Саша Майская Русский купидон
 Скачать 0.61 Mb.
|
11Макс ворвался в дамскую комнату, и Синельникова у раковины тут же приняла позу застигнутой насильниками одалиски. – Что ты здесь делаешь, бесстыжий! Это дамский сортир... – Сортир дальше, здесь умывалка и курилка. И потом здесь никого нет! – Здесь есть я! – Отлично, тебя-то мне и надо. С этими словами вероломный и растленный Сухомлинов сгреб Синельникову в объятия, приподнял над полом и посадил прямо на мраморный столик под зеркалом. Как-то само собой получилось, что сама Лена, вместо того чтобы дать Сухомлинову по голове сумочкой, неожиданно обхватила ногами его талию, а руками обвила шею, и они начали увлеченно и бурно целоваться, а когда останавливались, чтобы набрать воздуха, – ругались. – Я сейчас... вызову... охрану, чтобы тебя... Пауза. – ... вывели!!! – Ленка, ты же вся уже горячая... – Прекра... Пауза. – Макс, я не могу... я хочу сейчас... – Веди... себя... прилично... Сухомлинова... Пауза. – Черт бы подрал... того... кто придумал... колготки... – Не ругайся... Лена... Пауза. Юбка Лены задралась практически до самой шеи, колготки давно пришли в полную негодность, а Макс Сухомлинов уже жадно целовал ее обнаженную грудь, сдержанно постанывая от собственных страданий. Потом Лена начала судорожно расстегивать на нем брюки, и от безобразной с точки зрения общественного порядка сцены совокупления на мраморном столе дамскую комнату ресторана спасло лишь вмешательство извне. Дверь, которую Макс частично припер своим, так сказать, тылом, стала приоткрываться, но, дойдя до определенного предела, замерла, и из-за нее послышался медовый, хотя и встревоженный голос божьего одуванчика Серафимы Кулебякиной: – Леночка, детка, тебе плохо? А хулиган Сухомлинов, задыхаясь, ответил басом: – Нет, ей хорошо. Минуточку, она сейчас выйдет. Лена, пунцовая, лохматая и хорошенькая, вывернулась из объятий Макса и заметалась по комнате, тщетно пытаясь привести себя в порядок. Серафима Кулебякина с удовольствием наблюдала за ней в щель – все стены дамской комнаты были увешаны большими зеркалами. Наконец дверь распахнулась, и Лена ужом проскользнула мимо Серафимы Кулебякиной, простонав: «Драссти...» Макс не стал торопиться. Он поправил перед зеркалом ворот рубашки, плеснул в лицо холодной воды из-под крана, после чего величаво выплыл из дамской комнаты и шаркнул ножкой перед Серафимой Кулебякиной. Та посмотрела на молодого человека с явным укором, но Макс выпрямился и погрозил ей пальцем. – Позвольте вам заметить, Серафима Владимировна, что у вас разнузданное воображение. Вы совершенно напрасно подозреваете здесь пошлый адюльтер! – Ого! – Ага! Я намерен предложить Елене Васильевне руку и сердце, о чем и хотел с ней поговорить наедине, но вы бестактно помешали. – Пардон, пардон! Даже и не знаю, как просить у вас прощения. – Я вас прощаю, но вы должны мне посоветовать – с высоты своего опыта – какие шаги я должен предпринять и в какой последовательности. Сначала предложение, потом застрелить Пашку Мячикова из рогатки, либо сначала ликвидировать Мячикова, а потом уж... Серафима строго нахмурила белесые бровки. – Прежде всего, молодой человек, я бы посоветовала вам отвыкнуть от этой дурацкой привычки делать предложения руки и сердца в сортирах. Это неэстетично. Остальное – на ваше усмотрение. Помните, Мячиков – профессионал. – Думаете, будет стрелять на поражение? – Не исключено. Все Мячиковы ревнивы, как тигры. Правда, по женской линии, но Павлик пошел в мать. – Благодарю вас, Серафима Владимировна. Нижайший поклон Аглае Владимировне... – Непременно! – ... а также всем тем сорока восьми старым кошелкам, с которыми вы сегодня будете сплетничать на вашей веранде. – Юный нахал! – Ничуть. Я нахал зрелый. Но вас все равно люблю. И Макс Сухомлинов бодрым зайчиком поскакал по лестнице наверх. Серафима усмехнулась ему вслед и довольно потерла сухонькие лапки. История развивалась куда круче, чем они с сестрой могли предположить... Как это ни прискорбно, мы вынуждены заметить – это важно для дальнейшего повествования, – что Павел Сергеевич Мячиков очень быстро пал жертвой дьявольского обаяния Элеоноры. Лена Синельникова, пылающая и смущенная, с ужасом обдумывала на ходу, что сказать своему потенциальному жениху, но возле их столика ее ожидал сюрприз. Пашка снял свою генеральскую фуражку, уже расстегнул белый мундир и тихонько колотил себя в обширную грудь, обтянутую десантной тельняшкой. Лицо и лысина его раскраснелись, но он не обращал на это внимания. Элеонора, судя по всему, тоже. Во всяком случае, сидела