тень и горы. Тень и горы. Шантарам Грегори Робертс Тень горы АзбукаАттикус 2015 удк 821(94) ббк 84(8Авс)44
 Скачать 1.66 Mb.
|
Глава 8На улице вечерняя заря окрасила лица прохожих, как будто весь мир покраснел при мысли о том, что несет ему предстоящая ночь. Абдулла ждал меня; его мотоцикл был припаркован рядом с моим. Я запустил двигатель, а Абдулла дал несколько рупий местным мальчишкам, все это время сторожившим наши байки. Сорванцы с радостными воплями умчались к лоткам на углу, чтобы купить сигарет. Абдулла и я бок о бок выехали со стоянки. Когда немного погодя мы остановились на красный свет, я заговорил с ним впервые после выхода из особняка: Я к «Махешу», забрать Лизу. Составишь компанию? До «Махеша» я с тобой доеду, – сказал он хмуро. – Но потом вам компанию не составлю.У меня еще есть одно дело. В молчании мы проехали вдоль торговых рядов на Мохаммед-Али-роуд. Ароматы парфюмерных павильонов сменились сладкими запахами фирни, рабри и фалуды31 из кондитерских; за гирляндами сверкающих браслетов и ожерелий последовали замысловатые узоры персидских ковров, разложенных внахлест для экономии места на прилавках. Поскольку эта длинная улица заканчивалась столпотворением тележек перед Кроуфордским рынком, мы сократили путь, часть его проехав по встречной полосе и затем нырнув в переулок. По параллельной улице мы двигались уже вместе с потоком транспорта, пока не застыли на перекрестке у кинотеатра «Метро», пережидая долгий красный сигнал. Весь первый этаж здания закрывала громадная афиша, выдержанная в зеленых, желтых и пурпурных тонах: коварный злодей и отважный герой крупным планом лицом к лицу – очередная история любви, борьбы и страданий на фоне целого частокола из ружей и скрещенных сабель. Взрослые и дети в забитых до отказа легковушках самозабвенно разглядывали эту картину. Маленький мальчик в ближайшей машине махнул мне рукой, указывая на киноафишу, а потом сложил из пальцев пистолет, прицелился и нажал на спуск. Корчась, я сделал вид, будто пуля угодила мне в руку, и мальчик засмеялся. Засмеялась вся его семья. Засмеялись люди в других машинах. Мама мальчика – женщина с добрым открытым лицом – попросила сынишку пальнуть в меня еще разок. Тот вновь прицелился, щуря глаз, и выстрелил. Я изобразил «плохого парня, который плохо кончил» и распластался на бензобаке своего байка. Когда я вновь принял сидячее положение, все люди в машинах аплодировали, махали руками и смеялись. Я шутливо раскланялся и взглянул на Абдуллу – лицо его буквально посерело от стыда за меня. Нетрудно было догадаться, что он думает. «Мы люди мафии, – мысленно говорил он мне. – Мы должны внушать почтение и страх. Либо то, либо другое, но ничего больше. Только почтение и страх». Лишь морской воздух на набережной, ведущей к отелю «Махеш», согнал с его лица угрюмое выражение. Он ехал медленно, одна рука на газе, другая уперта в бедро. Я ехал почти вплотную, положив левую руку ему на плечо. Когда мы пожимали руки перед расставанием, я задал один из вопросов, вертевшихся на языке с самого начала этой поездки: Ты знал насчет сабли? Все об этом знали, братишка. Наши руки разъединились, но он продолжал смотреть мне в глаза. Кое-кто… – начал он, подбирая слова. – Кое-кто ревнует и завидует. Они считаютнесправедливым, что Кадербхай отдал тебе эту фамильную ценность. Ты об Эндрю? О нем. Но и не только о нем. Я промолчал, сдержав проклятие, уже готовое сорваться с губ. Слова Санджая – «ты не должен путать свою полезность со своей значимостью» – молнией пронзили мое сердце, и с той самой минуты внутренний голос все громче призывал меня уехать, бежать отсюда куда угодно, пока дело не завершилось кровью. А тут ко всему прочему добавилась и Шри-Ланка. Увидимся завтра, иншалла, – сказал я, слезая с мотоцикла. Завтра, иншалла, – сказал он