хрестоматия. Аналитич минихрестоматия_Герасимова. Отчет по дисциплине История культурологической мысли
 Скачать 0.61 Mb.
|
|
Проблема познания. Девятнадцатый век — подчинение мировоззрения методологии: если строить вот так-то,— получишь такое воззренье на мир, если иначе — иное; до-мировоззрение было догматом мысли, иль «что» его; в XIX веке оно стало — «как». Мировоззренье утратило мировоззрительный свой характер; мировоззрение часто сводилось к тому, что мировоззрения в прежнем смысле не может быть вовсе. Ликвидационный характер мировоззрительных объяснений и смыслов в своем углублении ликвидировал всякое объяснение, всякий смысл; даже более: в наши дни происходит — гносеологическая ликвидация самой гносеологии; и в этом процессе ликвидации мировоззрений, мировоззрение ликвидирующих, мировоззрение по-новому восстает, как феникс из мировоззрительного пепла XIX столетия: «миром» воззрения нашего есть не мир уже (мир природы) и не законы этого мира, а мир и законы его, как они восстают в нашем «Л», в небе, их обнимающем снизу и сверху; в проблеме смысла, в проблеме первичной загаданности нам знания мы и нисходим, и (одновременно) восходим в мир, объединяющий смысл и данность: в мир самосознающего «Я». Мировоззрение становится гносеологически оправданным творчеством самозрящего Я: картиною самозрения, его углубленьем, путем; и теория сменяется копией ландшафтов сознания. История новой философии — в росте рассудочности; мир сознания здесь равен рассуждающему сознанию; здесь «Л» осуществляет себя, как «субъект»; вытравляются в нем элемент содержания; сознание, выщелущиваясь, становится познавательной формой: все живое — убито; трансцендентальная апперцепция — только она: центр сознания; сознания нет в гносеологическом сознании Канта; оно — под сознаванием: оно — под сознание; оно — чувственность. Таким образом, в гносеологическом сознании сознанье, смешиваясь с сознанием рассуждающим, съедается без остатка; и поднимается речь: о раскрепощенье познания от привкусов «консциентизма»; да, именно: содержание отошло в психологию; логика есть примат психологии, отправляющая мир сознания в подвал подсознания: к биологии, к физиологии; в психологии, как биологической дисциплине, еще так недавно сколь многие разрешали проблемы сознания. Они вынырнули недавно — с другой, неожиданной стороны. В распадении тесных границ дискурсивного мышления, в выпрямлении подлинного объема мысли, в проблемах данности, культуры, феноменологии, смысла — выпрямлялась иначе проблема сознания: как самый принцип расширения проблемы познания. Сознание оказалось духовно-разреженным воздухом самого предмета познания и первично-сущей основою бытия, выкристаллизирующей форму материи; оно оказалось тем оку невидным эфиром, который нам полнит «междуатомные» промежутки между понятием и понятием с одной стороны; между понятием и предметом с другой. Стараясь открепостить логику от привкусов Кантова «консциентизма», мы помним, что мы стараемся соблюдать чистоту двух образований сознания: рассудочного познания и чувственного переживания; мы помним — сознания нет в чистой логике так, как нет воздуха на картине с врисованным на нем изображением твердого тела: газообразные вещества не поддаются учету рисунка. Различные состоянья сознания (состояние сознания в познании и состояние сознания в бытии) — даны: внутри сознания собственно; присутствие газа требует особых приемов обнаружения (газ глазу не виден); гранит — обнаружения не требует (он глазу виден). Так и начало самосознания, «Я» требует особого обнаружения, всюду присутствия — в обнаруженьях своих: чувственных, душевных, рассудочных и т. д. Газ, требующий обнаружения,— сложил камень (остывший газ); и камень, обратно, переводим — в газовое состоянье свое; так: состояние физиологического бывания (вне-сознания) сознанием проницаемо — в принципе. Сознание примата сознания в бытии и в познании меняет весь стиль отношения: 1) к акту познания, 2) к акту переживания; вопрос о границах познания здесь становится вопросом о границах познания в данном нам состоянье сознания (в рассуждающем, например); если в принципе расширяема сфера опознаваемого сознания, то — непреложности кантианских границ для познания непреложны лишь в круге сознания, отложившего данные формы познания. При расширении границы сознания перерождаются в нашем сознании и критерии познавания; так: вопрос о начале познания, цели познания, смысле познания зависит от другого вопроса: какую градацию состояний сознания способен развить в нас наш праксис сознания; здесь теория знания — выражение остывшего праксиса сознательной жизни; в ней остыл сознавательный круг: вписанный состояньем сознания в сознание — собственно; в сознании — собственно — нет границ для познавания; оно — не остывает в кругах. По отношению к своим застывшим кругам, со-стояньем, стояньем,— иные части его перед нами суть подсознание, другие — сознание, третьи же — сверхсознание. В опыте сознания самая теория знания — часть опыта; теоретические положения логики — итог праксиса; в первых вопросах познания, в постановке их, осуществляет себя особого рода йога; так называемый « психологизм» — не при чем; изменяются самые представления о сути теоретического и практического; теория есть часть праксиса (праксиса особого рода); чувственный опыт — другая часть праксиса. Предпосылкою беспредпосылочных положений познания остается сознание; познание нам дается в сознании; и — никогда вне сознания. Прежде чем строить беспредпосылочную теорию знания надо из поля сознанья убрать познавательные оформленья; и из этого праксиса, акта, уже вытекает первый теоретический вопрос: что есть познание; пока оно дано в формах, оно — предпосылочно; вопрос же о том, что такое познанье решается в праксисе: восстанья познания из содержаний сознания; надо его подсмотреть, а для этого надо иметь особого рода созерцание вне связанных с формами данного нам познанья привычек (вне обычных ассоциаций); может быть, мышление протекает не так, как рисует нам логика не в силлогизмах и не в соритах); тот опыт быть должен проделан; и — каждым в отдельности. Этот гносис особого рода предпосылает нам логику; так «логизм» начинается в гностицизме — до логики в рассудочном смысле. Такое гностическое исследование лежанье познания в круге сознания — первое условие и самосознания, и теория знания; мысль в сознании нам дана: в переживание мыслительности; интеллектуальное созерцание — опыт сознания; самосознание в познании выдвигает: проблему самосознания; в самосознании, изменяющем контур познания, познание обнаруживает свой подлинный корень, не данный в познании дискурсивном; без высвобождения себя превращеньем в сознанье познание не выявляет себя в должных формах, не выявляет и своего преломления в данных формах обычного и предрассудочного познания; рассудок есть пред-рассудок познания; у Канта же пред-рассудок — господствует. Все учение Канта о разуме и рассудке — сплошной предрассудок. Первый теоретический познавательный ответ на вопрос, через который Кант перепрыгнул (не давши теории знания в собственном смысле) — вопрос: чем должно быть познание; вопрос решается до него возникающим праксисом высвобожденья познания от форм и данных познавательных действий — в целое, т. е. в сознание. Философия есть философия свободной мысли; а мысль взятая в форме, и в форме утилитарной (для приложения к опыту) не есть свободная мысль, а мысль, связанная с той или иной стороною опыта; мысль в законах, иль Кантова мысль,— мысль в оковах, философия есть философия свободы; в философии свободы мы изучаем самое возникновенье в сознании априорных форм Канта; синтетические условия опыта Канта до-опытные понятия — до-опытны по отношению части опыта (чувственности); по отношению к целому опыта (в нашем сознании) они — опытны aposteriori, конечно; отношение apriori до опытные понятия к aposteriori суть отношение друг к другу двух разных частей опыта в более широком смысле. Прав Рудольф Штейнер, что Кант в вопросе о том, как возможны apriori перепрыгнул через вопрос: возможны ли? И уже вопрос второй / Кантов / : если возможны, то как? Ответ: возможны, если эти apriori познания даны под условием их aposteriori в сознании; априорность Кантовских познавательных форм оченьочень условна; при ограничении целого опыта его чувственной половиною — да; ограничивая опыт чувственностью, а познанье рассудочностью, на двояком ограничении этом / и мысли, и опыта / построены неограниченная непогрешимость Кантианства, утверждающего: незыблемость граней познания; и — законов его. Теория знания должна отправляться: от первичноцелого; и — рассмотреть, как отсюда членятся те части опыта, которые впоследствии противопоставлены в Кантианстве, как чувственный опыт и его сверхчувственная / не сверх-опытная / предпосылка / синтетические apriori Канта / ; в анализе отношений тех двух половинок Кантова акта познания — гносеологическая проблема, лежащая уже внутри теории знания; гносеологическая теория знания есть парадокс, произведенный Кантом и воспроизводимый ошибочно вслед за ним; она — недостаточна. Кант инкогнито вводит первичную цельность сознания внутрь рассудочного акта познания долженствующего быть «чистым» от примесей «консциент изма» / ведь через цельность опыта совершен был до 22 I. Основы моего мировоззрения этого аналогичный скачек / ; «инкогнито» первой цельности во вторичных вопросах познания, выданных Кантом за первые, есть фигурирующая в акте познания Канта трансцендентальная схема, определяемая Кантом двусмысленно / то при помощи — чувственности, то при помощи — рассудочности / ; Кант не определяет необходимую ему схему, как акт сверхчувственного и до-рассудочного опыта первой интуиции познания; а между тем: схема Канта ложится в основу вскрытия основоположений рассудка, выговаривающего принципы естествознания; Кант отвечает: естествознание возможно так-то и так-то (основоположения), потому что есть такие и такие-то схемы рассудка; а как они есть,— это Кантом не вскрыто; тут начинается в «Критике» туманная мистика определений, гласящая: схемы рассудка основаны на действии воображения, этой слепой силе души (т. е. по Канту, опять-таки, чувственной); только вставив в середку акта познания свою схему, мог Кант утверждать, что им преодолен и эмпиризм, и рационализм. Неокантианцы стыдливо убрали невнятно гласящую схему; от этого самый трансцендентализм перерождается в них в рационализм, якобы Кантом преодоленный. Истина в том, что Кантова схема теоретически дана в познании первой категории и ее дополнения (чувственный опыт); так: не от категории всеобщности зависит схема числовой величины; наоборот: образ числовой величины дан первее в сознании; уже затем в ограничениях рассудочности распадается он на понятие всеобщности (количество), которое в свою очередь распадается на понятия: единство, множество. И так: первые суждения — суждения положения Кантовых категорий понятиями познавания; суждение теоретико-познавательно первее понятия. И опять-таки: Кант, строя теорию знания как механизм соотношенья понятий, через суждение, понятие строящее, перепрыгнул. Суждение, полагающее основное понятие, есть суждение особого рода. В кантовом смысле имеем три типа суждений: синтетические a priori, a posteriori и аналитические a priori; было бы безумием, или грубой безграмотностью в духе Канта построить вопрос: возможны ли аналитические aposteriori? 4. Проблема познания 23 Но вот:— первые суждения, понятия определяющие, суть суждения a posteriori, вырастающие из опыта сознания, лежащего в познании; но они a posteriori особого рода: аналитические; в них первичная данность познанья в сознании щепится — на ту часть, которая рассудочному познанию противопоставлена, как чувственность, и на часть, являющейся в дальнейшей гносеологии сверх-чувственной предпосылкою (a priori Канта). Суждение щепления целого в субъект и объект есть суждение аналитического aposteriori, которого кантианство и неокантианство не вскрыли. Образ по Канту — лишь чувственный образ; чистое понятие — внеобразно; между тем: определяя схему, как образ мысли он не вскрывает подчинения образа либо чувственности, либо рассудочности; образ мысли вызван из небытия, чтобы объяснить, как безобразное приложимо к образности; объяснение — невозможно для Канта, но эта невозможность есть факт, на который в акте познания натыкается Кант вопреки всем a priori кантианизма, долженствующего гласить: в дискурсионном познании ничего подобного происходить не должно; но «скандал» — происходит; и Канту остается: либо объявить данное рассудочное познание не существующим вовсе (падает возможность наук), либо объяснить суть неприличного для Канта факта. Здесь мы натыкаемся на алогический пункт самого рассудочного логизма; так место действительного начала познания, не вскрытого Кантом, является перед Кантом как необъяснимая эмблема — чего? В теории знания, вытекающей из опыта восстания познания в сознании Кантова схема вполне открывает инкогнито; она — образ мыслей, предопределяющий как свой чувственный коррелат (вещь), так и свой рассудочный коррелат (понятие познавания). С восстания образных мифов и начинается мышление, как в историческом становлении человеческой мысли, так и в каждом индивидуальном сознании. И рассудочный познавательный акт (Кантов акт) — лишь поверхность действительного акта познания, не вскрытая глубина которого — миф, образ; рассудочная философия есть, так сказать, мифология, производная от первичного мифа; акт познания начинается до его положения как рассудочного; и про 24 I. Основы моего мировоззрения должается за пределами своей рассудочной (средней) части: рассудочный познавательный результат в самосознании зацветает смысловыми метаморфозами. Смысл есть соединение результатов: со-мыслие; он опять-таки образ, иль эйдос, эйдейя, идея; первичный, мифический имажинизм, или данность