Саша Майская Русский купидон
 Скачать 0.61 Mb.
|
2В то лето он еще раз приезжал в Кулебякино – сказать отцу, что в МГУ поступил, только на другой факультет. Разговор вышел не просто тяжелый, а очень тяжелый. Проще говоря, отец орал, а Макс все пытался объяснить, настоять на своем, просто докричаться, черт возьми! Закончилось все тем, что Макс сбежал. Прихватил со стола в кухне початую бутылку красного сухого вина и удрал в ночную мглу. Ярость и обида душили его, вино было терпким и невкусным, но еще горше были злые мальчишечьи слезы, подкатывавшие к горлу и туманившие взгляд. Макс проломился сквозь кусты раненым зверем, уселся на берегу маленького пруда и принялся честно давиться вином. На восьмом глотке к нему пришла галлюцинация в облике Ленки Синельниковой. Нет, она хорошая была девчонка, чего там говорить. Аккуратненькая, скромная, больше тихоня, чем заводила, но не зануда и не ябеда. Королевой красоты ей не стать, но вообще-то все при ней – и ножки, и грудь, и тонкая, чистая кожа. Волосы у нее были русые, слегка вьющиеся, и носила их Ленка всегда в хвосте. Правда, Макс только в ту ночь разглядел, что хвост толстенный, резинка натянута до предела, и ежели эти русые волосы распустить по плечам... В первый момент он растерялся и обозлился, а Ленка – смутилась и немножко испугалась. Все-таки родовая вражда – это вам не ссора из-за промокашки. Но потом Макс немедленно начал язвить и шипеть, что, мол, теперь, Леночка, можешь пойти и наябедничать, что я сижу в чужом саду и хлещу винище прямо из горла... И тогда бледные щеки Ленки Синельниковой вспыхнули, глаза заблестели, и она порывисто шагнула к Максу, доверчиво схватила его за руку и торопливо заговорила. О том, что уходить никуда не надо, и уезжать навсегда тоже не надо, и что она никому не расскажет про него, и вообще! Потом они разожгли костер, чтобы комары не доставали, и тогда эта самая резинка на Ленкином хвосте лопнула, и волосы-таки рассыпались по плечам... Легкий шорох и треск сучьев вывел Макса из нирваны воспоминаний, и он абсолютно по-мальчишечьи стремительно распластался на земле, полностью утонув в некошеной траве. Это был просто импульс – чего бояться двухметровому мужику тридцати шести лет, пусть даже и с пивом, пусть даже и в чужом саду? Он бесшумно перекатился на живот и осторожно раздвинул метелки осота. На противоположный берег пруда вышла женщина. Молодая, невысокая, стройненькая, хотя и не худышка. Светлые волосы до плеч, легкий сарафан развевается на ночном сквозняке. Женщина постояла на берегу, потом подошла к самой воде, тронула босой ногой воду и тихо засмеялась. Щиколотка у нее была тонкая, изящная, как у балерины. А потом светловолосая женщина одним быстрым движением сняла сарафан и осталась на залитом луной песке, обнаженная. Макс никогда не страдал любовью к подглядыванию. Он отвернулся бы. Если бы мог. От светловолосого видения невозможно было отвести глаз. Луна ли была виновата, дневная ли жара, холодное ли пиво – но Максу Сухомлинову казалось, что на берегу маленького пруда стоит настоящая богиня красоты. Длинные стройные ноги, точеные бедра, впалый живот, упругая грудь любимого Максом размера – так, чтобы помещалась в его ладонь... Стройная шея, красивый овал лица, светлая кожа. Женщина сделала шаг в воду... Лежать на животе становилось все больнее – из-за некоторой части тела, которая реагировала на появление незнакомки отнюдь не в духе эстетического любования. Макс нервно заерзал. Хрустнул сучок. Хороший сучок, крепкий. Над мирным ночным садом словно выстрел грянул, лягушки – и те поперхнулись. А незнакомка мгновенно вскинула голову, отвела волосы со лба и пристально вгляделась в темноту. «Ленка Синельникова!» – с некоторым даже облегчением подумал Макс, удачно скатываясь в ложбинку, оказавшуюся по соседству. По-пластунски ползать его научили хорошо, еще в армии. Зачем войскам радиоразведки ползать по-пластунски, на тот момент казалось неясным, но сержант Мурзенко придерживался принципа «Ни минуты покоя!», и ползали, знаете ли, ползали! Всю тундру, можно сказать, и тайгу... Бегство с романтического берега прошло гладко, и вскоре Макс уже бодро шагал к машине, улыбаясь своим мыслям. Воспоминания гораздо лучше любого кино – если вам есть что вспоминать. Костерок горел, комарам