Практикум по зарубежной литературе для студентов IV курса филологического факультета Уральского университета
 Скачать 161 Kb.
|
|
Текст 3. Волшебные подарки Познакомьтесь с другими художественными системами в театре ХХ века (Мейерхольд, Таиров, Вахтангов), подумайте, какие явления отечественного искусства второй половины ХХ века и начала ХХI могут быть связаны с влиянием Брехта. Найдите материалы о классических и современных постановках пьес Брехта в СССР, в России и за рубежом. Обратите внимание на постановки Юрия Любимова («Добрый человек из Сезуана») и Роберта Стуруа («Кавказский меловой круг»). Пьеса была закончена Брехтом в 1941 году в Финляндии. Уточните свои представления о политической ситуации 30-х годов в Германии и в Европе в целом, о смысле противостояния левых и правых сил, о программе и политике национал-социализма и коммунизма. В послевоенных изданиях после характеристики места действия («полуевропеизированная столица Сычуани») следовало примечание: «Провинция Сычуань, в которой были обобщены все места на земном шаре, где человек эксплуатирует человека, ныне к таким местам не принадлежит». Прокомментируйте эту фразу. Подумайте о назначении китайских аксессуаров в пьесе, учтите большой интерес Брехта к наследию китайской культуры и философской мысли. Сюжет о простаке, получающем волшебные подарки, широко распространен в мировом фольклоре. Вспомните другие произведения, написанные на этот сюжет. Прокомментируйте фрагмент из «Пролога»: Первый бог. Милая Шен Де, спасибо за гостеприимство. Мы не забудем, что именно ты приютила нас. Верни водоносу его посуду и передай нашу благодарность за то, что он показал нам доброго человека. Шен Де. Я не добрая. Сказать по правде, когда Ван обратился ко мне с просьбой дать вам пристанище, я заколебалась. Первый бог. Колебание не беда, если его побороть. Знай, что ты подарила нам нечто большее, чем ночлег. У многих и даже у нас, богов, возникло сомнение - существуют ли еще на свете добрые люди. Для того чтоб это выяснить, мы и предприняли наше путешествие. Мы продолжаем его с радостью, потому что одного уже нашли. До свидания! Шен Де. Остановитесь, мудрейшие, я совсем не уверена, что я добрая. Правда, я хотела бы быть такой, но как же тогда с платой за комнату? Признаюсь вам: чтобы жить, я продаю себя. Но даже этим путем я не могу просуществовать, слишком многим приходится делать то же самое. И вот я готова на все, но кто же не готов на все? Конечно, я охотно соблюдала бы заповеди - почитание старших и воздержание от лжи. Не пожелать дома ближнего своего - было бы для меня радостью, быть верной одному мужчине - приятно. Я не хотела бы также никого использовать и обижать беззащитного. Но как сделать это? Даже нарушая заповеди, еле удается прожить. Первый бог. Все это, Шен Де, не что иное, как сомнения доброго человека. Третий бог. Прощай, Шен Де! Передай сердечный привет водоносу. Он был нам добрым другом. Второй бог. Боюсь, что ему пришлось туго. Третий бог. Будь счастлива! Первый бог. Главное, оставайся доброй, Шен Де! Прощай! Поворачиваются, чтобы уйти, кивают ей на прощание. Шен Де (испуганная). Но я не уверена в себе, мудрейшие! Как мне быть доброй, когда все так дорого? Второй бог. Здесь мы, к сожалению, бессильны. В экономические вопросы мы не можем вмешиваться. Третий бог. Стойте! Погодите минуту! Если бы у нее были кое-какие средства, ей, пожалуй, легче было бы оставаться доброй. Второй бог. Мы не вправе ей ничего дать. Мы не сумеем там наверху объяснить это. Первый бог. А почему бы нет? Шепчутся, оживленно дискутируя. (Шен Де, смущенно.) Мы слыхали - тебе нечем заплатить за комнату. Мы люди не бедные и в состоянии отблагодарить за ночлег. Вот! (Дает ей деньги.) Только никому не говори, что мы тебе дали денег. А то, пожалуй, еще не так истолкуют. Второй бог. Еще бы! Третий бог. Нет, это дозволено. Мы ничего не нарушили, если рассчитались за ночлег. В постановлении об этом ничего не сказано. Итак, до свидания! Боги быстро уходят. Текст 4. Политика, этика и философия в «Добром человеке из Сычуани» Брехта. Сформулируйте выводы о соотношении