Нозик Анархия, государство и утопия. Robert nozick anarchy, state and utopia basic Books, Inc. A member of The Perseus Books Group
 Скачать 2.23 Mb.
|
|
Глава 9 ДЕМОКТЕЗИС Мы нашли оправдание для существования минимального государства, преодолев возражения анархистов-индивидуалистов, и доказали необоснованность всех основных моральных аргументов в пользу более масштабного или более могущественного государ -ства. Несмотря на это, некоторые читатели по-прежнему будут считать минимальное государство слабым и хрупким 1 . Прочность, с их точки зрения, обеспечивалась бы некоторой асимметричностью прав между государством (индивидами, в совокупности его составляющими) и индивидом, находящимся в естественном состоянии по отношению к нему (и к ним). Более того, прочное государство должно было бы иметь больше полномочий и более широкую легитимную сферу действий, чем обеспечение функции защиты. Легитимного способа прийти к асимметрии прав не существует. Существует ли какой-то способ продолжить наш рассказ о возникновении (минимального) государства из естественного состояния так, чтобы прийти — с помощью исключительно легитимных шагов, не нарушающих ничьих прав, — к чему-нибудь более похожему на современное государство? 2 Если бы такое продолжение оказалось возможным, нам бы удалось прояснить существенные аспекты функционирования тех не-минимальных 1 «Сведя задачу государства к обеспечению внешней и внутренней безопасности или к реализации системы правового порядка, суверенное сообщество в конечном итоге было сведено к уровню страхового общества, обеспечивающего свободу и собственность индивидов». Otto Gierke, Natural Law and the Theory of Society 1500—1800, vol. I (New York: Cambridge University Press, 1934), p. 113. Гиркемог бы с еще большим основанием осудить за то же самое (другие сочли бы его осуждение комплиментом) доминирующую на какой-либо территории защитную ассоциацию. 2 Относительно альтернативного нелегитимного пути к расширению минимального государства см.: Franz Oppenheimer, The State (New York: Vanguard, 1926). Несмотря на то что в рамках данного исследования было бы уместно дать критический анализ предложенного Локком пути к более могущественному государству, это было бы утомительно; к тому же нечто похожее уже сделали другие. государств, под властью которых сегодня живут люди повсюду, раскрыть их природу. Я хотел бы предложить вам результат моих скромных усилий в этом направлении. Последовательность и параллельные примеры Сначала следует упомянуть о том, как трудно убедить другого человека изменить свою оценку какой-либо ситуации, приведя аналогичный пример. Предположим, что вы пытаетесь таким способом убедить меня изменить мою оценку какой-либо ситуации. Если ваш пример является не очень близкой аналогией, я могу согласиться с вашей оценкой примера, но при этом сохранить свою первоначальную оценку рассматриваемой ситуации. Чем ближе аналогия, тем в большей степени я буду склонен рассматривать ее через фильтр моей первоначальной оценки. («Это, в конце концов, не так уж и плохо, потому что очень похоже на...») Похожие трудности возникают с дедуктивными аргументами, потому что там, чтобы не соглашаться с нежелательным выводом, индивид может отвергнуть одну из посылок, с которой он до того соглашался; но в этом случае трудности зачастую менее серьезны. Дело в том, что длинная цепочка дедуктивных рассуждений позволяет начать очень издалека, с посылок, в которых индивид уверен и которые он не будет воспринимать через фильтр своего отрицания выводов. В то время как пример, чтобы быть убедительной аналогией, должен быть очень близким. (Разумеется, чем длиннее цепочка рассуждений, тем больше вероятность того, что индивид будет сомневаться в том, что вывод действительно следует из посылок; а выяснив, что именно следует из посылок, человек может пересмотреть свое отношение к ним.) Вы могли бы попытаться изолировать мое суждение или оценку, относящиеся к исходному пункту ваших рассуждений, от моего суждения или оценки, относящихся к вашему конечному выводу (достигая таким образом того же эффекта, что и длинная цепочка рассуждений) с помощью цепочки аналогий. Вы начинаете с очень далекого примера и постепенно приходите к аналогии, структурно очень близкой к той ситуации, которая является предметом обсуждения. Теперь моя очередь, и я должен объяснить, в какой момент и почему в этой последовательности парных аналогий я меняю свое суждение, поскольку я согласился с вами относительно первоначального далекого примера (который, в силу своей удаленности от обсуждавшейся ситуации, я не рассматривал в ее перспективе). Но такие предложения провести границу редко кого-либо убеждают. («Я признаю, что провести границу сложно, но, где бы она ни была проведена, она будет отделять мое суждение о данном случае от первой удаленной аналогии».) Самым сильным вашим аргументом был бы в точности параллельный пример, сам по себе безупречно ясный до такой степени, что мое первоначальное суждение о нем не могло бы измениться или быть отвергнуто из-за того, как я оцениваю ситуацию, которая является предметом обсуждения. Найти столь превосходные примеры безумно трудно. Даже имея такой пример, вы все равно должны были бы объяснить, чем он отличается от параллельного (обсуждаемого), чтобы я вынес одно суждение о нем и другое — о параллельном примере, а также объяснить, что это различие с точки зрения целей обсуждения не разрушает параллель между примерами 3 Есть еще более общий парадокс, касающийся логической последовательности аргументов, тесно связанный с вопросом: «Как вы отличаете эту ситуацию от той? » Философы науки часто утверждают, что для любой конкретной совокупности данных существует бесконечное число возможных объяснений; для объяснительного отношения Е и любой совокупности данных d бесконечное число возможных потенциальных объяснений находится в отношении Е к d. Мы не будем долго задерживаться на том, почему так утверждается. (Действительно ли достаточно просто сослаться на то, что через любое конечное число точек можно провести бесконечное число различных кривых?) Насколько мне известно, пока еще не было доказано, что для каждой совокупности данных существует хотя бы одно объяснение, а что уж говорить о бесконечном числе! Трудно судить об истинности этого утверждения (хотелось бы, чтобы оно было доказано, как теорема) в отсутствие адекватного описания отношения Е. Если все, что у нас пока что есть, — это необходимые условия для Е, то, возможно, ввод дополнительных условий для достижения достаточности