Гипнобарические гипериреоны. О русском издании России в 1839 году Настоящее издание является первым полным переводом на русский язык книги маркиза де Кюстина Россия в 1839 году
 Скачать 2.15 Mb.
|
|
необходимости расстаться с каретами и пересесть на другое судно, собеседники пустили вход французский. Пакетбот, делающий рейсы до Травемюнде, имеет слишком большую осадку и не может войти в Неву он с крупным грузом на борту остается в Кронштадте, пассажиры же добираются до Петербурга на скверном грязном пароходишке. Нам позволено взять с собой на борт этого нового судна самый легкий багаж, но лишь после досмотра, который произведут кронштадтские чиновники. Покончив с этой формальностью, мы отправимся в путь с надеждой послезавтра обрести свои экипажи, если это будет угодно Господу и таможенникам, под чьей командой грузчики переправляют их с одного корабля на другой — процедура всегда довольно рискованная, в Кронштадте же рискованная вдвойне по причине небрежности грузчиков. Русские князья проходили таможенный досмотр наравне со мной, простым чужестранцем поначалу подобное равенство пришлось мне по душе, однако в Петербурге чиновники разобрались сними в три минуты, меня жене отпускали в течение трех часов. Привилегии, на время укрывшиеся под прозрачным покровом деспотической власти, вновь предстали предо мной, и явление это неприятно меня поразило. Обилие ненужных предосторожностей дает работу массе мелких чиновников каждый из них выполняет свои обязанности с видом педантическим, строгими важным, призванным внушать уважение к бессмысленнейшему из занятий он не удостаивает вас ни единым словом, нона лице его вычитаете Дайте мне дорогу, я — составная часть огромной государственной машины. Эта составная часть, действующая не по своей воле, подобна винтику часового механизма — и вот что в России именуют человеком Вид этих людей, по доброй воле превратившихся в автоматы, испугал меня в личности, низведенной до состояния машины, есть что-то сверхъестественное. Если в странах, где техника ушла далеко вперед, люди умеют вдохнуть душу в дерево и металл, тов странах деспотических они сами превращаются в деревяшки я не в силах понять, на что им рассудок, при мысли же о том давлении, которому пришлось подвергнуть существа, наделенные разумом, дабы превратить их в неодушевленные предметы, мне становится не по себе в Англии я боялся машин, в России жалею людей. Там творениям человека недоставало лишь дара речи, здесь дар речи оказывается совершенно излишним для творений государства. Впрочем, эти машины, обремененные душой, чудовищно вежливы видно, что их с пеленок приучали к соблюдению приличий, как приучают других к владению оружием, но кому нужна обходительность по приказу Сколько бы ни старались деспоты, всякий поступок человека осмыслен, только если освящен его свободной волей верность хозяину чего-нибудь стоит, лишь если слуга выбрал его по своей охоте а поскольку в России низшие чины не вправе выбирать чтобы тони было, все, что они делают и говорят, ничего не значит и ничего не стоит. При виде всевозможных шпионов, рассматривавших и расспрашивавших нас, я начал зевать и едва не начал стенать — стенать не о себе, но о русском народе обилие предосторожностей, которые здесь почитают необходимыми, но без которых прекрасно обходятся во всех других странах, показывало мне, что я стою перед входом в империю страха, астрах заразителен, как и грусть итак, я боялся и грустил из вежливости чтобы не слишком отличаться от других. Мне предложили спуститься в кают-компанию, где заседал ареопаг чиновников, в чьи обязанности входит допрос пассажиров. Все члены этого трибунала, внушающего скорее ужас, нежели уважение, сидели за большим столом некоторые с мрачным вниманием листали судовой журнал и были так поглощены этим занятием, что не оставалось сомнений на них возложена некая секретная миссия ведь официально объявленный род их занятий никак не располагал к подобной серьезности. Одни с пером в руке выслушивали ответы путешественников, или, точнее сказать, обвиняемых, ибо на русской границе со всяким чужестранцем обходятся как с обвиняемым другие громко повторяли наши слова, которым мы придавали очень мало значения, писцам переводимые с языка на язык, ответы наши звучали сначала по-французски, затем по-немецки и, наконец, по-русски, после чего последний и самый ничтожный из писцов заносил в книгу свой приговор — окончательный и, быть может, совсем незаконный. Чиновники переписывали наши имена из паспортов они самым дотошным образом исследовали каждую дату и каждую визу, сохраняя при этом неизменную вежливость, призванную, как мне показалось, утешить подсудимых, с трудом сносящих эту нравственную пытку. В результате долгого допроса, которому меня подвергли вместе с другими пассажирами, у меня отобрали паспорта взамен выдали карточку, предъявив которую я якобы смогу вновь обрести свой паспорт в Санкт-Петербурге. Кажется, полиция осталась всем