Нозик Анархия, государство и утопия. Robert nozick anarchy, state and utopia basic Books, Inc. A member of The Perseus Books Group
 Скачать 2.23 Mb.
|
|
Глава 6 ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ АРГУМЕНТЫ В ПОЛЬЗУ ГОСУДАРСТВА Итак, мы завершили подробное рассмотрение того, как из естественного состояния правомерным образом возникает минимальное государство. Теперь нам приличествует рассмотреть различные возражения против предложенного нами объяснения и развить его, установив связи между ним и некоторыми другими вопросами. Читатель, желающий следить за основной нитью наших рассуждений, может пропустить эту главу. Остановка процесса? Мы утверждали, что легитимное право на самозащиту от опасностей, которые представляют ненадежные или нечестные правоприменительные процедуры, дает каждому человеку право контролировать то, как другие люди принудительно обеспечивают свои права в конфликтах с ним; а также, что он имеет право поручить своему охранному агентству реализовать это право от его имени. Когда мы объединяем этот анализ с нашим описанием возникновения монополии de facto, не будет ли это «доказывать» слишком много? Существование монополии de facto создает (в ситуации равных прав) дисбаланс сил. Это увеличивает безопасность для некоторых людей и в то же время увеличивает опасность для других; это увеличивает безопасность тех клиентов доминирующего агентства, которые не могут быть наказаны другими людьми без разрешения их агентства, в то время как для тех, кому становится сложнее защитить себя от несправедливых действий со стороны клиентов доминирующего агентства или самого агентства, опасность увеличивается. Не позволяет ли право на легитимную самозащиту каждой из сторон запрещать какие-то действия другой стороне, чтобы уменьшить риски для себя? Может ли доминирующее охранное агентство и его клиенты, действуя в целях самозащиты, запретить другим людям присоединяться к конкурирующему охранному агентству? Ведь в результате конкурирующее агентство может стать сильнее доминирующего, тем самым создавая угрозу для клиентов последнего и делая их положение менее безопасным. Можно предположить, что запрет, ограничивающий свободу клиентов менять охранные агентства, будет действовать и для клиентов доминирующего агентства, ограничивая их свободу смены агентства. Даже если ни один из конкурентов не представляет реальной угрозы для доминирующего агентства, есть опасность, что все по отдельности более слабые агентства объединятся против доминирующего агентства и в результате станут для него существенной угрозой или даже окажутся сильнее. Имеет ли право доминирующее агентство запретить другим наращивать свои силы выше определенного уровня, чтобы устранить любую возможность того, что оно окажется слабее объединившихся конкурентов? Может ли доминирующее агентство ради сохранения дисбаланса сил легитимно запретить другим наращивать силу? Подобные вопросы возникают и в иной перспективе: если индивид, пребывающий в естественном состоянии, предвидит, что в случае если другие объединятся и создадут охранное агентство или защитную ассоциацию, это уменьшит его собственную безопасность и создаст для него угрозу, это имеет ли он право запретить другим объединяться в принципе? Имеет ли он право запретить другим помогать друг другу в создании государства de facto? 30 Позволяет ли каждому человеку то же самое право на самозащиту, которое позволяет агентству выносить решения относительно механизмов правоприменения, которые используют другие 30 Локк придерживается мнения, что люди могут соединиться в гражданское общество или защитную ассоциацию, среди всего прочего и ради «большей безопасности, чем кто-либо, не являющийся членом общества. Это может сделать любое число людей, поскольку здесь нет ущерба для свободы остальных людей, которые, как и прежде, остаются в естественном состоянии свободы» (John Locke, Two Treatises of Government, 2nd ed., ed. Peter Laslett (New York: Cambridge University Press, 1967), II, sect. 95 [Локк Дж. Два трактата о правлении. Книга II, §95]. (Далее в зтой главе все ссылки, если не указано иначе, будут на Second Treatise [в русск. пер. Книга II].) Но хотя это не отменяет имеющихся у них прав и не вредит их свободе, это вредит их безопасности, потому что повышается вероятность того, что им придется столкнуться с несправедливостью, поскольку они не смогут успешно защищать свои права. В другом месте Локк признает эту проблему, обсуждая ее в контексте деспотических действий, хотя то же применимо и к лицам, действующим согласно