Опаленная судьба.. Опалённая Судьба. Николай Печененко. Предисловие. Печененко Николай Фомич (19301987)
 Скачать 173.58 Kb.
|
|
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ 1 Первый город, в который я вошел как освободитель вместе с воинской частью, была Новоукраинка. До того проходили через села, хутора, где-то в стороне от нас оставались районные центры со знакомыми названиями, шла крупная Корсунская операция, а вот Новоукраинка — первое на моём пути селение городского типа. Старики, женщины, дети вышли из своих убежищ и радостно встречали советских воинов. Я ощущал на себе сотни взглядов, особенно чувствовал, с какой завистью встречали и провожали меня моя сверстники. Еще бы! Ведь я самый маленький в полку боец, мне шел четырнадцатый год. Здесь, в Новоукраинке, старшина и сержант Приходько преподнесли мне подарок — перешитую шинель и новенькие хромовые сапожки, о которых я мог только мечтать. Рассказали о сапогах целую историю. Оказывается, их раздобыл где-то начальник новоукраинской полиции, решил перешить для себя — принес к известному в городке мастеру сапожного дела. Тот умудрился оттягивать срок исполнения заказа, а спустя несколько дней подпольщики казнили предателя за издевательство над мирным населением и грабеж. В знак благодарности за освобождение города от фашистов мастер вручил сапоги советскому старшине, а тот попросил перешить их на мою ногу — и вот, пожалуйста, носи на здоровье. Первое самостоятельное задание выполнил я на подступах к Первомайску. Между станцией Кавуны и селом Лысая Гора гитлеровцы оказали ожесточенное сопротивление. Огневые точки противника были скрыты, разведка боем не принесла успеха. Меня вызвали к командиру разведки полка, тот расспросил, точно ли я ходил в лесу на задания, какие именно, потом поразмыслил и сказал: - Сменишь обмундирование на сельскую одежду, пойдешь в разведку. Слушай внимательно. - И проинструктировал меня, где и что должен я сделать. Во взводе уже приготовил для меня видавшие виды ботинки, поношенную одежду, котомку с ломтем зачерствевшего хлеба. Снаряжая меня в дорогу, сержант Приходько спросил: - Не страшно? - Нет, не в первый раз, - бодро ответил я, но сам себе признался, что сказал неправду: страшновато идти во вражеский тыл, где ждет тебя неизвестность. Было за полночь, когда меня провели к нейтральной полосе, дальше пошёл сам в направлении Лысой Горы. Осторожно ступая, прислушивался к шорохам, звукам, всматривался в очертания едва различимых предметов. Обнаружив какой-то объект впереди себя, присел, чтобы лучше разглядеть его, и в это время над головой просвистели пули автоматной очереди. Значит, заметили меня, подумал и стал отползать назад, но тут последовала вторая очередь, уже в стороне от меня. Я понял, что немцы просто простреливают местность. Прополз между двух окопов, обогнул блиндаж, незаметно пробрался в глубь обороны. Мартовское утро было тихим, спокойным, восток озарялся багрянцем, на фоне чистого неба очень заметны стволы орудий, торчащие из-под земли, из-за холмов, каждой возвышенности - их я насчитал, запоминая расположение, до двух десятков. Прифронтовое село, словно вымерло, опустело. Я пристроился в крайнем сарайчике, откуда видно было во все стороны. Присмотрелся и обнаружил, что холмы искусственные: на самом деле это были вкопанные и тщательно замаскированные танки и самоходные орудия. С восточной стороны виднелась батарея из четырёх пушек. Их стволы словно переламывались в воздушной струе поднимающихся испарений. Пользуясь затишьем, немцы принялись чистить пушечные стволы. Возле каждой пушки было по одному номеру орудийного расчета, остальные, как я убедился, распивали шнапс у ближайшей постройки, вероятно, принадлежавшей колхозу. Подвыпившие позвали из тех четверых, чистивших