она, подперевшись ладошкой, и слушала Пашку очень внимательно, даже жалостливо. Впрочем, Лене она ухитрилась незаметно махнуть рукой – уходи, мол, огородами. Лена и пошла, расслышав по дороге лишь часть Пашкиной речи. – ... понимал меня когда, так это маманя. Но маманя что, она ж женщина прошлого века. Потом, всякая мать своему дитю покоя хочет! А я маманю уважаю, потому и застрял в Кулебякине. Начальство что, оно ведь... вона как! А мне человек нужен, понимаешь, Элеонорка, чтоб слушал меня, вот как ты, и говорил: отдохнул бы ты, Пашенька! Элеонора протянула наманикюренную руку и осторожно погладила потную Пашкину лысину, дальнейшего Лена не видела, потому что бежала с поля боя. Дома она заперла дверь, повалилась на диван в гостиной и издала громкий волчий вой, на который немедленно откликнулся в соседнем доме Василий. Жить теперь было нельзя. Какие там слухи! Они практически на глазах у Серафимы занимались любовью в женском туалете ресторана – любые слухи перед таким меркнут. Надо пойти и удавиться. Нет, лучше утопиться. И Лена Синельникова содрала с себя разорванные в клочья колготки, сменила загубленное платье на длинную футболку, после чего помчалась к старому пруду охлаждаться. Об Элеоноре и Максе она старалась не думать, а о несчастном Пашке Мячикове, к стыду нашему, совершенно забыла. Прохладная вода успокаивала, и Лена закрыла глаза, блаженно вытянувшись на поверхности пруда. Хорошо бы, водой можно было запросто смыть все воспоминания о Максе Сухомлинове... Странно, ведь всего несколько недель назад она буквально мечтала о каком-нибудь, самом завалящем событии. До сих пор самым волнующим переживанием в ее деревенской жизни было обнаружение личинок тли на розовом кусте. И вот, с появлением в Кулебякине Макса Сухомлинова, вся ее тихая жизнь пошла наперекосяк, более того, изменилась и сама Лена Синельникова. Ее мучают эротические видения, она то и дело сталкивается с голым мужчиной, хорошо еще, одним и тем же... – Как водичка? С тихим визгом Лена Синельникова ушла под воду и торопливо вынырнула метрах в трех от места, где ее настиг голос, который она слишком хорошо знала. – Проваливай отсюда, Макс. Хватит с меня неприятностей на сегодня. – Что ты! Они только начинаются. Сейчас я закачу тебе сцену ревности... – Ты – мне? А где, кстати, Элеонора? – Вероятно, выпивает с Пашкой. Когда я уходил из ресторана, они приканчивали второй графин. – Скотина ты все-таки. Снял девушку, пообещал Пашке заплатить за ужин... – А я деньги оставил. Все по-честному. Ужин – Пашке, Синельникову – мне. Элеонора – бонус. – Счас, размечтался! – Это ты о ком? – О себе. – А как ты догадалась? Нет, серьезно, Ленк, я в последний раз с такой интенсивностью предавался эротическим фантазиям в армии. Знаешь, зимой в тайге красиво... но скучновато. – Ты же про тундру рассказывал? – А они там чередуются. Как просвет в тайге – значит, тундра. Тундра кончилась – пошла тайга... А ты голая, да? – Не твое дело! – Нет, просто я-то голый. Если бы ты была одетая, то могла бы первая выйти из воды и мирно уйти... – Не пойду! – Значит, голая. Плыви ко мне? – Разбежался! – Ну ладно, тогда я. С этими словами Макс нырнул и скрылся под водой. Лена в панике завертела головой, чувствуя себя абсолютно беззащитной. Вдруг прямо перед ней, весь в серебряных брызгах, возник ухмыляющийся мужчина всей ее жизни, и Лена успела только ахнуть – после этого все потеряло смысл и значение. Их тела были невесомыми, они словно плыли в космосе, и все, чему на суше мешал закон всемирного тяготения, здесь, в воде, оказалось проще простого. И свивались в прекраснейшем из танцев тела, и вода вскипала миллионом серебряных пузырьков, а луна дробилась на тысячу маленьких лун, и в темных руках мужчины изгибалось и пело, как скрипка, белоснежное тело женщины... Они подходили друг другу по всем статьям, это было ясно и очевидно, и Максим едва не плакал от счастья, чувствуя, как восстанавливаются в его душе какие-то порванные давным-давно струны и связи и весь он становится целым, единым, сильным... Лена умирала от любви и жадно пила его поцелуи. Время сворачивалось в спираль, уходившую в вечность, и больше не было лет одиночества и сомнений, одиноких вечеров и бессмысленных ночей, забывались лица чужих, ненужных людей, обиды, смешные проблемы, а из всей этой круговерти вылущивался один чистый и четкий образ: она лежит на груди у Макса, и объятия его сильных рук никогда больше не разомкнутся, не выпустят ее, а значит, все будет хорошо... И они вместе ринулись в захватывающую дух высь, туда, где небо становится