познанья в сознании, становится в окончательном акте познания эйдетическим, идеальным и одновременно конкретным; имагинация первичного мифа, имагинация конечного смысла есть знак познания цельного, вычленяющего лишь в своей средней части, рассудочной,— гносеологическое щепление данности на чувственность (содержание) и рассудочность (форму); вычленение в смысле завершается вычленением по-нЬЬому разделенных частей в образе целого. Это целое — есть в начале познания — первичное вскипание познания в море сознания, рождающее из сгустков пены предметы познания; это же целое стоящее впереди познавательного процесса, как цель,— интуитивизация рассудочной дискурсии: акт самопознания; интуиция есть целое акта познания, которого средний, иль частный момент,— рассудочная дискурсия; познание, осуществляющее свои цели, должно быть интуитивным; и если данное нам познание не таково, оно должно им стать. В самосознании оно таково: дискурси я— аллегория интуиции; т. е. мысли, взятой во всем объеме и не сжимаемой в пред-посылках и в предрассудках. Понятия «мысль» и свободная мысль — тавтологичны; это — значит: мысль мыслима интуицией, или мысль не есть вовсе мысль. Потому-то на первый вопрос (чем должно быть познание), с достоверностью возникает ответ: познание должно быть интуитивным. Но в данных нам формах (рассудочных) в первом взгляде как бы интуиции нет; стало быть: первый взгляд, данный взгляд, мы должны a priori отвергнуть; он есть догматическая предпосылка самой гносеологии; но в том-то и дело: дискурсия — маска, таящая интуицию; понятие отрезанного от целого, как идеи и нет: нет понятия; в понятии есть идея; идея понятия первее понятия; она — эйдос, иль — образ. От образа мысли зависят и частности мыли (методы, понятия), а не обратно, как думают Кантианцы; так они думают, потому что их Кант через первый вопрос, воз 5. Проблема смысла в мировоззрении 25 главляющий теорию познания не критически перепрыгнул, оттого и вопросы, здесь ставимые, для его «консциентизма» бессмысленны; но это в свою очередь оттого, что Кантов консциентизм не имеет смысла; в нем смысл есть метода: коли строить — так-то, то будет — так-то; но построения эти не имеют касания к «Я» сознания, защемившему свою цельность в абстракцию «гносеологического субъекта». Так вопрос о смысле познания в скепсисе конца XIX века (я сказал бы, что в смысловых воплях философов, аналогичных по существу) суть поиски сферы смысла познания вне методных научных рядов: здесь — стремление к отысканию связи между познаньем законов и жизнью познания в самосознающем философе. Здесь открывается стилистический, эстетический, а не дискурсивный характер осмысливаний. 5. Проблема смысла в мировоззрении Следует дать отчет себе о различии меж конститутивными и методологическими формами познания; первые суть формы данности: идеи, понятия, законы, предметы; все содержанья сознания даны нам в познании; формы данности сводимы к данности как форме, называемой Риккертом категорией данности; категория данности конститутивна в том смысле, что конституируется в ней самое содержание сознания, как предмет познавания; всеобщее и индивидуальное нам даны; форма данности есть форма всеобщего и индивидуального; кроме этого оформления (конституции) иные предметы познания, так сказать, вторично оформлены: методическим принципом частной науки; Риккерт принцип вторичного оформления называет методологической формой; и она есть всеобщая форма. Всеобщность достигнута в пределах анализа индивидуальных комплексов: дробя камень, я получаю в итоге Дробления — атом, электрон, и — перехожу к динамическому понятию энергии, коего форма — зависимость (в Кантовом смысле); здесь упираемся мы в пределы анализа комплекса (камня); камень, как комплекс сил,— камень, взятый в одном отношении; он может быть взят и иначе, как комплекс, обладающий такими-то химическими свойствами; один и тот же предмет многообразно 26 I. Основы моего мировоззрения дробится углами воззрений (он есть — кремнезем, комплекс сил и т. д.); эти определения всеобщи, однако,— в пределах того научного ряда, в котором достигнута эта всеобщность; в другой науке — всеобщность иная. Предмет «А» в методических оформлениях не останется «А», или целостью; он рассыплется в а1, а0, а3 и т. д.: в определениях методических; каждое всеобщее определение есть всеобщее лишь в частном ряду, в законе именно данной науки (той, а не этой). Данность «А» в методических обработках есть а1, а0, а3 и т. д., где а1, а0, а3 и т. д. суть законы, научные истины; казалось бы: истина истин есть сумма законов, система наук (a1 -f а2 + а3 и т. д.). Однако это не так. Предметы в сознании суть индивидуальные комплексы (организации, образы): и их образный смысл в жизни есть нам подлинный смысл; в разложении образа по научным рядам рассыпается образ в градацию научных понятий; и первого смысла в них нет; испаряется образный смысл (и с ним — жизненный смысл): камень, взятый, как сумма пунктов, не осмысливает впечатления зрения камня: научная истина отрезает от смысла. Что значит осмыслить? Ввести явление в круг явлений, чтобы оно в том кругу заняло подобающее место: сложить из пунктира явлений картину, говорящую внятно моему конкретному «Я», а не только субъекту рассудка, субъекту чувства, субъекту действия; работа сложения — индивидуально, из четырех тех же секторов я могу сложить 1) круг, 2) четырехконечную звезду, 3) лестницу секторов и т. д. Осмыслить явление — значит: разложить первичный образ его в элементы; и — обратно сложить фигуру, вводимую в сплетение других фигур, которое я творю в моей жизни сознания,— и так, чтобы она явилась гармоничным пятном в орнаменте пятен. Всею жизнью сплетаю явленья в орнамент явлений, возводя свое здание жизни сообразно с внутренним образом, планом, живущим в моральной фантазии. Орнамент явлений, сплетаемый мною — действительность, стиль же сплетения, выдержанность его — смысл, сомыслие, «Со» методических результатов познания. Но разве в причинности нет объяснения осмысливающего, в том-то и дело, что — нет: причинности, как чего-то целого — нет; есть многие научные причинности, воспри 5. Проблема смысла в мировоззрении 27 нимаемые как — физическая причинность (толчок — движение), математическая (функциональная зависимость), логическая (основание — следствие); а причинности всех причинностей — нет; смысловые потребности (соединение законов в картину законов) — потребности этики и эстетики познавания, не относимые к частным, научным всеобщностям. Где имеем четыре воззрения на явления «А» (образ целого), там возможны и переводы четырех освещений на четыре научных языка (4x4 = 16). И опять-таки освещения эти пускаем по кругу (16 х 16 = 1056); и так — без конца. Смысл, иль «Со» всех конфигураций, преломляясь в каждой конфигурации, расцветится лучами койфигураций; откроется процесс — нарастания смысла, неимеющего пределов и протекающего в ином направлении сравнительно с процессом