так огра -ничит Е, что бесконечного количества вещей, находящихся в отношении Ек d, не будет. (Хотя, возможно, существует общее рассуждение, которое демонстрирует, каким образом можно всегда получать новые вещи, находящиеся в отношении Е к d, из старых, находящихся в таком отношении, без повторов, для любою правдоподобного истолкования Е.) Обычно к объяснению предъявляется требование, чтобы по существу то, что находится в отношении Е к d, содержало некое теоретическое или имеющее форму закона утверждение. Приме- 3 Относительно последних соображений см. мою статью: "Newcomb's Problem and Two Principles of Choice," in Essays in Honor of C. G. Hempel, ed. Nicholas Rescher et al. (Holland: Riedel, 1969), esp. pp. 135-140. нительно к моральной ситуации утверждениям, имеющим форму закона, соответствуют моральные принципы. Не будет ли равно убедительным (или неубедительным) предположение, что любой конкретный набор конкретных моральных суждений может быть объяснен бесконечным числом возможных моральных принципов (не все из них будут верны)? Обычное требование, чтобы моральные принципы не содержали имен собственных, индексальных выражений и т.п., соответствует требованию философа науки, чтобы фундаментальные утверждения, имеющие форму законов, не содержали позиционных предикатов 4 . Надежда использовать условия генерализации, чтобы получить в результате утверждение о том, что есть только один общий моральный принцип, совместимый с большим количеством конкретных моральных суждений, представляется сродни предположению, что есть только одно фундаментальное утверждение, имеющее форму закона, которое могло бы служить объяснением конкретной совокупности данных. А надежда подтолкнуть кого-либо к отказу от его морального суждения, предложив ему провести различие между ним и другим моральным суждением, которое он отказывается сделать, т.е. примирить первое суждение с противоположным суждением, которое он делает, представляется сродни предположению, что для некой логически непротиворечивой совокупности данных не существует объясняющего ее фундаментального утверждения, имеющего форму закона, или набора таких утверждений. Это очень сильные предположения, далеко превосходящие все, что кому-либо удавалось доказать. Что в таком случае можно надеяться доказать в сфере этики с помощью аргументов генерализации? Представление о том, что никакое фундаментальное моральное утверждение (удовлетворяющее условиям генерализации) не объясняет оба суждения, которые выносит индивид, менее правдоподобно, чем представление о том, что на это не способно никакое фундаментальное моральное утверждение, если оно использует только понятия, доступные этому человеку. И можно счесть разумным требование к человеку, чтобы он сам придумал фундаментальное моральное утверждение, объясняющее его суждения, либо, по крайней мере, чтобы такое утверждение существовало в его моральной вселенной; имеется в виду такое утверждение, которое использует только его моральные понятия. 4 См.: С. G. Hempel, Aspects of Scientific Explanations (New York: Free Press, 1965), pp. 266 — 270. Я использую здесь слово «фундаментальный» в том же смысле, что и Гемпель, а не как в главе 1 этой книги. Требование исключить из формулировки моральных принципов индексальные выражения («я», «мое») не имеет адекватного оправдания. Нет гарантии, что именно так и будет; и можно было бы утверждать, что он не может просто отмахнуться: «Ну, какой-нибудь гений этики мог бы придумать новые этические понятия и теоре -тические термины, которые нам и во сне не снились, и в этих терминах дать объяснение всем моим моральным суждениям исключительно через фундаментальные принципы». Понадобились бы анализ и исследование причин, по которым индивид не может просто удовлетвориться представлением о том, что некий фундаментальный моральный закон или законы (использующие те или иные понятия) объясняет(ют) все его суждения. Это представляется реалистичной задачей. Отмеченные выше трудности с параллельными примерами относятся и к нашей последовательности рассуждений. В тщетной, быть может, надежде, что можно как-то бороться с «загрязняющим» эффектом, который возникает тогда, когда одна ситуация воспринимается через призму установившегося мнения о другой, я прошу читателя следить за собой и останавливаться в тот момент, когда он ловит себя на мысли: «Но это не так уж плохо, потому что это похоже на...» Итак, сейчас мы будем выводить из минимального государства — менее минимальное. Как получить государство, выходящее за рамки минимального Предположим, что в естественном состоянии собственность первоначально присваивается в соответствии с принципом справедливости присвоения, а после этого — в соответствии с принципом справедливости перехода собственности, т.е. посредством обмена легитимной собственности на легитимную собственность, услуги или обязательства, а также в результате дарения. Возможно, точный контур пучка прав собственности определяется с учетом того, как можно с наибольшей эффективностью интер-нализировать внешние эффекты (с минимальными издержками и т.п.) 5 . Эта идея заслуживает дальнейшего исследования. Права собственности других людей интернализируют негативные внешние эффекты ваших действий в той степени, в какой вы обязаны компенсировать этим другим людям влияние ваших действий на их собственность; ваши права собственности интернализируют позитивные внешние эффекты ваших действий в той степени, в какой ваши действия увеличивают ценность объектов, права собственности на которые вы можете приобрести до этого. При 5 См.: Harold Demsetz, "Toward a Theory of Property Rights," American Economic Review, 1967, pp. 347—359. наличии заданных границ мы можем представить, абстрактно и в общих чертах, как будет выглядеть система, которая интерна-лизирует все негативные внешние эффекты. Однако что предполагала бы полная интернализация всех позитивных внешних эффектов? В сильной форме она предполагала бы, что вы (и каждый человек) получаете полностью все выгоды для других от ваших (его) действий. Поскольку выгоды создать трудно, представим себе, что это подразумевает передачу выгод вам от других людей, в результате которой они возвращаются на ту же кривую безразличия, которую они занимали бы в отсутствие действий с вашей стороны. (В отсутствие полезности, которую можно передавать без ограничений между субъектами, нет гарантии того, что в результате такой интернализации действующий агент получит то же количество выгоды, которое имел бы получатель выгод без этой интернализации.) Сначала