политических, этических и философских аспектов в драме «Добрый человек из Сычуани», комментируя следующий фрагмент (интермедия между VI и VII сценами): Ночлег Вана. Продавцу воды снова являются во сне боги. Он заснул над большой книгой. Музыка. Ван. Хорошо, что вы пришли, мудрейшие! Ответьте на вопрос, который мучает меня. В разрушенной хижине священника, который покинул ее и пошел работать на цементный завод, я нашел книгу и обнаружил в ней одно странное место. Я хочу прочесть вам. Вот оно. (Перелистывает левой рукой воображаемую книгу, держа ее в правой руке и подняв ее над настоящей книгой, которая лежит у него на коленях, начинает читать.) "В Сунге есть местность, называемая "Терновая роща". Там растут кактусы, кипарисы и тутовые деревья. Деревья, имеющие одну или две пяди в обхвате, срубают люди, которым нужны прутья для собачьих будок. Деревья трех-четырех футов в обхвате срубают знатные и богатые семьи, которым нужны доски для своих гробов. Деревья семи-восьми футов в обхвате срубят те, кто ищет бревна для своих роскошных вилл. Таким образом, все эти деревья не доживают свой век, а погибают на половине жизненного пути от пилы и топора. Кто больше приносит пользы, тот больше и страдает". Третий бог. Выходит, кто всех бесполезнее, тот всех ценнее. Ван. Нет, тот всех счастливее. Самый негодный - самый счастливый. Первый бог. Чего только не пишут! Второй бог. Почему тебя так волнует эта притча, водонос? Ван. Из-за Шен Де, мудрейший! Она не нашла счастья в любви, потому что следовала заветам любви к ближнему. Быть может, она слишком добра для этого мира! Первый бог. Глупости! Слабый, ничтожный ты человек! Вши и неверие, вижу я, наполовину сожрали тебя. Ван. Конечно, конечно, мудрейший! Прости! Я думал только, может быть, вы вмешаетесь. Первый бог. Совершенно исключено. Наш друг (показывает на третьего бога, у которого большой синяк под глазом) только вчера вмешался в спор, и вот последствия. Ван. Но снова пришлось вызывать двоюродного брата. Он необычайно ловкий человек, я испытал это на собственной шкуре, однако даже он не в силах помочь. Лавка, очевидно, обречена. Третий бог (встревоженно). Может быть, все же надо ей помочь? Первый бог. Я того мнения, что она сама должна себе помочь. Второй бог (строго). Чем хуже хорошему человеку, тем полнее он раскрывает себя. Страдание очищает! Первый бог. Мы возлагаем на нее все свои надежды. Третий бог. С нашими поисками дело обстоит неважно. Мы встречаем иногда добрые намерения, радующие побуждения, много высоких принципов, но все это слишком мало для того, чтобы считаться добрым человеком. Если попадаются более или менее добрые люди, то живут они недостойно людей. (Доверительно.) С ночлегом – совсем плохо. По соломинкам, приставшим к нашей одежде, ты можешь вообразить, как мы проводим ночи. Ван. Не могли бы вы по крайней мере... Боги. Ничего. Мы только наблюдатели. И твердо верим, что наш добрый человек сумеет найти свое место на этой мрачной земле. Чем тяжелее бремя, тем крепче будут силы. Потерпи еще немного, водонос, и ты увидишь, что все идет к благополучному... Фигуры богов бледнели, голоса звучали все тише. Теперь они исчезли, и голосов больше не слышно. Литература: Зарубежная литература XX века: Учеб. пособие / Под ред. В. М. Толмачева. М., 2003. Зарубежная литература ХХ века: Учеб. / Под ред. Л. Г. Андреева. М., 1996, 2001. Литературная энциклопедия терминов и понятий. М., 2001. Руднев В. П. Словарь культуры ХХ века. М., 1997. Сурова О.Ю. Человек в модернистской культуре // Зарубежная литература второго тысячелетия. 1000 – 2000: Учеб. пособие / Под ред. Л.Г. Андреева. М., 2001. Брехт Б. О «Кавказском меловом круге» // Брехт Б. Театр. В 5 т. М., 1965. Т. 5, ч. 1. Брехт Б. О неаристотелевской драме // Там же. Ч. 2. Затонский Д. В. Зеркала искусства. М., 1975. Зингерман Б. И. Очерки истории драмы ХХ в. М., 1979. История зарубежной литературы ХХ века / Под ред. Л. Г. Михайловой, Я. Н. Засурского. М., 2003. История немецкой литературы: В 5 т. М., 1968. Т. 5. 