Метафорическое языкознание, или душа пейзажа. метафорическое языкознание, или душа пейзажа. С. Г. Шафиков Россия, Уфа Метафорическое языкознание, или душа пейзажа

• Название: С. Г. Шафиков Россия, Уфа Метафорическое языкознание, или душа пейзажа
• Анкор: Метафорическое языкознание, или душа пейзажа
• Дата: 11.05.2022
• Размер: 230.5 Kb.
• Имя файла: метафорическое языкознание, или душа пейзажа.doc
• Тип: Документы; #523155
• страница: 1 из 4

С.Г. Шафиков

Россия, Уфа

Метафорическое языкознание, или «душа пейзажа»// Актуальные проблемы лингвистики, выпуск 8 - Ижевск: УдГУ, 2009. - 132 -158.
Аннотация: Язык не может создать своего особого мировидения, о котором можно говорить только метафорически. Между языковой структурой и менталитетом носителей языка нет никакой связи. Так же как способов выражения мысли больше, чем языков, так и количество способов мировидения превалирует над количеством языков.

Язык, особенно его лексика, напоминает лоскутное одеяло: у каждого «языкового одеяла» свой узор, своя «специфика», и это известно уже 2 500 лет. Известно так же, что колоратурный узор лоскутного одеяла как чисто внешний признак, не имеющий никакого отношения ко сну, не влияет на способность сохранять тепло спящего. При сравнении же одеял разных владельцев (то есть, языков) возникает ощущение, что все они скроены по принципу тришкина кафтана: яркие узоры (самые содержательные категории) встречаются во всех образцах, хотя и распределяются по-разному, но ни одно одеяло не может похвастаться одинаковой яркостью красок во всех своих лоскутках. То, что ярко представлено в одном языке, возможно, несколько более тускло в другом, а в третьем такого узора вообще нет, зато есть то, что отсутствует в первом и втором языках. Если это действительно так, то можно считать несомненным что, во-первых, ни один язык не реализует всех теоретически возможных потенций, во-вторых, языки различаются между собой не внутренней, а внешней формой. Эти утверждения, принятые как аксиомы, позволяют вывести гипотезы, которые можно сформулировать следующим образом: 1) языковое мировидение есть фикция, поэтому говорить о своеобразном мировидении каждого языка (языковой модели мира) можно только в метафорическом смысле; 2) если не считать трудностей перевода (перехода с языка на язык), то достичь взаимопонимания для представителей двух разных культур/этносов ненамного труднее, чем понять представителя своего же этноса, обладающего своеобразным взглядом на мир, в силу индивидуально-генетического своеобразия, а также в силу привычек, приобретенных воспитанием и социальным положением.

Здесь следует попутно заметить, что в данной статье будет преимущественно использоваться номинация модель мира (вариант: мировидение) вместо более распространенной номинации картина мира (за исключением случаев прямого цитирования), в силу того, что экспрессивно-этикеточная терминология затрудняет раскрытие содержания исследуемого объекта, а также в силу субъективных предпочтений автора.

Рассмотрение сформулированных гипотез неизбежно приводит к одной из самых спорных теорий в языкознании, а именно к теории лингвистической относительности, которая иначе называется гипотезой Сепира-Уорфа (корректнее было бы говорить: «гипотеза Сепира-Уорфа-Вайсгербера»). Задачей данной статьи является, однако, обсуждение не самой гипотезы, вызвавшей огромное число публикаций, а ее следствия в виде так называемой языковой модели мира. Однако прежде чем приступить к обсуждению проблемы, следует определить факторы и последствия межъязыковых различий для мировоззрения субъектов разных языков, культур и этносов.
1. Что вызывает различия между языками? Характерные для языков семантические лейтмотивы объясняются следующими взаимосвязанными факторами: а) различиями естественных условий обитания людей; б) различиями в темпах научного познания у разных культур; в) различиями в формах коммуникаций разных культурных сообществ; г) различиями в категоризации мира, осуществляемой мышлением.

