Опаленная судьба.. Опалённая Судьба. Николай Печененко. Предисловие. Печененко Николай Фомич (19301987)
 Скачать 173.58 Kb.
|
|
ГЛАВА ШЕСТАЯ. 1 История о том, как я наказал двух купающихся фашистов, стала достоянием всего отряда. Партизаны не давали мне прохода, упрашивали рассказать о том случае ещё разок, требуя подробностей. И я, желая понравиться им, каждый раз на ходу что-то придумывал: то у фашистов был ещё и пистолет, который потерял при отходе в лес, то вместо одной плитки шоколада реквизировал пять. Однажды Тарасенко, подслушав моё очередное сочинительство, сказал строго: - Коля, кончай потешать байками взрослых людей. Так ведь недолго превратиться в шута или клоуна. А война шутов не любит. Он сказал это так громко, что многие услышали, и с тех пор никто не просил меня рассказать про тот случай на Тясмине. Да и мне стало стыдно – тоже нашел чем хвастаться, ведь оружие не в бою добыл, геройства тут никакого, конечно, не было. В отряде меня окружили заботой: портной перешил шинель, подогнал по росту обмундирование. Нашлись и хромовые сапожки на мои ноги, и кубанка с нашитой красной лентой. Одно только огорчало: мне категорически было запрещено и думать об огнестрельном оружии. Не положено – и никаких разговоров. Тимоха, тот самый, что подхватил меня висящего на ветке и поставил на землю, подарил мне саблю и штык-тесак в ножнах. Я обрадовался этому подарку, носил саблю через плечо, штык – на ремне. Позже кто-то достал или смастерил шпоры, прикрепил к моим сапогам, и с виду я был настоящий кавалерист. Вот только одни шли в разведку, другие ещё на какое-то задание, а я – на кухню. Как-то я зашел к Тарасенко, застал его в землянке одного, без людей. Такое случалось редко, чтоб политрук разведки, партийный секретарь отряда был один и никуда не спешил. - Иван Петрович, скажи: я настоящий партизан? – задал ему вопрос. - А ты сам как думаешь? - Думаю, что не настоящий. Так, вроде пасынок у мачехи… В это время в землянку вошел начальник разведки, тот, в кожаной куртке, и Тарасенко обратился к нему: - Послушай-ка, Царев, что твердит парень. Не настоящий, мол, он партизан, а пасынок у мачехи. Выходит, мы с тобой мачехи? - Конечно, не настоящий, - подтвердил я. – Вон хлопцы недавно в отряд пришли, и их уже послали на боевое задание. А я только даром партизанский хлеб перевожу. - А, пожалуй, Печугин прав, - сказал Царев и, вытерев вспотевшее лицо платком, спросил Ивана: - Может, и взаправду парня испытать? Попробуем, политрук? - Попробуйте, товарищ командир, обязательно попробуйте, надоело мне на кухне, - оживился я. - А если провалится? Гестаповцы и детей не жалеют, сам знаешь, что делают за связь с партизанами. Подведет отряд, если не выдержит, - вдруг усомнился Тарасенко. - Да я лучше себе язык откушу, чем заговорю про отряд, - горячился я. – Плохо ты меня знаешь, Иван Петрович. - Не обижайся, Коля. Немцы умеют языки развязывать и не таким, как ты... Можем ли мы рисковать? - А другие? - Что другие? - не понял Тарасенко. - Другие ведь не развязывали языки, не попадались. Почему я должен обязательно влипнуть? - Значит, в разведку хочешь? - Конечно, ещё спрашиваете! - Что ж, посмотрим, есть ли у тебя хватка до нашего дела, - сказал Царёв, подмигнув Тарасенко. - Вот тебе первое задание. После обеда пойдёшь в Куликовку. Знаешь такое село? - Знаю. Недалеко от Завадовки. - Хорошо. Там за фермой на поле стоят скирды прошлогодней соломы... - Видал. - Хорошо. Только старших не перебивают, а внимательно слушают. Так вот. У тех скирд тебе повстречается старик. Одет будет в полушубок, на голове шапка с надорванным ухом. «В такую