методологического оформления. Смысл есть стиль рисуемой картины роста конфигураций всех познавательных результатов в их лежании друг относительно друга. Целое — ставимый нашей фантазией сверхчувственный образ, определяющий выбор элементов и их расположенье в комплексе, он — организующее начало комплекса ответов на то, что такое явление; он — их организм. Мировоззрение и есть индивидуальная картина, слитая из конфигурации частных всеобщностей. Мировоззрение определяемо смыслом; он прежде элементов строения мировоззрения, этой творческой попытки создания из материала сознания здания, зеркально отражающем строителя: самосознающее «Я»; здесь предметы, идеи, переживания, импульсы — части, где целое смысла отсутствует: присутствует — целесообразность; Кантовское определение эстетического мира как мира целесообразности без цели, есть определение смысловых образований познания; они — стилистичны; осмысливание есть стилистика; мировоззрение в смысле всегда — эстетический феномен; вкус, определяющий выбор явлений, слагающих мне мое зренье на мир (мирозрение) — мораль; моральное действие есть действие смысловое (иль стилистическое); согласующее мировоззрение (какое Угодно) с жизнью; мировоззрение — индивидуальный пУть к целому, где целое храм о многих дверях; мое Мировоззрение есть мой путь в храм смысла: именно 28 I. Основы моего мировоззрения через эту дверь, не чрез ту; храм же целого есть содеянность мною космоса из хаоса беспорядочной данности. Мировоззрение есть участие в сотворении индивидуума, называемого: действительность. 6. Проблема этики Мировоззрение более зависит от стиля строения, нежели от методологической оправы, в которой оно подается; стиль же есть выражение ритма мысли; метод — формальное выражение остывшего ритма. Стиль обусловливает формальную логику; истина мысли, смысл мысли в красоте возлежания ее в кругу других мыслей, с ней связанных, в выдержанности композиции целого; истина мысли не в мысли самой, а в «Со», в смыслим, Положение мысли, «а» — зависит от прочтения ее после «b», «с», «d» и от следования за ней «е», «f », «g», «а» в «ab» не то, что в «Ьа»: смысл «А» не в «а», а в реакции «а» на «Ь», «с», «d», в реакции «Ь» на «а», «с», «d», и т. д. целое реакций. Культура смысла в со-мыслии; такая культура — сознание; а целое сознаний, развертываемых из первичной культуры, сознание второго порядка — самосознание. Самосознание есть культура культур; и потому-то проблема культуры, все более выдвигаемая современностью есть проблема самосознания: индивидуума, народа; и — наконец: человечества. И отвлеченная философия современности выдвигает все более проблему культуры; в философии культуры естественно ищет она омоложения, нового импульса творчества: выдвигание культуры по-новому — жест философии: к невскрытым источникам своего бытия; культура самой философии — мысль, культура которой в понимании смысловой архитектоники целого, круга мысли; смысл мировоззрения — в стиле: целого, круга мысли; три мысли «а, Ь, с» могу я по-разному соединить: ab, Ьа, ас, са, bc, cb, abc, cba, bca, cba, acb, bac, cab. История мировоззрения — история стиля соединений мысли, многообразие стиля — многообразие ритмических модуляций Индивидуума мировоззрений; здесь Логос встает индивидуумом, а не принципом рассудочной логики; в нем каждый момент биографической жизни остывает мировоззрением. Сущность всего индивидуального в целом комплек 6. Проблема этики 29 сности, коллектива; порознь взятые точки комплекса а, Ь, с, не индивидуальны; и таковы: всеобщие понятия познавания, которые для нас объективны; субъективное — хаос точек, т. е. комплекс, архитектонически не выявляющий стиля целого; и такова для нас данность чего бы то ни было (мира чувственности, мира понятий); она субъективна; так: субъективен для нас внешний мир, субъективны бессвязно текущие акты сознания в нас; все комплексное, не соединенное в образ, в фигуру — нам кажется субъективным; и самая так называемая «действительность» объективная, т. е. данная вне оформлений в понятиях — субъективный кисель. Но как скоро архитектонически связаны и оцелостнены все части комплекса внесением стиля связи, так хаос становится космосом, который — индивидуален всегда, т. е. в нем включены все признаки субъективного и все признаки объективного; и тем: преодолено субъективное и объективное', индивидуальное всегда объективно плюс еще что-то: и индивидуальное всегда субъективно плюс еще что-то. В смещениях признаков субъективности с признаками индивидуальности мы плутали столетие, путаясь и плодя предрассудки. Индивидуальное есть то, что, состоя из многих частей, т. е. будучи коллективом,— и частей расположенных архитектонически (организованно), является организмом, а не механической суммой; под организмом же я разумею, конечно же, не понятие биологического организма, скорее — телеологического, хотя самое понятие о телеологии — абстракция понятия целого. Образ же целого — индивидуум. В этом смысле все данное нам, как не связное, хаотическое, принимаемое за объективную первозданную данность,— субъективация процессов сознания; все же космическое — органично, телеологично, индивидуально. И взятие Космоса Индивидуумом, т. е. образом целого,— логически последовательного взятия его механизмом. Индивидуальное — целое чего бы то ни было: понятий, идей, чувств, импульсов, или целостностей всего вместе; индивидуальное до понятийного и до чувственного ограничения целого; целостность жизни понятий есть смысл; целое круга чувств, или сочувствие, вчувствие,— стиль эстетический; целое круга импульсов, 30 I. Основы моего мировоззрения или содействий, содеяппость (истины и красоты) есть действительность; в содеянии — сущность этики, которая не осуществляет себя в императивах долга, а в своеобразных образованиях, подобных эстетическим и смысловым; образы эти я называю, пользуясь терминологией Рудольфа Штейнера — образами моральной фантазии; их суть в том, что в них осуществляет себя действие соединения образом смысла с образами стиля и действительность мира самосознания; — самосознание лишь в жизни моральной фантазии — самосознание из свободы, самосознание, освобожденное от «субъект ивации» логики (или «объективных» понятий познавания) и от «объективации» чувственно — предметных преград (оплотнений «субъективного» киселя данности). Самосознание здесь становится конкретным сверхчувственным образом «субъективно-объективной» (индивидуальной) действительности. И эта действительность — действительного нашего «Я». Оцелостнение кругов (познавательных, эстетических, этических охватывает впервые горизонт целостности; вселенная оказывается внутри горизонта, как часть пейзажа действительности; работа самосознания становится чрез включение вселенной и субъекта «Я» в мир «Я» подлинного становится не работой отъединенного от мира «Индивидуума» в банальном смысле слова, а работою миротворца: работой всего, что ни есть во всем, что ни есть. И эта