Первый вид содержательных различий обусловлен ландшафтными различиями мест обитания человека. Само собой разумеется, что, например, язык индейцев тэва, живущих в отрогах Скалистых Гор и занимающихся разведением сельскохозяйственных культур, значительно отличается от словаря индейцев нутка, живущих на побережье Тихого океана, вследствие заинтересованности живущих в свойствах среды обитания. «Если бы нутка добывали себе пищу, охотясь на суше или разводя овощи, то, без сомнения, их словарь не был бы в такой степени насыщен морскими терминами несмотря на их жизнь вблизи моря» [Сепир 1993: 272].

Второй вид содержательных различий обусловлен познанием скрытых от непосредственного наблюдения вещей, свойств и отношений, что проявляется в виде двух противоположных тенденций в лексике: специализации и генерализации. Первая тенденция связана с обозначением частей познанного мира, что ведет к появлению гипонимов, а вторая – с генерализацией общих свойств мира, что ведет к появлению гиперонимов. Гиперонимы, совершенно необходимые для мышления человека западной культуры, реже встречаются в языках народов, стоящих на более низкой ступени общественного развития. Например, отсутствие в языке индейцев бакаири (Бразилия) общего названия попугая объясняется отсутствием знания о том, что все попугаи представляют собой разновидности попугая как такового, так же как отсутствие чисел свыше 2 в языке племени бороро объясняется плохим уровнем математики [Harris 1981: 126-127].

Третий вид содержательных различий обусловлен различиями в этнических культурах, что проявляется, например, в артефактах (ср. виды жилья у разных этносов), культурных моделях, обычаях, верованиях, сказаниях, литературных аллюзиях и т.д. Например, французское наименование petit déjeuner служит эквивалентом английского breakfast в значении "первая трапеза дня". Различие в культурных моделях проявляется здесь в количестве и составе еды: французский завтрак обычно состоит из большого бокала кофе и хрустящей булки (croissant), а традиционный английский завтрак настолько обилен, что может включать овсянку, молоко, апельсиновый сок, тосты, хлеб с маслом, бекон с яйцами, сосиски с томатами.

Четвертый вид содержательных различий обусловлен различиями, составляющими абсолютное большинство всех видов межъязыкового варьирования, которые объясняются только своеобразием мировидения каждого языкового сообщества. Такое мировидение никак не связано ни со средой обитания, ни с прогрессом в познании объективного мира, ни с культурными и национальными моделями языкового коллектива. Хрестоматийным примером может служить категоризация цветового спектра. Например, английские цветообозначения green, blue, grey,brown передают те же тона, что и валлийские слова glas и gwyrdd; русский язык еще более детализирует данное цветовое пространство, поскольку светлый и темный тона синего цвета, обозначаемые в английском языке словом blue, в русском языке передаются словами синий и голубой и т.д.

Межъязыковые различия имеют объективный характер, хотя их интерпретация варьируется от крайнего субъективизма (языковая структура влияет на мышление) до полного объективизма (языковая структура никак не связана с мировосприятием). Бесспорно, что мировосприятие влияет на различия между языками, однако эти различия нельзя интерпретировать как наличие особого языкового мировидения, в противном случае было бы невозможно переводить с языка на язык, то есть достигать взаимопонимания [Колшанский 1990: 35]. Взаимопонимание, которое достигается за счет языковых универсалий, превалирует над недопониманием при межкультурной коммуникации, ведь даже внутри одного языка существуют различия как альтернативные способы выражения мысли, что не мешает взаимопониманию. Семантически языки различаются относительно неглубоко, поскольку их внутренние структуры гораздо более сходны, чем их поверхностные структуры [Чейф 1975: 98]. Именно поэтому ранний Сепир, универсалист по убеждению (в отличие от позднего Сепира, сменившего в конце жизни свою позицию на крайний идиоэтнизм), замечает в своем монументальном труде «Язык» (1921): «Внутреннее содержание всех языков одно и то же – интуитивное знание опыта. Только внешняя их форма разнообразна до бесконечности…» [Сепир 1993: 193].
2. Концептуальная модель мира. Специфика познания состоит в том, что мир в своих глубинных свойствах в целом скрыт от человеческого ума. Однако это не мешает эмпирическому мышлению через ощущения отражать его в виде своеобразной концептуальной модели (системы, структуры), в которой отражаются только непосредственно наблюдаемые связи в окружающем мире [Серебренников 1988: 105]. Так формируется «наивное» мировидение (параллельное научному взгляду на мир), которое исходит из обыденного мышления и довольствуется результатами поверхностных наблюдений.

