Программа Культура России
 Скачать 4.43 Mb.
|
Глава 5. Стилистическое и стилевое распределение лексических единиц§ 5.1. Предварительные замечанияСтилистическая окраска слов предполагает наличие у них, с одной стороны, оттенка речевой сниженности или приподнятости, а с другой – коннотативных оттенков, ассоциирующихся с их лексическими значениями. Большинство русских слов стилистически нейтральны. Они не имеют сниженных или приподнятых и коннотативных оттенков, а следовательно, выполняют только номинативную функцию – называют те или иные предметы, их действия, признаки и т.д. К стилистической характеристике лексики близка, но не тождественна ее стилевая характеристика. Если первая имеет в виду прежде всего коннотативные оттенки, присущие слову, то вторая учитывает преимущественное использование его в том или ином функциональном стиле. Большая часть лексического запаса русского языка употребляется во всех его стилях, т.е. является межстилевой. Меньшая часть лексики употребляется только или преимущественно в одном из функциональных стилей: научном, деловом, публицистическом, которым противостоит разговорный, а также в стиле (языке) художественной литературы. Последний может рассматриваться как «смешение» или объединение всех названных стилей, поскольку в нем возможно использование в Принципе любых разрядов слов и выражений. § 5.2. Лексические единицы со стилистической стороныСтилистическая характеристика лексических единиц как бы двухслойна. Один слой представляет собой соотнесение их с лексикой сниженной или приподнятой по сравнению с нейтральной. Стилистически сниженными являются прежде всего слова и выражения, носящие разговорный характер, не употребляемые в строго нормативной речи, например в официальной обстановке. Отметим некоторые структурные особенности разговорной лексики:
Стилистически снижены также просторечия, которые делятся на две группы: просторечные лексические единицы, стоящие на грани литературного употребления и находящиеся за этой гранью, в частности грубопросторечные, например многие ругательства. Ср.: нейтральные мобильный радиотелефон, разговорное мобильник и просторечное мобила; нейтральные электронная почта, книжные имэйл, e-mail, просторечное мыло. Чтобы еще более наглядно показать различие между всеми этими разрядами лексических единиц, приведем отрывок из повести Ю. Скопа «Техника безопасности». – Ошарашила меня нынче моя Агриппина. Прямо-таки как обухом по башке. Ни сном, ни духом не думал. Мы, значит, с ней погуляли маленько, покушали, она и красненького приняла, отгул у нее сёдня... Поездили и так далее, в общем, прекрасно провели время, а после, вот только что, она мне и говорит... Тьфу ты! Как ты, говорит, относишься, если я от тебя понесла?.. Мне, говорит, очень важно это от тебя знать, чтобы, следовательно, и вести себя дальше. <...> – Я понимаю, – кивнул Михеев. – У меня, говорит, на тебя никакой надежды не имеется. Ты, говорит, шоферюга... включил зажигание и – привет... Ну и в слезы. И понесла на меня, рта не дает открыть... Езжай, говорит, отсюда, пока цел. Все вы, говорит, одним мазутом мазаны... Я было к ней, давай унимать, а она дверь ногой бух! – и шипом на меня, это чтобы в общежитии другие не слыхали, катись, мол, и все... Прямо с ума сошла. Разогрелась так... Я дверь прикрыл и говорю ей – ты погоди, дура-баба, охолонь малость, воды испей... Ты же, говорю, для меня дорогой человек... Это же мне в радость, если ты родишь мне... Памаешь, говорю, и на живот ей показываю, – только во вред такая вот вшизофрения... В этом отрывке, представляющем разговорную речь, употребляются прежде всего лексические единицы разговорного характера: ни сном, ни духом не думать, маленько, красненького принять, не иметься надежды, понести на кого-либо, быть мазанным одним мазутом. К стилистически сниженным в этом отрывке принадлежат также просторечные слова и выражения: ошарашить, обухом по башке, тьфу ты, понести от кого-либо – забеременеть, шоферюга, включить зажигание – здесь: собраться и уехать, бух, шипом – шепотом, катись – здесь: убирайся, дура-баба; сёдня, охолонь – остынь, памаешь – понимаешь. Последние три словоформы находятся за пределами литературного языка. Поскольку и собственно разговорные, и просторечные слова