жару?» - засомневался я, но промолчал. Тем временем Царёв продолжал: - У деда спросишь: «Где можно хлеба достать!» А он тебе ответит: «Зайди в четвёртую хату от поля». Тогда ты скажешь ему, что завтра вечером придёт человек для встречи с людьми, которых он приведёт. - И все? - Пока всё. Выполнишь это, тогда поговорим о более серьезном задании. А теперь повтори, что ты должен сделать. Я повторил. - Что ж, память у тебя неплохая. Иди в роту и скажи командиру, что после обеда пойдёшь в Куликовку на связь. К вечеру должен прийти обратно. И запомни главную заповедь разведчика: что знают двое, третьему не надо знать, длинный язык - находка для шпиона. - Ясно, - ответил я, обрадованный, что наконец-то вырвусь из обыденного круга: рота - кухня - землянка. Ну что за дело - быть на подмоге у повара? Воду носить, картошку чистить, дрова колоть, кастрюли да котлы мыть. Ни о каких боевых действиях и думать не приходится. Только и остаётся, что ждать ушедшие на задание группы, чтобы послушать их рассказы о проведённых операциях, захваченных трофеях. Я подошёл к Силычу, нашему повару, и лихо доложил: - Так что убываю из-под вашего подчинения по приказу начальника разведки товарища Царева. - Куда же это, позвольте узнать, убывает ваша светлость? - удивился тот, явно ехидничая. - Про то известно тем, кому положено. Много будете знать, скоро состаритесь, - поддел я ошеломлённого Силыча его же поговоркой. Он любил отделываться этой фразой, когда я проявлял любопытство, приставал с расспросами. - Однако выйти из отряда я так и не смог. - Ступил на тропу, ведущую из расположения лагеря, не прошёл и двести метров, как услышал крик из-за кустов: - Стой! Кто идёт? Я - шесть. - Свой. Это я, Печугин. - Вижу, что не папа римский, - сказал, выходя из кустов, Тимоха. Считал его хорошим другом, и вот тебе, издевается, делает вид, что не узнает. - Куда направился? - По заданию Царева. - По заданию? - И глаза Тимохи издевательски засверкали. – Сверхсекретное, конечно? Ну так вот. Ступай обратно в лагерь и не зли меня. А то уложу на землю и будешь лежать до прихода разводящего. Шагом марш! «Ладно. Попробую другой тропой», - решил я. Но и на другой тропе меня ждало разочарование. Послышался окрик, и незнакомый партизан, выйдя из кустов, потребовал: - Я – четыре. А ты? Мне надо было назвать цифру, чтобы вместе с четверкой получилась определённая сумма. Но я этой цифры не знал. Часовой оказался принципиальным и поступил со мной по уставу: уложил на землю и вызвал разводящего. Тот доставил меня в штаб. - Ты почему не там, куда тебя послали? – спросил Царев с ухмылкой. - Часовые задержали. - Почему? - Не знал пароля. - Но ведь знал, что на выход нужен пароль? - Знал. - Почему же не спросил? - Поторопился. - То-то же. А торопливость в нашем деле смерти подобна. Ладно, лично займусь тобой. Ходить на разведку – не на прогулку. Это сложная и ответственная работа, которую надо уметь хорошо делать. Если хочешь, конечно, помочь товарищам и самому в живых остаться. Самураи нам не нужны. Будем учить тебя, как и что должен делать разведчик: незаметно для окружающих считать воинские подразделения, определять, где находится штаб части, по эмблемам различать рода войск противника и многое другое. А сдашь экзамены, тогда пойдёшь на задание. - И экзамены будут? - Обязательно. Строже, чем в школе. - Когда же я научусь? Значит, опять на кухню. - Значит, опять. Никто не должен знать, что ты готовишься к заданию. Так что не унывай, Коля, научишься и ты нашей премудрости. Терпение и наблюдательность – вот что нужно разведчику. 