возникает мысль, что настолько сильная интернализация уничтожила бы все выгоды от жизни в обществе с другими людьми, потому что каждая выгода, которую вы получили от других людей, немедленно изымается (насколько возможно) и возвращается этим другим. Но поскольку люди будут стремиться получать данный возвратный платеж за принесенные выгоды, в свободном обществе будет существовать конкуренция за предоставление выгод другим. Результирующая рыночная цена за предоставление этих выгод будет ниже, чем самая высокая цена, которую реципиент был бы готов заплатить; этот потребительский излишек и составил бы выгоду жизни в обществе с другими людьми. Даже если бы общество не было свободным и не допускало ценовой конкуренции среди потенциальных поставщиков какой-либо выгоды (а использовало бы какой- нибудь другой механизм выбора того, кто принесет конкретную выгоду), все равно жить в обществе с другими людьми было бы выгодно. В каждой ситуации, когда имеет место полный возврат полученных выгод, происходит также поступление полной платы за выгоды, предоставленные другим людям. Так что преимущества от жизни в обществе с такой системой состояли бы не столько в выгодах, которые предоставляют вам другие, сколько в получении от них возвратного платежа за те выгоды, которые предоставили им вы. Однако при переходе на другой уровень эта схема становится нелогичной. Вам выгодно жить в обществе, где другие люди возвращают вам плату за выгоды, которые вы им предоставляете. Но должна ли эта выгода, которую обеспечивает вам присутствие других людей, тоже быть интернализована так, чтобы вы полностью возвращали плату за нее? Должны ли вы, например, возвращать тот возврат, который вы ожидаете от других? Очевидно, что этот вопрос можно повторять до бесконечности, а поскольку получение возврата выгод представляет собой выгоду от сосуществования с другими, интернализация всех позитивных экстерналий не может дать стабильного результата. Учет того, что вызывает действия, привел бы к системе, в которой индивид X возвращает деньги индивиду Уза «обыкновенные» выгоды, полученные от У, вместо такой системы, в которой У возвращает X деньги за выгоды, полученные У от X вследствие того, что X существует и платит Упри «обычной» системе. Дело в том, что во второй системе никто не стал бы предоставлять первоначальные выгоды. Кроме того, поскольку эта система «прицеплена» к «обычной», она не может ее заменить. В отсутствие «обычной» системы и связанных с ней выгод от возвратных платежей, нет ничего, на что могла бы опираться вторая система. В дискуссиях экономистов об интернализации позитивных внешних эффектов сильный принцип полного возврата выгод остается вне сферы внимания. Их интересует скорее то, чтобы существовал возвратный платеж, позволяющий с лихвой покрыть издержки агентов, осуществляющих деятельность с позитивными внешними эффектами, — чтобы такая деятельность существовала. Именно эта слабая форма возврата, которой достаточно для экономической эффективности, является темой экономической литературы об интернализации (позитивных) внешних эффектов. Возвращаясь к происхождению государства, выходящего за пределы минимального: люди воспринимают собственность не как обладание вещью, а как обладание правами (возможно, связанными с вещью), которые являются теоретически разделимыми. Права собственности на нечто рассматриваются как права определять, какой из возможных допустимых вариантов распоряжения этим нечто будет реализован. Допустимыми являются те варианты, которые не нарушают моральных границ другого индивида; возвращаясь к старому примеру, право собственности на нож не включает права воткнуть его между ребер другого человека без его позволения (если это не правомерное наказание за преступление, не самозащита и т.д.). Один индивид может иметь одно право на вещь, другой — другое право на ту же вещь. Люди, живущие в непосредственном соседстве с домом, могут купить право определять то, как он будет покрашен снаружи, в то время как индивид, живущий в доме, имеет право определять, что (из допустимого) будет происходить внутри. Более того, несколько человек могут совместно владеть одним и тем же правом, используя какую-либо процедуру принятия решений для определения того, как им распорядиться. Что касается экономического положения людей, то свободный рынок, добровольные объединения некоторых людей (кибуцы и пр.), частная благотворительность и т.п. резко сокращают нищету частных лиц. Но можно предположить, что либо она ликвидирована не полностью, либо некоторые люди страстно желают еще большего количества благ и услуг. Как в этих условиях могло бы возникнуть государство с более широкими полномочиями, чем минимальное? Некоторым из тех людей, которым хочется иметь больше денег, может прийти в голову идея акционировать себя, привлечь деньги, продав акции на владение собой. Они разделят права, которые до этого момента каждый индивид имел по отношению к себе, на длинный перечень дискретных прав: например, право решать, какой профессией данный индивид должен пытаться заработать на жизнь, право определять, во что он будет одеваться, право выбирать, с кем из согласных вступить с ним в брак он соединится, право устанавливать, где он будет жить, право определять, будет ли он курить марихуану, право решать, какие книги из тех, которые другие пожелали написать и опубликовать, он будет читать и т.п. Часть из этого массива прав эти люди продолжают сохранять за собой, как и раньше. Другие права они выставляют на рынок, продавая отдельные доли собственности в этих конкретных правах на самих себя. Сначала люди будут платить деньги за частичную собственность на такие права просто в шутку или оттого, что это модная новинка. Становится модным дарить другим такие дурацкие акции, свои или третьих лиц. Но еще до того, как мода пройдет, другие люди увидят в этом более серьезные возможности. Они выставят на продажу такие права на себя, которые могли бы быть действительно полезны или выгодны другим: право решать, у кого они могут покупать конкретные услуги (которое они назовут правом лицензирования профессиональной деятельности); право устанавливать, товары каких стран они будут покупать (права на регулирование импорта); право выбирать, будут они или нет употреблять ЛСД, героин, табак или цикламат кальция (право на наркотики); право определять, какая часть их дохода пойдет на различные цели, независимо от их согласия или несогласия с этими целями (право налогообложения); право ограничивать разрешенные виды и формы сексуальной активности (право на защиту морали); право решать, когда они будут воевать и кого убивать (право призыва); право определять диапазон цен, в котором они могут совершать обмены (право на регулирование цен и заработной платы); право решать, какие основания незаконны при принятии решений о найме, продаже или аренде (антидискриминационные права); право принуждать их к участию в деятельности судебной системы (право вызова в суд); право реквизировать части тела для трансплантации более нуждающимся (право телесного равенства) и т.