пушки, распили с ними ещё бутылку. Откуда ни возьмись вынырнула коза, миновала сарай и пошла в сторону батареи. И вдруг у меня возникла одна мысль, и я, оставив котомку в сарае, побежал за козой, поймал её и потащил мимо постройки. Немцы заметили меня и приманили к себе. Я сделал жалостный вид и пропищал тонким ребячьим голосом: - Дяденьки, хотите, буду делать вам всё, что вы скажете, только не отбирайте козу, она наша кормилица. Немцы вытаращили глаза — откуда, мол, взялись это животное и этот киндер в опустевшем селе? Сначала они молча рассматривали меня, потом расхохотались, потребовали, чтоб я плясал под губную гармошку. Один из них играл незнакомые мне мелодии, и я, привязав козу, не стремясь уловить ритм, плясал, как попало перебирая ногами, пытался даже присесть. Мои движения больше походили на танец первобытных людей, но именно это и нравилось немцам. Они заливались смехом. Я почувствовал усталость, еле держался на ногах, а от меня требовали и требовали плясать ещё. Но вот привезли обед, немцы принялись за еду. Один из тех, что чистил пушки, показал мне на паклю, взял меня за воротник, повёл к батарее и заставил драить ствол. Пока немцы обедали, я старательно работал. Осмотрелся вокруг, определил, что из-за бронированных щитов меня не видно. Я набирал пригоршнями сухой, проветрившийся песок и засыпал его в каждый ствол, потом до блеска натирал их, пока доставал рукой, чтобы на случай, если кто заглянет, не заметил моего вредительства. Пот градом катился по моему лицу, и трудно было сказать, от чего больше - от напряжённого труда или от волнения. Немцы поняли это по-своему, полагая, что я усердно работал. Фриц, игравший на гармонике, ткнул мне в руку кусок хлеба, другой дал мне пивка и прогнал прочь. Отвязав козу и скрывшись за постройкой, я отпустил её и сам побежал, не чувствуя под собой земли. Как добежал до станции Кавуны, и сам не помню. Надо было куда-то срочно спрятаться, пока немцы не обнаружили моей старательности. Дождавшись темноты и выявив ещё несколько огневых точек, я добрался до передовой, тем же путём перешел линию фронта и благополучно прибыл в расположение своей части. На отдельном листке нарисовал, где и как расположены вкопанные танки и самоходки, где стоит батарея. Командир полковой разведки нанёс мои разведданные на оперативную карту. Через день наши войска пошли в наступление. На месте вражеской батареи под Лысой Горой стояли четыре пушки с разорванными стволами и возле каждой лежало по несколько трупов. Об этом доложили командиру полка. Полковник Агеев объявил мне благодарность, но вместе с тем предупредил, что, если подобная самодеятельность повторится, он отправит меня в тыл. И сделал бы это незамедлительно, однако на выручку подоспел командир дивизии. - Отставить! - приказал он. - У парнишки есть основания мстить фашистам. Представить к награде. 2 Войска пятой гвардейской армии стремительными ударами отбрасывали врага на юг, продвигаясь к Молдавии. Помню, в апрельскую ночь я с группой в составе пяти человек пошел в разведку. Мне поручалось выявлять места расположения немецких войск и техники, обо всём докладывать сержанту Приходько, чтобы тот по рации корректировал огонь полковой артиллерии. После очередного артобстрела пробирался к станции Татищево. По дороге наткнулся на убитого немца, рядом с ним лежала сумка, в сумке – противотанковая граната. Подобрал и спрятал её в кустах. Неподалеку от станции заметил три грозных «тигра». Неудержимо захотелось причинить им какой-то вред. Несколько часов следил за ними и их хозяевами. Танкисты беспечно чувствовали себя, уходили в блиндаж, машины не охраняли. Надо уже было возвращаться к своим, но как уйти, не повредив танки? Взял спрятанную гранату, нашёл кусок телефонного провода, метров