довольна чемоданы и люди находились уже на борту нового парохода вот уже четыре часа мы изнывали ввиду Кронштадта, но ничто по-прежнему не предвещало отъезда. Черные и унылые лодчонки поминутно выходили из города и направлялись в нашу сторону хотя мы стояли на якоре неподалеку от крепостных стен, кругом царила полная тишина Ни один голос не звучал в недрах этой могилы тени, скользившие вокруг нас поводе, были немы, как те камни, которые они только что покинули казалось, перед нами похоронная процессия, медлящая в ожидании покойника, который заставляет себя ждать. Мрачными, неопрятными лодками правили люди в грубых шерстяных балахонах серого цвета, смотревшие прямо перед собой ничего не выражающими глазами их безжизненные лица отливали желтизной. Мне сказали, что это матросы местного гарнизона по виду они походили на солдат. Уже давно рассвело, но светлее не стало воздух сделался душен, солнце еще не поднялось высоко, но лучи его отражались отводы и слепили мне глаза. Некоторые лодки молча кружили около нас, не подходя близко другие, приводимые в движение шестерками либо дюжинами оборванных гребцов в грязных тулупах, приставали к нашему борту, дабы высадить очередного полицейского чиновника, офицера местного гарнизона либо запоздавшего таможенника суета эта, никак не ускорявшая наш отъезд, навела меня на печальные размышления об исключительной неряшливости жителей севера. Южане проводят всю жизнь под открытым небом или вводе они вечно ходят полуодетые северяне же, вынужденные почти никогда не расставаться с одеждой, сочатся жиром и кажутся мне гораздо менее чистоплотными, нежели жители юга, рожденные для того, чтобы греться в солнечных лучах. Томясь от скуки из-за русской дотошности, я имел случай заметить, что знатные подданные Российской империи весьма критически оценивают устройство их общества, если устройство его причиняет им неудобства. Россия — страна бесполезных формальностей, — шептали они друг другу, однако шептали по-французски, опасаясь, как бы их не поняли низшие чины. Я запомнил эту мысль, в справедливости которой успел уже тогда убедиться на собственном опыте. Судя потому, что я мог услышать и увидеть позже, сочинение под названием Русские о самих себе оказалось бы книгой весьма суровой для русских любовь к родине — не более чем средство польстить их государю стоит им убедиться, что государь их не слышит, и они принимаются обсуждать все кругом с откровенностью тем более опасной, что ответственность за нее они разделяют со своими слушателями. Наконец нас оповестили о причине столь долгого промедления. Главный из главных, верховный из верховных, начальник над всеми начальниками таможни предстал перед нами его-то прибытия мы и ожидали все это время, сами того не зная. Верховный этот владыка ходит не в мундире, ново фраке, как простой смертный. Кажется, ему предписано играть роль человека светского для начала он стал любезничать с русскими дамами он напомнил княгине Доб их встрече в доме, где княгиня никогда в жизни не бывала он стал толковать ей о придворных балах, на которых она его ни разу не видела одним словом, он ломал комедию перед всеми нами, а более всего передо мной, чужестранцем, даже не подозревавшим, что в стране, где вся жизнь расписана, где место каждого определено рази навсегда его шляпой и эполетами, человек может притворяться куда более влиятельным, чем он есть на самом деле впрочем, по сути своей человек везде одинаков Наш светский таможенник меж тем, продолжая блистать придворными манерами, изящнейшим образом конфискует у одного пассажира зонтика у другого чемодан, прибирает к рукам дамский несессер и, храня полнейшую невозмутимость и хладнокровие, продолжает досмотр, уже произведенный его добросовестными подчиненными. У русских чиновников усердие нисколько не исключает беспорядка. Они предпринимают великие усилия ради ничтожной цели, и служебное их рвение положительно не знает пределов. Соперничество чиновников приводит к тому, что, выдержав допрос одного из них, иностранец может очень скоро попасть в руки другого. Это тот же разбой если путника ограбили одни бандиты, это никак не значит, что назавтра он не повстречает других, а три дня спустя — третьих, причем каждая из этих шаек сделает с ним все, что ее душе угодно. Судьба чужестранца-путешественника зависит лишь от характера чиновника, в руки которого он попадает. Если этот последний не грешит излишней робостью и у него возникнет желание придраться, чужестранцу никогда не доказать своей правоты. И эта-то страна желает прослыть цивилизованной на западный манер. Верховный владыка имперских тюремщиков осматривал судно не спеша он вершил свой суд медленно, бесконечно медленно необходимость поддерживать беседу отвлекала этого слащавого цербера — слащавого не только в переносном, но ив прямом смысле слова, ибо он источал приторный запах мускуса — от выполнения его непосредственных обязанностей. Наконец мы избавились от таможенных церемоний и полицейских любезностей, от военных приветствий и созерцания беспредельной, немыслимой нищеты, воплощением которой являются гребцы, перевозящие господ чиновников. Поскольку я ничем не мог помочь этим несчастным, вид их сделался мне отвратителен, и всякий раз, когда они привозили на наш корабль посланцев таможни и морской полиции, самой суровой из всех, я отводил глаза. Эти матросы в рубище, эти немытые каторжники, в чью обязанность входит доставлять кронштадтских чиновников и офицеров на борт иностранных судов, позорят страну. Глядя на их лица и размышляя о том, что эти обездоленные существа считают жизнью, я задавался вопросом, за какие грехи Господь обрек шестьдесят миллионов смертных на вечное пребывание в России. Перед самым отплытием я приблизился к князю К и сказал ему — Вы русский, выкажите же любовь к своей стране и уговорите министра внутренних делили министра полиции переменить все это пусть он однажды притворится простым чужестранцем, вроде меня, и отправится в Кронштадт, дабы на собственном опыте убедиться, что значит — въезжать в Россию. — Это бесполезно, — отвечал князь, — император здесь бессилен. — Император — дано министры Наконец мы снялись с якоря, к великой радости русских князей и княгинь, предвкушавших близкую встречу сродными и отечеством счастье, написанное на их лицах, опровергало наблюдения любекского трактирщика, но, возможно, то было исключение, которое, как известно, лишь подтверждает правило. Что же до меня, то я не только не радовался, но, напротив, со страхом думало том, как прощусь с очаровательным обществом, окружавшим меня на борту, и останусь один в городе, окрестности которого наводят на меня такое уныние впрочем, наше созданное по воле случая общество более уже не существует лишь только на горизонте замаячила гавань, хрупкие узы — плод мимолетной прихоти путешественников — тотчас распались. Так бывает с небом вечерний ветерок нагромождает на его краю облака лучи заходящего солнца освещают их причудливые формы, какие не выдумать человеку с самым буйным воображением взору нашему являются волшебные дворцы, населенные фантастическими существами, нимфы и богини, водящие в вышине свой веселый хоровод, гроты, служащие пристанищем сиренами острова, плывущие по огненному морю одним словом, перед вами предстает новый мир если же рядом со всеми этими прелестными созданиями и возникает какое-нибудь чудовище, какая-нибудь безобразная тварь, уродство их лишь подчеркивает совершенство прочих видений стоит, однако, ветру перемениться или просто стихнуть, а солнцу зайти, и все исчезает грезам приходит конец, холод и пустота прогоняют детей света, сумерки сих чередой иллюзий тают — наступает ночь. Жительницы Севера великолепно умеют делать вид, что выбрали по своей воле ту жизнь, которую ведут по воле рока. Это — не ложь, но утонченное кокетство, любезность по отношению к собственной судьбе. Это — проявление высшего изящества, изящества, которое всегда естественно, что не мешает людям прикрывать им обман изящные женщины и наделенные поэтическим даром мужчины умеют обходиться без жестокости и принуждения в тех обстоятельствах, где эти качества кажутся почти неизбежными те и другие — величайшие обманщики одним мановением руки они прогоняют сомнения, и все создания их воображения тотчас обретают жизнь речи их принимаются на веру любыми собеседниками даже не обманывая других, они лгут сами себе, ибо их стихия- репутация их счастье — иллюзия их призвание — удовольствие, зиждущееся на видимости. Бойтесь женского изящества и мужских стихов — оружия тем более грозного, что его мало кто опасается Вот о чем думал я, покуда корабль наш удалялся от кронштадтских стен все мы еще находились на его борту, но уже не составляли единого целого от общества, еще вчера животворявшегося тайной гармонией, столь редко осеняющей человеческие сообщества, отлетела душа. Мало что вселяет в сердце такую печаль, как эта внезапная перемена я прекрасно знаю, что так кончаются все мирские радости, ибо уже сотню разубеждался в этом, но далеко не всегда прозрение наступало столь стремительно к тому же, что может быть горше беды, в которой некого обвинить На моих глазах каждый готовился продолжить свой путь каждого из странников, возвращавшихся к повседневности, ждала проторенная дорога простившись со свободой, даруемой путешествием, все они возвращались в мир действительный, я же оставался в царстве химер я только и делаю, что скитаюсь по разным странам, а вечно скитаться — еще не значит жить. Меня охватило чувство глубочайшего одиночества я сравнивал свое странническое сиротство с домашними радостями своих спутников. Одиночество мое было добровольным, но разве становилось от этого более радостным. В тот миг любое состояние казалось мне предпочтительнее моей независимости, и я с завистью помышлял даже о заботах семейственных. Остальные же пассажиры думали кто о дворе, кто о таможне ведь, несмотря на время, потерянное в