целостность целостностей — культура. Последнее объяснение мировоззрительного смысла в пересечении его со смыслами эстетическими (с мировыми картинами), превращает мировоззрительный смысл в особое зрение доселе невиданного ландшафта; то образ так называемой, духовной действительности (о которой ниже). Пересечение этого ландшафта с моральным ландшафтом воплощает духовную действительность в «действительность», якобы обстающую нас (ее обстание клокочущей данностью),— продукт данности ограничения нашего сознания предрассудками познавания; данность клокочет вокруг: тело данности мы без устали рассекаем мечами двенадцати Кантовых категорий, уподобляясь Герою, борющемуся с многоголовою гидрою: 6. Проблема этики 31 так познание, взятое в кантианском смысле, способно лишь множить нам хаос вокруг за пределами рассудочного познания, которое не познание вовсе; в него мы спасаемся, полагая, что в нем нашли сферу чистейшего, от субъективизма отрешенного мышления; а на самом деле мы в гуще — субъективизма (в разграничении сферы субъекта и сферы объекта кантианство напутало); и осмысливая чувственность наложением на нее знака закона, обессмысливаем знак закона; закон, нам седлающий чувственность, не объясняет и не обуздывает ее; ею мчим он,— седок без узды, не управляющий конем жизни, его покрывающий лишь. Последние указания рассудочного познания — узнанье бессмыслицы действий познания этого, а следовательно: и бессмыслицы вносимого рассудочного порядка в первичную неурядицу обстающих явлений. Оцелостнение — индивидуализация хаоса в космос, или действие одухотворения, ибо Индивидуум, обнимающий «субъективное» (душевное) и объективное (предметное, вещное, телесное) может быть a priori только тем, что ни есть ни душа, ни тело; положим это третье, как Дух, подлежащий конкретному раскрытию. Индивидуум — дух. Действие одухотворения есть действие культуры. Мировоззрение, начинаясь с гносеологического анализа понятий восходит к теории, которая вносит в потребности познавания императив долга познания, поднимая по-новому в нас проблемы осмысливания: мировоззрение, обусловленное смыслом, кренится в творчестве самосознающего «Я»; стало быть корень его стилистический (эстетический); образ мысли становится образом мира «Я»; имагинацией; мировоззрение есть имагинация; логика и эстетика, закон и стиль здесь пересечены; имагинитивный образ мировоззрения, образ мысли, не адекватен эмблеме логической, которая есть его аллегория, не адекватен и чистому ритму стиля, иль эстетическому переживанию коррелативному этой эмблеме; он — Целое, рисующее в одной проекции схему закона, в другой — переживание вкуса. Новизна нашего времени в отношении к мировоззрению та, что мы все более понимаем имажинизм мировоззрения: воображенность его, эйдеацию,— идеацию. 32 I. Основы моего мировоззрения Мировоззрение — идеативно, не «идеально»; в идеализме — идея положена по ту сторону мира; и — отрезана понятием познавания от живого опыта мысли в нас; в имагинации, в идеации — идея нам имманентна; и в познавательном творчестве осуществима здесь как творимая действительность. Образ мировоззрения — зеркало, в которое смотрится наше самосознающее «Я»: ты есть то, каким тебе видится действительность, потому что Мы еси — действительность; мировоззрение становится путем роста «Я»: оно — не доказывает; оно — рассказывает себя; мировоззрение всегда — мудрая притча; его образы — символы заобразной жизни «Я»; образы моральной фантазии — внеобразны в смысле обычном; моральная фантазия — в развитии самозрения: «Я», перемещаясь в зеркало (в мировоззрение), смотрит оттуда; и видит впервые: стоящего перед зеркалом, как некое «Ты»; это «Ты» и есть «Я» собственно. Мировоззрение становится духовными очами, устремленными на производителя мировоззрения, который доселе был как бы в маске (из образов), а еще ранее — только маской, через которую смотрели чьи-тб глаза. И з под таинственной, холодной полумаски З ву ч ал мне голос... Лермонтов. Кто-то с той стороны: пришел к маске; и — поглядел через маску. Маска — данная мне картина мира; и — формы познания в понятийном смысле; взгляд из-под маски — имагинация; моральная фантазия приводит к снятию маски: взгляд без маски (меня подлинного на меня эфемерного) есть состояние познания в видоизмененном самосознанием сознании; так видоизмененное сознание духовное знание называет инспирацией; и наконец: осознание глядящего без маски «Я» на маску «Я» разрешается слиянием двух «Я» в Я собственно; здесь моя работа сознания стоит в центре вселенной; вселенная мой созидаемый храм. Это есть состояние интуиции. Так: первый императив, предъявляемый нами познанию в терминах дискурсивных понятий (именно: быть познанию интуитивным), осуществляется в итоге пути самосознания, в котором построение мировоззрения становится творчеством культуры: человека и человечества. Проблема культуры Мировоззрение упирается в культуру; культура определяет мировоззрение в его целом, т. е. и мир, и отвлеченно-познавательное зрение на мир; культура есть то, из чего вычленяется природа и закон природы; она есть и первично-данное, и конечно — достигаемое; ибо она — целое. В культуре вскрывается и последняя подоснова природного мира, как первая имагинация, и последняя подоснова закона, как образа части целого. Подоснова природы — культура существ, прежде нас проходивших по нашим путям; существа эти могут быть названы: духовными существами (поскольку самосознание их оцелостнилось в Индивидуум); это — более почтенные работники на ниве культуры — той самой, которую ныне я сызнова засеваю. Целое и смысла и стиля — моя человеческая культура: культура человека во мне, которою соединен я с культурою всех возможных сознаний (подобных и не подобных сознанию моему). В таком приятии в широком смысле культуры подходим по-новому мы к проблеме культуры, взятой в смысле обычном. Что есть культура? Можно дать отвлеченные формулы, определяющие культуру, но следует помнить, что самые понятия формул даны нам условием их лежания в той самой культуре, которую они пытаются формулированием расчленить; культура же, целое,— нерасчленяемое в понятиях; формулы страдают абстрактностью. Когда утверждаем мы, что нечто «культ урно», а нечто «не культурно», то мы отправляемся от весьма осязаемого проявления (продукта) культуры; проявления же культуры весьма разнородны: и, видимо, друг с другом не связаны: арабский пояс, сделанный рукой подтуниской сельчанки; чеканное стихотворение Моргенштерна, книга Ницше «Происхождение трагедии», способ вести разговор, бессловесный жест глаз,— все эти разнородные проявления жизни определяем мы то как культурные, то как анти-культурные; внутреннее осязание «культуры» в нас есть, а понятие культуры — отсутствует в нас; живет смутное знание, что культура есть нечто «целое», принадлежащее к кругу предметов, стилистически их объединяющее. Можно быть удивительным специалистом в науке; и все-таки быть некультурным; и