алмазной твердью, а у ангелов золотые трубы, и они взлетели, держась за руки, чтобы потом стремглав упасть с этой высоты и понестись в темном вихре остывающего огня. Их тела горели, их дыхание стало единым, и не было больше ничего вокруг, была только тьма, плеск воды, да тихий сдвоенный шепот: – Ленка... – Максим... – Я люблю... Они молча прошли по спящему саду, легко раздвинули ветви живой изгороди и вошли в дом. Больше не было нужды в словах, потому что главное они уже произнесли. – Люблю... Уйти Максу пришлось на рассвете, потому что Лена неожиданно заартачилась и снова вспомнила о слухах и общественном мнении. Макс очень хотел провести эту ночь в ее постели, но не мог не уступить. Взамен он выторговал себе всего одно условие: – Я ухожу, но завтра... нет, уже сегодня мы с тобой уезжаем из Кулебякина к чертовой бабушке! – С ума сошел? Куда это... – Синельникова, ты пошлая и ограниченная женщина. Я вовсе не тиран и самодур, требующий, чтоб ты безоглядно пошла за мной на край света, бросив дом, сад и любимую работу, о которой ты, кстати, не вспоминаешь уже третью неделю. – Ой, не напоминай... Но тогда куда ты меня тащишь? – В любое практически место на земном шаре, где нет Серафимы и Аглаи Кулебякиных и иже с ними. Где ты не будешь пугливо оглядываться и выгонять меня из койки до восхода солнца. Выбирай, куда мы поедем. – Ну... в Москву? – Можем и в Москву. Только там ты опять начнешь канючить, что это моя территория, твоя территория, чужая территория, что тебя это подавляет... Предлагаю нейтральный вариант: Канары. – Здорово, но у меня нет загранпаспорта. – Бомжиха! Тогда... Питер! Или Анапа. Или Петрозаводск. – Макс, ты серьезно? – Абсолютно. Мы садимся в мою машину, завозим Ваську к моему другу, потом мчимся в аэропорт – фьють! И кулебякинцы кусают локти, не понимая, куда же делась Леночка Синельникова. Не иначе, утопилась из-за подлых сплетен. – Трепло... Макс, но я не могу уехать прямо отсюда на твоей машине. – Ах, да, репутация... А на чем отсюда ездят в Москву? – Обижаешь, Сухомлинов. Мы – элитный поселок, мы все при машинах. Только мою сломала Тимошкина. – Еще какие виды транспорта имеются? – Рейсовый автобус. В одиннадцать и в три. Потом еще в шесть и восемь, но это только по будням. – Отлично! Синельникова, ты будешь ждать меня на остановке. В одиннадцать. Она, кстати, где? – На трассе, метров через триста после выезда с нашей дороги. Если через лес, то быстро. – Пойдешь налегке, вещи я твои заберу. Выйдешь... во сколько ты выйдешь? – Ну... в десять. – Отлично. Выйдешь в десять и пойдешь на виду у всех. А я шумно и с помпой буду собираться часов в одиннадцать, не раньше. Потом мухой домчу до трассы, подхвачу тебя и увезу. Идет? Лена повернулась к Максиму и тревожно заглянула ему в глаза. У него почему-то сжалось сердце, и тогда она растерянно и тихо прошептала: – Идет. Только, Макс, если и на этот раз... Он понял, что она имела в виду, и у него даже сердце заболело от ярости. Ну почему же она никак не хочет ему поверить?! – Ленка, я клянусь тебе... нет, я просто тебе говорю: я тебя увезу, и мы вместе постараемся привыкнуть к мысли, что остаток наших дней нам придется провести вместе. Противно, конечно, но что делать... Она запустила в него подушкой, а он с хохотом увернулся, потом сгреб ее в охапку – и они опять любили друг друга, любили неистово – и медленно, нежно – и яростно, жадно – и наслаждаясь каждым мгновением этой близости. На рассвете Макс отправился к себе... Выдержать до одиннадцати оказалось непросто. Макс собрался еще часов в восемь, а до одиннадцати просто слонялся по дому и раздражал Ваську, который хотел либо спать, либо есть, либо гулять, но уж никак не мотаться вслед за неугомонным хозяином по всему дому. Без пяти одиннадцать приплясывающий от нетерпения Макс загнал Ваську в машину, демонстративно долго и громко запирал двери, потом навесил на калитку огромный замок – и наконец отбыл по Центральной улице с заездом на площадь перед супермаркетом. Нужного эффекта он добился. Практически все жители поселка в лихорадочном молчании пожирали глазами медленно едущий посреди улицы «лендровер», а Макс, высмотрев в толпе Серафиму Кулебякину, крикнул, высунувшись из окошка: – Серафима Владимировна! Моя соседка, видимо, уехала на работу, а я не попрощался. Передайте Елене Васильевне мой поклон. Дела срочно зовут в Москву. Всего доброго! Серафима поджала губы, и в глазах ее блеснул нехороший и азартный огонек, но Макс этого, к сожалению, не видел. Он дал газ и на огромной скорости помчался навстречу своей любви... |