2 Почти ежедневно в определенные часы я заходил к политруку разведроты с тетрадками и школьными учебниками – их, как мне сказали потом, достала и принесла в отряд Алёна. Со мной занимались по-настоящему: задавали уроки по всем школьным предметам, раза два-три в неделю наставлял меня сам Царев. Иногда я выполнял его незначительные поручения: ходил в ближние села, где не было на постое немцев, узнавал, когда партизанам снаряжать подводы за продовольствием; бывало, лежал у дороги и считал проезжающие машины с войсками и боевой техникой. Однажды меня нашел в пятой роте вестовой и передал распоряжение Царева срочно прибыть в штаб. В штабной землянке на столе была расстелена карта. Над ней с карандашами в руках склонились начальник штаба, начальник разведки и политрук. Плавал густой табачный дым, солнечные лучи из узкого оконца вязли в нем, ломались. Царев указал на табурет, присел рядом со мной. Полез за кисетом, долго вертел козью ножку, высекал огонь. «Наверное, - предстоит серьезный разговор,- подумал я. - А возможно, поручат настоящее дело». - Ты в Смеле бывал? - спросил меня начальник разведки. - Не один раз. - Город знаешь? Найдешь базар? - А как же… - Очень хорошо. Пойдешь в Смелу. Свою партизанскую форму снимешь и саблю оставишь, переоденешься. - Царев кивнул на ворох тряпья, лежавшего у входа. - Переоденешься, покажешься мне. Никаких бумаг, ничего с собой брать нельзя. А то, я знаю, ты все листовки собираешь… Действительно, водилось за мной такое: собирал самодельные листовки с карикатурами на Гитлера и его ближайшее окружение. Царев продолжал: - Заночуешь в Яблуновке. Ты с Василем вроде знаком, вместе кажется, собирались фашистов бить. - Вот ведь какой начальник разведки, все знает. - Ну ладно, это к делу не относится. После ночевки шагай в Смелу. Там завтра базарный день. Иди - не бойся, но без надобности на посты не при, держись от них подальше. Ну, а если обойти никак нельзя, отвечай им: иду, мол, на базар продать самосаду да соли купить, дед с бабкой послали. Живешь ты, запомни, в Яблуновке, у деда Кондрата. - Где же я самосад возьму? - Это не твоя забота. Будет у тебя в мешке добрый самосад, смотри, не продешеви только. Вначале по рядам походи, узнай, какая цена на табак, тогда и сам становись в ряду. Становись в тот ряд, что к воротам примыкает. Там обычно свободно, все спекулянты в дальний угол жмутся. - А кто на связь придет? - спросил я. - Как выглядит связной? Как я его узнаю? - Гляди-ка, политрук, птенец-то оперяется, - захохотал Царев. - Ишь как говорит. Ну, стало быть, наша наука впрок пошла. - Он положил лист бумаги и начал чертить место встречи. - Вот базар. Если смотреть со стороны Тясмина, то у входа два храма: слева -православная церковь, справа польский костел. Знаешь? Вот и прекрасно. За костелом - жандармерия в бывшем здании райпотребсоюза. Из ее окон хорошо просматривается базарная площадь. Потому и часты облавы. Заметят что-то подозрительное, жандармы тут как тут, без шума могут оцепить базар так, что не вырвешься. Имей это в виду. Коль услышишь свистки – уходи сразу. При облаве фашисты бешеными делаются, не щадят ни детей, ни взрослых, попасть к ним легко, а выйти трудно. Уходить будешь таким путем: за забором церковное кладбище, тянется оно до самого обрыва. Берег порос кустарником и камышом. Там при твоем росте уйти легко. Ты все запоминаешь? Я кивнул. - Идем дальше. Встреча должна произойти за торговлей. Постарайся стать в конце ряда. Возле мешка с махоркой положишь кепку, в нее будешь класть деньги - всем известно: у пацанов карманы дырявые. К тебе подойдет высокий парень. На нем будет зеленоватая кепка, серый френч и темно-синие галифе, обут в