можно быть вовсе необразованным; и иметь естественный такт, вкус к предмету культуры. Помню свое впечатление от арабов-сельчан: удивительно культурные люди; и помню — француза (как кажется, профессора), обитавшего неподалеку от арабской деревни: удивительно некультурный человек. В наивных впечатлениях этих во мне выговаривала себя мысль: понятие о культуре необыкновенно сложно и оно не выговариваемо в терминах той или иной науки. Культура не имеет прямого отношения ни к науке: научными понятиями (рассудочно) не построишь идеи культуры никак; и это потому, что культура — идея целого: многообразия принципов как частей, она идея, частями руководящая, их определяющая и в них не содержащаяся; творцы культуры (Петрарка, Гёте, Лютер) не разлагаемы в той или иной определенной линии; ну, да: Петрарка — поэт, сонетист; однако: сонетистов так много; и они не стали во главе движения, давшего новый импульс Европе; Петрарка в культуру врос не сонетами, а всем целым своих устремлений, своим человечеством: тем, что он вторично приподнял полузабытого Цицерона, дал импульс к риторике, к собиранию реликвий античности, что написал Сирийский Итинерарий; иль: много было поэтов и мистиков еще до Данте, но Данте стоит нам предтечею Возрождения; Рейсбр у к — не стоит; и Брунтт Латини — то же. А почему? Потому что Данте характеризует многоразличие устремлений, что он не мистик только, не поэт только и не политик только, а то, другое и третье, взятое в целом. Целое это и есть культура. Данте — творец культуры. А Леонардо — кто он? Художник, мыслитель, анатом, механик? Творец культуры. И — Гёте: биолог, поэт, классик, мыслитель, физик,— кто больше? Никто. Выше ученого, поэта, мыслителя гений в Гёте. Так вот: отношение гения к таланту и есть отношение целого к части; гениальна — культура: талантливы — сферы культуры; а — таковы: искусство, наука, общественность, философия. Культура — целое талантливых достижений: искусства, науки, общественности, в которых целое может и отразиться, и не отразиться. Когда говорю я: «Культурно», то это значит: в данной частности отражается стиль целого: данная частность — выдержанна, стильна. Части культуры (продукты) суть частные проявления творчества человека иль «знания» в широком смысле этого слова; культура есть «Со» этих частей: со-знание. Искусство связано с техникой, т. е. с умением выражать в приеме при помощи материала; и оно — тоже: «знание» особого рода; и потому-то: талантом может быть физик; и ученым — художник; а вот: гениальный физик, наверно, тот, кто будучи физиком, видит связь физики с целым, в котором физика — часть, и Максуен пишет свои гениальные парадоксы, проницая в них физику философией; и гениальный поэт, Пушкин,— еще и историк, тогда как Некрасов, только талантливый поэт, разве что посредственный публицист вне поэзии, а только талантливый Гейне, талантлив в поэзии только. Талантливость — награда чистому знанию, а гениальность знак целого на таланте; и этот знак есть культура. Культура мысли — в со-мыслии; в смысле; культура чувства — в со-чувствии, культура воли — в содействии (в социальности); культура же в целом — связующее начало смысла, стиля и долга; оно — «само» мира сознания, этой нам единственной данной целости, не отвлеченно, а знаемой конкретно; сознание — вот единственно что мне и дано, как предмет, и что мне меня дает как процесс переживания сознания; этот процесс есть культура; предметы же, выводимые процессом — продукты культуры. Все культуры в истории суть итоги отложения процесса само-сознания; все продукты культуры суть частности отложения (крапинки ракушки, выпотеваемой организмом); и — слагаемые с него. Познание осознает свою зависимость от действия сознания: в проблеме смысла и стиля; теория сознания — искомая теория XX века, подобная искомой теории познавания (в предыдущем столетии); проблема со-мыслия есть проблема: культура мысли в сознании; проблема со-чувствия,— попытка дать теорию стиля в эстетике; она есть признание связанности форм созерцания с формами познавания: в культуре сознания; имажинизм мировоззреНия, с одной стороны, и смысл произведений эстетики, с Другой, объясняют себя не в эстетике, не в отвлеченной 36 I. Основы моего мировоззрения философии смысла, а в исторической культура искусства и мифов; социальные же проблемы (проблемы содействия) в социологии, как науке, не проницаемы: они объяснимы в истории, как культуре; и после блестящего разоблачения Риккертом социологии как науки только методологической, смешно видеть социологические подходы к проблемам культуры; культура — не в культуре социальных проблем; совершенно обратно: социальная проблема себя разрешает впервые — в проблеме культуры. Наблюдая попытки лучших философов культуры объяснить культуру, видишь не попытки абстрактных определений, а изучение соотношения различных частей знаний, творчеств и бытов друг к другу и к целому; культура, как целое, возникает у них из перекрещения путей знания: в узоре перекрещения; таковые попытки встречаемы: у Гобино, Ницше, Шпенглера; и потому-то: лучшие произведения в той запутанной области, которую называют философией культуры,— обречены: на парадоксализм; здесь — путаница формальной логикой не мотивированных прыжков, однако мотивированных: в сознании; ибо сознание философа культуры — целое, в котором согласно, выдержанно, стильно располагаются части, между которыми запутывается желающий их оплести единообразным определением рассудок; между тем: где формально-логические основания, позволяющие, например, Шпенглеру строить его прыжки от геометрии к зодчеству? Эти прыжки не менее парадоксальны, чем изображения Аполлона Аполлоновича Аблеухова (в моем романе «Петербург») как государственного кубиста. У Шпенглера, Ницше и прочих философов культуры, имеющих дар вчувствования в связи продуктов культуры,— всюду присутствует: неосознанное, иль целое, «Со» знаний культуры; и оно — не находимо нигде, кроме сферы сознания, нам имманентной. Культура — продукт роста самосознания человечества: вот неосознанный генерал — бас возможной философии культуры: пора эту мысль осознать, чтобы предварить все вопросы философии культуры вопросами о культуре самой философии, коренящейся в целом, т. е. в культуре сознания; до этого предварения нас будут встречать лишь скачки от философии к культуре и обратно, то эстетически оправданные, а то — нет. Исторические мировоззрения — костяки истлевших уже организмов сознания; изучая структуру костей (или логику) не восстановим по ним организма, иль образа мысли философа древности, пока не узнаем того, что истлевший в истории организм продолжает в нас жить, ибо мы — осуществленное прошлое; кости формуются соединительной тканью; и движутся мускулами; в предстоящих перед нами системах истории нет соединительной ткани (истлела она), позволяющей видеть процесс образованья структуры системы; и нет движения частей системы (истлели и мускулы); мускулы, соединительная