амогус. Первая
 Скачать 2.49 Mb.
|
|
VII Посреди улицы стояла коляска, щегольская и барская, запряженная парой горячих серых лошадей седоков не было, и сам кучер, слезши с козел, стоял подле лошадей держали под уздцы. Кругом теснилось множество народу, впереди всех полицейские. У одного из них был в руках зажженный фонарик, которым он, нагибаясь, освещал что-то на мостовой, у самых колес. Все говорили, кричали, ахали кучер казался в недоумении и изредка повторял Экой грех Господи, грех-то какой! Раскольников протеснился, по возможности, и увидал, наконец, предмет всей этой суеты и любопытства. На земле лежал только что раздавленный лошадьми человек, без чувств, по-видимому, очень худо одетый, нов благородном платье, весь в крови. С лица, с головы текла кровь лицо было все избито, ободрано, исковеркано. Видно было, что раздавили не на шутку Батюшки – причитал кучер, – как тут усмотреть Коли б я гнал али б не кричал ему, а то ехал не поспешно, равномерно. Все видели люди ложь, и я то ж. Пьяный свечки не поставит – известно. Вижу его, улицу переходит, шатается, чуть не валится, – крикнул одноважды, дав другой, дав третий, да и придержал лошадей а он прямехонько им под ноги таки пал Уж нарочно, что ль, он аль уж очень был нетверез… Лошади-то молодые, пужливые, – дернули, а он вскричал – они пуще вот и беда Это так как есть – раздался чей-то свидетельский отзыв в толпе Кричал-то он, это правда, три раза ему прокричал, – отозвался другой голос В аккурат три раза, все слышали – крикнул третий. Впрочем, кучер был не очень уныл и испуган. Видно было, что экипаж принадлежал богатому и значительному владельцу, ожидавшему где-нибудь его прибытия полицейские уж, конечно, немало заботились, как уладить это последнее обстоятельство. Раздавленного предстояло прибрать в часть ив больницу. Никто не знал его имени. Между тем Раскольников протеснился и нагнулся еще ближе. Вдруг фонарик ярко осветил лицо несчастного он узнал его Я его знаю, знаю – закричал он, протискиваясь совсем вперед, – это чиновник, отставной, титулярный советник, Мармеладов Он здесь живет, подле, в доме Козеля… Доктора поскорее Я заплачу, вот – Он вытащил из кармана деньги и показывал полицейскому. Он был в удивительном волнении. Полицейские были довольны, что узнали, кто раздавленный. Раскольников назвали себя, дал свой адрес и всеми силами, как будто дело шло о родном отце, уговаривал перенести поскорее бесчувственного Мармеладова в его квартиру Вот тут, через три дома, – хлопотал он, – дом Козеля, немца, богатого… Он теперь, верно, пьяный, домой пробирался. Я его знаю Он пьяница Там у него семейство, жена, дети, дочь одна есть. Пока еще в больницу тащить, а тут, верно, в доме же доктор есть Я заплачу, заплачу!.. Все-таки уход будет свой, помогут сейчас, а то он умрет до больницы-то… Он даже успел сунуть неприметно в руку дело, впрочем, было ясное и законное, и, во всяком случае, тут помощь ближе была. Раздавленного подняли и понесли нашлись помощники. Дом Козеля был шагах в тридцати. Раскольников шел сзади, осторожно поддерживал голову и показывал дорогу Сюда, сюда На лестницу надо вверх головой вносить; оборачивайте… вот так Я заплачу, я поблагодарю, – бормотал он. Катерина Ивановна, как и всегда, чуть только выпадала свободная минута, тотчас же принималась ходить взад и вперед по своей маленькой комнате, от окна до печки и обратно, плотно скрестив руки на груди, говоря сама с собой и кашляя. В последнее время она стала все чаще и больше разговаривать с своею старшей девочкой, десятилетнею Поленькой, которая хотя и многого еще не понимала, но зато очень хорошо поняла, что нужна материи потому всегда следила за ней своими большими умными глазками и всеми силами хитрила, чтобы представиться всепонимающею. В этот раз Поленька раздевала маленького брата, которому весь день нездоровилось, чтоб уложить его спать. В ожидании, пока ему переменят рубашку, которую предстояло ночью же вымыть, мальчик сидел на стуле молча, с серьезною миной, прямо и недвижимо, с протянутыми вперед ножками, плотно вместе сжатыми, пяточками к публике, а носками врозь. Он слушал, что говорила мамаша с сестрицей, надув губки, выпучив глазки и не шевелясь, точь-в- точь как обыкновенно должны сидеть все умные мальчики, когда их раздевают, чтоб идти спать. Еще меньше его девочка, в совершенных лохмотьях, стояла у ширм и ждала своей очереди. Дверь на лестницу была отворена, чтобы хоть сколько-нибудь защититься от волн табачного дыма, врывавшихся из других комнат