хромовые сапоги. Он спросит: «Крепкий самосадик?» Именно - «самосадик». Ответ: «Коль потянешь, в сон потянет». Вопрос: «Дашь попробовать?» Ответ: «Купи и пробуй». Парень скажет: «Жаден ты, однако». Ответ: «Скупость не глупость». После всех этих слов парень протянет черный кисет, насыплешь ему два стакана. Только два, не больше. Не один, не три, а два. - И деньги он заплатит? - Конечно. Без прибыли он тебя не оставит, - опять улыбнулся Царев и подмигнул Тарасенко. - После обмена паролями поступаешь в полное распоряжение этого парня. Делай все то, что он скажет. Понял? Если усвоил, повтори. Я повторил слово в слово. - Молодец! Иди в роту, переоденься. Скажи Воловенко, что поступаешь в мое распоряжение. Переодевшись, я стал похож на уличного оборванца. Еще раза три отвечал на вопросы Царева, который разыгрывал то парня, пришедшего на связь, то жандарма, схватившего меня на контрольно-пропускном пункте при входе в город. Затем, проверив мои карманы, начальник разведки сказал: - Итак, запомни пароль на выход и вход. Окрик постового: «Стой! Кто идет? Я - восемь». Твой ответ: «Я - девять». Если постовой скажет: «я - шесть», ты - «я -одиннадцать», «я пять» - «я двенадцать». В итоге должно получиться число семнадцать. Запомнил? - Так точно. - Постарайся уложиться в трехсуточный срок. А теперь присядем и помолчим. Царев и Тарасенко проводили меня. Начальник разведки показал на тропу, подтолкнул в плечо: - Шагай! Счастливого пути! Сердце мое билось радостно и возбужденно, ведь я впервые отправлялся на ответственное задание. К вечеру шел по перелеску, петляя меж березовых и кленовых рощ, стремился быстрее попасть в Яблуновку. Дорогу знал превосходно, не один паз проходил здесь. Казалось, каждая лесная тропинка уже знакома. Я перестал бояться шорохов в чаще, начал различать, когда пробирается дикий кабан, а когда просто шалит в кустарнике ветер, мог по крику сороки и карканью вороны определить, кто приближается - человек или животное. По пням узнавал стороны горизонта. И даже не верится, что раньше до смерти боялся оставаться здесь на ночь, пугался мрачной чащи. Сейчас наоборот - только в лесу чувствовал спокойно и уверенно. В Яблуновку пришел к полуночи. На мой стук отворил дверь Васин отец, совсем не удивился моему позднему приходу. Проснулась мать, откуда-то появился Василь. - Можно у вас переночевать? – спросил я. - Ночуй, ночуй, какие могут быть балачки. - Утром надо мне в Смелу пораньше попасть. - Что должен там делать? - Махорку хочу продать и соли купить. - Хозяйственный хлопец, - похвалил меня Васин отец. Я догадывался, что он знает, откуда у меня махорка и зачем надо мне в Смелу. Но он с удовольствием разыграл неосведомленного и непосвященного в тайные дела, я понял: домашним необязательно знать, откуда и куда я иду. После ужина Василь потянул меня на чердак, где у него было вымощено ложе, пахнущее травами. Он поделился радостью: в последних известиях сообщили об освобождении Полтавы. Мы долго шептались. Меня так и тянуло за язык признаться Василию, что я уже в партизанском отряде, что иду выполнять ответственное задание, но сдержался и промолчал. Поздно ночью уснули. Чуть рассвело, Васин отец разбудил меня: - Вставай, Микола, пора… Освежившись колодезной водой и выпив чашку молока, я вышел на дорогу и зашагал к Смеле. У входа в город дорогу перегораживал полосатый шлагбаум. Вообще-то с утра он должен быть поднят, но то ли в будке контрольно-пропускного пункта проспали, то ли еще что, только шлагбаум был закрыт. Сворачивать в поле и обходить его я опоздал – из будки вышел заспанный немец и, увидев меня, поманил пальцем к