д., и т.п. По разнообразным личным причинам другие люди хотят владеть этими правами или иметь возможность влиять на их реализацию, а потому огромное количество акций продается и покупается, иногда за очень значительные суммы. Возможно, никто не станет продавать себя в рабство целиком, и возможно, что защитные ассоциации не будут обеспечивать санкцией выполнение таких договоров. В любом случае, полных рабов будут считанные единицы. Почти каждый, кто продает такие права, продает ровно столько, чтобы в совокупности их было достаточно для возникновения, с некоторыми ограничениями, права собственности. Поскольку существуют некоторые ограничения прав собственности на этих людей, они не порабощены полностью. Но во многих случаях продававшиеся многочисленными людьми отдельные права на самих себя были куплены одним индивидом или узкой группой. Таким образом, хотя есть некие пределы титулов собственности владельца, те люди, которые фактически стали чьей-то собственностью, испытывают существенное угнетение, подчиняясь желаниям своего акционера. Поскольку такое почти полное подчинение одних людей другим возникает в результате последовательности легитимных шагов, через добровольные обмены, из первоначальной ситуации, которая не является несправедливой, оно не является несправедливым. Но хоть оно и не является несправедливым, некоторые находят его нетерпимым. Индивиды, впервые акционирующие себя, вносят в проспект эмиссии условие, согласно которому акции не могут быть проданы тому, кто уже сконцентрировал в своих руках определенное количество акций этого выпуска. (Поскольку чем строже условия, тем ниже ценность акций, барьер устанавливается не слишком низко.) Со временем многие мелкие компании, первоначально купившие акции индивида, распадаются: либо потому, что собственники распродают свои акции нескоординированно, когда испытывают нужду в средствах, либо потому, что многие люди покупают акции таких компаний, так что на уровне итоговой структуры собственности возникает широко распыленная структура владения акциями индивида. Со временем почти каждый по той или иной причине распродает права на себя, оставляя себе по одной акции на каждое право, так чтобы иметь возможность при желании посещать собрания акционеров. (Учитывая то, что их голос ничего не решает, а их спорадические выступления слушают невнимательно, возможно, они оставляют за собой акции на себя исключительно из сентиментальных побуждений.) Наличие на рынке огромного количества акций и распыление собственности на эти акции ведет к высокой степени хаоса и неэффективности. Постоянно проводятся многолюдные собрания акционеров по принятию решений, которые теперь требуют внешнего участия: одно — о прическе индивида, другое — о его образе жизни, третье — ещео чьей-то прическе и т.п. У некоторых почти вся жизнь уходит на участие в собраниях акционеров или на оформление доверенностей на голосование. В силу разделения труда возникает особая профессия — представитель акционера, человек, который проводит все свое время на собраниях акционеров. Возникают различные реформистские движения, так называемые «движения за консолидацию», в основном двух типов. Созываются консолидированные собрания акционеров, на которые собираются все, имеющие долю в любом праве на данного человека. Они голосуют по каждому вопросу последовательно, в каждом голосовании участвуют только те, кто имеет право голоса по данному вопросу. (Такая консолидация повышает эффективность, потому что люди, которые имеют какие-нибудь доли в каком-нибудь праве на конкретного индивида, как правило, имеют доли и в других правах на него.) Происходят также консолидированные собрания акционеров, в которых участвуют все, владеющие акциями на конкретное право в ком угодно, например конференция по наркотикам, на которой происходит последовательное голосование по каждому индивиду. (Тут повышение эффективности достигается за счет того, что люди, купившие доли в определенном праве на одного индивида, часто покупают доли в том же праве и на других индивидов.) Но далее со всеми этими консолидациями ситуация немыслимо сложна и отнимает чрезмерно много времени. Люди пытаются продать свои акции, оставляя себе только один вид, «чтобы сохранить какое-то влияние». Когда от акций начинают избавляться, цены на акции резко падают, что побуждает некоторых скупать ничего не стоящие акции на права, которых еще нет в их коллекции. (Такими акциями торгуют, как бейсбольными карточками, и люди точно так же пытаются собрать полные серии. Детей поощряют собирать такие коллекции, чтобы подготовить их к будущей роли акционера.) Распыление акций по существу прекращает доминирование индентифицируемою индивида или малой группы над конкретным индивидом. Люди больше не находятся под каблуком друг у друга. Вместо этого за них принимает решения почти каждый, а они принимают решения почти за каждого. Объем полномочий других людей по отношению к отдельному индивиду не уменьшился; изменилось то, кому они принадлежат. В этот момент система все еще слишком громоздка и требует большого расхода времени. Выход — большой консолидационный съезд. От центра до самых окраин все собираются в одном месте, чтобы продавать и перепродавать акции, и спустя три лихорадочных дня (о чудо!) каждый имеет ровно одну акцию на каждое право на каждого человека, в том числе на себя. Теперь оказывается возможным только одно собрание, на котором принимаются все решения за каждого, собрание, на котором каждый индивид голосует один раз: либо сам, либо по доверенности. Вместо того чтобы рассматривать каждого индивида по отдельности, принимаются общие решения для всех. Сначала каждый индивид может прийти на проводящееся раз в три года собрание акционеров и проголосовать: за себя и за тех, кто доверил ему свой голос. Но на собрания приходит чересчур много людей, а когда каждый хочет высказаться, то обсуждение получается слишком нудным и затянутым. В конце концов принимается решение, что участвовать в общих собраниях акционеров имеют право только те, кто