Кронштадте, основной наш багаж еще не прошел досмотра пассажиров тревожила судьба украшений и предметов роскоши, а может быть, даже книг вчера эти люди бесстрашно бороздили волны, а сегодня вздрагивают при виде чиновника. В глазах женщин я читал предвкушение встречи с мужьями, детьми, портнихами, парикмахерами и придворными на балах читал я в них и другое несмотря на давешние заверения, дамам больше не было до меня никакого дела. У жителей Севера неверные сердца и обманчивые чувства привязанности их зыбки, словно бледные лучи их солнца не дорожащие ничем и никем, без сожаления покидающие родную землю, созданные для набегов, народы эти призваны лишь к тому, чтобы по воле Господней время от времени покидать полюс и охлаждать народы Юга, палимые огнем светили жаром страстей. В Петербурге, не успели мы пристать к берегу, как мои титулованные друзья обрели свободу они покинули тюрьму, давшую им приют на время пути, даже не простившись со мной — чужестранцем, остающимся в полицейских и таможенных оковах. К чему прощания я был для них мертвец. — Какое дело матери семейства до дорожного спутника. Яне удостоился ни приветливого слова, ни взгляда, ни воспоминания. Волшебный фонарь погас представление окончилось. Повторяю я предвидел эту развязку, ноне думал, что она причинит мне такую боль, — недаром говорится, что главный источник неожиданностей для нас — мысами Три дня тому назад две любезные путешественницы взяли с меня слово, что я посещу их в Петербурге двор нынче в городе, я еще не был представлен я подожду. ПИСЬМО ВОСЬМОЕ Вид Петербурга со стороны Невы. — Архитектура. — Противоречие между характером местности и стилем зданий, заимствованным у южной цивилизации. — Бессмысленное подражание памятникам Греции. — Природа в окрестностях Петербурга. — Препятствия, чинимые таможней и полицией. — Допрос с пристрастием. — У меня отбирают книги. — Трудности высадки на берег. — Вид улиц. — Памятник Петру Великому. — Он не заслуживает своей славы. — Зимний дворец. — Его перестроили за один год. — Какой ценой — Цитата из Герберштейна. — Карамзин. — Из тщеславия русские не замечают бесчеловечности своего правительства. — Политика самодержавия отвечает духу нации. Петербург, 4 июля 1839 года, вечер Петербургские улицы непривычны для французского глаза я попытаюсь описать их вам, но вначале хочу рассказать о виде на Петербург со стороны Невы. Вид этот славится во всем мире, и русские по праву им гордятся впрочем, мне показалось, что восторги зрителей в данном случае слегка преувеличены. Несколько колоколен, предстающих взору издалека, вызывают не столько восхищение, сколько удивление. Узкая полоска земли на горизонте кое-где утолщается — вот и все, а между тем эти еле заметные неровности почвы суть грандиозные памятники новой российской столицы. Кажется, будто видишь линию, проведенную неуверенной рукой ребенка, обучающегося геометрии. Подплыв поближе, вы начинаете различать колокольни православных храмов, позолоченные купола монастырей и творения менее давнего времени фронтон Биржи, белые колоннады школ, музеев, казарм и дворцов, стоящих вдоль гранитной набережной уже в самом городе вы проплываете мимо сфинксов, высеченных также из гранита размеры их колоссальны, облик величествен. Как произведения искусства эти копии античных творений не стоят ровно ничего, но мысль выстроить город, состоящий из одних дворцов, великолепна Тем не менее подражание классическим памятникам неприятно поражает вас, когда вы вспоминаете о том, в каких широтах находитесь. Впрочем, очень скоро взор ваш поражают многочисленные и разнообразные шпили, башни, иглы тут, по крайней мере, вы знакомитесь с национальной архитектурой. Вокруг Петербурга расположено множество просторных построек, увенчанных колокольнями, — это монастыри, священные поселения, опоясывающие поселение мирское. Русские церкви сохранили свой самобытный облик. Нерусские изобрели тот тяжеловесный и прихотливый стиль, что именуется византийским. Но религию свою русские получили от греков с Византией их связывают национальный характер, верования, образование, история, поэтому заимствовать что-либо у Византии для них совершенно естественно что ж, пусть берут за образец архитектуру Константинополя — ноне Афин. С борта корабля петербургские набережные кажутся величественными и роскошными, но, ступив на сушу, вы тотчас обнаруживаете, что эти самые набережные мощены скверными булыжниками, неровными, уродливыми, столько же неприятными для глаза, сколько и опасными для пешеходов и экипажей. Несколько золоченых шпицев, тонких, словно громоотводы портики, основание которых едва не уходит подводу площади с колоннами, теряющимися среди громадных пустых пространств античные статуи, чьи черты, стиль и облик так разительно противоречат здешней почве, цвету неба и климату, а равно лицам, одеждами привычкам местных жителей, что статуи эти напоминают пленных героев в стане врага здания, стоящие не на своем месте, храмы, |