и поминутно заставлявших долго и мучительно кашлять бедную чахоточную. Катерина Ивановна как будто еще больше похудела в эту неделю, и красные пятна на щеках ее горели еще ярче, чем прежде Тыне поверишь, ты и вообразить себе не можешь, Поленька, говорила она, ходя по комнате, – до какой степени мы весело и пышно жили в доме у папеньки и как этот пьяница погубил меня и вас всех погубит Папаша был статский полковники уже почти губернатор ему только оставался всего один какой-нибудь шаг, так что все к нему ездили и говорили Мы вас уж таки считаем, Иван Михайлыч, за нашего губернатора. Когда я кхе когда я кхе-кхе-кхе… о, треклятая жизнь вскрикнула она, отхаркивая мокроту и схватившись за грудь, – когда я ах, когда на последнем бале у предводителя меня увидала княгиня Безземельная, – которая меня потом благословляла, когда я выходила за твоего папашу, Поля, – то тотчас спросила Не тали это милая девица, которая с шалью танцевала при выпуске (Прореху-то зашить надо вот взяла бы иглу да сейчас бы и заштопала, как я тебя учила, а то завтра… кхе!.. завтра кхе-кхе-кхе!.. пуще разорвет – крикнула она надрываясь Тогда еще из Петербурга только что приехал камер-юнкер князь Щегольской… протанцевал со мной мазурку и на другой же день хотел приехать с предложением ноя сама отблагодарила в лестных выражениях и сказала, что сердце мое принадлежит давно другому. Этот другой был твой отец, Поля папенька ужасно сердился А вода готова Ну, давай рубашечку а чулочки. Лида, – обратилась она к маленькой дочери, – ты уж так, без рубашки, эту ночь поспи как-нибудь… да чулочки выложи подле Заодно вымыть Что этот лохмотник нейдет, пьяница Рубашку заносил, как обтирку какую-нибудь, изорвал всю Все бы уж заодно, чтобы сряду двух ночей не мучиться Господи Кхе-кхе-кхе-кхе! Опять Что это – вскрикнула она, взглянув на толпу в сенях и на людей, протеснявшихся с какою-то ношей в ее комнату. – Что это Что это несут? Господи! – Куда ж тут положить – спрашивал полицейский, осматриваясь кругом, когда уже втащили в комнату окровавленного и бесчувственного Мармеладова. – На диван Кладите прямо на диван, вот сюда головой, – показывал Раскольников. – Раздавили на улице Пьяного – крикнул кто-то из сеней. Катерина Ивановна стояла вся бледная и трудно дышала. Дети перепугались. Маленькая Лидочка вскрикнула, бросилась к Поленьке, обхватила ее и вся затряслась. Уложив Мармеладова, Раскольников бросился к Катерине Ивановне Ради бога, успокойтесь, не пугайтесь – говорил он скороговоркой, – он переходил улицу, его раздавила коляска, не беспокойтесь, он очнется, я велел сюда нести я у вас был, помните Он очнется, я заплачу Добился – отчаянно вскрикнула Катерина Ивановна и бросилась к мужу. Раскольников скоро заметил, что эта женщина не из тех, которые тотчас же падают в обмороки. Мигом под головою несчастного очутилась подушка – о которой никто еще не подумал Катерина Ивановна стала раздевать его, осматривать, суетилась и не терялась, забыв о себе самой, закусив свои дрожавшие губы и подавляя крики, готовые вырваться из груди. Раскольников уговорил меж тем кого-то сбегать за доктором. Доктор, как оказалось, жил через дом Я послал за доктором, – твердил он Катерине Ивановне, – не беспокойтесь, я заплачу. Нет ли воды. и дайте салфетку, полотенце, что- нибудь, поскорее неизвестно еще, как он ранен Он ранена не убит, будьте уверены Что скажет доктор! Катерина Ивановна бросилась кокну там, на продавленном стуле, в углу, установлен был большой глиняный таз с водой, приготовленный для ночного мытья детского и мужниного белья. Это ночное мытье производилось самою Катериной Ивановной, собственноручно, по крайней мере два раза в неделю, а иногда и чаще, ибо дошли до того, что переменного белья уже совсем почти не было, и было у каждого члена семейства по одному только экземпляру, а Катерина Ивановна не могла выносить нечистоты и лучше соглашалась мучить себя по ночами не по силам, когда все спят, чтоб успеть к утру просушить мокрое белье на протянутой веревке и подать чистое, чем видеть грязь в доме. Она схватилась было за таз, чтобы нести его по требованию Раскольникова, но чуть не упала с ношей. Но тот уже успел найти полотенце, намочил его водою и стал обмывать залитое кровью лицо Мармеладова. Катерина Ивановна стояла тут же, с болью переводя духи держась руками за грудь. Ей самой нужна была помощь. Раскольников начал понимать, что он, может быть, плохо сделал, уговорив перенести сюда раздавленного. Городовой тоже стоял в недоумении Поля – крикнула Катерина Ивановна, – беги к Соне, скорее. Если не застанешь дома, все равно, скажи, что отца лошади раздавили и чтоб она тотчас же шла сюда как воротится. Скорей, Поля На, закройся платком Сто есь духу беги – крикнул вдруг мальчик со стула и, сказав это, погрузился опять в прежнее безмолвное прямое сиденье на стуле, выпуча глазки, пятками впереди носками врозь Меж тем комната наполнилась так, что яблоку упасть было негде. Полицейские ушли, кроме одного, который оставался на время и старался выгнать публику, набравшуюся с лестницы, опять обратно на лестницу. Зато из внутренних комнат высыпали чуть не все жильцы г-жи Липпевехзель и сначала было теснились только в дверях, но потом гурьбой хлынули в самую комнату. Катерина Ивановна пришла в исступление Хоть бы умереть-то дали спокойно – закричала она на всю толпу, что за спектакль нашли С папиросами Кхе-кхе-кхе! В шляпах войдите еще. И тов шляпе один Вон К мертвому телу хоть уважение имейте! Кашель задушил ее, но острастка пригодилась. Катерины Ивановны, очевидно, даже побаивались жильцы, один за другим, протеснились обратно к двери стем странным внутренним ощущением довольства, которое всегда замечается, даже в самых близких людях, при внезапном несчастии сих ближними от которого не избавлен ни один человек, без исключения, несмотря даже на самое искреннее чувство сожаления и участия. За дверью послышались, впрочем, голоса про больницу и что здесь не след беспокоить напрасно Умирать-то не след – крикнула Катерина Ивановна и уже бросилась было растворить дверь, чтобы разразиться на них целым громом, но столкнулась в дверях с самою г-жой Липпевехзель, которая только что успела прослышать о несчастии и прибежала производить распорядок. Это была чрезвычайно вздорная и беспорядочная немка Ах, бог мой – всплеснула она руками, – ваш муж пьян лошадь изтопталь. В больниц его Я хозяйка Амалия Людвиговна! Прошу вас вспомнить о том, что выговорите, высокомерно начала было Катерина Ивановна (с хозяйкой она всегда говорила высокомерным тоном, чтобы та помнила свое место и даже теперь не могла отказать себе в этом удовольствии, – Амалия Людвиговна… – Я вам сказал раз-на-прежде, что вы никогда не смель говориль мне Амаль Людвиговна; я Амаль-Иван! – Вы не Амаль-Иван, а Амалия Людвиговна, итак как я не принадлежу к вашим подлым льстецам, как господин Лебезятников, который смеется теперь за дверью (за дверью действительно раздался смех и крик: «сцепились!»), то и буду всегда называть вас Амалией Людвиговной, хотя решительно не могу понять, почему вам это название не нравится. Вы видите сами, что случилось с Семеном Захаровичем он умирает. Прошу вас сейчас запереть эту дверь и не впускать сюда никого. Дайте хоть умереть спокойно Иначе, уверяю вас, завтра же поступок ваш будет известен самому генерал-губернатору. Князь знал меня еще в девицах и очень хорошо помнит Семена Захаровича, которому много раз благодетельствовал. Всем известно, что у Семена Захаровича было много друзей и покровителей, которых он сам оставил из благородной гордости, чувствуя несчастную свою слабость, но теперь (она указала на Раскольникова) нам помогает один великодушный молодой человек, имеющий средства и связи, и которого Семен Захарович знал еще в детстве, и будьте уверены, Амалия Людвиговна… Все это произнесено было чрезвычайною скороговоркой, чем дальше, тем быстрей, но кашель разом перервал красноречие Катерины Ивановны. В эту минуту умирающий очнулся и простонали она побежала к нему. Больной открыл глаза и, еще не узнавая и не понимая, стал вглядываться в стоявшего над ним Раскольникова. Он дышал тяжело, глубоко и редко на окраинах губ выдавилась кровь пот выступил на лбу. Не узнав Раскольникова, он беспокойно начал обводить глазами. Катерина Ивановна смотрела на него грустным, но строгим взглядом, а из глаз ее текли слезы Боже мой У него вся грудь раздавлена Крови-то, крови проговорила она в отчаянии. – Надо снять с него все верхнее платье! Повернись немного, Семен Захарович, если можешь, – крикнула она ему. Мармеладов узнал ее Священника – проговорил он хриплым голосом. Катерина Ивановна отошла кокну, прислонилась лбом к оконной раме и с отчаянием воскликнула О, треклятая жизнь Священника – проговорил опять умирающий после минутного молчания Пошли-и-и! – крикнула на него Катерина Ивановна он послушался окрика и замолчал. Робким, тоскливым взглядом отыскивал он ее глазами; она опять воротилась к нему и стала у изголовья. Он несколько успокоился, но ненадолго. Скоро