1918–1945. Клюев В. Г. Театрально-эстетические взгляды Брехта. М., 1966. Копелев Л. Брехт. М., 1966. Сартр Ж. П. Брехт и классики // Сартр Ж. П. Ситуации. М., 1998. Сурина Т. М. Станиславский и Брехт. М., 1975. Туровская М. И. На границе искусств: Брехт и кино. М., 1984. Фрадкин И. М. Бертольд Брехт. Путь и метод. М., 1985. Эткинд Е. Г. Бертольд Брехт. Л., 1971. Занятие 3. Сэлинджер. Над пропастью во ржи (1951). Джон Осборн. «Оглянись во гневе» (1957). Определите, к какому социальному слою принадлежат главные герои романа Сэлинджера и пьесы Осборна. Каково их происхождение, социальный статус, образование, перспективы? Уточните представление об историческом фоне действия обоих произведений. Почему 50-е годы в Европе и США называют золотым веком капитализма (или «долгим бумом»)? Холден Колфилд в разговоре с Салли рисует ужасную картину своего будущего благополучия. Почему он так уверен в своем будущем? Какие изменения происходят во внутренней политике Великобритании после II Мировой войны? Как изменились в послевоенные десятилетия состав и положение среднего класса? Как изменяется система образования? Подумайте, велики ли были бы шансы Джимми Портера получить университетское образование до войны? Текст 1. Роман воспитания Определите своеобразие романа Сэлинджера в рамках традиции воспитательного романа. Прокомментируйте фрагмент (перевод Райт-Ковалевой): Если вам на самом деле хочется услышать эту историю, вы, наверно, прежде всего захотите узнать, где я родился, как провел свое дурацкое детство, что делали мои родители до моего рождения, - словом, всю эту давид-копперфилдовскую муть. Но, по правде говоря, мне неохота в этом копаться. Во-первых, скучно, а во-вторых, у моих предков, наверно, случилось бы по два инфаркта на брата, если б я стал болтать про их личные дела. Они этого терпеть не могут, особенно отец. Вообще-то они люди славные, я ничего не говорю, но обидчивые до чертиков. Да я и не собираюсь рассказывать свою автобиографию и всякую такую чушь, просто расскажу ту сумасшедшую историю, которая случилась прошлым рождеством. А потом я чуть не отдал концы, и меня отправили сюда отдыхать и лечиться. Текст 2. Тема времени в романе Джерома Дэвида Сэлинджера «Над пропастью во ржи». Охарактеризуйте роль образов Нью-Йорка («старого Нью-Йорка») в романе Сэлинджера. Как эти образы связаны с темой времени в романе? Прокомментируйте фрагмент романа: Хоть было воскресенье и Фиби со своим классом не пошла в музей и хоть погода была мерзкая, сырая, я все равно пошел через весь парк в Музей этнографии. Это про него говорила девчушка с ключом. Я знал эти музейные экскурсии наизусть. Фиби училась в той же начальной школе, куда я бегал маленьким, и мы вечно ходили в этот музей. Наша учительница мисс Эглетингер водила нас туда чуть ли не каждую субботу. Иногда мы смотрели животных, иногда всякие древние индейские изделия: посуду, соломенные корзинки, много чего. С удовольствием вспоминаю музей даже теперь. Помню, как после осмотра этих индейских изделий нам показывали какой-нибудь фильм в большой аудитории. Про Колумба. Всегда почти нам показывали, как Колумб открыл Америку и как он мучился, пока не выцыганил у Фердинанда с Изабеллой деньги на корабли, а потом матросы устроили ему бунт. Никого особенно этот Колумб не интересовал, но ребята всегда приносили с собой леденцы и резинку, и в этой аудитории так хорошо пахло. Так пахло, как будто на улице дождь (хотя дождя, может, и не было), а ты сидишь тут, и это единственное сухое и уютное место на свете. Любил я этот дурацкий музей, честное слово. Помню, сначала мы проходили через индейский зал, а оттуда уже в аудиторию. Зал был длинный-предлинный, а разговаривать там надо было шепотом. Впереди шла учительница, а за ней весь класс. Шли парами, у меня тоже была пара. Обычно со мной ставили одну девочку, звали ее Гертруда Левина. Она всегда держалась за руку, а рука у нее была липкая или потная. Пол в зале был плиточный, и если у тебя в руке были стеклянные шарики и ты их ронял, грохот подымался несусветный и учительница останавливала весь класс и подходила посмотреть, в чем дело. Но она никогда не сердилась, наша мисс Эглетингер. Потом мы проходили