и, отпустив сцепление, тронулся от края тротуара. Уже отъехав на пару метров, он крикнул, не оборачиваясь: Аллах хафиз!32 Аллах хафиз! – ответил я, обращаясь скорее к самому себе. Охранники-сикхи у входа в отель «Махеш» с любопытством взглянули на длинный чехол у меня за спиной, но не задали никаких вопросов, ограничившись кивками и улыбками. Они хорошо меня знали. Паспорта постояльцев, съехавших тайком и пожертвовавших своими документами, лишь бы не платить по счету, попадали ко мне через охранников или администраторов большинства гостиниц города. Это был стабильный источник «книжек», как именовались такие паспорта: в среднем около пятнадцати штук в месяц. И они были надежнее украденных, поскольку сбежавшие постояльцы никогда не заявляли о пропаже в полицию. В офисе службы безопасности любого пятизвездочного отеля можно увидеть стенд с информацией о лицах, которые отбыли, не уплатив по счету и зачастую оставив свой паспорт на стойке портье. Большинство людей сверялись с этими стендами, чтобы выявить преступников. Для меня же это был шопинг. В кафетерии, занимавшем часть вестибюля, я увидел Лизу, которая общалась со своими друзьями за столиком с видом на море. Решив перед встречей хотя бы частично смыть с лица и рук уличную пыль, я направился к туалету. Уже перед самой дверью позади меня раздался голос: У тебя и вправду за спиной сабля? Или ты просто настолько на меня зол сейчас?33 Я обернулся и увидел Ранджита: молодого и очень перспективного медиамагната, политического активиста и, наконец, просто красавца. Человека, за которого вышла замуж Карла – моя Карла. Он улыбался. Я всегда на тебя зол, Ранджит. Здравствуй и прощай. Он продолжал улыбаться. На первый взгляд улыбка казалась искренней. Приглядываться внимательнее я не стал хотя бы потому, что улыбавшийся мне человек был мужем Карлы. Пока, Ранджит. Что? Нет, погоди! – заторопился он. – Мне нужно с тобой поговорить. Мы уже поговорили. Пока. Нет, в самом деле! – Он преградил мне путь, не убирая с лица все той же улыбки. –У меня только что закончилось совещание, и я шел к выходу. Очень рад, что вдруг наткнулся на тебя. Натыкайся на кого-нибудь другого, Ранджит. Пожалуйста, прошу тебя. Я… я нечасто произношу эти слова. Чего ты хочешь? Я хочу… я хотел бы кое-что с тобой обсудить. Я посмотрел на Лизу, по-прежнему сидевшую за столиком. Она как раз подняла голову и встретила мой взгляд. Я кивнул. Она все поняла и кивнула в ответ, прежде чем вновь повернуться к друзьям. С чего тебе вдруг приспичило? – спросил я Ранджита. Морщинка замешательства прорезала его лоб, на миг исказив безупречно правильные черты. Если сейчас неподходящее время… У нас с тобой никогда не будет подходящего времени, Ранджит. Давай ближе к делу. Лин… Я уверен, мы с тобой можем подружиться, если только… Никаких «мы с тобой». Есть ты, и есть я. Будь у нас хоть малейший шанс подружиться,я бы давно это понял. Судя по всему, я тебе не нравлюсь, – сказал Ранджит. – Но ведь ты меня совсем не зна-ешь. Ты мне не нравишься уже таким. Если узнаю тебя лучше, все станет только хуже. – Почему? Почему что? Почему ты ко мне так относишься? Послушай, если ты решил останавливать в холле гостиницы всякого, кто от тебяне в восторге, и выяснять, почему это так, тебе придется здесь же поселиться, ибо выяснениям не будет конца. Но погоди… я не понимаю… Из-за твоих амбиций Карла подвергается риску, – сказал я тихо. – Мне это не нравится.