Такая концептуальная модель может определяться как система знаний о мире, отражающая познавательный опыт человека [Павиленис 1983: 12], или – несколько поэтически – как глобальный образ, лежащий в основе мировидения человека, или – еще поэтичнее – язык мысли (lingua mentalis), перерабатывающий как языковой, так и внеязыковой опыт [Fodor 1975: 156]. Пространством обитания этой ментальной модели действительности является «ментальный уровень организации концептов», который перерабатывает все виды восприятия, совмещая их с языковым освоением опыта [Jackendoff 1984: 54]. Вполне оформленной модели мира как готового объекта изучения не существует, поэтому можно говорить лишь о ее рациональной реконструкции по текстам [Постовалова 1988: 24].

Очевидно, в разных сферах духа создаются разные виды глобального образа при участии всех возможных форм сознания: дотеоретического (обыденного), теоретического (научно-философского), внетеоретического (религиозно-мифологического и художественного). При этом вряд ли можно говорить о возможности сведения всех моделей мира к определенному инварианту (общечеловеческой модели мира), по крайней в настоящее время это едва ли достижимая задача, тем более что инвариантная модель мира есть абстракция, сравнимая с искусственным языком, составленным целиком из языковых универсалий. Считать, что человечество обладает единой моделью мира, было бы неоправданным преувеличением.

Концептуальная модель мира может рассматриваться как ментальный мир человека определенной культуры (культурный менталитет), в котором кроме личных представлений о мире существуют общекультурные (общеэтнические) концепты (этнос и культура могут пересекаться, однако являются разными образованиями), то есть «сгустки культуры в сознании человека» [Степанов 2001: 43]. Наиболее важными концептами («константами») русской культуры Ю.C. Степанов считает среди прочих следующие: ВРЕМЯ, ОГОНЬ, ВОДА, ХЛЕБ, ВОДКА, ВЕРА, ЛЮБОВЬ, РАДОСТЬ, ВОЛЯ, ПРАВДА, ЗНАНИЕ, ЧИСЛО, ДЕНЬГИ, ЗАКОН, ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ, ДУША, СОВЕСТЬ, ДОМ, СТРАХ, ТОСКА, ГРЕХ, БЛУД. Касаясь значимости концептов культуры для данного культурного сообщества, Ю.С. Степанов указывает: «Концепты существуют по-разному в разных своих слоях, и в этих слоях они по-разному реальны для людей данной культуры» [Там же: 48].

Этнический фактор образует отдельный компонент ментального мира человека, влияющий на формирование так называемого национального характера, который, в отличие от культурного менталитета, ориентированного на культуру как форму коммуникаций, принятую в обществе или общественной группе [Рождественский 1996: 3], относится к этнической сфере, образуя этнический менталитет.