неизменным и публично определенным правилам: «В гораздо худшем положении находится тот, кто подчиняется деспотической власти одного, имеющего у себя под началом 100 000, чем тот, кто подчиняется деспотической власти 100 000 отдельных людей» (II, 137). люди, также запрещать любому другому человеку присоединяться к охранной ассоциации? Если бы это право было таким мощным и всеобъемлющим, тогда то самое право, которое создало законный моральный канал для возникновения государства, подорвало бы существование этого государства, предоставив другим право запретить использование этого канала. В матрице I представлены все взаимные положения двух инди -видов, которые возможны в естественном состоянии. Если предположить, что лучше быть клиентом могущественного, доминирующего на данной территории охранного агентства, чем не быть; и что лучше быть клиентом доминирующего агентства, если другой человек им не является, то матрица I является примером структуры, представленной в матрице II (к величинам интервалов между числами не следует относиться слишком серьезно)*. Е СЛИ ОНИ не придерживаются каких-либо моральных ограничений, запрещающих такие действия, то I выберет В, а II выберет В'. Логика такова. В(В') слабо доминирует Л(Л'), поэтому I не выберет вариант А, а II не выберет А'*. С и D (С и D") оказываются неотличимы друг от друга, так что достаточно будет рассмотреть лишь один из них; не нарушая общности, мы можем ограничиться С(С'). Остается вопрос: что выберет каждый из двух индивидов — В или С. (Достаточно рассмотреть только усеченную матрицу III, в которой Z)(Z)') приравнивается к С(С"), а А и А опускаются, поскольку ни один из двух индивидов не проигрывает, если другой совершает свое действие А.) ^ Как это принято в теории игр и теории принятия решений, первое число в каждой паре обозначает выигрыш игрока, выбирающего строку, а второе — игрока, выбирающего столбец. — Прим.. науч. ред. * В терминах теории принятия решений одно действие слабо доминирует другое, если ни в одной из возможных в мире ситуаций оно не даст худших результатов, чем другое, а в некоторых — лучшие результаты, чем другое. Действие сильно доминирует другое, если в любой ситуации оно дает лучшие результаты. Пока x<10, что, по-видимому, соответствует действительности (пребывать в неорганизованном естественном состоянии менее предпочтительно с точки зрения отношений с другим индивидом, чем находиться в доминирующей защитной ассоциации в то время, как другой индивид к ней не принадлежит), В сильно доминирует С, а В' сильно доминирует С Поэтому в отсутствие моральных ограничений два рациональных индивида выбрали бы В и В'. Если х < 10, этого достаточно, чтобы в силу доминирования получить (В, В') 31 . Если, кроме того, х >5, мы получаем ситуацию «дилеммы заключенного», в которой индивидуальное рациональное поведение является неоптимальным, потому что оно приводит к итогу (5, 5), которому оба индивида предпочли бы другой доступный им результат (7, 7) 32 . Некоторые утверждают, что специфическая функция правительства состоит в том, чтобы запретить людям совершать доминирующие действия в ситуациях типа «дилеммы заключенного». Как бы там ни было, если кто-нибудь, пребывая в естественных условиях, возьмет на себя эту предположительно государственную функцию (и попытается запретить другим совершать А или В), тогда его действие по отношению к другим не будет являться С; потому что он запрещает другим выполнять их доминирующее действие, а именно присоединяться к защитной ассоциации. Совершит ли тогда такой индивид, назначивший сам себя суррогатным государством, действие D? Он может предпринять такую попытку. Но помимо 31 О применимости принципов доминирования в ряде запутанных случаев см.: Nozick, "Newcomb's Problem and Two Principles of Choice," in Essays in Honor of C. G. Hempel, ed. N. Rescher et al. (Holland: Riedel, 1969), pp. 114—146; а также колонку Мартина Гарднера (Martin Gardner) "Mathematical Games," Scientific Atnerican, July 1973, pp. 104—109, и мою колонку "Mathematical Games," Scientific American, March 1974, pp. 102-108. 