И мне не нравишься ты, потому что ты так поступаешь. Я достаточно ясно выразился? Как раз о Карле я и хотел с тобой поговорить, – сказал он, следя за выражением моеголица. А что такое с Карлой? Я лишь хочу позаботиться о ее безопасности. Что конкретно ей угрожает? Уже не одна, а несколько морщинок рассекли его лоб. Он устало вздохнул и опустил голову: Даже не знаю, с чего начать… Я огляделся по сторонам и, заметив два свободных кресла в некотором отдалении от остальных, повел его туда. Опускаясь в кресло лицом к нему, я снял с плеча обернутую коленкором саблю и пристроил ее на коленях. Тут же к нам подскочил официант, но я улыбкой отослал его прочь. Ранджит еще какоето время сидел с опущенной головой, разглядывая узоры ковра, но потом взял себя в руки и заговорил: Знаешь, с некоторых пор я основательно увяз в политике. Веду сразу несколько резо-нансных кампаний. И мне уже вовсю перемывают косточки почти все местные газеты – кроме тех, которыми я сам владею. Наверняка ты об этом слышал. Я слышал, что ты подкупаешь избирателей, и многим это действует на нервы. Но давайвернемся к Карле. Ты… общался с ней в последнее время? Почему ты об этом спрашиваешь? Общался или нет? Разговор окончен, Ранджит. Я начал было подниматься, но он остановил меня просительным жестом: Позволь мне объясниться. Самая громкая из кампаний, которые я веду в прессе,направлена против «Копья кармы». И это копье ответным ударом может поразить Карлу, если ты не перестанешь провоци-ровать «копьеметателей», так? Собственно… это я и хотел с тобой обсудить. Видишь ли… я уверен, что ты все ещеее любишь. До свидания, – сказал я, снова вставая, но он схватил меня за кисть. Я посмотрел вниз: На твоем месте я бы не стал этого делать. Он быстро убрал руку: Прошу тебя, не уходи. Пожалуйста, присядь и позволь мне высказаться. Я сел обратно. Вид у меня был, пожалуй, мрачнее некуда. Ты считаешь, что я перехожу границы дозволенного, – быстро заговорил он, – но ядумаю, тебе следует знать, что Карла подвергается опасности. Эту опасность для нее представляешь ты. Тебе нужно дать задний ход – и чем скорее, тем лучше для тебя самого. Ты мне угрожаешь? Да. И я рад, что мы объяснились. Мы смотрели друг на друга, и в промежутке между нами сгустилась энергия – жгучая, целенаправленная, неотвратимая, вроде той, что возникает между хищником и жертвой перед решающим броском. Карла. Когда я впервые увидел ее (годы тому назад, в первый же день моего пребывания в Бомбее), мое сердце покорно опустилось к ней на руку, как ловчий сокол на запястье охотника. Она меня использовала. Она любила меня – но лишь до тех пор, пока я был безоглядно влюблен в нее. Она завербовала меня в мафию Кадербхая. И по завершении той битвы любви, ненависти и возмездия – когда кровь уже была смыта с полов, а многочисленные раны затянулись и стали шрамами – она вышла замуж за импозантного улыбчивого миллионера, который в данную минуту смотрел мне в глаза. Карла. Я оглянулся на Лизу, красивую и оживленную, что-то весело обсуждающую со своими друзьями-художниками. Во рту у меня появился кислый привкус, сердцебиение усиливалось. Я уже года два не общался с Карлой, но сейчас, разговаривая о ней с Ранджитом, начал чувствовать себя так, будто совершаю предательство по отношению к Лизе. Я вновь посмотрел на Ранджита. Ситуация раздражала меня все сильнее. Я вижу это в тебе, – сказал он. – Ты все еще ее любишь. Ты напрашиваешься на хорошую оплеуху, Ранджит? Если да, ты уже почти напросился. Нет, конечно же нет. Однако я уверен в том, что ты все еще ее любишь. – Он казалсяочень серьезным и откровенным. – Потому что, будь я на твоем месте, я продолжал бы любить ее, невзирая на то что она бросила меня ради другого мужчины. На этом свете есть только одна Карла. И для любого мужчины есть только один безумный способ любить ее. Мы оба это знаем. Самое лучшее в солидном деловом костюме – это обилие всего, за что можно ухватиться, если у вас возникнет такое желание. Я одним захватом сгреб лацканы его пиджака, рубашку и галстук. Хватит о Карле! – сказал я. – Заткнись, или мне придется тебя заткнуть. Он открыл рот – видимо, с намерением позвать на помощь, – но вовремя опомнился. Он был