мимо длинной-предлинной индейской лодки - длинней, чем три "кадиллака", если их поставить один за другим. А в лодке сидело штук двадцать индейцев, одни на веслах, другие просто стояли, вид у них был свирепый, и лица у всех раскрашенные. А на корме этой лодки сидел очень страшный человек в маске. Это был их колдун. У меня от него мурашки бегали по спине, но все-таки он мне нравился. А еще, когда проходишь по этому залу и тронешь что-нибудь, весло там или еще что, сразу хранитель говорит: "Дети, не надо ничего трогать!", но голос у него добрый, не то что у какого-нибудь полисмена. Дальше мы проходили мимо огромной стеклянной витрины, а в ней сидели индейцы, терли палочки, чтобы добыть огонь, а одна женщина ткала ковер. Эта самая женщина, которая ткала ковер, нагнулась, и видна была ее грудь. Мы все заглядывались на нее, даже девочки - они еще были маленькие, и у них самих никакой груди не было, как у мальчишек. А перед самой дверью в аудиторию мы проходили мимо эскимоса. Он сидел над озером, над прорубью, и ловил рыбу. У самой проруби лежали две рыбы, которые он поймал. Сколько в этом музее было таких витрин! А на верхнем этаже их было еще больше, там олени пили воду из ручьев и птицы летели зимовать на юг. Те птицы, что поближе, были чучела и висели на проволочках, а те, что позади, были просто нарисованы на стене, но казалось, что все они по-настоящему летят на юг, а если наклонить голову посмотреть на них снизу вверх, так кажется, что они просто мчатся на юг. Но самое лучшее в музее было то, что там все оставалось на местах. Ничто не двигалось. Можно было сто тысяч раз проходить, и всегда эскимос ловил рыбу и двух уже поймал, птицы всегда летели на юг, олени пили воду из ручья, и рога у них были все такие же красивые, а ноги такие же тоненькие, и эта индианка с голой грудью всегда ткала тот же самый ковер. Ничто не менялось. Менялся только ты сам. И не то чтобы ты сразу становился много старше. Дело не в том. Но ты менялся, и все. То на тебе было новое пальто. То ты шел в паре с кем-нибудь другим, потому что прежний твой товарищ был болен скарлатиной. А то другая учительница вместо мисс Эглетингер приводила класс в музей. Или ты утром слыхал, как отец с матерью ссорились в ванной. А может быть, ты увидел на улице лужу и по ней растеклись радужные пятна от бензина. Словом, ты уже чем-то стал не тот - я не умею как следует объяснить, чем именно. А может быть, и умею, но что-то не хочется. На ходу я вытащил из кармана охотничью шапку и надел ее. Я знал, что не встречу никого из знакомых, а было очень сыро. Я шел и шел и все думал, как моя сестренка ходит по субботам в тот же музей, что и я. Я подумал - вот она смотрит на то же, на что я смотрел, а сама каждый раз становится другой. От этих мыслей у меня не то чтобы окончательно испортилось настроение, но веселого в них было маловато. Лучше бы некоторые вещи не менялись. Хорошо, если б их можно было поставить в застекленную витрину и не трогать. Знаю, что так нельзя, но это-то и плохо. Я все время об этом думал, пока шел по парку. Проходя мимо площадки для игр, я остановился и посмотрел, как двое малышей качаются на доске. Один был толстяк, и я взялся рукой за тот конец, где сидел худенький, чтобы их уравновесить, но сразу понял, что я им мешаю, и отошел. А потом случилась глупейшая штука. Я подошел к музею и сразу почувствовал, что ни за какие деньги туда не пойду. Не тянуло туда – и все, а ведь я весь парк прошел и так ждал этого! Конечно, будь Фиби там, я, наверно, зашел бы, но ее там не было. И я взял такси у входа в музей и поехал в отель "Билтмор". Ехать не хотелось, но я уже назначил там встречу с Салли. Текст 3. Искусство рассказа в романе Джерома Дэвида Сэлинджера «Над пропастью во ржи». В романе Сэлинджера важную роль играют эстетические вопросы: оценка тех или иных произведений, рассуждения о том, как надо и как не надо танцевать, играть на сцене, музицировать. В какой степени рассуждения Холдена соответствуют сюжетному и повествовательному построению романа? Прокомментируйте в этом аспекте следующий фрагмент: Спал я недолго; кажется, было