уполномочен представлять не менее 100 000 голосов. Важная проблема связана с тем, как учитывать детей. Акция Великой Корпорации — это ценное и дорогое имущество, без которого человек оказывается в изоляции и не имеет полномочий влиять на других. Если бы дети получали акции только по наследству, после смерти родителей, они большую часть своей взрослой жизни не имели бы акций. Да и не в каждой семье ровно двое детей. Просто раздавать акции молодым нельзя. Чьи, собственно, акции можно было бы раздать, да и честно ли было бы раздавать Акции Великой Корпорации, если другие люди их покупали? Поэтому для включения молодых людей в гильдию акционеров производится дробление акций. За три года между двумя общими акционерными собраниями т акционеров умерли, а п индивидов достигли совершеннолетия. Акции умерших возвращаются в Совет Директоров и гасятся, а каждая из s оставшихся в обращении акций расщепляется по формуле (s + n) /s к одному, доли соединяются таким образом, чтобы выпустить п новых акций, которые распределяются между юными новичками. Они получают их не даром (это было бы нечестно), а в обмен на то, что они акционируют себя и передают все выпущенные акции корпорации. Отдавая корпорации свои акции, каждый из них получает взамен одну Акцию Великой Корпорации и становится членом гильдии акционеров с правом участия в принятии общих решений корпорации, владельцем части прав на каждого из других людей. Каждая старая акция подлежит расщеплению, потому что приток новых членов в гильдию означает, что каждая акция дает право на паевое участие в большем количестве людей. Таким образом, приток людей и расщепление акций оправдывают друг друга. Люди рассматривают этот обмен как абсолютно равную сделку. До обмена индивид имел одну полную акцию на себя и ни одной, даже крошечной, акции на какого-нибудь другого человека. При наличии в обществе s+n – 1 других индивидов каждый индивид выпускает на себя s+n акций, которые он целиком передает Совету Директоров. В обмен на это он получает долю l/(w+s) в каждом из остальных s+n –1 индивидов плюс такую же долю в самом себе. Таким образом, он имеет s+n акций, каждая из которых представляет долю 1/ (s+n) собственности в каждом из s+n индивидов в обществе. Умножив число принадлежащих ему акций на долю собственности в ком-нибудь из индивидов, которую представляет каждая акция, мы получим (s+n)x(1/(s+n)), что равно 1. То, что он получает в результате обмена, в сумме представляет собой одно полное право собственности, т.е. ровно столько, сколько он передал Совету Директоров. Люди говорят (и верят в это), что, когда каждый владеет каждым, никто не владеет никем 6 Каждый индивид верит, что каждый другой индивид не тиран, а такой же человек, как он сам, и находится в точно таком же положении. Поскольку все находятся в одной лодке, никто не рассматривает ситуацию как ситуацию доминирования; большое количество пассажиров в этой лодке делает ее более приемлемой, чем гребную шлюпку на одного. Поскольку решения распространяются на всех в равной мере, индивид получает (так считается) правление безличных и свободных от произвола законов, а не правление людей. Считается, что каждый индивид получает выгоду от усилий остальных мудро править всеми, и все равны в этом деле, имея равное право голоса. Так устанавливается система «один акционер — один голос». Возможно, развитию братских чувств способствует осознание людьми того, что все они неразрывно связаны друг с другом, каждый в равной степени акционер и акционерная собственность, каждый сторож брату своему и каждого сторожат братья его. Время от времени кучка недовольных отказывается получать свои Акции Великой Корпорации и подписывать Свиток Членства гильдии акционеров. Отказываясь от чести быть Джонами Хэнкоками Декларации Взаимозависимости*, они утверждают, что не хотят иметь ничего общего с системой, и отказываются предоставить системе какие-либо права на себя. Некоторые из них доходят даже до призывов распустить корпорацию! Горячие головы в Совете Директоров требуют посадить их в тюрьму на основании того, что эти молодые люди не участвуют в корпорации, все выглядит так, что они пока еще не дали Совету явного права на это. Некоторые члены Совета считают, что, поскольку молодые 6 «...Каждый, подчиняя себя всем, не подчиняет себя никому в отдельности. И так как нет ни одного члена ассоциации, в отношении которого остальные не приобретали бы тех же прав, которые они уступили ему по отношению к себе, то каждый приобретает эквивалент того, что теряет...» (Руссо Ж. -Ж. Об общественном договоре. Трактаты. М.: КАНОН-пресс, Кучково поде, 1998. С. 208). ^ Джон Хэнкок — один из отцов-основателей США; автор самой красивой подписи под Декларацией независимости. — Прим. перео. люди пользовались выгодами, которые дает жизнь под крылом корпорации, и остались в сфере ее влияния, они уже по умолчанию согласились быть акционерной собственностью и никаких дополнительных действий от них не требуется. Но поскольку все остальные осознают, что молчаливое согласие не стоит бумаги, на которой оно не написано, то это мнение не пользуется широкой поддержкой. Один член Совета говорит, что, раз все дети созданы своими родителями, последние владеют ими, и то, что Совет имеет акции в родителях, дает ему право собственности на детей. Новизна этого аргумента не способствует его использованию в столь деликатный момент. Здесь мы немного замедлим драматический темп нашей истории, чтобы рассмотреть взгляды Локка на идею о том, что дети принадлежат родителям 7 . Локку приходится подробно обсуждать взгляды Филмера не только для того, чтобы очистить поле от странной альтернативной точки зрения, но и чтобы показать, почему такие взгляды не следуют из отдельных элементов его собственного подхода, как мощно было бы предположить. Вот почему автор «Двух трактатов» берется за написание «Первого» 8 . Из теории собственности Локка, как представляется, следует, что человек имеет право собственности на то, что им создано. В силу этого для Локка должно было бы стать настоящей проблемой утверждение, что Господь, который создал этот мир и владел им, отдал его Адаму в единоличную собственность. Хотя Локк считал и доказывал, что этого не произошло (глава 4), его должны были интересовать последствия, которые имели бы место, если бы это случилось. Он, вероятно, задумывался, следует ли из его взглядов то, что, если бы это было так, остальным потребовалось бы разрешение Адама на то, чтобы использовать его собственность для поддержания собственного существования, 7 См.: Локк Дж. Первый трактат о правлении. Гл. 6 (где Локк критикует мнение, что дети являются собственностью родителей) и гл. 9 (где он возражает против того, чтобы считать эту собственность (если она существует) транзитивной). 