публичной фигурой, набирающей политический вес, и не мог себе позволить скандальную сцену. Прошу тебя, успокойся, я не хотел тебя расстраивать, – взмолился он. – Я хочу, чтобыты помог Карле. Если со мной что-нибудь случится, пообещай… Я разжал пальцы, и он откинулся на спинку своего кресла, оправляя костюм. На что ты намекаешь? Неделю назад на меня покушались, – сказал он мрачно. Ты сам покушаешься на свою жизнь всякий раз, когда разеваешь рот, Ранджит. В мою машину подложили бомбу. Вот как? Об этом давай поподробнее. Мой шофер отошел всего на несколько минут, чтобы купить порцию бетеля. А когдавернулся, заметил кончик антенны под днищем и затем обнаружил бомбу. Мы позвонили в полицию, и они прислали саперов. Оказалось, что это муляж, но в приложенной записке было сказано, что следующая бомба будет настоящей. Мне удалось скрыть этот случай от прессы. У меня есть кое-какое влияние в нужных кругах, как ты знаешь. Смени шофера. Он слабо хмыкнул. Смени шофера, – повторил я. Моего шофера? Он и есть твое слабое звено. Скорее всего, он нашел бомбу потому, что сам же ееподложил. Ему за это заплатили. Тебя хотят запугать. Я… ты шутишь, конечно. Он служит у меня уже три года… То есть он заслужил приличное выходное пособие. Избавься от него по-хорошему,без скандала. Но он такой преданный человек…– Карла знает об этом случае? Нет. Я не хочу, чтобы она волновалась. Настала моя очередь смеяться. Карла уже большая девочка. И голова ее варит что надо. Тебе не стоит скрывать от неетакие вещи. И все же… Отказываясь от ее советов, ты не используешь лучший ресурс, какой у тебя есть.Она гораздо умнее тебя. Она умнее любого из нас. Но… Расскажи ей все. Возможно, ты прав. Но я хочу самостоятельно справиться с этой проблемой, понима-ешь? У меня хорошая служба безопасности. Но я тревожусь за нее. Главным образом за нее. Я уже сказал тебе: дай задний ход. Оставь политику хотя бы на время. Говорят, что рыбагниет с головы. А ты и до головы не добрался, но уже порядком провонял. Я не отступлю, Лин. Эти фанатики потому и берут верх. Они запугивают всех подряд,заставляя людей молчать… Теперь прочтешь мне лекцию о политическом моменте? Он улыбнулся, и это была первая его улыбка, которая мне почти понравилась, – по крайней мере, в ней промелькнуло что-то настоящее помимо показного оптимизма. Я… я думаю, мы находимся на пороге больших перемен в самом образе наших мыслей,действий и даже мечтаний. Если лучшие умы возьмут верх, если Индия станет по-настоящему современной, светской демократией с равными правами и свободами для всех, то следующий век будет «индийским веком», и мы поведем за собой весь остальной мир. Он по глазам увидел мою скептическую реакцию. Допустим, он был прав насчет будущего Индии – в те годы примерно так же думали почти все жители Бомбея, – однако то, что он сейчас произнес, наверняка было цитатой из речи, уже не раз произнесенной им перед публикой. Песенка не нова, – сказал я. – То же самое сейчас можно услышать от ораторов едва лине всех партий. Он хотел было возразить, но я остановил его, подняв руку: Я не занимаюсь политикой, но я знаю, что такое дремлющая ненависть: стоит толькоее разбудить, и она вопьется тебе в глотку. Рад, что ты это понимаешь. – Он вздохнул, оседая в кресле. Но я не тот человек, кому необходимо это помнить. Он снова выпрямил спину: Я их не боюсь, уверяю тебя. Тебе подкинули бомбу, Ранджит. Ясное дело, ты боишься. И я боюсь, сидя здесь в твоемобществе. Я предпочел бы находиться от тебя подальше. Если я буду знать, что рядом с ней находишься ты со своими… со своими друзьями,я смогу встретить опасность со спокойным сердцем. Я взглянул на него исподлобья, пытаясь понять, видит ли он всю иронию, заключенную в его просьбе. На всякий случай я решил кое-что ему напомнить: Пару недель назад твоя вечерняя