часов десять, когда я проснулся. Выкурил сигарету и сразу почувствовал, как я проголодался. Последний раз я съел две котлеты, когда мы с Броссаром и Экли ездили в кино в Эгерстаун. Это было давно - казалось, что прошло лет пятьдесят. Телефон стоял рядом, и я хотел было позвонить вниз и заказать завтрак в номер, но потом побоялся, что завтрак пришлют с этим самым лифтером Морисом, а если вы думаете, что я мечтал его видеть, вы глубоко ошибаетесь. Я полежал в постели, выкурил сигарету. Хотел звякнуть Джейн - узнать, дома ли она, но настроения не было. Тогда я позвонил Салли Хейс. Она училась в пансионе Мэри Э. Удроф, и я знал, что она уже дома: я от нее получил письмо с неделю назад. Не то чтобы я был от нее без ума, но мы были знакомы сто лет, я по глупости думал, что она довольно умная. А думал я так потому, что она ужасно много знала про театры, про пьесы, вообще про всякую литературу. Когда человек начинен такими знаниями, так не скоро сообразишь, глуп он или нет. Я в этой Салли Хейс годами не мог разобраться. Наверно, я бы раньше сообразил, что она дура, если бы мы столько не целовались. Плохо то, что если я целуюсь с девчонкой, я всегда думаю, что она умная. Никакого отношения одно к другому не имеет, а я все равно думаю. Словом, я ей позвонил. Сначала подошла горничная, потом ее отец. Наконец позвали ее. - Это ты, Салли? - спрашиваю. - Да, кто со мной говорит? - спрашивает она. Ужасная притворщица. Я же сказал ее отцу, кто спрашивает. - Это Холден Колфилд. Как живешь? - Ах, Холден! Спасибо, хорошо! А ты как? - Чудно. Слушай, как же ты поживаешь? Как школа? - Ничего, - говорит, - ну, сам знаешь. - Чудно. Вот что я хотел спросить - ты свободна? Правда, сегодня воскресенье, но, наверно, есть утренние спектакли. Благотворительные, что ли? Хочешь пойти? - Очень хочу, очень! Это будет изумительно! "Изумительно"! Ненавижу такие слова! Что за пошлятина! Я чуть было не сказал ей, что мы никуда не пойдем. Потом мы немного потрепались по телефону. Верней, она трепалась, а я молчал. Она никому не даст слова сказать. Сначала она мне рассказала о каком-то пижоне из Гарварда - наверно, первокурсник, но этого она, конечно, не выдала, - будто он в лепешку расшибается. Звонит ей день и ночь. Да, день и ночь - я чуть не расхохотался. Потом еще про какого-то типа, кадета из Вест-Пойнта, - и этот готов из-за нее зарезаться. Страшное дело. Я ее попросил ждать меня под часами у отеля "Билтмор" ровно в два. Потому что утренние спектакли начинаются в половине третьего. А она вечно опаздывала. И попрощался. У меня от нее скулы сворачивало, но она была удивительно красивая. Договорился с Салли, потом встал, оделся, сложил чемодан. Выйдя из номера, я заглянул в окошко, что там эти психи делают, но у них портьеры были опущены. Утром они скромнее скромного. Потом я спустился в лифте и рассчитался с портье. Мориса, к счастью, нигде не было. Да я и не старался его увидеть, подлеца. У гостиницы взял такси, но понятия не имел, куда мне ехать. Ехать, оказывается, некуда. Было воскресенье, а домой я не мог возвратиться до среды, в крайнем случае до вторника. А идти в другую гостиницу, чтоб мне там вышибли мозги, - нет, спасибо. Я велел шоферу везти меня на Центральный вокзал. Это рядом с отелем "Билтмор", где я должен был встретиться с Салли, и я решил сделать так. Сдам вещи на хранение в такой шкафчик, от которого дают ключ, потом позавтракаю. Очень хотелось есть. В такси я вынул бумажник, пересчитал деньги. Не помню, сколько там оказалось, во всяком случае, не такое уж богатство. За какие-нибудь две недели я истратил чертову уйму. По натуре я ужасный мот. А что не проматываю, то теряю. Иногда я даже забываю взять сдачу в каком-нибудь ресторане или ночном кабаке. Мои родители просто приходят в бешенство. Я их понимаю. Хотя отец довольно богатый, не знаю, сколько он зарабатывает, - он со мной об этом не говорит, - но, наверно, много. Он юрисконсульт корпорации. А они загребают деньги лопатой. И еще я знаю, что он богатый, потому что он вечно вкладывает деньги в какие-то постановки на Бродвее. Впрочем, эти постановки