одинаково относятся к стилистически сниженной лексике и, кроме того, не всегда и не всеми различаются, а бывает их и объективно трудно различить, некоторые лингвисты применяют к ним родовое название разговорно-просторечные. В принципе к сниженным лексическим единицам принадлежат также жаргонизмы (см. § 4.4). Стилистически приподнятой является книжная лексика, используемая чаще всего в письменной речи, преимущественно в научной, реже в публицистической, в сфере интеллектуального общения. Например: плюрализм, плюралист, плюралистический, примат – преобладание, главенствующее значение чего-либо; приоритет – преобладающее, главенствующее значение чего-либо. Книжная лексика – в определенной степени антипод разговорной. К ней близка официальная лексика, которая тоже неуместна в обыденном общении. Например: потребитель – любой человек (семья, коллектив) как член общества, приобретающий что-либо (товары, услуги); сертификат – деловая бумага, подтверждающая какой-либо факт или право на что-либо; сертификация – подтверждение соответствия продукции определенным требованиям, конкретным стандартам и выдача соответствующего свидетельства (сертификата); сертифицировать. К официальным близки так называемые казенные, сухие слова. Их употребляют те, кому часто приходится выступать по одному и тому же поводу, вследствие чего в их речи вырабатываются как бы готовые фразы, лишенные эмоциональной окраски. Эти фразы и слова используются в определенных ситуациях и призваны сократить до минимума какой-либо неприятный комментарий или ненужное объяснение. Например, при неудачной операции можно услышать от врачей: «Мы не можем предвидеть и предупредить все послеоперационные осложнения». Как пишет по такому поводу хирург Н.М. Амосов, «жалкий лепет оправдательных слов, произнесенных с серьезным, уверенным видом». К приподнятой лексике относятся также лексические единицы, при которых в словарях стоит помета высокое, т.е. «употребляемое в торжественных актах коммуникации или в патетических текстах (ораторской или поэтической речи, в публицистике)». Каждая эпоха порождает свое понятие высокости. В советское время такими словами были, например, исторический и судьбоносный. Большинство крупных мероприятий, проводившихся КПСС (съезды, конференции, кампании), нередко заранее, а тем более после «претворения» их решений, объявлялись «историческими». В год Первого международного конкурса им. Чайковского (1958) было принято партийное Постановление «Об исправлении ошибок в оценке творчества ведущих советских композиторов». Речь шла о Постановлении десятилетней давности о борьбе с формализмом в музыке. И само Постановление 1948 г., и его воплощение, выразившееся в травле Д. Шостаковича, С. Прокофьева и других крупнейших композиторов середины XX в. в советской прессе, назывались не иначе как «исторические». По этому поводу сам Шостакович неоднократно шутил: «великое историческое постановление» (1958) об отмене «великого исторического постановления» (1948). В перестроечные годы употребление прилагательного-определения исторический в пропагандистском лексиконе заметно снизилось по той простой причине, что ореол величия, окружавший деятельность КПСС, к этому времени в значительной степени был разрушен. Перед общественностью предстала организация, не способная справиться со стоящими перед страной задачами. Но все же определенные амбиции у ее руководителей сохранились. Продолжались попытки представить деятельность КПСС как имеющую решающее значение для судеб страны и его народа. Отсюда возникло и получило распространение прилагательное-определение судьбоносный с теми же коннотативными оттенками, что и эпитет исторический: Чем шире разворачивается перестройка, тем понятнее становится ее более общий смысл и судьбоносное значение для социализма (Правда. 1988). Однако в постперестроечное время это прилагательное тоже потеряло свою высокую стилистическую окраску и приобрело даже иронический оттенок: Возросшая конкуренция в телевизионном эфире, с одной стороны, конечно, была благо, но с другой – большое неудобство. Того и гляди, проглядишь что-нибудь судьбоносное (Дело. 1993); А что происходит в стане болгарской сборной, которой завтра предстоит судьбоносное сражение с командой Аргентины? (Российская газета. 