тридцать. Подобрался к танкам. По-прежнему никакой опасности. Время от времени выходил из блиндажа немец, бросал беглый взор и опять скрывался под его сводом. Я подполз к среднему танку, положил гранату между катком и гусеницей так, чтобы она прочно держалась. За чеку привязал конец провода, отполз в канаву. Убедившись, что я в безопасности, потянул за провод, спустя несколько секунд впереди вспыхнуло пламя и раздался оглушительный взрыв. Со звоном в ушах бросился наутёк, перележал в кустарнике, пока солдаты, поднятые по тревоге, бегали вблизи меня, освещая кусты фонариками. «Как же мне быть?» - думал я, провожая взглядом удаляющихся в темноту немцев. Они могут вернуться и прочесать кустарники. Я стал отползать в глубь виноградника, при этом потерял ориентир. Полз более получаса, но, когда в небе вспыхнула ракета, определил, что удалился от передовой в противоположную сторону. Возвращаться назад не было смысла. Надо уходить подальше от места происшествия. Меня волновала судьба разведчиков, с которыми я перешёл линию фронта. Утром разгорелся бой, наши развивали наступление, форсировав Днестр. В свой полк я попал на четвертые сутки. Первым долгом спросил, возвратились ли разведчики. Узнав, что все живы и здоровы, присел, словно сбросил с плеч большую тяжесть. - Ну, рассказывай, как ты умудрился вывести из строя два танка? – подсел ко мне сержант Приходько. Оказывается, он уже знал, как все произошло: гусеницу среднего «тигра» разорвало и повредило ходовую часть крайнего. Он доложил об этом командованию. Как только я появился, меня сразу же вызвали в штаб полка. - А вот и наш герой, - промолвил полковник Агеев, увидев меня. Он был ласков и суров одновременно. Похвалил за сообразительность и храбрость, но тут же вызвал командира дивизиона и приказал немедленно отправить меня в тыл и сдать в детприемник. Время было за полдень, когда пришел старшина и сказал, чтобы я собирался в дорогу. В мой вещмешок бойцы ложили кто что имел: банки консервов, куски сахара, сухари. За какие-то минуты вещмешок разбух, поднял его на плечи – тяжеловат, но я подумал, что он пригодится мне, по опыту знал цену каждого сухаря. До отправки оставалось несколько минут, и, как только меня оставили без присмотра, я припрятал вещмешок и сам скрылся в зарослях виноградника. Меня звали, искали, но я не подавал голоса и из укрытия не выходил. Полк через день двинулся дальше. Оторвавшись от части, я добрался до станции Бендеры, прокрался к стоящему составу, залез на платформу вагона и спрятался под брезентом. Состав тронулся, и я уснул. - Ты как здесь оказался? – спросил меня удивлённый боец. – Ну-ка иди за мной. Со сна я никак не мог понять, где нахожусь и куда меня ведут. Проходя мимо вокзала, заметил вывеску станции Винница. Сообразил, что встреча с любым военным начальством сейчас нежелательна. Я бросился в сторону, перескочил через линию впереди идущего паровоза, перемахнул через тамбур другого состава и убежал. В разрушенном здании станции заметил, что за мной следит какой-то паренек. Моя шинель и погоны на ней привлекали внимание многих мальчишек, меня это не удивляло, но неотступное следование за мной паренька насторожило, и я, подождав, спросил его: - Тебе что надо? - Так, интересно, - ответил он. - А как тебя зовут? - Сережка. - Откуда будешь? - Из Воронежа, - Он рассказал, что во время бомбёжки отстал от поезда, потерял мать и попал в детдом. Их, детей, не успели эвакуировать, и он, как и многие другие, остался на оккупированной территории, жил у людей, а когда хозяев угнали в Германию, переходил из села в село, дошёл до Украины и вот добрался до Винницы, уже освобожденной до немцев. - Давай, Сережка, умоемся и покушаем, - предложил я ему. – У меня есть сухари и тушенка. Сережа глотнул слюну. Покорно