всегда проваливаются, и мама из себя выходит, когда отец с ними связывается. Вообще мама очень сдала после смерти Алли. Из-за этого я особенно боялся сказать ей, что меня опять выгнали. Я отдал чемоданы на хранение и зашел в вокзальный буфет позавтракать. Съел я порядочно: апельсиновый сок, яичницу с ветчиной, тосты, кофе. Обычно я по утрам только выпиваю сок. Я очень мало ем, совсем мало. Оттого я такой худой. Мне прописали есть много мучного и всякой такой дряни, чтобы нагнать вес, но я и не подумал. Когда я где-нибудь бываю, я обычно беру бутерброд со швейцарским сыром и стакан солодового молока. Сущие пустяки, но зато в молоке много витаминов. Х. В. Колфилд. Холден Витамин Колфилд. Я ел яичницу, когда вошли две монахини с чемоданишками и сумками - наверно, переезжали в другой монастырь и ждали поезда. Они сели за стойку рядом со мной. Они не знали, куда девать чемоданы, и я им помог. Чемоданы у них были плохонькие, дешевые - не кожаные, а так, из чего попало. Знаю, это роли не играет, но я терпеть не могу дешевых чемоданов. Стыдно сказать, но мне бывает неприятно смотреть на человека, если у него дешевые чемоданы. Вспоминается один случай. Когда я учился в Элктон-хилле, я жил в комнате с таким Диком Слеглом, и у него были дрянные чемоданы. Он их держал у себя под кроватью, а не на полке, чтобы никто не видел их рядом с моими чемоданами. Меня это расстраивало до черта, я готов был выкинуть свои чемоданы или даже обменяться с ним насовсем. Мои-то были куплены у Марка Кросса, настоящая кожа, со всеми онерами, и стоили они черт знает сколько. Но вот что странно. Вышла такая история. Как-то я взял и засунул свои чемоданы под кровать, чтобы у старика Слегла не было этого дурацкого комплекса неполноценности. Знаете, что он сделал? Только я засунул свои чемоданы под кровать, он их вытащил и опять поставил на полку. Я только потом понял, зачем он это сделал: он хотел, чтобы все думали, что это е г о чемоданы! Да-да, именно так. Странный был тип. Он всегда издевался над моими чемоданами. Говорил, что они слишком новые, слишком мещанские. Это было его любимое слово. Где-то он его подхватил. Все, что у меня было, все он называл "мещанским". Даже моя самопишущая ручка была мещанская. Он ее вечно брал у меня - и все равно считал мещанской. Мы жили вместе всего месяца два. А потом мы оба стали просить, чтобы нас расселили. И самое смешное, что, когда мы разошлись, мне его ужасно не хватало, потому что у него было настоящее чувство юмора и мы иногда здорово веселились. По-моему, он тоже без меня скучал. Сначала он только поддразнивал меня - называл мои вещи мещанскими, а я и внимания не обращал, даже смешно было. Но потом я видел, что он уже не шутит. Все дело в том, что трудно жить в одной комнате с человеком, если твои чемоданы настолько лучше, чем его, если у тебя по-настоящему отличные чемоданы, а у него нет. Вы, наверно, скажете, что если человек умен и у него есть чувство юмора, так ему наплевать. Оттого я и поселился с этой тупой скотиной, со Стрэдлейтером. По крайней мере у него чемоданы были не хуже моих. Словом, эти две монахини сели около меня, и мы как-то разговорились. У той, что сидела рядом со мной, была соломенная корзинка - монашки и девицы из Армии Спасения обычно собирают в такие деньги под рождество. Всегда они стоят на углах, особенно на Пятой авеню, у больших универмагов. Та, что сидела рядом, вдруг уронила свою корзинку на пол, а я нагнулся и поднял. Я спросил, собирает ли она на благотворительные цели. А она говорит - нет. Просто корзинка не поместилась в чемодан, пришлось нести в руках. Она так приветливо улыбалась, смотрит и улыбается. Нос у нее был длинный, и очки в какой-то металлической оправе, не очень-то красивые, но лицо ужасно доброе. - Я только хотел сказать, если вы собираете деньги, я бы мог пожертвовать немножко, - говорю. - Вы возьмите, а когда будете собирать, и эти вложите. - О, как мило с вашей стороны! - говорит она, а другая, ее спутница, тоже посмотрела на меня. Та, другая, пила кофе и читала книжку, похожую на Библию, только очень тоненькую. Но все равно книжка