1994). В настоящее время, судя по публикациям в СМИ, и то, и другое прилагательное употребляются в официальных оценках сравнительно редко и не восстановили полностью своих прежних «высоких» стилистических свойств из-за того, что многие широко разрекламированные обещания и планы, спускаемые «сверху», остаются по большому счету не выполненными. Скорее всего, какие-то события и решения можно называть историческими или судьбоносными по прошествии определенного времени, когда появятся результаты, воочию подтверждающие их историчность или судьбоносность. Второй слой стилистической характеристики состоит в указании на оценочные и эмоциональные свойства лексических единиц и может совмещаться с первым. К этим свойствам относятся: неодобрительность (брежневщина, митинговщина, номенклатурщина, нувориши, самостийность), презрительность (интеллигентик, сексот), ироничность (политтусовка, прорицатель, радетель), шутливость (барабашка – в представлении суеверных людей: невидимое существо, поселяющееся в доме, оказывающее помощь или вред; извозчик – кто занимается извозом), бранность (пес, собака – о человеке). Однако можно не просто обидеть, а оскорбить человека и не прибегая к грубой или нецензурной лексике. В языке хватает пропитанных ядом слов, внешне как будто бы особенно не примечательных, которые, будучи адресованными неготовому к их восприятию человеку, ранят его в самое сердце. И. Падерин в романе «Ожоги сердца» приводит один из таких эпизодов. Нарядчица не ответила на просьбу молодого человека. Она лишь вскинула на него глаза и промолчала. А когда еще кто-то повторил, нельзя ли побыстрее, она встала и ушла за перегородку к кассирше, как бы говоря: «Не люблю, когда подгоняют, мы тут тоже не бездельничаем...» Прошло минут десять. Плечистый мужчина с костылем склонил голову, прислонился лбом к стеклянной стенке перед окошечком, и мне бросился в глаза багровеющий шрам на его шее. – Девушка, – сказал я, подойдя к окошечку, – вас ждет инвалид войны, больной. Обслужите до обеденного перерыва хотя бы его. – Много вас тут таких, а я одна, – ответила она скрипучим голосом. Сквозь стекло я увидел ее ангельское лицо, и мне стало грустно, даже страшно, потому что совершенно не подозреваешь, где подстерегает опасность. Опасность быть сраженным лишь одной фразой: «Много вас тут...» Спорить с ней нельзя: в ее руках учет всех деталей и технических возможностей станции. Пошлет в пустой бокс, будешь загорать там двое суток. Однако очередь загудела. Появился сменный мастер. – Бэлла, – сказал он, – инвалидов положено обслуживать без очереди. Выпиши ему накладную, я смотрел его машину: профилактика и замена рулевых тяг... – Пусть после обеда приходит, – ответила она. – Мне тоже обедать вовремя положено. – Бэлла! Тебя инвалид войны ждет, – повторил мастер. – Подождет... Сейчас оформлю... Все воевали, не один он, – огрызнулась она и, вернувшись к столу, спросила: – Ну что у вас?.. Я уже не мог смотреть на нее, закрыл глаза. Но она не унималась. Получив из рук инвалида заявку и технический паспорт «Запорожца», продолжала выкидывать из себя ядовитые слова: – Везет же людям: машина бесплатная и ремонт в первую очередь... Инвалид отпрянул от окна, будто кипяток выплеснули ему в лицо. И, как бы ища защиты от таких упреков, повернулся к нам. Каждое из выделенных слов, взятое в отдельности, не содержит в себе ничего обидного для адресата, но, объединенные в словосочетания и фразы и скрепленные желчной интонацией, они превращаются в гремучую смесь, способную физически и морально уничтожить человека. Выразительность, как и значение слова, может быть ситуативной, индивидуальной, присущей слову лишь в определенной речевой обстановке. Вернемся к эпизоду со студенткой-практиканткой, описанному С. Залыгиным в романе «Тропы Алтая». Руководитель дал ей задание идти по склону горы и делать определенные наблюдения над лиственницей. Но спустя какое-то время небо затянулось облаками, выпал туман, подступила темнота, и девушке долго пришлось подниматься на вершину по краю пропасти, почти на ощупь. Когда она вернулась, руководитель спросил: «Жива?» Девушка долго молчала, потом подтвердила тихо: «Жива...» Этот обычный вопрос, «нескладный и грубый, насмешливый, поразил ее». Она