ткань, образующая какие угодно свои костяки — в нас: соединительная ткань, преформирующая кость в живом организме мысли есть проплетающая мысль сознание; и оно — нам дано. Так как мысль образуется в нас, образовалась и в Гераклите она; и понять Гераклита — понять себя в образованиях сознания, рождающих зрение Гераклита на мир. Так: история философии есть рассказы во времени о движениях мысли, которые вечно — сущи в нас; исторический и биографический процессы перекрещены в точке «Я», являющейся последнею точкою линии времени, и восстанавливающей из этой точки к истории поставленный перпендикуляр: роста сферы самосознания; от каждой точки перпендикуляра тут проводимы дуги к линии времени, образующие ряд вписанных секторов, включающих прошлое в поле зрения сознания нашего; здесь Гераклит, Парменид и Платон — суть мы: в нашем сущем. Мысль в нас — первое; культура мысли в истории есть — картинки, модели к читаемой сознанием вечной книги, мыслительности; история философии в теперешнем смысле есть отображение костяков и кристаллов культуры истории. Тоже можем сказать о культуре чувств (иль эстетике), 0 культуре воли (иль этике); культура этих культур есть сознание, имманентное нам; и опыт, соответствующий опыту культуры культур, есть опыт сознания нашего. Культура, иль целое «А», нам дана в первом взгляде Рядами: a, b, с, d и т. д., если «а» — философия, «Ь» — Физика, «с» — зодчество и «d» — музыка, то наряду с Данными сферами знаний и творчеств возможны и правомерны ряды, соответствующие: ab, ad; т. е. возможны: философия физики, философия зодчества, философия музыки — в целом культуры; возможны ряды: ca, cb, cd; архитектоника философии, физики, музыки; и возможны ряды: da, db, de; т. е.: музыка (скажем, ритмика) философия, ритмика физики и ритмика зодчества; две борющиеся тенденции физики, картезианство и ньютонианство; были бы объяснимы в культуре как две, одинаково допустимые модуляции: «cb» и «db», т. е. архитектоника физики и ритмика физики; динамика, энергетика суть в физической культуре мысли выражение сочетания [одно слово неразборчиво. — Э. Ч.], «а» — выражение геометрической, пластической тенденции декартова механического материализма. Кроме того, возможны ряды: философия физикального зодчества, физические основы, философия зодчества, архитектоника физической философии и т. д. Возможны ряды: философия динамической архитектоники в музыке, динамика философии зодческого ритма; динамика архитектоники философии музыки, ритм архитектоники физической философии и т. д. Все эти существующие и несуществующие сферы знания коренятся в целом, образ которого возникает из сплетения всех возможных переложений и сочетаний а, Ь, с и т. д. в целом, в «А», и «А» есть культура, построенная на четырех элементах знания. В целом «В» состоящим из f, g, h, i (теология, биология, поэзия, социология) нас встречает мимика переложений и сочетаний. Наконец: соотношение между «А» и «В» — соотношение всех индивидуальных сочетаний: из а, в, с, d (продуктов культуры) со всеми индивидуальными сочетаниями из f, g, h, i. При оцелостнении обеих групп в целое «X» (из «AB» и «ВА», «В» и «А») мы будем иметь три рода группы индивидуальных сочетаний: 1) Повторение сочетаний, уже нам известных abc, eba, deb, bed и т. д., иль группу «А». 2) Сочетания, в которых встречают нас элементы, уже известные нам (a, b, с, d) с элементами, впервые вступающими в сочетание (f, g, h, i) и т. д., т. е. группы «AB», и «ВА». 3) Сочетание вовсе новых элементов знания / f , h, g, i / : gfi, igh, и т. д. (группа «В»). Особенно интересна нам группа вторая (из AB, ВА): сочетание этой группы предполагают: 1) разложение 8. Феноменология культуры 39 групп уже известной, бывшей культурной фазы (abc, cbd) на элементы a, b, с, d — прежде чем связаться с новыми, привнесенными элементами d, g, h, i — в группы fafi, gic — Ч.] и т. д. Существование второй группы обусловлено предварительным распадом индивидуумов первой группы. Этот процесс, протекающий в группе «А», которую мы можем назвать группой уже изжитого культурного периода, есть то, что обычно называют гибелью культуры; замена культуры цивилизацией (у Шпенглера) есть распадение индивидуального сочетания А, в элементы a, b и т. д.; и подобно тому, как в индивидуальных сочетаниях «ab» не есть «Ьа» (и «а» и «Ь» окрашены здесь различно), в продуктах распада «а» группы «ab» становится равным «а» группы «Ьа», так распад культуры в элементы цивилизации есть процесс нивелировки (стирается различие между всеми «а» и всеми («Ь»). Вот почему прав Шпенглер, называя цивилизацию смертью культуры. Но он глубоко неправ, не видя, что этот процесс распада культурной группы обусловлен введением в группу новых элементов узнания (f, g, h, i), разлагающих первую группу для образования новой целостности, восстанавливающей наряду с новыми процессами связи (ае) и старые, данные в ином целом: (так: в Ренессансе восстанавливаются группы античных узнаний, но на фоне средневековья и влитых струй арабской культуры; прежде бывшие группы окрашены иначе: Венера Милосская выглядит здесь Мадонною Рафаэля). Гибель культур есть не гибель, а кризис, естественно отделяющий один период культуры от другого — внутри: все той же культуры. Этой культуры у Шпенглера нет: есть культуры, т. е. замкнутые в себе группы; культуру культур не вскрыл Шпенглер, ибо все его рассмотрение сосредоточено на продуктах культуры, а эти продукты сорганизованы в группы, объединенные стилем (так «А» — стиль образований из [пропуск в тексте. — Э. Ч.] «В» — стиль образований из [пропуск в тексте. — Э. Ч.], если бы он нашел ритм процесса культур, То он нашел бы его лишь в нашем самосознании, как кУльтуре культур; эту культуру культур ищут не там, полагая ее трансцендентно (как пракультуру, или полагая абстрактно: понятием процесса); между тем: она — имманентна нам; она коренится в самосознании нашем. Шпен 40 I. Основы моего мировоззрения глер прав, не веря теориям о всеобщей культуре; но он не прав, противополагая всеобщему индивидуальное; в индивидуальном преодолено: всеобщее, частное, субъективное; объективное и вместе с тем: в индивидуальное включено и всеобщее, и частное; так: всеобщая культура культур — биография конкретного Индивидуума, и Индивидуум этот есть Индивидуум Человечества, изживающего себя в каждом из нас индивидуально; и все же — протянутого, как нить, всквозь сумму личностей всех эпох: так нить соединяет бусинки в ожерелье; сторонники теории прогресса, вытаскивая нить, рассыпают все бусинки; й нет — ожерелья культуры; а Шпенглер, ощупывая бусинку, не видит ее пронизывающей нити. Эта антиномия когда-то уже расколола самосознание русских культурников на два непримиримых лагеря; на западников, сторонников всеобщего прогресса и на самобытников, славянофилов (Шпенглерианцев до Шпенглера). Цивилизация не знает индивидуального, ее стихия — всеобщее, элементарное, основное, понятийное; a, b, с, d в логике