была вроде Библии. На завтрак они взяли только кофе с тостами. Я расстроился. Ненавижу есть яичницу с ветчиной и еще всякое, когда рядом пьют только кофе с тостами. Они приняли у меня десять долларов. И все время спрашивали, могу ли я себе это позволить. Я им сказал, что денег у меня достаточно, но они как-то не верили. Но деньги все же взяли. И так они обе меня благодарили, что мне стало неловко. Я перевел разговор на общие темы и спросил их, куда они едут. Они сказали, что они учительницы, только что приехали из Чикаго и собираются преподавать в каком-то интернате, не то на Сто шестьдесят восьмой, не то на Сто восемьдесят шестой улице, - словом, где-то у черта на рогах. Та, что сидела рядом, в металлических очках, оказывается, преподавала английский, а ее спутница - историю и американскую конституцию. Меня так и разбирало любопытство - интересно бы узнать, как эта преподавательница английского могла быть монахиней и все-таки читать некоторые книжки по английской литературе. Не то чтобы непристойные книжки, я не про них, но те, в которых про любовь, про влюбленных, вообще про все такое. Возьмите, например, Юстасию Вэй из "Возвращения на родину" Томаса Харди. Никаких особенных страстей в ней не было, и все-таки интересно, что думает монахиня, когда читает про эту самую Юстасию. Но я, конечно, ничего не спросил. Я только сказал, что по английской литературе учился лучше всего. - Да что вы? Как приятно! - обрадовалась преподавательница английского, та, что в очках. - Что же вы читали в этом году? Мне очень интересно узнать! Приветливая такая, добрая. - Да как сказать, все больше англосаксов - знаете, Беовульф и Грендель, и "Рэндал, мой сын", ну, все, что попадается. Но нам задавали и домашнее чтение, за это ставили особые отметки. Я прочел "Возвращение на родину" Томаса Харди, "Ромео и Джульетту", "Юлия Це..." - Ах, "Ромео и Джульетта"! Какая прелесть! Вам, наверно, очень понравилось? - Она говорила совсем не как монахиня. - Да, очень. Очень понравилось. Кое-что мне не совсем понравилось, но, в общем, очень трогательно. - Что же вам не понравилось? Вы не припомните, что именно? По правде говоря, мне было как-то неловко обсуждать с ней "Ромео и Джульетту". Ведь в этой пьесе есть много мест про любовь и всякое такое, а она как-никак была монахиня, но она сама спросила, и пришлось рассказать. - Знаете, я не в восторге от самих Ромео и Джульетты, - говорю, - то есть они мне нравятся, и все же... сам не знаю! Иногда просто досада берет. Я хочу сказать, что мне было гораздо жальче, когда убили Меркуцио, чем когда умерли Ромео с Джульеттой. Понимаете, Ромео мне как-то перестал нравиться, после того как беднягу Меркуцио проткнул шпагой этот самый кузен Джульетты - забыл, как его звали... - Тибальд. - Правильно. Тибальд. Всегда я забываю, как его зовут. А виноват Ромео. Мне он больше всех нравился, этот Меркуцио. Сам не знаю почему.Конечно, все эти Монтекки и Капулетти тоже ничего - особенно Джульетта, - но Меркуцио... нет, мне трудно объяснить. Он был такой умный, веселый. Понимаете, меня злость берет, когда таких убивают, - таких веселых, умных, да еще по чужой вине. С Ромео и Джульеттой дело другое - они сами виноваты. - В какой вы школе учитесь, дружок? - спрашивает она. Наверно, ей надоело разговаривать про Ромео и Джульетту. Я говорю - в Пэнси. Оказывается, она про нее слышала. Сказала, что это отличная школа. Я промолчал. Тут ее спутница, та, что преподавала историю и конституцию, говорит, что им пора идти. Я взял их чеки, но они не позволили мне заплатить. Та, что в очках, отняла у меня чеки. - Вы и так были слишком щедры, - говорит. - Вы удивительно милый мальчик. - Она сама была славная. Немножко напоминала мать Эрнеста Морроу, с которой я ехал в поезде. Особенно когда улыбалась. - Так приятно было с вами поговорить, - добавила она. Я сказал, что мне тоже было очень приятно с ними поговорить. И я не притворялся. Но мне было бы еще приятнее с ними разговаривать, если б я не боялся, что они каждую минуту могут спросить, католик я или нет. Католики всегда стараются выяснить, католик ты или нет. Со