пошёл за мной, и я понял, что в моем лице он нашел себе надежного покровителя. Он был на год моложе меня. Дождавшись следующего утра, мы сели в поезд, который следовал в сторону Львова. В дороге нас обнаружили и привели в вагон, где располагалось отделение связи. Телефонистка по имени Рая первым делом помыла и накормила нас, после чего представила командиру взвода, молоденькому лейтенанту. - Пойду спрошу комбата, - сказал лейтенант. – Если разрешит, оставим ребят у себя. Комбат разрешил оставить нас, и мы с Сережей стали воспитанниками артиллеристов. Сережа, опасаясь, что его отправят в детдом, назвал себя Васей. Потом узнали его настоящее имя, но по-прежнему звали Василий Кузьмич. Мы с ним отличились на Сандомирском плацдарме. Форсировав Вислу, наши войска вышли на рубеж Шидлов-Стопница. Во время затишья Сережа и я прогуливались и сами того не заметили, как углубились в лес. Возвращаясь обратно по молодому сосняку, наткнулись на убитых немцев, подобрали два автомата, полевую сумку с картой. Неожиданно появились и живые немцы. Мы залегли. «Если пройдут стороной, пропустим, а нет – буду стрелять», - подумал я. Два немца, не сворачивая, шли прямо на нас. Один высокий и толстый, с раздутым портфеле в руке, второй повыше, но тощий, как жердь. - Давай попробуем взять их в плен, - прошептал Сережа. – Не получится, постреляем. Рассуждать было некогда. Немцы уже на расстоянии нескольких десятков шагов. Я крикнул: - Хенде хох! Худой немец схватился за кобуру, но в тот же миг я дал короткую очередь из автомата, стреляя повыше голов. Толстяк присел, выпустив портфель. Оба немца подняли руки и стояли в ожидании, что будет дальше. Мы лежали в нерешительности. Признавая меня за старшего, Сережа поднялся из-за кустов и пошел к немцам. Я остался лежать, держа их на прицеле. Осторожно ступая, Сережа подошел к худому сбоку, решительно рванул из кобуры пистолет, швырнул в мою сторону. Более смело обезоружил и толстяка, пошарил по карманам, нет ли у немцев другого оружия. Ничего не обнаружив, Сережа поднял портфель, подобрал пистолеты и возвратился ко мне. Я поднялся и, не опуская автомата, приказал немцам идти впереди нас. Пленные оказались важными фигурами, их немедленно отправили в штаб армии. Меня и Сережу наградили медалями «За отвагу». Сандомирский плацдарм запомнился и тем, что меня приняли здесь в ряды Ленинского комсомола. Рядом с правительственной наградой мне приклеили значок ВЛКСМ и вручили комсомольский билет. Это был самый радостный и незабываемый день в моей жизни. Немного раньше, у польской границы, стало известно, что в бригаде, кроме нас двоих, появились еще два воспитанника - Володя оказался довольно общительным, озорным, и мы с ним быстро нашли общий язык. Он был на два года моложе меня, но выглядел старше. Витя был меньше всех и стал общим любимцем артиллеристов. Однажды в артбригаду прибыл начальник артиллерийской разведки армии полковник Кузьмин. Увидев меня, он спросил: - А ты как здесь очутился? Ведь ты был, насколько мне помнится, в Тридцать втором полку Тринадцатой стрелковой дивизии. - Так точно, товарищ полковник. Хотел было соврать – отстал, мол, когда полк был на марше, но светло-голубые глаза полковника излучали такой свет, что грех было сказать им неправду. - Командир полка приказал отправить меня в тыл, и я сбежал, товарищ полковник. Ответ, вижу, не совсем удовлетворил его. Ничего не сказав мне, он обратился к майору Ильину, командиру разведдивизиона: - Вы его знаете? - Не успел узнать, товарищ полковник,- ответил майор, и Кузьмин кратко рассказал ему все, что знал обо мне. - Надо бы им учиться,- сказал полковник. – Попробуйте изыскать такую возможность. Майор вызвал старшину восьмой батареи Дмитриченко, спросил его: - До войны вы, кажется, учительствовали, товарищ старшина? - Был завучем школы, товарищ майор. - Вот и отлично. А как вы смотрите на то, чтоб наших солдатиков чем-то занять, а то они забудут, как буквы пишутся? - Занять ребят можно, да вот плохо - тетрадей нету. - Да, это сложно, но небезвыходное положение. Посмотрите, сколько валяется немецких листовок. С обратной стороны они чистые. - Верно, можно попробовать. Сегодня же займусь ребятами, - сказал Дмитриченко. И вот мы стали собирать листовки, разные клочки бумаги, все, что было пригодным для писания. К вечеру у каждого было сшито по три тетради, и старшина провел с нами первое занятие. Он задавал нам задачи и помогал их решать, диктовал диктанты, исправлял допущенные нами ошибки и ставил оценки. Нередко наши занятия прерывались артиллерийскими обстрелами или налетом вражеской авиации. У нас только и разговоров было, что о занятиях. Дмитриченко сумел привить нам интерес и любовь к ним, и мы ждали их с нетерпением. А когда начинался бой, каждый из нас стремился оказать помощь артиллеристам. Однажды Витя пришел без рубашки, грязный. - Что случилось?- спросили мы его. - Рубашку порвал и перевязал раненых,- ответил он Володя, Сережа и я подносили снаряды. Не всегда они были под силу нам, но мы, как могли, старались помогать заряжающим. После Сандомирского плацдарма бригада взяла направление на Одер. Еще один водный рубеж предстояло преодолеть нашим войскам на пути к Дрездену. На Одере к нам прибыл новый командир артбригады - полковник Кузьмин. Я воспринял эту новость с большой радостью. Еще при встрече с полковником в Тридцать втором полку почувствовал к нему признательность и благодарность за то, что не был отправлен в тыл. И позже, когда Кузьмин разговаривал с майором Ильиным, я не столько прислушивался, о чем говорил полковник, сколько всматривался в него, таким он казался мне родным и близким. Как-то в перерыве между боями комбриг вызвал меня к себе и провел со мной несколько часов подряд. Он разговаривал не как военный с подчиненным, а как отец с сыном. - Надо, обязательно надо овладеть знаниями, - говорил Сергей Евдокимович. – Вот что приобретешь здесь, пригодится тебе. Хочу, чтобы из тебя вышел хороший специалист. Он много рассказывал о своем беззаботном детстве, голодной юности. Беспризорничал, батрачил у кулаков, бежал из детдома и сам искал себе средства на пропитание. Нашлись добрые люди, которые указали ему верный путь и место в рабочем строю. Трудился на Конфетной фабрике в Сумах, на заводе «Ростсельмаш», на шахте в Донбассе, по комсомольской путевке поехал на строительство Сталинградского тракторного. Учился на фрезеровщика и одновременно ходил на рабфак. — Знаю, что и тебя, и твоих товарищей, и тысячи таких, как вы, война обрекла на нелегкую судьбу. Но тем-то и интересна жизнь, что, преодолевая трудности, из всех невзгод выходишь победителем. Нашу беседу прервал разорвавшийся вблизи снаряд. Кузьмин сразу же отправился на командный пункт, а я долго еще находился под впечатлением этой беседы с комбригом. 3 На подступах к Дрездену вражеской миной была повреждена связь между командным пунктом командира бригады и вторым артиллерийским дивизионом. Там, во втором дивизионе, находился майор Ильин. Он приказал срочно восстановить связь. Устранить повреждение полез один, второй, третий… По открытой, пристрелянной местности связисты не проползали и двадцати метров, снайперы всегда оставляли их на поле боя. Направили сразу двух бойцов, им также не суждено было достичь места повреждения. Послали связиста с правого фланга, но точным попаданием снаряда его смертельно ранило. Не помню уже, о чем я подумал, что толкнуло меня тогда. Я выполз из укрытия, не ожидая какой бы то ни было команды, пополз туда, где уже лежали трупы и куда не могли добраться