8 В своем введении к стандартному изданию Локка (Locke, Two Treatises of Government, 2nd ed., New York: Cambridge University Press, 1967) Питер Ласлетт не дает внутреннего объяснения, почему Локк берется за «Первый трактат», и рассматривает это как своего рода чудачество (pp. 48, 59, 61, 71). То, что развитие взглядов Локка на собственность привело его к мысли, что необходимо подробно рассмотреть взгляды Филмера и дистанцироваться от них, может показаться противоречащим утверждению Ласлетта на с. 68, где он говорит о взглядах Локка на собственность, но если внимательно изучить утверждения Ласлетта на с. 34 и 59, то становится ясно, что из того, что он говорит, этого не следует. и они оказались быв его власти. (Если так, и если дар может быть завещан, то...) Взгляды, удовлетворительный результат которых (отсутствие господства некоторых людей над другими) зависит от события, которого могло бы и не быть (т.е. от того, что Господь не дарил ничего Адаму), должны были бы смущать того, кто их придерживался. (Я не буду отвечать на контраргумент, состоящий в том, что Господь непременно благ и поэтому то, что он не сделал бы такого подарка, не является случайным. Этическая идея, которая должна избрать этот путь, чтобы не быть опрокинутой фактами, которые выглядят случайными, на деле является весьма шаткой.) Таким образом, Локк обсуждает (I, 41, 42) важнейший элемент своей теории, когда говорит о том, что каждый человек имеет «право собственности на такую часть изобилия другого, которая охранит его от крайней нужды, если у него нет никаких других средств к существованию», в которой другие не могут ему отказать. Аналогичным образом Локк вынужден объяснять, почему дети не являются собственностью родителей. Его главный аргумент (I, 52—54), по-видимому, исходит из представления, что человеку принадлежит то, что он создал, только в том случае, если он контролирует и понимает все детали процесса создания этого. По этому критерию люди, высаживающие в свою землю семена и поливающие их, не имели бы права собственности на деревья, выросшие из семян. Бесспорно, большая часть того, что делает большинство из нас, заключается в том, чтобы давать начало процессам или вмешиваться в процессы, механизм действия которых мы плохо понимаем, а результаты не вполне можем предвидеть. (Кто знает все, что физики считают существенным для того, чтобы материалы имели те или иные свойства, и для того, чтобы силы действовали так, как они действуют; и кто знает то, чего не знают физики?) Однако во многих таких случаях Локк действительно хочет сказать, что нам принадлежит то, что мы производим. Локк предлагает второй аргумент: «"Даже та власть, которую сам Бог осуществляет над людьми, есть власть по праву отцовства", но все же его отцовство такое, что полностью исключает всякие претензии земных родителей на это право; ибо он царь потому, что он действительно создал всех нас, на что никак не могут претендовать родители в отношении своих детей» (I, 53). В этом трудно разобраться. Если смысл в том, что дети не могут быть собственностью родителей, потому что те сами принадлежат Богу и поэтому не могут иметь своей собственности, то это относилось бы и к собственности на все остальное, что создают родители. Если смысл в том, что Господь является создателем детей в гораздо большей степени, чем их родители, то это относится ко многим другим вещам, которые, с точки зрения Локка, могут быть собственностью (растения, все животные, кроме человека), и, возможно, это относится вообще ко всему. (Степень, в которой это имеет силу, представляется ненадежной основой для построения теории.) Заметьте, что Локк не утверждает, что дети в силу чего-то, относящегося к их природе, не могли бы быть собственностью родителей, даже если бы те их создали. Он не утверждает, что нечто такое в людях (которые не совершили такой несправедливости, за которую должны поплатиться жизнью [I, 23, 178]) препятствует их Творцу владеть ими, потому что он говорит, что Бог владеет человеком в силу того, что он создал его со всеми его возвышенными природными качествами (I, 6). Поскольку Локк не утверждает, что (1) нечто внутренне присущее индивидам препятствует тем, кто их создает, владеть ими, то, чтобы избежать вывода о том, что родители владеют своими детьми, он должен доказать, что либо (2) некое условие в теории того, как в производительных процессах возникают права собственности, исключает процесс создания родителями детей из числа процессов, порождающих собственность, либо (3) нечто присущее родителям мешает им находиться в этих конкретных отношениях собственности, либо (4) родители в действительности не создают своих детей. Мы видели проблемы, возникшие в результате попыток Локка работать с вариантами 2, 3 и 4. Поскольку два последних варианта бесперспективны, кто-то из исследователей, близких Локку по взглядам, должен был бы выработать вариант на основе 1 или 2. Заметьте, что своим решительным отрицанием того, что, давая им жизнь, родители создают детей, Локк разрушает единственное основание для ответственности родителей за детей. Поэтому Локк вынужден заявлять, что родительской заботы требует закон природы (I, 56), видимо, имея в виду, что это простой моральный факт. Но тогда остается непонятным, почему забота требуется от родителей, и почему это не просто еще один случай того, как кто-то пользуется «трудами другого, на что он не имел права» (I, 34). Теперь мы должны досказать нашу историю до конца. Относительно молодых в конце концов решено, что они не обязаны присоединяться к гильдии акционеров. Они могут отказаться от связанных с этим выгод и покинуть территорию корпорации безо всяких обид. (Но поскольку на Марсе ни одно поселение не протянуло больше полугода, есть серьезные причины остаться на Земле и примкнуть к корпорации.) Те, кому предложили смириться или уйти, в ответ заявляют, что поскольку корпорации принадлежит не вся земля, то любой индивид может купить землю на территории корпорации и жить, как ему нравится. Хотя корпорация действительно не скупила всю землю, считается, что ее устав, одобренный всеми на Великом консолидационном съезде, запрещает выход земель из-под контроля корпорации 9 . Спрашивается, может ли корпорация допустить, чтобы внутри нее возникла другая корпорация? Может ли она терпеть опасность, которую представляют изолированные, не принадлежащие ей индивиды, одним словом, «анкорпию»? Некоторые люди предлагают позволить упрямцам выйти из корпорации, но остаться на ее территории. Почему нельзя разрешить им остаться на корпоративной территории, поддерживать с корпорацией только такие отношения, которые им подходят, сформулировать собственный кодекс прав и обязанностей (помимо и сверх отказа от агрессии) по отношению к другим индивидам и к корпорации, платить за конкретные вещи, которые они получают, живя независимо? 