32 О «дилемме заключенного» см.: R. D. Luce and H. Raiffa, Games and Decisions (New York: Wiley, 1957), pp. 94—102 [русск. пер.: Льюс P., Райфа Д. Игры и решения. М.: Иностранная литература, 1961. С. 133-142]. того, что это действие для него как для индивида неоптимально, крайне маловероятно, что он достигнет успеха в конфликте с индивидами, которые объединятся в охранные ассоциации, потому что крайне маловероятно, что он окажется сильнее их. Чтобы получить реальный шанс на успех, он должен присоединиться к другим людям (выполнить действия А или В), и, следовательно, он не может запретить всем, включая себя, доминирующие действия А или В. Ситуация х >5 представляет теоретический интерес, выходящий за пределы обычного интереса к дилемме заключенного. В этой ситуации анархическое естественное состояние является наилучшим вариантом для всех индивидов в совокупности по сравнению со всеми симметричными ситуациями, и при этом в интересах каждого отдельного индивида отклониться от этого наилучшего для всех решения. Однако любая сулящая успех попытка навязать это лучшее для всех решение сама по себе является отклонением от него (которое вызывает другие отклонения в целях самозащиты). Если х >5, государство, которое некоторые представляют как «решение», позволяющее избежать дилеммы заключенного, было бы вместо этого неблагоприятным исходом этой дилеммы! Если каждый индивид действует рационально и не имеет моральных ограничений, возникнет ситуация (В, В'). Что изменится (если вообще изменится) с введением моральных ограничений? Можно было бы предположить, что моральные ограничения требуют позволить другому все то, что делаешь ты; поскольку ситуация симметрична, следует найти какое-либо симметричное решение. На это можно было бы дать жульнический ответ: (B, В') симметрично, а потому тот, кто совершает действие типа В, осознает, что другой поступит так же. Но осознать, что другой поступит так же, отнюдь не то же самое, что позволить ему сделать это. Человек, совершающий действие типа В, пытается реализовать решение (B, С'). Разве имеет он моральное право навязывать эту асимметрию, принуждать других поступать не так, как он сам? Прежде чем согласиться с этим сильным возражением, необходимо задать вопрос: действительно ли каждый из индивидов находится или считает, что находится, в симметричной ситуации? Каждый человек больше знает о себе, чем о другом; каждый человек, если сам он находится в доминирующей позиции с точки зрения соотношения сил, может быть в большей степени уверен в том, что у него нет намерения напасть на другого человека, чем в аналогичных намерениях со стороны других. (Вслед за лордом Актоном мы могли бы задуматься над тем, может ли кто-либо из нас быть в этом уверенным или хотя бы в достаточной степени уверенным.) С учетом этой асимметрии, когда каждый знает о своих намерениях больше, чем о намерениях другой стороны 33 , не будет ли для каждого разумно совершить действие типа В? Вернее, поскольку это рационально с точки зрения отдельного индивида на личном уровне, служит ли эта асимметрия опровержению аргумента на основании симметрии в пользу решения (A, A') и против решения (B, B')? Дело ясное, что дело темное. Вместо того, чтобы рассматривать ситуацию в целом, возможно, перспективнее было бы выяснить, нет ли в действиях типа В чего-нибудь такого, что делало бы их морально неприемлемыми. Существуют ли какие-нибудь моральные запреты, исключающие В? Если да, тогда следует отличать действия типа В от действий, представляющих опасность для других, запрет на которые мы уже признали оправданным. Что отличает запрещение другим присоединяться к другому охранному агентству или насильственные действия, имеющие целью помешать другому агентству стать более сильным, чем ваше собственное или вы сами, от запрещения другим наказывать ваших клиентов иначе как с использованием надежной процедуры (и от наказания тех, кто не подчиняется этому запрету, даже если окажется, что ваши клиенты принесли этим другим вред и не были невиновны)? Начнем рассмотрение с тех случаев, которые принято различать. Превентивный удар Обычно считается, что при некоторых обстоятельствах страна X имеет право нанести превентивный удар или начать превентивную войну со страной Y; например, если сама Y вот-вот нападет на Х ИЛИ если Y объявила, что непременно это сделает, как только достигнет определенного уровня готовности к войне, что ожидается в скором времени. Однако не принято считать, что страна X имеет право напасть на страну Y по той причине, что Y усиливается и (а для стран это типично ) вполне может напасть на X, когда станет еще сильнее. Самообороной считаются ситуации первого типа, но не второго. Почему? Можно было бы подумать, что разница просто в большей или меньшей вероятности. Когда страна собирается напасть на другую или объявила, что сделает это, когда достигнет определенного уровня готовности, очень велика вероятность, что она действительно нападет. В то же время вероятность того, что любая страна, 33 О родственных вопросах