хрестоматия. Аналитич минихрестоматия_Герасимова. Отчет по дисциплине История культурологической мысли
 Скачать 0.61 Mb.
|
|
Андрей Белый «Основы моего мировоззрения» Типы мировоззрений. Вопросы мировоззрения разбиваются: на вопросы о сути и стиле — на «что» и на «как». Чем строить, как строить и — далее: из чего, для чего строить? Методы проведения мировоззрительных истин, цель явно диктующая выбор орудия, материала и стиля, а не одни только догматы,— определяют мировоззрение; мировоззрение не есть только что / реализм, идеализм / , но и как / гностический, или мистический, или логический идеализм и т. д. / ; — для чего / для рассудка, для жизненной практики, для себя, для других и т. д. / ; Строят храм: или голою рукой или рукою, вооруженной стамескою, сложными орудиями техники; можно строить из глины, из дерева, камня, бетона. Орудия построения — познавательны; в группе мировоззрений, сводящих материю возведения постройки к орудиям построения, определяющим эту материю, гносеологическая оправа есть первое условие построения; в ней и стиль построения; гносис подчеркнут здесь. Гнозис же может нас встретить двоякого рода: он может сводиться к исследованию самой познавательной конструкции в зависимости от ее логической формы (теория знания); и может сводиться он к уяснению зависимости логической формы от жизни сознания, слагающей логику. В XIX веке такая тенденция антиномично двоилась: в группы логического гностицизма, сознание обусловливающего гносеологической формой; и — в группы, исследующие самые процессы сознания; эти последние группы несправедливо сужались в тенденции пресловутого «психологизма»; логические тенденции гносиса назывались неверно теоретико-познавательными. А борьба двух тенденций окончилась явной победой логизма; она завершала в монизм гносеологический дуализм недавнего прошлого критической философии: логизм в смысле Логоса мысли восторжествовал над своею логической частью: над трансцендентальной рассудочностью Канта. В гностицизме и в чистом логизме, в феноменологии и в гносеологии вскрылись тенденции обусловливать мировоззрение его познавательной формой. Когда же клали в центр всех мировоззрительных объяснений вопросы о том, «как» его строить, отыскивая предмет стиля, располагающего познавательный материал, то процесс построения, работа строения доминировала, определяя орудия, материалы и цели; но и этот вопрос нам таил антиномию, сосредоточивая внимание то на энергии творческих актов, а то на плане строения, взятом не столько в логическом смысле, сколько в эстетическом созерцании; стилистические потребности доминировали; известное мирочувствие определяло план целого; эстетическая проблема вплеталась в проблему познания; мировоззрение становилось «воззрением»; вчувствование определяло собою строение. Мировоззрительною эстетикою была психология Липпса. Но яснее еще проступила эстетика в логику в философии символизма; здесь познание превращалось в эстетическую эмблематику философского смысла; философия здесь — эмблематика переживаний сознания; общее выражение символики в ней — мистицизм (под мистицизмом же я разумею не мистику, не конкретное «что» мистицизма, а — «как»: форму, стиль); мистическое изживание здесь не связано с материалом, данным в чувственном содержании, а с мыслительною импрессией, поступающей явно у Зиммеля, например. Поскольку же «werken» зависит и от «wirken», а это последнее связано с «wirklich» и с «Wahr», и с «Wahrnehmen», поскольку действительность (Wirklichkeit) здесь продукт лишь содеянного мировоззрительно как и правда; так в воззрениях недавнего прошлого нам возникали: волюнтаризм, прагматизм. Проблема, как строить, себя разрешала в проблеме мистической (в символизме) и в философии действия (в прагматизме). Где возникали вопросы о том, из чего строить мировоззрения (вопросы, определяющие орудия, стиль и процесс построения), там возникала вещь (Werk), как конструкция опыта (реализм, натурализм, материализм); и — опыт вещи в сознании: опыт идей и предметов; так философия вещей возникала; и — философия ограниченных опытов (чувственных): философия сенсуализма. Из вопроса о том, для чего строить мировоззрение, вытекает проблема не данного «что строить»; предметы цели — в орудиях построения не даны; и не даны они в стиле, в процессе и в опыте мировоззрения; в телеологическом принципе цель скрыта в средствах; смысловая тенденция связана с телеологическим принципом; но она в нем — оккультна. Поскольку цель лежит по т у сторону опыта средств, мы приходим к метафизической проблеме: проблеме трансцендентной реальности; поскольку она имманентна (лежит в целом средств), в целесообразности (без абстрактного принципа цели), нам строящей состояния сознаний,,познаний и знаний, или члены свои,— упираемся мы в философскую проблему анализа понятия целого; цель есть абстракция целого; проблема же философии целого преломляема в гностицизме проблемой