основные понятия (категории); а в культуре те а, Ь, с, d суть продукты распада: формы цивилизации, т. е. грамотность вообще, просвещение вообще (обывателя), гуманность вообще, а не грамотность Леонардо, гуманность Эразма и просвещенность у Гёте; цивилизация не различает [пропуск в тексте. — Э. Ч.] от [пропуск в тексте. — Э. Ч.]; вместо целого культурных индивидуумов а, Ь, с, d, bcad и т. д. она устанавливает лишь общее всем: а это общее для группы «А» лишь четыре ее элемента a, b, с, d; вместо 56 индивидуумов сочетания «а» с «Ь», с «с», с «d», она устанавливает лишь четыре основы: a, b, с, d. Но мы видели: распадение культуры в цивилизацию знаменует не гибель культуры, а кризис ее, т. е. переходный период от данной группы культуры к более широкой; поскольку культура в сознании, поскольку же кризис культуры всегда знаменует: расширение сферы сознания. Эти кризисы наступают от накопления новых знаний «f, g, h, i», взывающих к введению их в индивидуальные сочетания с abc, bcd, dca, ade и оттого: разлагающих замкнутую культурную группу в цивилизацию, т. е. в ее элементы. В новом культурном периоде, следующим за периодом разложения (цивилизации) старого (назовем его вто 8. Феноменология культуры 41 ричным), имеем мы две группы культурных индивидуумов: повторную группу, уже встречавшую нас в первом периоде; и — новую группу (сочетание между собою прежних элементов с новыми; и новых с новыми); повторная группа отличается от группы, в которой впервые соединяются элементы культуры тем, что в ней нет творческих усилий сознания; по отношению к собственно творческому сочетанию элементов (например, «а» и «е») повторная группа лишь воспроизводит вторично когдато творчески содеянное (повторы сочетаний [пропуск в тексте. — Э. Ч.]; и т. д.); повторение когда-то пройденного по отношению к впервые создаваемому относится так, как исполнение заученной музыкальной пьесы к созданию впервые ее; при создании произведения я сознательно подбираю нотные знаки для выражения моего музыкального пафоса; в воспроизведении я подчиняюсь навыку пальцев, падающих на клавиатуре рояля на им нужные клавиши; эти повторные действия в мире сознания нашего отлагаются, как навыки и привычки (при разученном исполнении пьесы Скрябина, я не думаю, куда падают пальцы: привычка — располагает их): при повторении моей лекции в двадцатом городе я не продумываю уже раз сознанием сложенного образа мыслей лекции: он — привычно течет из меня, подбирая слова. Наши навыки и привычки — повторы сознания, бывшие некогда действием из свободы; и теперь не перепроверенные свободою совести нашей; воспроизводящие себя автоматично; здесь берется как бы лишь итог некогда воспроизведенной работы, а не самая работа воспроизведения; следовательно: я связан в итоге, привычке, не с ныне свободно текущими во мне актами сознавания, а с бывшими некогда актами: привычки и навыки — прошлое свободы сознания моего; мои теперешние привычки,— мою свободу стесняющие перчатки. Представим же теперь себе новый культурный этап от введения новой группы «С» в группу «AB» (вторичного этапа). Элементы «С», или m, n, k, 1, разлагая сочетания Из а, в, с, d, f, g, h, i, воспроизведут сперва новый кризис культурного периода; и потом в индивидуальных сочетаниях «С» будут слагаться 3 типа групп: 1) Новые сочетания (сознания в собственном смысле) Из ш, n, i, к, с a, b, с, d, f, g, h, i; 42 I. Основы моего мировоззрения 2) Повторы: сочетания afg с mni и т. д. 3) Сочетания, в третий раз повторяющие себя (в первом, втором и третьем культурном периоде) из [одно слово пропущено. — Э. Ч.]. Если повторы суть аналогии привычек, то сочетания, в третий раз повторяющие себя, будут группой привычек, вогнанных как бы в инстинкт; здесь перчатка, оковывающая свободу действия руки, значительно оплотневает; элементы сознания в собственном смысле в этой части сознания вообще кажутся нам угасшими, косными: как бы бессознанием; наши инстинг кты суть укоренившиеся привычки, как привычки укоренившиеся в нас результаты некогда сознанного. Так в третичной культуре чего бы то ни было: мы имеем 1) Культуру в собственном смысле, 2) привычки культуры (быт), 3) инстинкты культуры, передаваемые наследственно, родовое, расовое, биологическое начало культуры; здесь культура сознания внутри себя отлагает свои темные, твердые ядра, спрессовывающие стародавние узнанья сознания в так называемое бессознание, или в чувственную природу; природа, живущая в нас, есть несение в нашем сознании старых состояний сознания; бессознание — состарившееся в нас сознание. На основании все тех же суждений должны мы положить и четвертый этап культуры, как состоящий из 4 групп: 1) группа сознания (или новых сочетаний знаний); 2) группа привычек, иль быта (вторичная группа); 3) группа инстинктову или биология в нас (третичная); 4) группа твердейших образований, которую мы можем охарактеризовать, как более, чем инст инкт ; и это непреложный закон природы: закон, управляющий миром, так называемой мертвой, неорганизованной материи; здесь перчатка оковывает творческую руку железом, металлом; так образуется закон необходимости внутри нашей свободы, культуры. И — такова нам природа обставшего внешнего мира; представление о минеральном мире есть представление о формах культуры, давно уже нами разученных, действующих в нас как бы нас оковывающим роком; его — мы создали. Дневное сознание, привычка, инстинкт, непреложный закон суть четыре зоны целого сферы сознания; но это сознание лишь в одной четвертой своей раскрыто II. Путь самосознания 43 стиснутому предрассудками и данному нам «Я» (малому «Я»)1 наше сознание — периферия сознания собственно: пласт культурного творчества данного времени; вт оричный и т ретичный слои мы ощущаем в себе, как телесные ядра (природу); и мы проживаем в иллюзии, будто бы природа эта не внутри нас, а вокруг нас (обычная аберрация); четвертый пласт, абсолютно-бессознательную стадию сознания, иль полное пересечение «Я»; называем мы смертью; и минеральный состав костяка отображает тот факт, что мы смерть свою носим в себе: мы ее образовали внутри организма сознания. Если первый слой перекликается в нас с нашей сознательной человечностью, то второй, бытовой, есть символ всего звериного в нас: привычки в нас суть внутренние звери; третий слой (растительного бессознания) в нас — образ растения; инстинкты в нас суть древовидные образования, имеющие одну функцию; слепо расти, проветвляясь в сознание; абсолютно-бессознательное в нас — наша смерть: переполнение организма минеральным составом, окостенение, склероз — символы смертного рока; но самая смерть — особая, древняя форма дегенерировавшего сознания. Так антиномия между сознанием и бессознанием; культурой и природой в так ставимой проблеме культуры естественно падает, перерождаясь в проблему цельного знания. Это цельное знание — духовное знание. Здесь мировоззрение мое сплетает свои постулаты с воззрениями духовной науки. |