поняла, что человек, оказавшийся виновником ее злоключений, очень рад ее благополучному возвращению, а он ей далеко не безразличен. И этот случай не выходил из ее головы. «Жива?» – спросил ее Лопарев на Семинском хребте. Какой раз она об этом вспоминала! И все потому, что тогда это было самое значительное слово для нее, самое необходимое: ей нужно было убедиться, что она действительно жива, и Лопарев ее в этом убедил. Она тогда еще не ждала такого слова, еще не знала о его существовании и только позже подумала: «Значит, есть такие слова, которые могут выразить тебя всю и приходят тогда, когда они больше всего на свете нужны тебе?» Итак, даже обычное слово может вызвать в человеке смятение чувств, поразить его своей необыкновенностью в какой-то новой для него обстановке. И как часто не хватает одного-единственного слова, одного ощущения, одной какой-то мысли. Придет это слово, и заслышится целая песня. Выразительность приобретают даже повседневные слова, если говорящий по каким-либо причинам хочет их выделить, если почему-либо обозначаемые ими понятия кажутся ему удивительными. Один из таких примеров превращения обыденного, стилистически нейтрального слова в эмоционально окрашенное находим у А. Чаковского. В описание представлений боевого летчика, направленного в тыл, в большой город, «где нет затемнения, где по улицам девушки ходят в обычных... гражданских платьях», автор вставляет в скобках после определения обычных как бы его антоним «нет, в необычных!». Этим подчеркивается новизна впечатления фронтовика, для которого обычным представляется на женщинах необычная в мирное время военная форма и необычным в военное время одежда гражданская. § 5.3. Лексические единицы со стороны стилевого распределенияКаждый из функциональных стилей речи имеет свои лексические особенности, свой набор лексических единиц, употребляющихся только или преимущественно в нем. Лексика научного стиля включает три разряда слов:
Лексика делового стиля также включает три разряда:
По ГОСТу в официальных деловых документах допускается 31 реквизит. Лексика публицистического стиля включает прежде всего слова и выражения, используемые журналистами в своей профессиональной деятельности. Эта лексика не всегда имеет четкие границы, которые к тому же могут стираться по мере освоения тех или иных лексических единиц другими носителями языка. Например: брежневщина, ельцинизм, административно-командный, взвешенность, миротворцы, миротворчество, саммит. Особую группу «публицистизмов», а может быть и самую значительную, составляют лексические единицы, которые получили под пером журналистов переносное (метафорическое) значение, обычно при ориентации на актуальные общественные события. Так, слово пресс употребляется в публицистике в значении «то, что оказывает давление на кого-, что-либо», разгул – крайняя степень проявления чего-либо нежелательного, восьмерка – группа восьми наиболее развитых в экономическом отношении государств. Лексика разговорного стиля охватывает прежде всего лексические единицы, которые имеют сниженную, разговорно-просторечную стилистическую окраску, о которой говорилось выше (см. § 5.2). Среди разговорно-просторечной лексики можно выделить несколько специфических групп слов, которые используются в разговорном стиле речи. Сюда относятся прежде всего слова-паразиты. Это слова, которые тот или иной человек употребляет кстати и некстати, чаще некстати, прилипчивые, засоряющие речь, обращающие на нее внимание. Но это внимание обусловлено не содержанием речи, а ее формой. Слова-паразиты, как и неправильное произношение, отвлекают собеседника от смысла высказывания, он концентрирует внимание на каком-то пустячном слове, пропуская нечто существенное. В результате коммуникация нарушается, становится, по крайней мере, неполноценной. К тому же сама речь вызывает насмешку. Например, только ленивый из сатириков и пародистов не обыграл привычку первого президента России Б.