особого вреда не причиняя, но добавляя очарования летней ночи. Вино становилось все вкуснее и вкуснее – прямо удивительно. Звезды поблескивали в распущенных волосах Ленки Синельниковой, и Макс машинально втыкал в густые пряди какие-то мелкие цветочки и листочки, отчего Ленка постепенно превращалась в лесную нимфу, а может, и русалку. Во всяком случае, глаза у нее блестели совершенно по-русалочьи. А еще она потрясающе слушала. Макс и не заметил, как взахлеб начал рассказывать ей все свои горести и беды, а выплеснув их, перешел к радостям и чаяниям – и Ленка слушала. Она не кивала, не вставляла, как Винни-Пух, «да-да» и «нет-нет», но в глазах ее захмелевший и счастливый Макс видел только одно: все, что он говорит, исключительно важно для Ленки Синельниковой, важнее всего на свете. Его никогда в жизни никто так не слушал. Ни до того, ни, кстати, после. В юности его близкие всегда точно знали, кем хотят Макса видеть, и его собственное мнение на сей счет никого не интересовало. Потом же... потом он слишком много времени потратил на создание вполне определенного образа – жесткий, волевой, хищный, сильный, немногословный мужчина. Здесь уж не до откровений, да и не с кем как-то было. Ночь смыкалась вокруг них теплым бархатным коконом, и свежел воздух, но дышать почему-то все равно становилось все труднее, и руки Макса странно отяжелели и налились огнем, а Ленка сидела так близко, так невозможно близко, что он ощущал тепло ее тела, стук ее сердца, видел даже в темноте, как бьется синяя жилка на тонкой девичьей шее. Они поцеловались посреди какой-то фразы, потому что это в тот момент было самой естественной в мире вещью – целоваться. А потом время решительно отказалось двигаться по-человечески, и тьма вокруг превратилась в яркий свет. Макс очень хорошо помнил лихорадочную дрожь их тел, широко распахнутые глаза Ленки и собственное ошеломление при виде ее обнаженного тела. Наверное, это был не самый классный секс в мире. Они оба ничего не умели, они просто не могли в тот момент без этого жить. Максу Сухомлинову было без пяти минут семнадцать, а Ленке – Ленка вообще была девчонкой. С тех пор прошло двадцать лет. Макс вдруг нахмурился и даже зашипел сквозь зубы. Странные мысли теснились в его лове. Например, такая: за прошедшие двадцать лет он переспал с ОЧЕНЬ большим количеством женщин, неоднократно, мягко говоря, испытывал вполне полноценный оргазм, никогда не знал одиночества в половом смысле этого слова – но, пожалуй, никогда за эти двадцать лет не был и так счастлив, как в ту безумную, жаркую, душную ночь, когда Ленка Синельникова стала его первой женщиной, а он сам – ее первым мужчиной. Потом, против его воли, перед глазами возникла Ленка, увиденная им сегодня, и Макс поразился тому, как ярко и четко отпечатался в мозгу ее облик. Светящаяся кожа... маленькие соски... темный треугольник внизу живота... пугливая грация движений... А она ведь красавицей стала. Самой настоящей. Именно от таких женщин у мужчин перехватывает дыхание и гормоны сходят с ума. Тут Макс мрачно посмотрел на собственные джинсы и укоризненно покачал головой. Нет, когда тебе девятнадцать и ты тащишься в каптерке над журналом с голыми телками – это понятно! Но в тридцать шесть? При виде купающейся голышом Ленки Синельниковой? Внезапно Макс повеселел. Нет худа без добра. Теперь у него есть развлечение: он поселится в своем старом доме по соседству с Ленкой и постарается выяснить, кем стала его маленькая подружка. Интересно, что о потенциальных соперниках Макс даже и не думал. НЕДЕЛЮ СПУСТЯ– Туся, если тебе не трудно, подай мне... нет, Туся, не веник. И не пульт. ТУСЯ! – А? Ну чего тебе, Синельникова? – Подай мне во-он ту кастрюльку со шкафа. И отойди от окна. Это неприлично. Пышногрудая и кареглазая Туся Тимошкина, не отрывая томного взгляда от окна, нашарила на полке заварочный чайник и раздраженно сунула его Лене Синельниковой в протянутую руку. Лена обреченно вздохнула и полезла за кастрюлькой сама. Туся пристроила бюст на подоконник и подперла руками румяные щеки. – Только не ври, Синельникова, что сама ни разочка туда не посмотрела. Такой мужик у нее под боком целую неделю, а она... О-ой, спина какая, не могу, умираю! Лена Синельникова с возмущением посмотрела на извивающуюся в конвульсиях подругу