самосознания, в логизме — проблемою смысла; в волюнтаризме — проблемой со-действия (социальной), в мистицизме проблемой со-чувствия, вчувствия (эстетически-религиозной), в эмпиризме — проблемой органицизма (натурфилософия), в трансцендентализме (философии вещи) — проблемой механицизма (математические и динамические категории Канта). Проблема мировоззрения — сложное взаимоотношение многих частных проблем, или — целое их; многообразие борющихся, нам данных мировоззрений, не обнимает проблемы мировоззрения в целом; и кроме того, мировоззрение зависит от частной методы, его породившей; метода же*есть преломление логики в частностях предметного опыта; опыт идей порождает идеализм; опыт понятий — рационализм; опыт сознания, подстилающего понятия и идеи ведет к реализму; суждение «res» до материи — порождает нам механический материализм и т. д. В целое мировоззрения входит метода независимо опыта в целом и опыта целого, независимо от сознания, смысла, наглядности и т. д.: реализм, рационализм и т. д. могут быть эмпиричны, гносеологичны, мистичны и т. д. Целое полагаемо первее частей, предестинируя части (теистические концепции таковы); целое полагаемо в акт особого синтеза (смыслового, религиозного, эстетического), в нас протекающего (интуитивистические концепции таковы); целое может быть находимо в вещах, с ними слитое (натуралистические концепции таковы). Положения целого в частном, до частного, после частного определяет нам мировоззрительный тон; интуитивизм нас встречает и в браманизме, и в научной феноменологии современности (независимо от разнообразия, отличия частных метод); есть типы интуитивизма; и типы натурализма (таосизм и натурфилософия Оствальда, например), теистичны, или сходственны в тоне еврейский монотеизм и догматика, слагающая картину мира из первоположенных пунктов материи. Мировоззрительная градация может быть очень четко раскрыта в законах переложения и сочетания друг с другом научных метод в зависимости от форм познавания, орудий его, материала, расположения материала; так целое определяется стилем строенья; сплетенья друг с другом частей. Вопросы мировоззрения главным образом суть вопросы стилистики; но стилистика мировоззрений не разработана вовсе. Нерв мировоззрения моего есть вопрос о стилистике мировоззрений, обычно рассмотренных либо только в разрезе логическом, либо только в разрезе эстетики. Мировоззренье мое все вращается вокруг первой проблемы, как приступить к построению мировоззрения. Воззрение на мировоззрения — первый шаг к отысканию загаданной цели. Искомому мировоззрению ставлю императив; оно должно удовлетворять нас 1) гносеологически, 2) эстетически и 3) этически; если оно не удовлетворяет нас в одном только пункте, оно — не мировоззрение. Тут я близок в задании к вопросу Владимира Соловьева: как возможно нам цельное знание? Но я признаю: Соловьев, вопрос выдвинув, все же ответа не дал на него, потому что ответ — в мировоззрении грядущей культуры, еще не оформленной. Мое отношение к Канту. Связь воззрения с орудием зрения осознана XIX веком; заслуга критической философии — в том, что познание, после — знание, или «знанье о знаниях», это «первое» истории философии она выдвинула, как логическую цель, перевернув представленье о знаниях; Кант тут явился Коперником, в XVIII веке создавши истоки критической философии. Гносеология стала первой главой всякой трезвой, ответственной философской системы; гносеологические воззрения мировоззрителя — паспорт его; гарантирующий принятие в хорошее философское общество; логика оказалась необходимой основой воззрения; до XVII столетия логика — техническая наука; мировоззрительный вопрос стал вопросом логическим; разрешение вопросов о том, есть ли Бог, неожиданно оплелось с утонченнейшими рассуждениями о законах тождества и противоречия. И подобно тому, как паспортная система порой вырождается в формализм, где субъект паспорта в государстве становится разве что гербовой маркой, приклеенной к паспорту, так в XIX веке увлечение гносеологией привело к гипертрофии гносеологического рассудка в ущерб другим тканям организма мировоззрения; логика рассудка вращала проблемы и стиля, и смысла, и цели в зависимости от себя; действительность стала — логическою действительностью; цель — логической целью; смысл — смыслом логическим. Расширение логики обогатилось; логика, тощая корова доселе, пожрав коров тучных, видоизменила и форму свою (так сказать, утучнилась); и мы присутствовали при полном перерождении логики. В Канте еще — совпадение представлений о том, чем должна быть теория знания с представлениями о том, чем должна быть гносеология; гносеологическая аналитика Канта и есть, так сказать,— теория знания Канта. Меж тем, аналитика эта есть вскрытие механизма нам данного аппарата познания; взяты готовые формы живущих в нас познавательных представлений; анализом их Кант описывает непереступаемый круг, отрезвывающий цели и