глаза его остановились на маленькой Лидочке (его любимице, дрожавшей в углу, как в припадке, и смотревшей на него своими удивленными детски пристальными глазами А а – указывал он на нее с беспокойством. Ему что-то хотелось сказать Чего еще – крикнула Катерина Ивановна Босенькая! Босенькая! – бормотал он, полоумным взглядом указывая на босые ножки девочки Молчи-и-и! – раздражительно крикнула Катерина Ивановна, – сам знаешь, почему босенькая! – Слава богу, доктор – крикнул обрадованный Раскольников. Вошел доктор, аккуратный старичок, немец, озираясь с недоверчивым видом подошел к больному, взял пульс, внимательно ощупал голову и с помощью Катерины Ивановны отстегнул всю смоченную кровью рубашку и обнажил грудь больного. Вся грудь была исковеркана, измята и истерзана несколько ребер с правой стороны изломано. С левой стороны, на самом сердце, было зловещее, большое, желтовато-черное пятно, жестокий удар копытом. Доктор нахмурился. Полицейский рассказал ему, что раздавленного захватило в колесо и тащило, вертя, шагов тридцать по мостовой Удивительно, как он еще очнулся, – шепнул потихоньку доктор Раскольникову. – Что выскажете спросил тот Сейчас умрет Неужели никакой надежды Ни малейшей При последнем издыхании К тому же голова очень опасно ранена Гм. Пожалуй, можно кровь отворить но это будет бесполезно. Через пять или десять минут умрет непременно Так уж отворите лучше кровь Пожалуй Впрочем, я вас предупреждаю, это будет совершенно бесполезно. В это время послышались еще шаги, толпа в сенях раздвинулась, и на пороге появился священник с запасными дарами, седой старичок. За ним ходил полицейский, еще с улицы. Доктор тотчас же уступил ему место и обменялся с ним значительным взглядом. Раскольников упросил доктора подождать хоть немножко. Тот пожал плечами и остался. Все отступили. Исповедь длилась очень недолго. Умирающий вряд ли хорошо понимал что-нибудь; произносить же мог только отрывистые, неясные звуки. Катерина Ивановна взяла Лидочку, сняла со стула мальчика и, отойдя в угол к печке, стала на колени, а детей поставила на колени перед собой. Девочка только дрожала мальчик же, стоя на голых коленочках, размеренно подымал ручонку, крестился полным крестом и кланялся в землю, стукаясь лбом, что, по-видимому, доставляло ему особенное удовольствие. Катерина Ивановна закусывала губы и сдерживала слезы она тоже молилась, изредка оправляя рубашечку на ребенке и успев набросить на слишком обнаженные плечи девочки косынку, которую достала с комода, не вставая с колени молясь. Между тем двери из внутренних комнат стали опять отворяться любопытными. В сенях же все плотнее и плотнее стеснялись зрители, жильцы со всей лестницы, не переступая, впрочем, за порог комнаты. Один только огарок освещал всю сцену. В эту минуту из сеней, сквозь толпу, быстро протеснилась Поленька, бегавшая за сестрой. Она вошла, едва переводя дух от скорого бега, сняла с себя платок, отыскала глазами мать, подошла к ней и сказала Идет на улице встретила Мать пригнула ее на колени и поставила подле себя. Из толпы, неслышно и робко, протеснилась девушка, и странно было ее внезапное появление в этой комнате, среди нищеты, лохмотьев, смерти и отчаяния. Она была тоже в лохмотьях наряд ее был грошовый, но разукрашенный по-уличному, под вкуси правила, сложившиеся в своем особом мире, с ярко и позорно выдающеюся целью. Соня остановилась в сенях у самого порога, ноне переходила за пороги глядела как потерянная, не сознавая, казалось, ничего, забыв о своем перекупленном из четвертых рук шелковом, неприличном здесь, цветном платье с длиннейшими смешным хвостом, и необъятном кринолине, загородившем всю дверь, и о светлых ботинках, и об омбрельке, [36] ненужной ночью, но которую она взяла с собой, и о смешной соломенной круглой шляпке с ярким огненного цвета пером. Из-под этой надетой мальчишески набекрень шляпки выглядывало худое, бледное и испуганное личико с раскрытым ртом и с неподвижными от ужаса глазами. Соня была малого роста, лет восемнадцати, худенькая, но довольно хорошенькая блондинка, с замечательными голубыми глазами. Она пристально смотрела на постель, на священника она тоже задыхалась от скорой ходьбы. Наконец, шушуканье, некоторые слова в толпе, вероятно, до нее долетели. Она потупилась, переступила шаг через пороги стала в комнате, но опять-таки в самых дверях. Исповедь и причащение кончились. Катерина Ивановна снова подошла к постели мужа. Священник отступили, уходя, обратился было сказать два слова в напутствие