своего детства. – Тимошкина! Ты ведешь себя непристойно. Слезай с окна. И позволь заметить, что подглядывать за соседями... – Это самое интересное занятие в мире. Везет тебе, Ленка! А у меня с одной стороны бабка Вера с панталонами на веревке, а с другой – забор до небес. Лена обреченно вздохнула. Туська Тимошкина была ее подругой детства с первого класса, то есть последние двадцать семь лет, а это уже срок, знаете ли. Тут не обойтись простым «Я с тобой больше не разговариваю!». – Тусь, я не понимаю, чего такого интересного в том, что делает ЭТОТ ЧЕЛОВЕК. Ты же хотела научиться печь этот бисквит, так вот давай-ка мы с тобой... – Он поливает свой газончик. На нем потертые полотняные брюки цвета хаки, которые держатся... ой, даже боюсь предполагать, на чем именно они держатся, потому что его задница из них выглядывает ровно настолько, чтобы я кончила прямо на подоконнике... – Тимошкина!!! – А еще на нем нет рубашки, и под загорелой кожей переливаются такие мускулы, что у меня просто нет другого пути, как все-таки кончить на подоконнике... – Хватит! – А что это мы так дышим? И почему это мы такие румяные? Только не ври, что от печки, она еще не включена. Слушай, Ленка, ну колись, неужели тебе не хочется узнать Макса Сухомлинова поближе? Потрясающий мужик, неженатый, живет по соседству... – Вот это меня и раздражает больше всего. – Ты, наверное, слово перепутала. Не «раздражает», а «возбуждает», да? – Туся, он давно меня не возбуждает, а то, что он въехал в свой собственный дом... – Должно тебя радовать, разве нет? Сколько раз вы со старушками Кулебякиными обсуждали печальное состояние брошенных домов? А бомжа помнишь? Который жил три года назад и воровал дрова? И никто слова не мог сказать, потому как страшно – вдруг дом подпалит? Но ты краснеешь, бледнеешь, кусаешь губы, ноздри раздуваешь – если это не реакция возбужденной женщины, то я уж и не знаю, как она должна выглядеть... – Тимошкина, я предупреждаю, у меня в руках всего лишь венчик для теста, но в умелых руках и при большом желании и он может превратиться в смертельное оружие! – Я тебя понимаю, Синельникова. Первая любовь, несмелый поцелуй при луне – и этот подлец уезжает в Москву, чтобы вернуться через двадцать лет. Как говорится, уж климакс близится, а Германа все нет. Лена неожиданно пригорюнилась и уселась на край кухонного стола, голос ее зазвучал отрешенно и печально: – Представляешь, а я-то, дура, еще письма ему писала. И не просто «Привет-как-твои-дела-ну-ладно-пока», а громадные письмищи на десять страниц. Всю свою жизнь ему рассказывала, в вечной любви признавалась. Воображала себя Джульеттой, идиотка. – Ты мне о письмах ничего не рассказывала! – А нечего рассказывать. Он мне так и не ответил. Ни разу. И не приехал ни разу. На Дальнем Востоке работал, я слышала. Вон как далеко забрался, лишь бы со мной не встретиться. – Ленк, ты того... не передергивай. Простой поцелуй – не повод для женитьбы. Ну разве можно так серьезно относиться к своему роману в четырнадцать лет? Лена Синельникова опустила голову чуть ниже, чтобы скрыть усилившийся румянец. Секрет, который она хранила двадцать лет, рвался с ее губ слишком давно. – Я... мы... Короче, я не просто с ним целовалась. Если хочешь знать... Он меня женщиной сделал! Он был первым, понимаешь?! – Ой, Ленка... – Вот тебе и «ой, Ленка». Я же была не просто девственница, я была супердевственница! Я действительно ни с кем до него даже за ручку не гуляла. И потом он исчезает – что я могла чувствовать, как ты думаешь? – Ну... разозлилась, наверное? – Дура. Я была в шоке. Я немедленно вообразила, что повела себя, как развратная женщина. И двадцать лет прожила с этим комплексом вины. Занялась карьерой, поселилась в Кулебякине. Где мои мужчины, Туся? Нету их. Потому что я до сих пор понятия не имею, как себя с ними вести. – Вот дьявол! Елена, вы глупости говорите! Ты же ходячий оргазм для любого мужика! Ноги! Грудь! Попа! Да еще и телевизионщица, и главное – ТЫ УМЕЕШЬ ГОТОВИТЬ!!! – Только вот я что-то не наблюдаю толп обезумевших от страсти мужиков у себя под окнами. А вот Милка, секретарша у меня на работе, только пройдет по коридору – и все мужики бегут в курилку обсуждать, как Милка клево должна выглядеть в нижнем белье. Ты Милку видела? – Видела. Не задница, а