себе. Зевая и показывая желтые зубы, спросил на ломаном языке, куда иду. Я ответил, что иду в город махорку продавать. - О, это есть хорошо. - Он бесцеремонно развязал мою котомку и запустил руку в мешочек. Скрутив цигарку, немец затянулся и закашлялся. Потом, довольный, взял подвешенное оцинкованное ведро и протянул мне: - Мальчик, носи воду. От колодец. Нах котел, - показал на большой чан возле будки. Мою котомку он поставил у своих ног, уселся на лавочке, продолжая курить. Я ругал себя за беспечность. Ну что стоило, завидев опущенный шлагбаум, взять правее и обойти контрольно-пропускной пункт. Так нет же, путь хотел укоротить, вот и укоротил. Принялся таскать ведро с водой. Она плескалась, штаны намокли, настроение испортилось. А мимо шли на базар люди, показывали жандарму аусвайсы и топали по дороге с мешками и сумками. Проплывали и редкие подводы под поднятым шлагбаумом. «Попался, как пацан! - злился я на себя. - Фашист сам не хочет таскать, я подвернулся первым, вот и эксплуатирует». Наконец чан был полон. Я поставил у ног немца ведро и взялся за котомку. На базарную площадь я пришел с опозданием. Кляня на чем свет стоит улыбчивого жандарма и себя, шагал вдоль дощатых прилавков, приценивался к махорке. Некоторые меня гнали: –– Мал еще курить! –– Ишь, под носом не просохло, а туда же тянется. Но все же я узнал цену. Оглядев ряды, с ужасом заметил, что пристроиться негде –– свободных мест не было. Первое условие встречи было нарушено, у ворот стать не мог. К моему счастью, в середине освободилось место. Я опрометью бросился к нему, сдернул с плеча котомку, вытащил мешочек, стакан, положил на прилавок смятую кепку. Тетка, торговавшая рядом тыквенными семечками, испуганно отшатнулась: –– А чтоб тебе… –– Потом спросила: –– А бумаги на торговлю у тебя есть? –– Есть, тетечка, все у меня есть. –– И заорал, пересыпая в мешочке махорку: –– Покупай самосад, кто покурит –– будет рад! Торговля, на удивление, у меня пошла бойко. Партизаны снабдили меня отменной махоркой –– крупной, сухой, пахучей. Мешочек таял на глазах –– брали по два, три стакана. –– Ты же дешевишь, –– толкнула меня в бок тетка, и я тотчас поднял цену. Действительно, так быстро разберут, не дождусь и связного. С пустым мешком стоять неловко. «Где же он?» –– в который раз спрашивал себя, озираясь. А мешочек с самосадом пустел, как я ни набивал цену товару –– видимо, махорка нравилась покупателям. Меж торговых рядов прошелся полицай в зеленом, с бело-желтыми обшлагами мундире, с карабином за плечом. Остановился возле меня, взял из мешка стакан, высыпал в свой карман и пошел дальше. Я уже волновался всерьез: если сегодня ко мне не подойдет связной, завтра идти сюда бесполезно –– не базарный день. Когда в мешочке оставалось стакана три-четыре махорки, из толпы вынырнул парень в темно-синих щегольских галифе, заправленных в начищенные до глянца хромовые сапоги. Он потрогал кепку, глянул на меня острыми зеленоватыми глазами, произнес: –– Крепок ли самосадик? Я так обрадовался, что на мгновение забыл о правилах конспирации, заулыбался. –– Раз потянешь –– в сон потянет. Парень осадил меня посуровевшим взглядом и продолжал: –– Дашь попробовать. –– Купи и пробуй. «Наконец-то!» –– облегченно вздохнул, и с языка чуть не сорвалось: «Чего так долго?» Но вовремя опомнился, дождался, когда в руках незнакомца появился черный кисет, высыпал туда два стакана махорки. После этого парень бросил несколько бумажек в кепку и сказал, вроде ни к кому не обращаясь: –– Пора и в церковь сходить, грехи отмолить да Николаю-угоднику поклониться. Я понял: мне предлагается идти к церкви. Догнав