и утешение Катерине Ивановне А куда я этих-то дену – резко и раздражительно перебила она, указывая на малюток Бог милостив надейтесь на помощь всевышнего, – начал было священник Э-эх! Милостив, да не до нас Это грех, грех, сударыня, – заметил священник, качая головой А это не грех – крикнула Катерина Ивановна, показывая на умирающего Быть может, те, которые были невольною причиной, согласятся вознаградить вас, хоть бы в потере доходов Не понимаете вы меня – раздражительно крикнула Катерина Ивановна, махнув рукой. – Да и за что вознаграждать-то? Ведь он сам, пьяный, под лошадей полез Каких доходов От него не доходы, а только мука была. Ведь он, пьяница, все пропивал. Нас обкрадывал дав кабак носил, ихнюю дамою жизнь в кабаке извел И слава богу, что помирает! Убытку меньше Простить бы надо в предсмертный часа это грех, сударыня, таковые чувства большой грех! Катерина Ивановна суетилась около больного, она подавала ему пить, обтирая пот и кровь с головы, оправляла подушки и разговаривала с священником, изредка успевая оборотиться к нему, между делом. Теперь же она вдруг набросилась на него почтив исступлении Эх, батюшка Слова да слова одни Простить Вот он пришел бы сегодня пьяный, как бы не раздавили-то, рубашка-то на нем одна, вся заношенная, дав лохмотьях, так он бы завалился дрыхнуть, а я бы до рассвета вводе полоскалась, обноски бы его да детские мыла, да потом высушила бы за окном, да тут же, как рассветет, и штопать бы села, – вот моя и ночь. Так чего уж тут про прощение говорить И то простила! Глубокий, страшный кашель прервал ее слова. Она отхаркнулась в платок и сунула его напоказ священнику, с болью придерживая другой рукою грудь. Платок был весь в крови… Священник поник головой и не сказал ничего. Мармеладов был в последней агонии он не отводил своих глаз от лица Катерины Ивановны, склонившейся снова над ним. Ему все хотелось что- то ей сказать он было и начал, с усилием шевеля языком и неясно выговаривая слова, но Катерина Ивановна, понявшая, что он хочет просить у ней прощения, тотчас же повелительно крикнула на него Молчи-и-и! Не надо. Знаю, что хочешь сказать. – И больной умолк нов туже минуту блуждающий взгляд его упал на дверь, ион увидал Соню… До сих пор он не замечал ее она стояла в углу ив тени Кто это Кто это – проговорил он вдруг хриплым задыхающимся голосом, весь в тревоге, с ужасом указывая глазами на дверь, где стояла дочь, и усиливаясь приподняться Лежи Лежи-и-и! – крикнула было Катерина Ивановна. Но он с неестественным усилием успел опереться на руке. Он дико и неподвижно смотрел некоторое время на дочь, как бы не узнавая ее. Да и ни разу еще он не видал ее в таком костюме. Вдруг он узнал ее приниженную, убитую, расфранченную и стыдящуюся, смиренно ожидающую своей очереди проститься с умирающим отцом. Бесконечное страдание изобразилось в лице его Соня Дочь Прости – крикнул они хотел было протянуть к ней руку, но, потеряв опору, сорвался и грохнулся с дивана, прямо лицом наземь бросились поднимать его, положили, но он уже отходил. Соня слабо вскрикнула, подбежала, обняла его итак и замерла в этом объятии. Он умер у нее в руках Добился своего – крикнула Катерина Ивановна, увидав труп мужа, ну, что теперь делать Чем я похороню его А чем их-то, их-то завтра чем накормлю? Раскольников подошел к Катерине Ивановне Катерина Ивановна, – начал он ей, – на прошлой неделе ваш покойный муж рассказал мне всю свою жизнь и все обстоятельства… Будьте уверены, что он говорил об вас с восторженным уважением. С этого вечера, когда я узнал, как он всем вам был предан и как особенно вас, Катерина Ивановна, уважали любил, несмотря на свою несчастную слабость, с этого вечера мы и стали друзьями Позвольте же мне теперь… способствовать… к отданию долга моему покойному другу. Вот тут… двадцать рублей, кажется, – и если это может послужить вам в помощь, то… я одним словом, я зайду, – я непременно зайду я, может быть, еще завтра зайду Прощайте! И он быстро вышел из комнаты, поскорей протесняясь через толпу на лестницу нов толпе вдруг столкнулся с Никодимом Фомичом, узнавшим о несчастии и пожелавшим распорядиться лично. Со времени сцены в конторе они не видались, но Никодим Фомич мигом узнал его А, это выспросил он его Умер, – отвечал Раскольников. – Был доктор, был священник, все в порядке. Не беспокойте очень бедную женщину, она и без того в чахотке. Ободрите ее, если чем можете Ведь вы добрый человек, я знаю прибавил он с усмешкой, смотря ему прямо в глаза А как вы, однако ж, кровью