братская могила. И крашеная. – И уже три раза была замужем. – Ты хочешь выйти замуж три раза? – Какая разница, если я не выйду замуж ни разу? Туся, вся моя личная жизнь заключена в составлении рецептов соусов, выяснении точного времени обжаривания небольших кусочков филе и пассеровки лука. Когда нормальные бабы кадрятся в ночных клубах, я сижу на диване и читаю кулинарные рецепты Малаховец. Еще пара лет – и я превращусь в точную копию моей мамы... – Тогда почему ты не переедешь в Москву? Лена запнулась и посмотрела во встревоженные карие глаза подруги. – Потому что... потому что в глубине души я все эти годы ждала, что он вернется. Ко мне вернется, понимаешь? Туда, где он меня оставил. Поэтому я каждый вечер хожу на этот долбаный пруд и купаюсь в нем, а потом сижу и ковыряюсь в собственных сердечных ранах. Наверное, действительно надо плюнуть на Кулебякино, переехать в Москву, а сюда приезжать на шашлыки и на Новый год... – Или надо просто встретиться с Максом Сухомлиновым лицом к лицу и все ему высказать, ты так не думаешь? Прошлое должно остаться в прошлом, но для этого нужно раздать все долги. Напеки пирожков, сложи их в корзиночку и наведайся к нему по-соседски. – Как дура. – Нет. Как взрослая, красивая, успешная женщина, которой надоело мучиться воспоминаниями. К тому же личная беседа сразу поможет понять, хочешь ли ты этого человека до сих пор или нет. И если все еще да, то рекомендую шевелить задницей, потому что на такого самца уже положили глаз все свободные – да и замужние – красотки нашего Кулебякина. Я тебе друг, поэтому честно признаюсь: я тоже положила! Лена встала рядом с Тусей, правда прикрывшись занавеской. Неожиданно на лице ее появилось ожесточение. – Какого дьявола он здесь торчит уже неделю! И маячит у меня на глазах... со спущенными штанами. – Ха! Да он понятия не имеет, что ты здесь живешь! – Да прям! Еще скажи, что он фанат зеленых газонов. У него тридцать соток заросшего чертополохом сада-огорода, а он неделю вылизывает газон с носовой платок величиной. А газон – это единственное, что видно из всех моих окон... В этот момент Макс Сухомлинов закончил полив газона, поднял шланг вверх и окатил себя с головы до ног, после чего повернулся лицом к наблюдательницам. Туся немедленно взвыла, а Лена почувствовала, что сейчас задохнется. Пот выступил на висках, а губы пересохли. Где-то в груди и животе разгорался костер, грозящий спалить ее изнутри. На газоне стоял загорелый красавец, и струи воды текли по выпуклой бронзовой груди, свивали черные косички волос на животе. Тонкое полотно быстро намокло, облепив узкие бедра атлета, и Ленка Синельникова уже не могла оторвать глаз от небрежно расстегнутой пуговицы потертых брюк... – Он изменился... – Лена, прошло двадцать лет. Тут любой изменится. – Я не об этом. Тогда мы были на равных. Мне так казалось... Она не запомнила ни смущения, ни неловкости, ни боли. Только руки Макса, ласкающие ее тело, только его широко распахнутые глаза, в которых пополам смешались ужас и восхищение. Только нежность. И ощущение бесконечного, огромного, как космос, счастья... Зачем он вернулся? – Да я не сказала бы, что он прямо вернулся. Серафима сказала, он собирается прикупить участок, привести дом в порядок и выбросить все старье. Может, сдаст его потом. У него же хороший бизнес в Москве, это Эдик Березкин сказал. Слушай, Ленк, а может, тебе пока потренироваться на местных? Эдик вообще в тебя втюрен, Пашка Мячиков симпатичный, а Игорь спрашивал о тебе в аптеке... Лена очнулась и ехидно поинтересовалась у подруги: – «Симпатичный Пашка» – это, как я понимаю, наш участковый Павел Сергеевич? А Игорь... – А Игорь, между прочим, риелтор. – Значит, жулик. – А ты дура. Пашка тебе все время штрафы за парковку выписывает – зря, думаешь? А Эдик тебя сколько раз звал на санках кататься? – Тимошкина, прекратите детский сад. На санках! Любовные послания в виде повесток! – Хорошо, тогда учти, что ты закончишь, как Аглая Кулебякина! Старой девой! Туся разозлилась не на шутку, подхватила сумку и вылетела из кухни. Через мгновение хлопнула входная дверь, и Лена Синельникова грустно улыбнулась. Теперь никто не помешает ей думать. Вспоминать. Мучиться. И смотреть на Макса Сухомлинова сквозь занавеску до одури, до умопомрачения, до изнеможения! |