Существование концептуальной модели мира представляется бесспорным, как бесспорно и то, что эта модель определенным образом структурируется языком. В качестве репрезентанта концептуальной модели предполагается «языковая модель мира», однако это чрезмерно популярное в последнее время наименование, используемое как заклинание в магическом ритуале когнитивной лингвистики, нуждается в корректировке.
3. Происхождение понятия «языковая модель мира». Что же представляет собой языковая модель мира, то есть, как в языке выражается концептуальная модель мира, которая находится в человеческой голове? Здесь стоит, прежде всего, привести дефиницию ученого, с легкой руки которого данное понятие закрепилось в отечественном языкознании: «Языковая картина мира – это особое образование, постоянно участвующее в познании мира и задающее образцы интерпретации воспринимаемого, – пишет Е.С. Кубрякова. – Это своеобразная сетка, накладываемая на наше восприятие через призму языка» [Кубрякова 1997: 47]. В определениях других исследователей также подчеркивается опосредованная мышлением или непосредственная связь языка с миром: «означивание основных элементов концептуальной картины мира» [Серебренников 1988: 6], «изображение мира при помощи языковых средств» [Иванова 2004: 26], «языковое воплощение понимаемого мира, именно объективного мира» [Колшанский 1990: 27], «закрепленная в содержательной стороне языковых единиц, отображенная в сознании человека картина объективной действительности» [Чанышева 2004: 67] и т.д.

Такое понимание языковой модели мира, по сути, мало отличается от «языковой картины мира» (der Sprache Weltbild) Л. Вайсгербера [Вайсгербер 1993], разработанного на основе учения Вильгельма фон Гумбольдта о внутренней форме языка. «Языковое мировосприятие» (sprachliche Weltansicht) В. Гумбольдта расщепляется Вайсгербером на «языковой промежуточный мир» (sprachliche Zwischenwelt) и «языковую картину мира» (sprachliches Weltbilt). В статье «Связь между родным языком, мышлением и действием» (“Die Zusammenhänge zwischen Muttersprache, Denken und Handeln”, 1930) Л. Вайсгербер пишет, что словарный запас конкретного языка включает в себя совокупность мыслительных средств, которыми располагает языковое сообщество, передающее содержащийся в понятиях данного сообщества образ мира всем своим членам. В статье «Язык» (Sprache, 1931) Л. Вайсгербер делает новый шаг в соединении понятия модели мира с языком, вписывая его в содержательную сторону языка. Постепенно в его работах начнет подчеркиваться мировоззренческая, субъективно-национальная сторона языка, который якобы представляет точку зрения народа, создавшего язык, на мир; при этом мир, по мнению ученого, всегда остается в тени этой точки зрения. Если ранний Вайсгербер делает упор на статическом аспекте языковой картины мира («эргон» В. Гумбольдта), то поздний Вайсгербер, начиная с середины XX века, наоборот, выделяет в языковой модели динамический аспект («энергейя» В. Гумбольдта), определяющий восприятие действительности, связанный с воздействием мировидения на познавательную деятельность носителей языка. Таким образом, научная эволюция Л. Вайсгербера в отношении к концепции языковой модели мира развивается в направлении от ее объективно-универсальной основы к подчеркиванию ее субъективно-национальной природы. Чем в большей тени оставляет Л. Вайсгеребер внешний мир как объективный фактор формирования языковой модели мира, тем больше язык превращается в демиурга мира. Главный постулат его философии языка состоит в том, что попытки человека освободиться от власти родного языка всегда обречены на провал. Таким образом, и у Гумбольдта, и у его последователей главное заключается в мировосприятии, отраженном в языке и образующем «языковой круг» для каждого языка, за пределы которого можно выйти, только вступив в другой языковой круг.