10 Однако другие отвечают, что это создавало бы слишком большой хаос, а также могло бы подорвать корпоративную систему. Ведь другие люди («легковерные другие», как было сказано) также могли бы поддаться соблазну и покинуть гильдию акционеров. И кто останется? Только наименее способные позаботиться о себе. А кто позаботится о них? А как те, кто покинет корпорацию, стали бы выживать сами по себе? А были бы братские чувства так же сильны без системы всеобщего взаимовладения и без того, чтобы все индивиды (способные на это) были вынуждены помогать другим? Почти все согласны, что исторический опыт показывает: система, в которой каждый имеет равное право (в неких определенных границах) влиять на жизнь всех остальных, — самая лучшая и честная из всех мыслимых. Их социальные теоретики согласны, что такая система демоктезиса, где все люди владеют всеми людьми ради блага всех людей, — это высшая форма общественной жизни, и нельзя допустить, чтобы она исчезла с лица земли. Развивая эту жутковатую историю, мы пришли наконец к тому феномену, в котором можно узнать современное государство с его обширным арсеналом полномочий в отношении его граждан. На самом деле мы пришли к демократическому государству. Наше гипотетическое объяснение того, как оно могло бы возникнуть из минимального государства, без каких-либо вопию- 9 Сравните с тем, как развивает Локк похожую идею в (I, 116—117); см. также (I, 120), где Локк неправомерно переходит от того, что некто хочет, чтобы общество охраняло его собственность, к тому, что этот индивид предоставляет обществу полную юрисдикцию над его собственностью. 10 См.: Herbert Spencer, Social Statics (London: Chapman, 1851), chap. 19, "The Right to Ignore the State" [русск. пер.: Спенсер Г. Социальная статика. СПб.: 1906. Гл. XIX «Право игнорировать государство» ], главу, которую Спенсер не включил в переработанное издание. щих нарушений чьих -либо прав, в результате последовательности шагов, по отдельности не вызывающих обоснованных возражений, позволило серьезно осмыслить сущностную природу такого государства и принципиальный для него способ отношений между людьми. Уж какое оно есть. Можно было рассказать и другие истории, некоторые из них — про возникновение государства из несправедливости. Оцените следующую последовательность событий, которую мы назовем «Историей раба», и представьте себе, что это о вас. 1. Есть раб, полностью зависящий от причуд злого хозяина. Его часто подвергают жестоким побоям, вызывают среди ночи и т.п. 2. Хозяин добрее к своим рабам и бьет их только за зафиксированное нарушение установленных им правил (не выполнена работа и т.п.). Он предоставляет рабам немного свободного времени. 3. У хозяина есть группа рабов, и он на разумных основаниях решает, как должны распределяться вещи между ними, принимая во внимание их потребности, заслуги и т.п. 4. Хозяин предоставляет рабам четыре дня для собственных дел, и требует от них работать на его земле только три дня в неделю. Остальное время принадлежит им. 5. Хозяин позволяет своим рабам покидать имение и за плату работать в городе (или где им заблагорассудится). Он требует лишь, чтобы они отдавали ему 3 / 7 заработанного. Он также сохраняет за собой власть вызывать их на плантацию в случаях, когда какая-нибудь чрезвычайная ситуация угрожает его земле, а также повышать или понижать ставку платежей, которые они должны отдавать ему. Он также сохраняет за собой право запрещать рабам заниматься опасными делами, которые создают угрозу для его финансовых поступлений, например, лазать по горам, курить сигареты. 6. Хозяин разрешает всем своим 10 000 рабов, кроме вас, голосовать, и совместные решения принимаются всеми рабами. Между ними существует открытая дискуссия и т.д., и у них есть право определять, как использовать тот процент ваших (и своих) доходов, который они решат забрать; какие виды деятельности можно правомерно запретить и т.п. Давайте сделаем паузу, чтобы оценить ситуацию. Если хозяин заключил договор о передаче власти таким образом, что он не может его разорвать, то у вас сменился хозяин. Теперь у вас 10 000 хозяев вместо одного, или жеу вас 10 000-головый хозяин. Возможно, 10 000 будут еще добрее, чем благожелательный хозяин из пункта 2. Тем не менее они — ваш хозяин. Однако можно сделать еще больше. Один добрый хозяин (из пункта 2) мог бы позволить своему рабу высказываться и пытаться склонить себя к определенному решению. Хозяин с 10 000 голов тоже может это позволить. 7. Хотя вам еще не разрешили голосовать, вы вольны (и вам дано право) вступать в споры с 10 000, пытаться убедить их принять те или иные программы и обращаться с вами и с собой определенным образом. После дискуссии они удаляются и голосованием принимают решения, относящиеся к их обширным полномочиям. 8. В знак признания вашего вклада в дискуссию 10 000 позволяют вам принимать участие в голосовании в случаях, когда их голоса делятся поровну; они официально утверждают эту процедуру. После дискуссии вы отмечаете свой выбор в бюллетене, а они уходят и голосуют. Если по какому-то вопросу их голоса делятся поровну — 5000 за и 5000 против — они учитывают ваш бюллетень. До сих пор такого не случалось, у них еще не было случая заглянуть в ваш бюллетень. (Один хозяин также мог бы связать себя обязательством и предоставить своему рабу решение любых касающихся его вопросов в случае, когда эти вопросы были бы ему, хозяину, совершенно безразличны.) 