замочились, – заметил Никодим Фомич, разглядев при свете фонаря несколько свежих пятен на жилете Раскольникова. – Да, замочился… я весь в крови – проговорил с каким-то особенным видом Раскольников, затем улыбнулся, кивнул головой и пошел вниз по лестнице. Он сходил тихоне торопясь, весь в лихорадке, и, не сознавая того, полный одного, нового, необъятного ощущения вдруг прихлынувшей полной и могучей жизни. Это ощущение могло походить на ощущение приговоренного к смертной казни, которому вдруг и неожиданно объявляют прощение. На половине лестницы нагнал его возвращавшийся домой священник Раскольников молча пропустил его вперед, разменявшись с ним безмолвным поклоном. Но уже сходя последние ступени, он услышал вдруг поспешные шаги за собою. Кто-то догонял его. Это была Поленька; она бежала за ними звала его «Послушайте! Послушайте!» Он обернулся к ней. Та сбежала последнюю лестницу и остановилась вплоть передним, ступенькой выше его. Тусклый свет проходил со двора. Раскольников разглядел худенькое, но милое личико девочки, улыбавшееся ему и весело, по-детски, на него смотревшее. Она прибежала с поручением, которое, видимо, ей самой очень нравилось Послушайте, как вас зовут. а еще где выживете спросила она торопясь, задыхающимся голоском. Он положил ей обе руки на плечи и с каким-то счастьем глядел на нее. Ему так приятно было на нее смотреть, – он сам не знал почему А кто вас прислал А меня прислала сестрица Соня, – отвечала девочка, еще веселее улыбаясь Я таки знал, что вас прислала сестрица Соня Меня и мамаша тоже прислала. Когда сестрица Соня стала посылать, мамаша тоже подошла и сказала Поскорей беги, Поленька!» – Любите вы сестрицу Соню Я ее больше всех люблю – с какой-то особенною твердостию проговорила Поленька, и улыбка ее стала вдруг серьезнее А меня любить будете? Вместо ответа он увидел приближающееся к нему личико девочки и пухленькие губки, наивно протянувшиеся поцеловать его. Вдруг тоненькие, как спички, руки ее обхватили его крепко-крепко, голова склонилась к его плечу, и девочка тихо заплакала, прижимаясь лицом к нему все крепче и крепче Папочку жалко – проговорила она через минуту, поднимая свое заплаканное личико и вытирая руками слезы, – все такие теперь несчастия пошли, – прибавила она неожиданно, стем особенно солидным видом, который усиленно принимают дети, когда захотят вдруг говорить, как «большие». – А папаша вас любил Он Лидочку больше всех нас любил, – продолжала она очень серьезно и не улыбаясь, уже совершенно как говорят большие, – потому любил, что она маленькая, и оттого еще, что больная, и ей всегда гостинцу носила нас он читать учила меня грамматике и закону божию, прибавила она с достоинством, – а мамочка ничего не говорила, а только мы знали, что она это любит, и папочка знала мамочка меня хочет по- французски учить, потому что мне уже пора получить образование А молиться вы умеете О, как же, умеем Давно уже я как уж большая, то молюсь сама про себя, а Коля с Лидочкой вместе с мамашей вслух сперва «Богородицу» прочитают, а потом еще одну молитву Боже, спаси и благослови сестрицу Соню», а потом еще Боже, прости и благослови нашего другого папашу», потому что наш старший папаша уже умер, а этот ведь нам другой, а мы и об том тоже молимся Полечка, меня зовут Родион помолитесь когда-нибудь и обо мне и раба Родиона – больше ничего Всю мою будущую жизнь буду об вас молиться, – горячо проговорила девочка и вдруг опять засмеялась, – бросилась к нему и крепко опять обняла его. Раскольников сказал ей свое имя, дал адрес и обещался завтра же непременно зайти. Девочка ушла в совершенном от него восторге. Был час одиннадцатый, когда он вышел на улицу. Через пять минут он стоял на мосту, ровно на том самом месте, с которого давеча бросилась женщина. «Довольно! – произнес он решительно и торжественно, – прочь миражи, прочь напускные страхи, прочь привидения. Есть жизнь Разве я сейчас нежил Не умерла еще моя жизнь вместе с старою старухой! Царство ей небесное и – довольно, матушка, пора на покой Царство рассудка и света теперь и и воли, и силы и посмотрим теперь! Померяемся теперь – прибавил он заносчиво, как бы обращаясь к какой-то темной силе и вызывая ее. – А ведь я уже соглашался жить на аршине пространства! …Слаб я очень в эту минуту, но кажется, вся болезнь прошла. Я и знал, что пройдет, когда вышел давеча. Кстати дом Починкова, это два шага. Уж непременно к Разумихину, хоть бы и не два шага пусть выиграет заклад. Пусть ион потешится – ничего, пусть. Сила, сила