Идеологема «языковая модель мира» получает законченный вид в логически ясном изложении Ю.Д. Апресяна, которое можно представить в виде следующих тезисов. 1. Каждый естественный язык отражает определенный способ восприятия и организации мира; при этом выражаемые в нем значения складываются в некую единую систему взглядов, которая навязывается в качестве обязательной языковой модели всем носителям языка. 2. Свойственный языку взгляд на мир отчасти универсален, отчасти национально специфичен, так что носители разных языков могут видеть мир немного по-разному, через призму своих языков. 3. Языковая модель мира «наивна» в том смысле, что во многих существенных деталях отличается от научной модели; при этом наивные представления вовсе не примитивны, если иметь в виду способность их служить надежными проводниками в житейский мир. 4. В наивной модели мира можно выделить наивную геометрию, наивную физику, наивную этику, наивную психологию и т.п.; из всего этого можно извлечь представление об основополагающих элементах той или иной культурной общности. При этом первый тезис Ю.Д. Апресяна можно считать наиболее существенным, поскольку именно в этом положении высказывается мысль о «некой единой философии, которая навязывается в качестве обязательной всем носителям языка» [Апресян 1995: 350-351].
4. «Языковая модель мира» как размытое понятие. При более глубоком изучении тезисы Ю.Д. Апресяна вызывают ряд вопросов, имеющих важное значение для теоретической лингвистики: 1) Что такое способ восприятия? 2) Изоморфно ли соотношение концептуальных и языковых моделей обитаемого мира? 3) Действительно ли языковая модель мира есть единая система взглядов, или это бессвязный конгломерат взглядов на разные фрагменты концептуальной системы? 4) Навязывается ли языковая модель на всех носителей или существуют альтернативные модели? 5) Проявляется ли «единая философия» на всех уровнях языковой структуры или относится главным образом к лексике? 6) Связано ли языковое мировидение с концептами культуры и так называемым национальным характером, или это явления разных систем?

Чтение источников показывает, что под языковой моделью мира понимается 1) либо вся совокупность языкового содержания, 2) либо семантическая специфика данного языка, которая отличает ее от других языков [Соколовская 1993: 6]. Первое ориентировано на интеллектуальное содержание языков и является величиной постоянной, а второе ориентировано на внутреннюю форму языка в гумбольдтовском понимании и является величиной переменной. Такое разновекторное понимание языковой модели мира размывает само это понятие. Более того, в понимание языковой модели мира как совокупности языкового содержания может вкладываться разный смысл, поскольку в семантическом континууме языка можно выделять разные единицы: конкретные семантические категории или семантические поля лексических единиц, зафиксированных в языке, абстрактные семантические категории, грамматические категории и т.д. В целом, остается неясным, относится ли данное понятие к лексико-семантической или грамматико-семантической системе языка, или какому-то фрагменту этой системы, или представляет собой только ее специфические черты. Наверняка удобнее пользоваться более точными выражениями, такими как совокупность знаний о мире, или семантическая система языка, или языковая концептуализация (категоризация) действительности, или языковые категории, языковая семантика, семантическая специфика языка и т.д. В отличие от этих конструктивных выражений языковая модель мира звучит как метафора, которая, несмотря на размытое содержание, характеризуется весьма ограниченным применением (поэтому использование производных выражений звучит абсурдно: языковая модель животных или космоса, или пьянства, или проституток, или Римской Империи, или философии и т.д.). Однако это не мешает бессчетно использовать данную метафору, подкрепленную бесчисленными сравнениями «физиономии» одного языка в зеркале других языков, создавая тем самым направление, которое можно назвать метафорическим языкознанием.

Кроме того, под языковой моделью мира может пониматься также культурный или национальный менталитет, национальный характер, что еще больше затрудняет понимание этого выражения. Как пишет О.А. Корнилов, представители одной культуры или этноса смотрят на мир через очки, «благодаря которым видят в этом мире только ТО и только ТАК, как и другие носители таких же “очков”, безусловно, является национальный склад мышления, который зафиксирован в национальном языке предста­вителей данной культуры» [Корнилов 1999: 77].

Таким образом, рассматриваемое понятие носит диффузный, размытый, «диссипативный» характер [Караулов 1999: 89], создавая при этом иллюзорную уверенность в том, что субъект языка в рамках своей национальной культуры можно найти ответы на все вопросы бытия. Появившись из учения Вайсгербера, метафора языковая модель мира привольно расселилась на ландшафте отечественной лингвистики, как русский барин, который, по выражению Гоголя, «живет, и хорошо живет»; однако с появлением все новых штудий эта метафора становится не содержательнее, а, наоборот, все более размытой, и благодаря щедрым векселям, которые должно оплатить языкознание будущего, долг этого псевдопонятия перед наукой продолжает расти.