Н. Ельцина употреблять глагол «понимаешь». В художественной литературе слова-паразиты часто используются для речевой характеристики действующих лиц. Так, питерский рабочий двадцатипятитысячник Давыдов – один из главных героев романа М. Шолохова «Поднятая целина» – часто, по разным поводам и без повода, повторяет слово факт. С одной стороны, оно заменяет ему слово конечно или действительно, с другой – как бы подтверждает сказанное им или собеседником, правоту говорящего. В качестве примера можно привести реплики Давыдова в разных ситуациях: Я многие свои промахи вижу, но не все и не сразу исправляю,, вот в чем моя беда, факт; Упустили мы важное дело, и я тут, конечно, тоже очень повинен, факт; Нехорошо так, даже стыдно, факт; Уж больно он расчетлив, факт; Первый раз в этом году пробую свежие огурцы. Хороши, ничего не скажешь, факт. От слов-паразитов следует отличать так называемые модные слова. В любую эпоху, в любой период развития общества существуют лексические единицы, особенно популярные, частотные, употребляемые по делу и всуе. Это явление не проходит незамеченным, вокруг него, бывает, разгораются словесные баталии на страницах художественной литературы. К новым явлениям в языке весьма чутки писатели. Например, эстонский писатель Ю. Смуул, участвовавший во второй половине 1950-х гг. в экспедиций в Антарктиду, пишет в своем дневнике («Ледовая книга»): Повсюду – на палубе, на баке, у шлюпок и в бассейне – раздается новомодное словечко «тонус». Когда говорят «пойдем поднимем тонус», это значит, что тебя приглашают в каюту выпить вина. В наше время популярные слова и выражения начинают заметно чаще употребляться в средствах массовой информации, звучать по радио и телевидению, становятся действительно модными. Об этом пишут многие исследователи. Так, В.Г. Костомаров в книге «Вкус языковой эпохи» приводит многочисленные примеры таких «вкусных» слов, оказавшихся у всех на слуху в 1990-е гг. аж, баксы, беспредел, крутой, лимон – миллион, фанат, обвальный, пахать – много и усердно работать, презентация, разборка, рейтинг, рэкет, силовой, совок, спонсор, тачка – легковая машина, тусовка, шоу и др. Контексты: Он был директором аж в пяти местах (Поиск. 1992. № 43); Сегодня в Москве ожидается аж до 8 градусов тепла (Коммерсант. 1993. 12 янв.); На Внуковском шоссе трое пассажиров, подсев в «тачку», решили маленько экспроприировать ее у водителя... Буквально через час двоих грабителей «повязали» (Куранты. 1993. № 15); Виноват в аварии был водитель высокопоставленной тачки (Куранты. 1991. 10 авг.); Тусовка нахаляву (ТВ. 1991. 17 июля); Можно ведь и на халяву поучаствовать (Известия. 1991. 10 авг.); Это как прежняя райко-мовская халява, как поездка в загородные бани (Московские новости. 1991. № 29). К этим примерам добавим некоторые другие, модность которых «на слуху»: заезжий ансамбль из-за рубежа, о котором никто, кроме специалистов или фанатов не слышал, называют легендарным; просто смазливую, а бывает, и не очень, певицу величают очаровательной. К разговорно-просторечной лексике относятся также слова, которые употребляются не всеми, а некоторыми используются лишь при определенных обстоятельствах (сильном возбуждении, отсутствии должного воспитания и т.п.), например ругательные слова. Ю. Смуул, путешествовавший к берегам Антарктиды на дизель-электроходе «Кооперация», описывает такой случай речевого поведения уборщицы – привлекательной молодой девушки, которая мыла полы в кают-компании и беспрерывно ругала находящихся в ней членов редколлегии: Мы лодыри и мазилки, мы художники чертовы (слово «художники» в ее устах звучит как очень уничижительное), мы старые дурни и мусорщики, мы хулиганы и нахалы и т.д. и т.д. Но стоило появиться в дверях одному из молодых участников экспедиции – брюнету с мощной шевелюрой и поэтическим взглядом, как словарь архангелегородки порядком усох, утратил свою сочность, мужественность, образность, – теперь все ее выражения тщательно подобраны и литературны. Удивительно! – заключает автор описание этой сцены. А в общем-то, ничего удивительного здесь нет – ситуативная речь, зависящая не только от словарного запаса человека, но и от обстоятельств, которые ей сопутствуют. Некоторые современные писатели оправдывают употребление ненормативной лексики тем, что они стремятся реалистично описать представителей соответствующих слоев населения. Но, думается, необязательно приводить разноцветный русский мат для речевой характеристики действующих лиц. Так полагают и интеллигентные русские писатели, чья интеллигентность проявляется в их внутреннем мире и