парня, сказал шепотом: –– Ну и долго же ты… Я уже не знал, что делать. –– Пацан ты еще, –– проговорил парень –– Если б я раньше пришел, а ты с непроданным товаром... Каждому сразу было б понятно, что торгаш ты липовый. Кто уходит с базара в разгар дня, не продавши товар? - И то правда, - вынужден был я согласиться с ним. - Слушай меня внимательно. Передай Ивану, что картошку заготовили. Третьего дня перевезем в Сунчанку. Грибники прибудут через неделю в Каменку. Как понял? Я повторил услышанное. - В следующий раз пусть приходят на явочную квартиру. Адрес: Садовая, пять. спросить Степаниду. Пароль: «У вас не найдется картошки продать?» Ответ: «Пуда два найду». А сейчас марш на базу и передай: ждем в Сунчанском на закате третьего дня, не позже. - Не прощаясь, парень зашагал быстрее и скрылся среди тех, что направлялись в церковь. Мне захотелось еще побродить по базару, купить на дорогу семечек - и идти будет веселей, и усталость не так одолеет. Пробираясь между рядами, услышал, как две торговки шептались, одна сообщала другой - Слышь, кума, мой сосед, полицай, сказал, что красные опять отступают, последние усилия делают. «Брешет тебе твой полицай»‚ - подумал я, вспомнив сводку Совинформбюро на листке, заложенном за подкладкой пиджака, в которой говорилось, что войска 2-го Украинского фронта 23 сентября 1943 года после упорных ожесточенных боев с фашистами овладели Полтавой. А от Полтавы до этих мест остается совсем немного. Ходил по рынку, слушал разговоры, приценивался к разным товарам. Настроение было приподнятое: задание выполнено, встреча со связным состоялась. Теперь приклеить бы где-то листовку со сводкой, чтоб торговка со своей кумой не трепалась, дойти до Яблуновки, а там уж никто мне помешать не сможет своевременно возвратиться и доложить... Выбрал удобный момент, прислонился спиной к забору, заложил руку с листовкой и прикрепил ее. Потом подошел к прилавку, где инвалид торговал смесью семян тыквы и подсолнуха. Купил пару стаканов хорошо прожаренных семечек, стал пробираться к базарным воротам. Но тут послышались свистки, крики, люди шарахнулись из стороны в сторону, возникла паника. «Облава!» - подумал я и тоже заметался, пытаясь пробраться к забору, отгораживающему базар от церковного кладбища. «Вляпался!» - ругал себя, работая руками и пробираясь сквозь метавшуюся толпу. А она качалась из стороны в сторону, словно волны в бушующем море. Одним из таких потоков меня вынесло к забору, примерился, как бы половчее подпрыгнуть и ухватиться, чтоб перелезть, но пригляделся и оставил это намерение: у забора стояли жандармы с автоматами, они уже знали, как бегут от облавы, приняли меры. - Почему облава? - спросил на ходу какого-то человека, тот буркнул в ответ, что объявились на заборах листовки. Поняв, что перелезть через забор не удастся, я пристроился у конца рядов под прилавком, бросил на пыльную, заплеванную подсолнуховой кожурой мостовую свою кепку и, высыпав в нее мелочь, протянув руку, заголосил: - Люди добрые, помогите, жизнь сиротки спасите, ломоть хлеба подарите, буду славить вас и бога, помогите сколько мога. Надо мной и возле меня клокотал людской муравейник, мелькали ноги в сапогах и сандалях, солдатских ботинках и тапках, я видел, как жандармы и полицаи загоняют людей за изгородь, где обычно стояли привезенные на продажу телята, как полосовали плетьми тех, кто упирался, вокруг плакали и ругались, просились у кого-то, упоминая оставленных деток, которые ждут-не дождутся с базара родителей. А я, рыская по базару глазами, тянул свою слезливую песню: - Люди добрые, помогите, жизнь сиротскую спасите… Толчея начала