9. Они присоединяют ваш бюллетень к своим. Если их голоса разделились поровну, решение зависит от вашего голоса. В противном случае он не оказывает влияния на результат выборов. Вопрос таков: на каком из пунктов от 1 до 9 история перестала быть историей раба? 11 Гипотетические истории Могло ли «более чем минимальное» государство возникнуть в результате бойкота? Сторонники такого государства могли бы отказаться от сделок, обменов или отношений с теми, кто отказывается связать себя обязательством участвовать в дополнительном 11 См.: Herbert Spencer, The Man Versus the State (Caldwell, Idaho: Caxton Printers), pp. 41—43 [русск. пер. Спенсер Г. Личность и государство. Челябинск: Социум, 2007. С. 62—64]. аппарате этого государства (включающем деятельность по бойкоту отказавшихся от участия). Чем больше тех, кто включился в бойкот и дал обязательство бойкотировать противников расширения государственного аппарата, тем более ограничены возможности этих противников. Если бойкот сработает, дело может кончиться тем, что они предпочтут участвовать в дополнительной деятельности «более чем минимального» государства и даже разрешат ему принуждать их делать то, что противоречит их воле. В условиях получившейся в результате структуры кто-то мог бы отказаться участвовать или мог бы не согласиться на дополнительные процессы и ограничения, если бы был готов противостоять такому эффективному общественному бойкоту, какой только мог бы быть предпринят против него; этим ситуация отли -чается от той, которая имеет место в «более чем минимальном» государстве, где каждый обязан участвовать. Эта система, которая отражала бы некоторые институциональные черты «более чем минимального» государства, иллюстрирует то, как осознанные и согласованные действия людей могут привести к определенного рода результатам без какого-либо нарушения прав. Очень маловероятно, что в обществе, состоящем из большого числа людей, мог бы быть на самом деле организован успешный бойкот, подобный описанному выше. Там было бы много несогласных с дополнительным аппаратом, которые смогли бы найти себе сторонников, совместно создать охранное агентство и тому подобное, чтобы противостоять бойкоту в независимом анклаве (не обязательно географическом); более того, они смогли бы предложить стимулы некоторым участникам бойкота, чтобы их расколоть (возможно, тайно, чтобы избежать реакции сторонников бойкота). Бойкот провалился бы потому, что от его сторонников отходило бы все больше и больше людей, увидевших, какую выгоду получают те, кто отказался от участия в нем. Только в том случае, если почти все индивиды в обществе будут настолько привержены идеалу «более чем минимального» государства, что будут приветствовать налагаемые им дополнительные ограничения и откажутся от личной выгоды ради продолжения бойкота, если им хватит энергии и целеустремленности, чтобы настойчиво формировать все свои отношения так, как необходимо для достижения той цели, аналог «более чем минимального» государства будет создан. Легитимным будет только такой аналог «более чем минимального» государства, в котором каждый индивид сохранит возможность выбора — участвовать в нем или нет, и только в том случае, если он возникнет примерно так, как описано. Каким образом эти гипотетические истории должны влиять на наши оценки институциональной структуры общества? Я отважусь на несколько предварительных замечаний. Если реальная история, которая привела к возникновению реально существующего общества, была справедливой, то и общество является справедливым. Если реальная история какого-нибудь реально существующего общества была несправедливой и если ни одна справедливая гипотетическая история не могла бы создать структуру этого общества, то эта структура является несправедливой. Более сложны те случаи, когда реальная история общества была несправедливой, но к его нынешней структуре (хотя, пожалуй, не к данному распределению собственности или позиций в социуме) могла бы привести справедливая гипотетическая история. Если гипотетическая справедливая история «близка» к реальной истории, в которой несправедливости при создании или поддержании институциональной структуры не играли существенной роли, реальная структура будет настолько справедливой, насколько это вообще возможно. Если гипотетическая справедливая история предполагает согласие каждого индивида на институциональную структуру и на любые вытекающие из нее ограничения его прав (которые определяются жесткими моральными ограничениями поведения других), то, если какой-нибудь реальный человек не согласится с ней, институциональную структуру следует считать несправедливой (если она не считается справедливой в рамках другой гипотетической истории). Аналогично институциональную структуру следует считать несправедливой, если гипотетическая справедливая история предполагает согласие некоторых людей, которые на самом деле ее не одобрили, а сейчас некоторые из людей не согласились бы считать, что эти другие ее тогда одобрили. Если институциональная структура могла бы возникнуть в результате гипотетической справедливой истории, не включающей ничьего согласия на эту структуру, то оценка структуры будет зависеть от оценки процесса, который привел к ее возникновению. Если этот процесс рассматривается как более благоприятный (по другим параметрам, чем справедливость, по которой, в соответствии с гипотезой, он наилучший), чем реальная история, то это, вероятно, улучшит оценку структуры. То, что справедливый процесс мог бы привести к институциональной структуре, но только в том случае, если бы в нем участвовали достойные презрения индивиды, не улучшит оценки этой институциональной структуры. Поскольку структура, которая могла бы возникнуть в результате справедливого процесса, не включающего согласия людей, не будет содержать ни ограничений их прав, ни появления прав, которыми они не обладают, она будет ближе с точки зрения прав к исходному концепту личных прав, определенных жесткими моральными ограничениями; и потому присущая ей структура прав будет считаться справедливой. При неизменной степени несправедливости реальной истории различных институциональных структур структуры, более близкие к правам, которыми индивиды обладают в силу жестких моральных ограничений, будут более справедливы, чем более далекие. Если институциональная структура, реализующая только права индивидов, может возникнуть не справедливо, все равно разумнее придерживаться ее (при условии исправления отдельных несправедливостей в социальном положении и распределении собственности) и позволить ей трансформироваться в любую другую институциональную структуру, которая может из нее возникнуть. С другой стороны, если институциональная структура отклоняется от прав индивидов, воплощенных в жестких моральных ограничениях, следует отказаться от нее, даже если она могла возникнуть в результате какой-нибудь справедливой гипотетической истории, ибо существующие в ней ограничения прав серьезно повлияют на то, что из нее возникнет и, возможно, даже с имеющимися ограничениями нельзя будет согласиться. Ситуацию с личными правами тогда нужно будет обустраивать заново. Часть III УТОПИЯ |