смыслы мировоззрения от мировоззрителя тем, что утапливая цели и смыслы в орудиях познавания, не имеющие целей и смыслов,— он цели и смыслы относит в недостижимые, трансцендентные области неубитой им метафизики, которая с бешеной быстротой вслед за Кантом откидывает кантовскую гносеологическую оправу мировоззрения; и цветет «не критично» у Фихте, у Шеллинга, Гегеля, материалистов, позитивистов совсем не в логической сфере. Кант доходит до неразложимых элементов познания (до категорий), но не складывает элементы в то целое, что являло бы нам познавательный организм; не дает и системы понятий, как расчленения критически установленного основного понятия познавания. У Гегеля есть попытка к системе; она — грандиозна; и — все же: она — лишь проект; диалектика Гегеля не получает гносеологического права гражданства у кантианцев; наоборот: гносеология Канта не получает теоретического права гражданства у Гегеля; и потому то: попытки к теории знания вырождаются после Гегеля в Кантом отвергнутый догматизм; и они себя аннулируют в кантианцах, сосредоточиваясь на анализе многих логик (логик наук), утопляя в них Логику собственно. В попытке создать снова логику логик теперь, в наши дни, утрачивается связь с гносеологической логикой Канта. Эта логика логик теперь начинается с выдвигания таких вопросов познания, через которые Кант некритически перепрыгнул. Так: сфера «логики собственно» Риккерта и начинается, и кончается за пределами трансцендентальной логики Канта, которая в логике Риккерта уже не «логика собственно», а техника приложения этой логики к сфере наук; и — оказывается, что гносеология Канта — не логика вовсе; скорей — психология. Кант нам ставит вопрос, как возможно познание; и понятия познавания не конструирует, а — берет на прокат у философского догматизма; меж тем: именно в начале познания все предпосылки познанья должны быть отвергнуты; должно спросить: существующие формы познанья — познанье ли? Удовлетворяют ли они чистому императиву познания, независимому от данных форм; категорический императив этот в нас имманентен сознанию до членения в сознанье познания в формы его; Кант не вскрыл нам первичную данность познания, не указал нам на связь представлений о должном познании с формами данных познаний; не спрашивает он критически, что есть познание: не вскрывает нам данность; и потому-то не конструирует познавательного идеала. Нет теории конструкции познания у него, а лишь — анализом вскрытые части познания; Кант напоминает нам техника, прокладывающего провода им не найденного познания в разнообразие обителей; и насчитывает до 12 проводов; неокантианцы — электротехники, изучающие жизнь аппаратов в каждой обители; между тем вся сумма лампочек электрических, как и центральная станция,— обусловлены: знанием общих принципов электричества. С формулировки тех принципов (познавательных) начинает теория знания; построение станции (что есть познание?) невозможно до этого. Работа же Канта берет нам проблему познания даже и не с вопроса о станции, а с вопроса о проведении двенадцати электрических проводов (категорий) в обители опыта. Не с «как возможно познание» начинается «Критика» Канта, а с «как возможны: естествознание, математика, метафизика». И этому принципу анализа следует Когенианство. Если познанье возможно (оно — после-знание), то знание очевидно — первее; надо выставить пред собою в сознании — сферу знания, или, как говорят,— предмет знания. Но предмет этот в целом — не возникает пред нами: дан — в ряде предметов (форм знаний); в последовательных изысканиях мы танцуем от печки: от предмета, от суммы (неполной всегда); при подобной фиксации нашим сознаньем предмета знания (данного в многих предметах) мы не имеем гарантии, что именно в данных формах предмета знаний познание осуществляет ему присущие цели; ведь: кроме данных познаний возможны — не данные; тут возражают: предмет знания независим от формы научного знания, будучи сферою знания, взятого в его целом. Тогда: предмет знания — первоначальная (и — конечная) цельность всех знаний, как некое «Со», знания и вычленяющее, и сочленяющее; форма пересечения знаний была бы предметом знания; и ищем мы пересечения знаний не в «Со» всех тех знаний: опять-таки — в знании (пусть это знание есть знанье о знаниях). Все предметы знаний лежат в предмете знания; и форма лежания этого есть со-знание. Проблема сознания. Наше сознание — единственный предмет знания, данный, как целое; все прочее — части (познание, знанье о знании, знания); но сознание — не «предмет» в познавательном смысле, а лава восстанья предметов из целого; сознание — не предметно; оно — вне-предметно (до —, после — предметно); «до», «после» — влагаемо в целое; и — протекает внутри его, как жизнь эонов в первоначальной плэроме; сознание — имманентно нам данная плэрома всего, что ни есть; мы ищем пересечения знаний в каком-то одном знании, которое вечно оказывается трансцендентным