см.: Thomas Schelling, "The Reciprocal Fear of Surprise Attack," The Strategy of Conflict (Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1960), chap. 9 [русск. пер.: Шеллинг Т. Обоюдный страх внезапного нападения // Шеллинг Т. Стратегия конфликта. М.: ИРИСЭН, 2007. С. 257- 282]. которая усиливается, нападет на другую страну, когда ее силы увеличатся, не столь велика. Но различие между этими случаями не связано с такого рода вероятностными оценками. Как бы ни была низка, по оценкам «экспертов» из нейтральных стран, вероятность того, что Y нападет на X (во втором случае) в следующие десять лет (0,5, 0,2, 0,05), мы можем, например, представить себе, что в настоящее время Y вот-вот разработает в своих научных лабораториях новое сверхоружие, которое с этой вероятностью покорит X; тогда как с вероятностью 1 минус эта вероятность оно ни к чему не приведет. (Возможно, эта вероятность есть вероятность того, что сверхоружие сработает или само оружие, быть может, является вероятностным.) Оружие будет готово к применению через неделю; Y твердо намерена его использовать, график выдерживается, и обратный отсчет времени уже начался. В этой ситуации Х может, защищая себя, атаковать или предъявить ультиматум, что, если оружие не будет демонтировано в течение двух дней, она нападет, и тому подобное. (А что, если вопреки графику оружие может быть использовано на следующий день или прямо сейчас?) Если бы Y играла в рулетку и по итогам игры с вероятностью 0,025 начала бы войну, X имела бы право действовать в целях самообороны. Но во втором случае, даже при той же вероятности нападения, X не имеет права так действовать против наращивающей вооружения Y. Таким образом, проблема не сводится просто к вопросу о том, насколько высока вероятность. Тогда на чем же, если не на величине вероятности, основано различие между ситуациями первого и второго типов? Различие зависит от того, как ущерб, если он будет иметь место, связан с тем, что Y уже сделала. Для некоторых действий, с той или иной вероятностью ведущих к разным результатам, действующему лицу (после того, как оно их совершило) больше ничего не надо делать, чтобы получить результат, который, когда он воплотится в жизнь, будет представлять собой то, что это лицо сделало, вызвало, породило и т.п. (В некоторых случаях в дальнейшем могут потребоваться действия других, например солдат, выполняющих приказы командира.) Если результатом такого действия с высокой вероятностью будет опасное «нарушение границы», другой участник имеет право запретить его. В то же время некоторые процессы могли бы привести к определенным вероятным последствиям, но только если их участники примут дальнейшие решения. В ходе процесса, как, например, в рассматриваемых нами случаях, у его участников может появиться больше возможностей делать что-то, и это повысит вероятность того, что они решат это сделать. Эти процессы связаны с последующими существенными решениями людей, и нарушения границ зависят именно от этих решений (которые процесс делает более вероятными). Разрешается запрещать действия первого типа, когда человеку больше ничего не нужно делать, но не процессы второго типа*. Почему? Возможно, принцип примерно таков: действие не является преступлением и потому не может быть запрещено, если оно безвредно в отсутствие последующих важных решений, направленных на причинение ущерба (т.е. оно не было бы преступлением, если бы тот, кто его совершил, гарантированно удержался бы от дальнейших преступных решений); оно может быть запрещено, только когда является запланированной прелюдией последующих преступных действий. Принцип, сформулированный таким образом, защищал бы такие действия, которые, будучи сами по себе безвредными, просто облегчают преступные действия других людей — например, публикацию схем банковской системы сигнализации. Это действие можно было бы допустить, если бы было известно, что другие не примут решения использовать его во зло. Среди таких действий очевиднейшими кандидатами на запрет являются те, для совершения которых, судя по всему, не может быть иных причин, кроме как облегчение совершения преступлений. (Но разве нельзя всегда представить себе, даже в таких случаях, эксцентричного человека со странными, но вполне законными мотивами?) Мы могли бы избежать вопроса о том, могут ли быть запрещены действия, столь явно направленные только на то, чтобы помочь преступникам. Все действия, которые нас здесь интересуют, могли бы быть осуществлены по совершенно легитимным и уважаемым мотивам (например, ради самозащиты), и они