нужна без силы ничего не возьмешь а силу надо добывать силой же, вот этого-то они и не знают, – прибавил он гордо и самоуверенно и пошел, едва переводя ноги, с моста. Гордость и самоуверенность нарастали в нем каждую минуту уже в следующую минуту это становился не тот человек, что был в предыдущую. Что же, однако, случилось такого особенного, что так перевернуло его Да они сам не знал ему, как хватавшемуся за соломинку, вдруг показалось, что и ему можно жить, что есть еще жизнь, что не умерла его жизнь вместе с старой старухой. Может быть, он слишком поспешил заключением, но он об этом не думал. «А раба-то Родиона попросил, однако, помянуть, – мелькнуло вдруг в его голове, – ну да это на всякий случай – прибавил они сам тут же засмеялся над своею мальчишескою выходкой. Он был в превосходнейшем расположении духа. Он легко отыскал Разумихина; в доме Починкова нового жильца уже знали, и дворник тотчас указал ему дорогу. Уже с половины лестницы можно было различить шуми оживленный говор большого собрания. Дверь на лестницу была отворена настежь слышались крики и споры. Комната Разумихина была довольно большая, собрание же было человек в пятнадцать. Раскольников остановился в прихожей. Тут, за перегородкой, две хозяйские служанки хлопотали около двух больших самоваров, около бутылок, тарелок и блюд с пирогом и закусками, принесенных с хозяйской кухни. Раскольников послал за Разумихиным. Тот прибежал в восторге. С первого взгляда заметно было, что он необыкновенно много выпили хотя Разумихин почти никогда не мог напиться допьяна, нона этот раз что-то было заметно Слушай, – поспешил Раскольников, – я пришел только сказать, что ты заклад выиграли что действительно никто не знает, что с ним может случиться. Войти же я не могу я так слаб, что сейчас упаду. И потому здравствуй и прощай А завтра ко мне приходи Знаешь что, провожу я тебя домой Уж когда ты сам говоришь, что слаб, то А гости Кто этот курчавый, вот что сейчас сюда заглянул Этот А черт его знает Дядин знакомый, должно быть, а может, и сам пришел Сними я оставлю дядю это драгоценнейший человек жаль, что тыне можешь теперь познакомиться. А впрочем, черт сними со всеми! Им теперь не до меня, да и мне надо освежиться, потому, брат, ты кстати пришел еще две минуты, и я бы там подрался, ей-богу! Врут такую дичь… Ты представить себе не можешь, до какой степени может изовраться, наконец, человек Впрочем, как не представить Мыто сами разве не врем? Да и пусть врут зато потом врать не будут Посиди минутку, я приведу Зосимова. Зосимов с какою-то даже жадностию накинулся на Раскольникова; в нем заметно было какое-то особенное любопытство скоро лицо его прояснилось – Немедленно спать, – решил он, осмотрев, по возможности, пациента, – а на ночь принять бы одну штучку. Примете Я еще давеча заготовил порошочек один Хоть два, – отвечал Раскольников. Порошок был тут же принят Это очень хорошо, что ты сам его поведешь, – заметил Зосимов Разумихину, – что завтра будет, увидим, а сегодня очень даже недурно: значительная перемена с давешнего. Век живи, век учись Знаешь, что мне сейчас Зосимов шепнул, как мы выходили, брякнул Разумихин, только что они вышли на улицу. – Я, брат, тебе все прямо скажу, потому что они дураки. Зосимов велел мне болтать с тобою дорогой и тебя заставить болтать и потом ему рассказать, потому что у него идея что ты сумасшедший или близок к тому. Вообрази ты это себе! Во-первых, ты втрое его умнее, во-вторых, если тыне помешанный, так тебе наплевать на то, что у него такая дичь в голове, а в-третьих, этот кусок мяса, и по специальности своей – хирург, помешался теперь на душевных болезнях, а насчет тебя повернул его окончательно сегодняшний разговор твой с Заметовым. – Заметов все тебе рассказал Все, и отлично сделал. Я теперь всю подноготную поняли Заметов понял Ну да, одним словом, Родя… дело в том Я теперь пьян капельку Но это ничего дело в том, что эта мысль понимаешь? действительно у них наклевывалась понимаешь То есть они никто не смели ее вслух высказывать, потому дичь нелепейшая, и особенно когда этого красильщика взяли, все это лопнуло и погасло навеки. Но зачем же они дураки Я тогда Заметова немного поколотил, – это между нами, брат; пожалуйста, и намека не подавай, что знаешь я заметил, что он щекотлив; у Лавизы было, – но сегодня, сегодня все стало ясно. Главное, этот Илья Петрович! Он тогда воспользовался твоим обмороком в конторе, да и самому потом стыдно стало я ведь знаю… Раскольников жадно слушал. Разумихин