по отношению к данным знаниям; и все оттого, что пересечение это не трансцендентно — в сознании нашем. Сознание и есть знание о знаниях. Так теория знания связана с проблемой сознания. Сознание — единственно возможный предмет цельного знания. Предметы — конструкции сознавания. Все рассуждения о «предмете» здесь переходят в ощупывание первой данности, в которой лежат все идеи, предметы, все формы и все содержания. Все — дано нам: в сознании. Сознание — первое знание, отличающееся от всех последующих оформлений, лежащих внутри его (или «знаний»), в этом смысле оно и не знание, ибо в круге его все понятия и идеи даны в сплетении с миром чувств, с миром воли: переживанья сознания могут иметь оформленья — рассудочные, волевые и чувственные. Если по-знание — после-знание, то со-знание по отношенью к познанию есть до-знание; это — первое ограниченье понятия о данном сознании; первые вопросы теории знания предварены вопросами об отношении знания и познания к миру сознания; пересечение гносеологии с подлинной теорией знания — здесь; проблема сознания есть проблема о том, как возможно нам цельное знание; организация сознания нашего и есть цельное знание Соловьева; оно — и система познаний и, одновременно,— система переживаний, и форма, и содержание; так: и форма, и содержание, и объект, и субъект нам даны в том, что есть ни субъект, ни объект; дискурсивное мышление противополагает субъекта субъекту; но и субъект, и объект уже — формы познания, внутри чего-то лежащие; способ лежания этого не может оформлен быть при помощи наших дискурсий; он есть интуиция. Сознание есть первичная и единственно данная нам интуиция целого; «Я» есть интуиция сознания, т. е. то, в чем пересечены представления содержания, формы, субъекта, объекта, миров внешнего и внутреннего. «Я» — ни внешне, ни внутренне, ни субъект, ни объект. Оно есть «Само» нашего «Со» (состава) знаний; осознание мира сознания, как единственно автономного, поднимает проблему Само-со-знания, как сознания собственно, поднимающегося над первичною данностью. В проблеме сознания мы вскрываем законы сознания, данного нам, то есть сознания, рассмотренного под углом зрения его части — познания; самосознание вырастает в самопознание. И потому: на дверях философского храма встречает нас надпись: «Познай Себя». Как сознание есть первичная данность познаний и знаний,— так точно: самосознание есть итог познавательного процесса, или — то подлинное после-знание, которого в обычных представлениях о познании — нет; потому что здесь знание о предметах мира и знание о законах предметного мира — пересекаются в то, по отношению к чему мир природы и мир рассудочного разума — части целого, которое и есть действительность, то есть нечто содеянное как акт самосознания. Действительность — осознанье сознания: само-со-знание. В его центре, в «Я» осуществлены, как действительность: 1) возможность предметов, 2) необходимость законов; действия действительности суть оправдания предметов и «ист ин»; здесь и предмет — индивидуум (Имя Рек); и в нарицании — творенье действительности; здесь «истина» рассудочного принципа впервые становится: правдой конкретной. Обычные действительности, так называемых, «объективных» законов без действия оживления их самосознанием нашим,— не объективны; то все еще рассудочные «субъективации» действительности, зависящие от гносеологического субъекта познания; но «субъект познания» преодолевается в действительность самосознающего «Я», где и «субъект» (апперцепция Канта) лишь содержание самосознания. В требовании, чтобы познание осуществляло познанию присущие цели уже вносится принцип сознания в начало познания. Сознание — содержанье той нормы познания, которая выражает себя в логическом представленьи о цельности знанья; здесь «все, что ни есть» (переживанья, идеи, предметы, законы, сны, яви) суть части огромного организма: сознания, которое и есть искомое целое знания; понятия единства и множества суть понятия — производные и находимые внутри целого; в логике они становятся: основанием, следствием; в мире предметном понятия эти — причина и действие; и вывернутые наизнанку,— становятся: средствами, целью. Закон целесообразности — рассудочная абстракция целого, как сознания; выдвигая в начале познания императив (познание должно удовлетворять свои цели),— мы вкладываем в начале познания в познание проблему сознания; цельность знания и есть сознание, взятое в начале пути, и — самосознание, взятое в конце его. Здесь, меж проблемою самосознания и проблемою синтеза, соположения знаний,— возникает проблема о смысле. Смысл знания есть со-мыслие, соединение мыслей, вычлененных из первоначальной цельности сознавания, возвращающее сознание сквозь знания к себе самому. Осмысленное познание — автономно; оно — себя сознающее знание. Здесь проблемы познания, смысла познания, переходят в проблему истории самосознания человечества, или — в проблему культуры. |