связисты. — Вернись назад! — кричали мне вслед. Я не обращал внимания на возгласы, прижимался к земле, пряча голову за убитыми, осознавая, что я не такой заметный, как взрослые, не терял из виду протянутый кабель. Немцы меня все же заметили. Пули вжикнули над моей головой. Я прикинулся убитым, пролежал две-три минуты не двигаясь, потом снова по-пластунски преодолел несколько метров. Достиг воронки, недавно образовавшейся от разрыва мины. Один конец кабеля был в воронке, другой — метрах трёх от нее. Надо было достать другой конец, но как? Рядом с воронкой попался прут, попытался достать им — не вышло. Полежал, собрался с силами, рывком бросился вперед, упал, зажал конец провода зубами, таким же образом рванулся назад. Пуля пропорола мне вздувшуюся гимнастерку, не задев плеча. Соединив оба конца провода, я облегченно вздохнул, позволил себе небольшую передышку перед тем, как отправиться в обратный путь. — Лежи, не вылезай из воронки! — кричали мне, но я чувствовал себя неуютно и одиноко здесь, вылез и пополз к своим. Опять вжикали пули. В десяти метрах от нашей траншеи меня ослепило вспышкой и оглушило. …Сознание вернулось ко мне на второй день. Подошедшая сестра в белом халате сообщила, что я в медсанбате. Меня пришел навестить Сережа и принес мне страшную весть: - Нашего комбрига нет. - Как нет? - Убили. У меня в глазах поплыли круги, в ушах послышались какие-то звоны, в голове нарастал шум. Я снова впал в беспамятство. Несколько дней ко мне никого не пускали. Но вот, проснувшись, я увидел перед собой старшину Дмитриченко – его лицо расплывалось в улыбке. «Как он может улыбаться, когда комбрига нет?» - подумал я, оскорбляясь и негодуя в душе. - Хватит тебе лежать! – гремел Дмитриченко. – Победа! Слово «победа» часто употреблялось в последнее время, после каждой успешной операции, и я не сразу сообразил, что означает оно в данном случае. Дмитриченко продолжал улыбаться. - Настоящая победа! Германия капитулировала! Нет больше войны! Скоро поедем на Родину! Да ты что, не рад победе? – спросил старшина. - Комбрига нашего нет, - вымолвил я, едва сдерживая слезы. - Кто тебе это сказал? Жив он! В Германии не был изготовлен такой снаряд, который убил бы нашего Кузьмина. Он ранен. Шестьдесят четыре осколка вынули из его тела. Теперь будет жить. Так сказали хирурги. Я готов был выскочить и бежать в госпиталь, чтобы убедиться в том, что все услышанное – правда. Мне стало лучше, контузия оказалась не очень тяжелой, меня выписали, и я отправился в часть. В то время бригада, закончив боевые действия, стояла в Кралупах над Влтавой, в тридцати двух километрах от чехословацкой столицы. Я нашел своих фронтовых друзей в чешском доме, поселился вместе с ними. Сын хозяйки Слава Петник, мой сверстник, привязался к нам, его мама часто ругала нас, когда мы наносили в дом грязь, но еще больше по-матерински ухаживала за нами. Она мыла нам головы, стирала гимнастерки, готовила вкусные лакомства. Она любила нас, как родных, и мы отвечали ей тем же, звали мамой. Дружили мы и со Зденеком Франце, с его сестренкой Индрой. В их доме нас также встречали тепло и радушно. Отец Индры и Зденека рассказывал нам о Пражском восстании, в котором он и сам принимал участие, о своевременной помощи Советской Армии восставшему городу. В армейской газете мы прочитали указ о присвоении полковнику Кузьмину звания Героя Советского Союза, а в длинном списке награжденных нашли и мою фамилию. Перед строем бригады командарм прикрепил мне с правой стороны груди орден Красной Звезды. В тот день вся наша четверка приехала в Прагу. Мы – Володя, Витя, Сережа и я – шагали по мощеным улицам чешской столицы, к нам обращали взоры тысячи пражан, и никто не заметил, когда именно и чей фотообъектив схватил и запечатлел нас на пленке. |