спьяну пробалтывался. – Я в обморок оттого тогда упал, что было душно и краской масляною пахло, – сказал Раскольников Еще объясняет Да и не одна краска воспаление весь месяц приготовлялось Зосимов-то налицо А только как этот мальчишка теперь убит, такты себе представить не можешь Мизинца, говорит, этого человека не стою Твоего то есть. У него иногда, брат, добрые чувства. Но урок, урок ему сегодняшний в Хрустальном дворце, это верх совершенства Ведь ты его испугал сначала, до судорог довел Ты ведь почти заставил его опять убедиться во всей этой безобразной бессмыслице и потом, вдруг, – язык ему выставил На, дескать, что, взял!» Совершенство! Раздавлен, уничтожен теперь Мастер ты, ей-богу, таких и надо. Эх, не было меня там Ждал он тебя теперь ужасно. Порфирий тоже желает с тобой познакомиться А ужи этот А в сумасшедшие-то меня почему записали То есть не в сумасшедшие. Я, брат, кажется, слишком тебе разболтался Поразило, видишь ли, его давеча то, что тебя один только этот пункт интересует теперь ясно, почему интересует зная все обстоятельства и как это тебя раздражило тогда и вместе с болезнью сплелось Я, брат, пьян немного, только черт его знает, у него какая-то есть своя идея Я тебе говорю на душевных болезнях помешался. А только ты плюнь… С полминуты оба помолчали Слушай, Разумихин, – заговорил Раскольников, – я тебе хочу сказать прямо я сейчас у мертвого был, один чиновник умер я там все мои деньги отдали, кроме того, меня целовало сейчас одно существо, которое, если б я и убил кого-нибудь, тоже бы одним словом, я там видел еще другое одно существо. с огненным пером а впрочем, я завираюсь; я очень слаб, поддержи меня сейчас ведь и лестница Что с тобой Что с тобой – спрашивал встревоженный Разумихин. – Голова немного кружится, только не в том дело, а в том, что мне так грустно, так грустно точно женщине право Смотри, это что Смотри! смотри! – Что такое Разве не видишь Свет в моей комнате, видишь В щель… Они уже стояли перед последнею лестницей, рядом с хозяйкиною дверью, и действительно заметно было снизу, что в каморке Раскольникова свет Странно Настасья, может быть, – заметил Разумихин. – Никогда ее в это время у меня не бывает, да испит она давно, но… мне все равно Прощай Что ты Да я провожу тебя, вместе войдем Знаю, что вместе войдем, но мне хочется здесь пожать тебе руку и здесь с тобой проститься. Ну, давай руку, прощай Что с тобой, Родя? – Ничего пойдем ты будешь свидетелем… Они стали взбираться на лестницу, и у Разумихина мелькнула мысль, что Зосимов-то, может быть, прав. Эх Расстроил я его моей болтовней – пробормотал он про себя. Вдруг, подходя к двери, они услышали в комнате голоса Да что тут такое – вскричал Разумихин. Раскольников первый взялся за дверь и отворил ее настежь, отворили стал на пороге как вкопанный. Мать и сестра его сидели у него на диване и ждали уже полтора часа. Почему же он всего менее их ожидали всего менее о них думал, несмотря на повторившееся даже сегодня известие, что они выезжают, едут, сейчас прибудут Все эти полтора часа они наперебив расспрашивали Настасью, стоявшую и теперь передними и уже успевшую рассказать им всю подноготную. Они себя не помнили от испуга, когда услышали, что он «сегодня сбежал, больной и, как видно из рассказа, непременно в бреду! «Боже, что с ним Обе плакали, обе вынесли крестную муку в эти полтора часа ожидания. Радостный, восторженный крик встретил появление Раскольникова. Обе бросились к нему. Но он стоял как мертвый невыносимое внезапное сознание ударило в него, как громом. Да и руки его не поднимались обнять их не могли. Мать и сестра сжимали его в объятиях, целовали его, смеялись, плакали Он ступил шаг, покачнулся и рухнулся на пол в обмороке. Тревога, крики ужаса, стоны Разумихин, стоявший на пороге, влетел в комнату, схватил больного в свои мощные руки, и тот мигом очутился на диване Ничего, ничего – кричал он материи сестре, – это обморок, это дрянь Сейчас только доктор сказал, что ему гораздо лучше, что он совершенно здоров Воды Ну, вот уж они приходит в себя, ну, вот и очнулся!.. И, схватив за руку Дунечку так, что чуть не вывернул ей руки, он пригнул ее посмотреть на то, что вот уж они очнулся. И мать и сестра смотрели на Разумихина как на провидение, с умилением и благодарностью они уже слышали от Настасьи, чем был для их Роди, вовсе время болезни, этот расторопный молодой человек, как назвала его, в тот же вечер, в интимном разговоре с Дуней, сама Пульхерия Александровна Раскольникова. Часть третья |