требуют от самого действующего лица принять решение совершить преступление, для того чтобы преступление действительно произошло. Строгий принцип должен был бы заключаться в том, что допустимо запрещать только последнее злонамеренное решение, которое необходимо для того, чтобы преступление произошло. (Или последнее из действий, необходимых для реализации одной из альтернатив, каждое из которых необходимо.) Еще более строгим был бы принцип, устанавливающий, что можно запретить только переход через последнюю очевидную точку, в которой последнее * Первый класс включает запуск процессов, возможный ущерб от которых не зависит от значимых новых решений, хотя может требоваться подтверждение прежних. В этих случаях различение между запретом (когда наказание следует за нарушением) и превенцией оказывается шатким. Иногда будет неясно, было ли целью действия, предпринятого уже после начала процесса, но еще до того, как угроза оказалась реализованной, наказание тех, кто нарушил запрет на опасные процессы, или предотвращение опасности. злонамеренное решение, необходимое для того, чтобы преступление состоялось, может быть отменено. Больше возможностей для запрета дает следующий принцип (являющийся, следовательно, более слабым принципом в отношении запрета): запрещать только преступные решения и основанные на них действия (или опасные действия, не требующие принятия последующих злонамеренных решений). Нельзя запрещать действия, не основанные на неправомерных решениях, просто на том основании, что они облегчают или делают более вероятным то, что тот, кто их совершил, впоследствии примет неправомерные решения и осуществит вытекающие из них преступные действия. Поскольку даже этот более слабый принцип достаточен, чтобы исключить запреты, мешающие другим усилить свои охранные агентства или присоединиться к другому агентству, у нас нет необходимости здесь решать, какой из принципов предпочтительнее. (Два более сильных принципа, конечно, также исключили бы подобные запреты.) Можно было бы возразить, что описанные в общих чертах принципы не следует применять для того, чтобы сделать непозволительным силовое вмешательство некоей группы А в процесс усиления группой В своего охранного агентства. Потому что этот процесс — особый; в случае его успеха А окажется в гораздо более слабой позиции и, вполне вероятно, не сможет воспрепятствовать неправомерным действиям тогда, когда получит наконец право на это. Как можно требовать от А воздержаться от запрета на ранних стадиях, когда она знает, что позже будут совершаться преступления, с которыми у А не будет возможности бороться столь же успешно, как в начале процесса? Но если ранние стадии процесса В не связаны с твердым решением совершить преступление впоследствии и если у В имеются благие (неагрессивные) причины для действий, тогда не будет абсурдным требование, что другие не должны вмешиваться на ранних и (предполагая определенную последовательность) самих по себе безвредных стадиях, даже если это воздержание позже поставит их в менее сильную позицию 34 Мы нашли теоретически значимое различие, позволяющее отличить запреты, которые охранное агентство устанавливает 34 Поскольку лидеры государств способны на все, будет неудивительно, если страна А запретит стране В вооружаться, присоединит В к А и заявит, что тем самым граждане В получили защиту, а потому аннексия представляет собой признание и выполнение обязательств А компенсировать им неблагоприятные условия, созданные запретом. А заявляла бы, что ее действия допустимы. Читатель сам может сформулировать, почему этот предлог не оправдывает такого рода агрессию. на использование другими ненадежных или нечестных процедур осуществления правосудия по отношению к его клиентам, от других запретов — например, от запрета другим людям создать другое охранное агентство, — которые можно было бы счесть допустимыми, если допустимы запреты первого типа. Для целей нашего исследования можно обойтись без теории, которая бы обосновывала это различие и объясняла его значимость, несмотря на то что исследование этих проблем сулит быстрый выход на фундаментальные вопросы. Достаточно опровергнуть придуманное нами ранее обвинение, что наш аргумент не достигает цели, потому что «доказывает чересчур много», а именно: обосновывает не только позволительность появления и развития доминирующей защитной ассоциации, но и принудительные действия этой ассоциации, запрещающие кому-либо искать защиту где-то еще, или действия индивида, принуждающего других не вступать в защитные ассоциации. Наш аргумент не дает