стихать. Жандармы увели человек десять, оказавшихся в загоне, наверное, тех, кто не имел документов. Успокоились оставшиеся, вновь покрикивали барышники, хваля свой товарец. Я хотел уже подниматься, кончать маскарад, но тут мой взгляд натолкнулся на тетку, с которой рядом стоял, торгуя самосадом. Тетка указала на меня толстому жандарму и что-то усердно зашептала ему на ухо. Я почувствовал, что она может говорить про меня: мол, торговал, а сейчас милостыню просит. Действительно, как я не сообразил, что такое каждому покажется подозрительным. Отстранив прилипшую к нему тетку, поправив кобуру, жандарм направился ко мне. Нельзя было терять ни секунды. Я оглянулся и, вскочив на ноги, одним махом перескочил через забор. Петляя между надгробными плитами, услышал заливистый свисток, а затем глухой пистолетный выстрел. Но я уже был на обрыве, внизу рябились волны Тясмина. На миг оглянулся - тяжело дыша, расстегивая тугой воротник кителя, за мной гнался жандарм. Не раздумывая, скатился по обрыву вниз и, выломав камышину, нырнул в спасительную воду. С чмоканием били по воде пули - жандарм стрелял неприцельно. Всплывать нельзя и дышать через камышину трудно, тем более после бега. Когда начал задыхаться от недостатка воздуха, я уже не думал о последствиях - вынырнул. Как через пелену густого тумана, сквозь стебли камыша глянул на берег: жандарм досылал новую обойму в пистолет и не смотрел на речку. Этого мгновения хватило, чтобы сломать новую, более толстую камышину и снова нырнуть. Теперь можно было сидеть подольше: воздуха хоть и маловато, но дышать стало свободнее. Как я благодарил златопольских ребят, обучивших меня такому способу нырять и держаться под водой. Пули еще несколько раз чмокнули. Зажав камышину, стал потихоньку передвигаться к середине речки. Выстрелов не последовало. В камышах просидел до густых сумерек, потом поплыл к другому берегу. От холода и усталости ноги и руки сводило судорогой. Совсем обессилев, я выполз на песчаный берег и долго лежал на спине, жадно хватая воздух. Сил, чтобы встать и идти дальше, у меня не было. Кое-как доковылял до березовой рощицы, опустился на жесткую траву, снял прилипшую одежду, выжал и снова надел. Там провел и остаток ночи. Под утро холод поднял меня. Клацая зубами, размахивая руками, вбежал в лес. Меня колотил озноб. На лбу выступила испарина. Багровые искры метались в глазах. Чуть не заплакал от злости. В отряде ждут сообщения, а я еле-еле ползу, как черепаха. Только к исходу следующего дня добрёл до первой партизанской заставы. - Стой! Кто идёт? Я - девять, - узнал голос Тимохи. - Я - восемь, - назвал пароль и свалился под ноги часовому. - Срочно в штаб сообщи, - успел ещё прошептать ему. Очнулся в землянке санчасти. Возле меня на табурете сидел Тарасенко. - Иван Петрович! - приподнялся я на локтях, - Картошка на той неделе третьего дня будет доставлена в Сунчанский, а грибники... - Лежи, - сухо сказал политрук. - Знаем уже, связной в отряд прибегал. Зачем после встречи с ним опять на базар попёрся? - сурово спросил Тарасенко. - Я хотел... - Хотел, хотел... В нашем деле не должно быть «хотел». Есть только приказ, и его надо выполнять беспрекословно, точно и в срок. А ты едва сам не погиб да ещё заставил подпольщика бежать в отряд. - Почему? Он видел, как жандарм стрелял в тебя, как ты нырнул под воду и не вынырнул. Вот и решил, что ты утонул. Я же обхитрил жандарма. А на базар мне надо было. Честное пионерское. - Эх, ребёнок ты ещё, а война - дело суровое, - Тарасенко поднялся. - Поправляйся. Вообще-то ты молодец, так и связной сказал - умеешь приспосабливаться к обстановке. |