внешнем выражении этого мира – писательском языке. Например, один из героев романа Е. Евтушенко «Ягодные места» – шофер-сибиряк, выпивоха, бабник, которому, по намекам автора, отпустить крепкое словечко ничего не стоит. Однако писатель не воспользовался даже вкраплениями этой лексики. Внутренняя культура мастера слова не позволила. Лексика художественного стиля (языка художественной литературы) характеризуется тем, что не имеет групп слов и выражений, которые преимущественно употребляются во всех жанрах художественной литературы. Но некоторые лексические группы свойственны определенным ее жанрам. Например, поэтическая лексика, употребляемая стихотворцами, особенно классического прошлого отечественной литературы: Блекнут ланиты у дев златокудрых. Зори не вечны, как сны (А. Блок); Чей лик в аллее дальней Мелькает меж ветвей, болезненно-печальный (Н. Некрасов); Так давно я ищу тебя, И ко мне ты стремишься тоже, Золотая звезда Из лучей нам постелет ложе (Н. Гумилев). Несомненными поэтизмами были многие старославянские эквиваленты русских слов: Вот нахмурил царь брови черные И навел на него очи зоркие, Словно ястреб взглянул с высоты небес На младого голубя сизокрылого (М. Лермонтов); Яков таким объявился из младости. Только и было у Якова радости: Барина холить, беречь, ублажать (Н. Некрасов); Но в искушеньях долгой кары, Перетерпев судеб удары, Окрепла Русь. Так тяжкий млат, Дробя стекло, кует булат (А. Пушкин); Вратятся, зыблются, сияют, Так звезды в безднах над тобой (Г. Державин). Особого рода поэтизмами являются народно-поэтические слова, используемые традиционно в сфере народного творчества: Все скажи, что за душою. Я помочь тебе готов. Аль, мой милый, нездоров? Аль попался к лиходею?; Я хочу царицей быть. Люба ль я вам, Отвечайте! Если люба, то признайте ВолодетеЛем всего И супруга моего (П. Ершов). . В плане лексического предпочтения примечателен жанр исторического романа, в котором неизбежно употребительны такие рязряды лексики, как историзмы и архаизмы; например, «Борис Годунов» А.С. Пушкина, «Петр Первый» А.Н. Толстого, «Чингиз-хан» В. Яна, «Я пришел дать вам волю» В. Шукшина. Эту традицию продолжают современные писатели, рассказывающие об историческом прошлом страны и ларода. Ведь без использования историзмов и архаизмов вряд ли возможно художественно и правдиво нарисовать полотно прошлого. Приведем эпизод из романа Б. Акунина «Внеклассное чтение», где описывается вечерний прием у императрицы Екатерины II. – Кого нынче привели, Лев Александрович? Чей распотешите"! – спросила царица, приглядываясь. – Усы-то у нее настоящие? <...> – Самые что ни на есть настоящие, ваше царское величество! Уж я девицу Евфимию за растительность дергал, все пальцы исколол. Намертво! – бодро, весело гаркнул Кукушкин. Ему и полагалось говорить весело – такая у Льва Александровича должность: придумывал затейства и кунштюки для увеселения ее величества... Ослабевшая от смеха Екатерина махнула рукой: – Ну тебя, старый греховодник. Убери свою монстру. Да сто рублей подари. Ох, распотешил... Обер-шталмейстер поклонился... Здесь нетрудно выделить историзмы: величество (с местоимением его, ее, их, ваше) – титул монархов и их жен; ваше царское величество – обращение к императрице; царица, придворные, императрица; обер-шталмейстер – придворный чин второго класса. Без архаизмов речь действующих лиц была бы искусственной, лишенной каких-либо признаков языка екатерининского времени. Сознательное смешение автором слов разных стилей и стилистической принадлежности используется для придания изложению юмористического оттенка: Он [Давыдов] всцомнил, как один из его ленинградских приятелей, тоже бывший матрос, начиная ухаживать за какой-нибудь девушкой, отводил его в сторону и, стараясь быть серьезным, заговорщицки шептал: «Семен, иду на сближение с противником. В случае неустойки с моей стороны – поддержи меня с флангов, а если буду бит – пожалуйста, прикрой мое позорное отступление (М. Шолохов). В этом предложении, которое в целом вызывает улыбку, соединены военная лексика (идти на сближение с противником, поддержать с флангов, прикрыть отступление), экономический термин (неустойка), книжные обороты (в случае, с моей стороны), разговорное выражение (позорное отступление). |