оснований для действий второго типа и не может быть использован для их защиты. Мы сформулировали принцип, который исключает запрещение действий, которые сами по себе не являются преступными, а лишь облегчают или повышают вероятность совершения правонарушений, зависящих от других неправомерных решений, которых действующее лицо (еще) не приняло. (Это утверждение я намеренно сделал двусмысленным, чтобы оно включало и сильный, и слабый принципы.) Этот принцип не утверждает, что ни один человек не может нести ответственность или быть наказан за по -пытку спровоцировать других на преступление на том основании, что успех попытки зависит от решения других действительно совершить преступление. С точки зрения этого принципа важно, запущен ли уже такого рода процесс, для которого необязательно дальнейшее участие данного человека и который ведет к преступлению. Могут ли какие бы то ни было решения, принятые другими людьми, снять с него ответственность за результаты его первоначальной попытки, и если да, то в какой степени — это уже следующий вопрос. Вероятнее всего ответственность должна сохраняться в случае таких попыток подтолкнуть других к право -нарушению, которые достигают успеха (не в результате совпадения, в соответствии с намерениями и т.п.) и приводят к тому, что те совершают неправомерные действия. (В этом случае, не является ли первоначальное действие неправомерным, а следовательно, действием, подпадающим под запрет в соответствии с нашим принципом?) Противоположная точка зрения исходит из того, что последующие решения других снимают ответственность с того, кто достигает успеха в своей попытке побудить их действовать определенным образом; несмотря на то что он убеждал их, подстрекал и уговаривал сделать нечто, они могли бы отказаться. В основе этого представления могла бы лежать следующая модель. Для каждого действия существует неизменный объем ответственности, который можно было бы измерить тем, какое наказание положено за это действие. Того, кого кто-то другой уговорил сделать нечто, следует наказать за это действие по всей строгости; его можно наказать так же, как того, кто самостоятельно решает совершить то же самое действие. Поскольку все наказание за это действие исчерпано, то же самое относится и к ответственности; не остается никакого наказания или ответственности за это действие, которые могли бы быть возложены на кого-то еще. Отсюда следует вывод, что человек, уговоривший другого решиться что-то сделать, не может нести ответственность или быть наказанным за последствия того, что сделал этот другой. Но эта модель неизменного количества ответственности за некоторое действие неверна. Если два человека сотрудничают друг с другом, чтобы убить или напасть на третьего, каждый из убийц или участников нападения несет полную меру ответственности. Каждый из них может быть приговорен к тому же наказанию, что и человек, совершивший то же самое в одиночку, скажем, к n годам тюрьмы. Наказание не делится пополам так, чтобы каждый получил по п/2 лет. Ответственность — это не ведро, пустеющее по мере того, как из него черпают; не существует неизменного количества ответственности или наказания, которые один человек может исчерпать, так что для другого ничего не останется. Поскольку эта модель или картина того, как устроена ответственность, ошибочна, представление о том, что никто не может быть наказан за то, что убедил другого сознательного человека что-либо совершить, теряет свою главную опору 35 35 Я не хочу сказать, что конституционные пределы свободы слова должны быть более узкими, чем они есть. Но поскольку ответственность индивида может распространяться и на решения, которые принимают другие, возможно, было бы правильно, чтобы университеты установили более строгие ограничения для преподавателей, которые в силу своего статуса пользуются особым уважением и авторитетом (такие еще есть?), применительно к их отношениям со студентами. (Можно было бы также сказать — в пользу введения более строгих институциональных норм, чем позволяют конституционные гарантии свободы слова, — что призвание преподавателя обязывает его относиться к словам и идеям с особой серьезностью.) Поэтому, возможно, оправданно нечто вроде следующего узкого принципа: если существуют некие действия, за совершение которых университет может правомерно наказать или наложить взыскание на своих студентов и преподавателей, и если преподаватель попытается или вознамерится побудить студентов к этим действиям и преуспеет в этом (как и намеревался), университет имеет законное право наказать |