьянство, наконец явно воплощалось в жизнь в странах с бурно развивающейся промышленностью, однако резкое уменьшение населения, занятого в сельском хозяйстве в отсталых странах, было совершенно неожиданным. В то время когда полные надежд молодые члены левых партий цитировали Мао Цзэдуна, говорившего о победе революция в результате борьбы миллионов сельских тружеников против окружавших их городских цитаделей, эти миллионы покидали свои деревни и переселялись в город. В Латинской Америке за двадцать лет число крестьян сократилось вдвое в Колумбии (1951—1973), Мексике (1960—1980) и немного меньше в Бразилии (1960—1980). Примерно на две трети оно снизилось в Доминиканской Республике (1960—1981), Венесуэле (i 9 6i—1981) и на Ямайке (1953—1981). Во всех этих странах, за исключением Венесуэлы, в конце Второй мировой войны крестьяне составляли половину или даже абсолютное большинство всего занятого населения. Однако уже в i97O-e годы в Латинской Америке (за вычетом карликовых государств вокруг Панамского перешейка и Гаити) не осталось ни одной страны, где крестьяне не составляли бы меньшинства. Сходной была ситуация и в государствах исламского мира. Только за тридцать с небольшим лет в Алжире доля крестьян- 314 •<3олотая эпоха* ского населения сократилась с 75 ДО 2о%, в Тунисе—с 68 до 23%. В Марокко за десять лет (1971—1982) крестьяне перестали составлять большинство населения, хотя их число уменьшилось не столь резко. В Сирии и Ираке в середине 195° х годов крестьяне все еще составляли половину населения. В течение последующих двадцати лет в Сирии это количество сократилось вдвое, в Ираке—более чем на треть. В Иране число сельского населения с 55% в середине 1950-х годов упало до 29 % к середине ipSo-x. Между тем крестьяне аграрных стран Европы тоже прекращали обрабатывать землю. К1980 году даже старейшие оплоты крестьянского земледелия на востоке и юго-востоке этого континента имели не более трети рабочей силы, занятой в сельском хозяйстве (Румыния, Польша, Югославия, Греция), а некоторые и значительно меньше — в частности, Болгария (16,5% в 1985 году). Лишь одна цитадель крестьянства оставалась в окрестностях Европы и Ближнего Востока—Турция, где количество крестьян сократилось, однако в середине 1980-х годов все еще составляло абсолютное большинство. Только в трех регионах земного шара по-прежнему преобладали поля и деревни: в Африке к югу от Сахары, в Южной и Юго-Восточной Азии и Китае. Лишь в этих регионах все еще можно было Хотя эти регионы с преобладающим сельским населением все еще составляли половину человечества, даже в них под напором экономических инноваций начали происходить раз- рушительные изменения. Крепкий аграрный массив Индии был окружен странами, крестьянское население которых быстро уменьшалось: Пакистаном, Бангладеш и Шри-Ланкой, где крестьяне давно уже перестали составлять большую часть населения, так же как в 1980-6 годы в Малайзии, на Филиппинах и в Индонезии и, конечно, в новых индустриальных государствах Восточной Азии—на Тайване и в Южной Корее, где еще в 1961 году в сельском хозяйстве было занято более 6о % населения. Кроме того, в Африке преобладание крестьянства в нескольких южных странах в определенном отношении являлось иллюзией. Сельское хозяйство, в котором большей частью были заняты женщины, составляло лишь видимую сторону экономики, которая на самом деле держалась на денежных переводах от мужчин, мигрировавших в города с белым населением и в шахты, расположенные на юге. Странность этого массового тихого исхода с земли на самой большой в мире материковой территории и еще больше на ее островах * заключается в том, * Около трех пятых |