мной это часто бывает, главным образом потому, что у меня фамилия ирландская, а коренные ирландцы почти все католики. Кстати, мой отец раньше тоже был католиком. А потом, когда женился на моей маме, бросил это дело. Но католики вообще всегда стараются выяснить, католик ты или нет, даже если не знают, какая у тебя фамилия. У меня был знакомый католик, Луи Горман, я с ним учился в Хуттонской школе. Я с ним там с первым и познакомился. Мы сидели рядом в очереди на прием к врачу - был первый день занятий, мы ждали медицинского осмотра и разговорились про теннис. Он очень увлекался теннисом, и я тоже. Он рассказал, что каждое лето бывает на состязаниях в Форест-хилле, а я сказал, что тоже там бываю, а потом мы стали обсуждать, кто лучший игрок. Для своих лет он здорово разбирался в теннисе. Всерьез интересовался. И потом ни с того ни с сего посреди разговора спрашивает: "Ты не знаешь, где тут католическая церковь?" Суть была в том, что по его тону я сразу понял: он хочет выяснить, католик я или нет. Узнать хочет. И дело не в том, что он предпочитал католиков, нет, ему просто хотелось узнать. Он с удовольствием разговаривал про теннис, но сразу было видно - ему этот разговор доставил бы еще больше удовольствия, если б он узнал, что я католик. Меня такие штуки просто бесят. Я не хочу сказать, что из-за этого весь наш разговор пошел к чертям, нет, разговор продолжался, но как-то не так. Вот почему я был рад, что монахини меня не спросили, католик я или нет. Может быть, это и не помешало бы нашему разговору, но все-таки было бы иначе. Я ничуть не обвиняю католиков. Может быть, если бы я был католик, я бы тоже стал спрашивать. В общем, это чем-то похоже на ту историю с чемоданами, про которую я рассказывал. Я только хочу сказать, что настоящему, хорошему разговору такие вещи только мешают. Вот и все. А когда эти две монахини встали и собрались уходить, я вдруг сделал ужасно неловкую и глупую штуку. Я курил сигарету, и когда я встал, чтобы с ними проститься, я нечаянно пустил дым прямо им в глаза. Совершенно нечаянно. Я извинялся как сумасшедший, и они очень мило и вежливо приняли мои извинения, но все равно вышло страшно неловко. Когда они ушли, я стал жалеть, что дал им только десять долларов на благотворительность. Но иначе нельзя было: я условился пойти с Салли Хейс на утренний спектакль, и нельзя было тратить все деньги. Но все равно я огорчился. Чертовы деньги. Вечно из-за них расстраиваешься. Литература: Зарубежная литература XX века: Учеб. пособие / Под ред. В. М. Толмачева. М., 2003. Зарубежная литература ХХ века: Учеб. / Под ред. Л. Г. Андреева. М., 1996, 2001. Литературная энциклопедия терминов и понятий. М., 2001. Руднев В. П. Словарь культуры ХХ века. М., 1997. Сурова О.Ю. Человек в модернистской культуре // Зарубежная литература второго тысячелетия. 1000 – 2000: Учеб. пособие / Под ред. Л.Г. Андреева. М., 2001. Аллен У. Традиция и мечта: критический обзор английской и американской прозы с 20-х годов до сегодняшнего дня. М., 1970. Гайсмар М. Сэлинджер: мудрое дитя и школа журнала «Нью-Йоркер» // Гайсмар М. Американские современники. М., 1976. Галинская И. Л. Загадки известных книг. М., 1986. Галинская И. Л. Философские и этические основы поэтики Сэлинджера. М., 1975. Лидский Ю. Я. Очерки об американских писателях ХХ века. Киев, 1968. Менанд Луис. «Над пропастью во ржи» 50 лет спустя // Иностр. лит. 2005. № 10. Мендельсон М. О. Роман США сегодня. М., 1977. Мендельсон М. О. Роман США сегодня. М., 1985. Мендельсон М. О. Современный американский роман. М., 1964. Морозова Т. Л. Образ молодого человека в литературе США. М., 1969. Мулярчик А. С. Послевоенные американские романисты. М., 1980. Мулярчик А. С. Современный реалистический роман США. 1945–1980. М., 1988. Мулярчик А. С. Спор идет о человеке: О литературе США второй половины ХХ века. М., 1985. Мулярчик А. С. США: ХХ в. Грани литературного процесса. М.; Минск; Барановичи, 1994. Олдридж Джон. После потерянного поколения. М., 1981. Орлова Р. Потомки Гекльберри Финна. М., 1964. Стеценко Е. А. Судьбы Америки в современном романе США. М., 1994. |