газета обрушилась с гневной статьей на бомбейскуюмафию. Один из моих друзей, о которых ты только что говорил, был назван по имени. Статья призвала к его аресту или изгнанию из города. И это о человеке, которому официально не предъявлялось никаких обвинений. Что стало с презумпцией невиновности? Что стало с журналистикой? Помню эту историю. В той же газете прошла целая серия публикаций, требовавших смертной казни ещедля одного из моих друзей. Да, но… И вот сейчас ты просишь… Прошу тех же самых людей о защите для Карлы, все верно. Я понимаю, это можноназвать лицемерием и беспринципностью. Однако мне больше не к кому обратиться. У этих фанатиков есть свои люди повсюду. Полиция, армия, учителя, профсоюзы, госслужащие – все ими охвачено. Единственная структура, в которую не проникла зараза… – Это мафия. Именно так. Это было по-своему даже забавно. Я поднялся, взяв чехол с саблей в левую руку. Он поднялся одновременно со мной. Расскажи Карле все, – посоветовал я. – Все, что ты скрывал от нее об этом деле. И пустьона сама решит, оставаться ей или на время исчезнуть. Я… да, конечно. Так мы с тобой договорились? Насчет Карлы? Нет никаких договоров. И никаких «мы с тобой». Есть ты, и есть я, помнишь? Он улыбнулся и хотел еще что-то сказать, но вместо этого вдруг порывисто меня обнял. Я знал, что на тебя можно положиться. Ты все сделаешь правильно, – сказал он. –Что бы ни случилось. При объятии я едва не уткнулся носом в его шею и сразу почувствовал запах духов – женских духов, – совсем недавно впитавшийся в его рубашку. Это были дешевые духи. Не духи Карлы. Он был с какой-то шлюхой в номере отеля всего за несколько минут до того, как попросил меня позаботиться о его жене. О женщине, которую я все еще любил. Только теперь мне открылась истина, повиснув на незримой, туго натянутой струне наших встречных взглядов в ту минуту, когда я прервал объятия и оттолкнул от себя Ранджита. Да, я продолжал любить Карлу. Понадобился запах чужой женщины на его коже, чтобы я наконец признал правду, два года кругами ходившую поблизости, как рыскает волк вокруг лесного костра. Я в упор смотрел на Ранджита, думая об убийстве и одновременно испытывая жгучий стыд перед Лизой: взрывоопасная смесь, скажем прямо. Он неловко переминался с ноги на ногу, пытаясь по взгляду угадать мои намерения. – Что ж… о’кей, – сказал он и сделал шаг назад. – Пожалуй, я пойду… Я проследил за тем, как он выходит из дверей отеля и забирается на заднее сиденье «мерседеса». Перед тем как захлопнуть дверцу, он тревожно огляделся – то был взгляд человека, слишком часто и слишком легко наживающего врагов. Я посмотрел на Лизу, которая в этот самый момент здоровалась за руку с молодым человеком, подошедшим к их столику. Я знал, что Лизе он неприятен. Однажды она охарактеризовала его следующим образом: «Очень скользкий тип – еще более скользкий, чем кальмар, когда нащупаешь его в кармане прорезиненного плаща дождливой ночью». Будучи сыном крупного торговца алмазами, он покупал себе все большее влияние в киноиндустрии, мимоходом растаптывая карьеры и судьбы многих людей. Он поцеловал руку Лизе. Она не позволила поцелую затянуться, но улыбка ее была прямо-таки лучезарной. Как-то раз она сказала мне, что у каждой женщины есть четыре улыбки. Только четыре? – спросил я тогда. Первая улыбка, – сказала она, игнорируя мою иронию, – возникает неосознанно, когда,например, ты улыбаешься ребенку на улице или кому-то, кто улыбается тебе с экрана телевизора. Я не улыбаюсь телевизору. Все люди улыбаются телевизору. Потому мы им и пользуемся. Я никогда не улыбался телевизору! Вторая, – продолжила она, – это вежливая улыбка. С ней мы приветствуем друзей, когдаони приходят к нам в гости или встречаются с нами где-нибудь в ресторане. Еда и выпивка за их счет? – уточнил я. Ты хочешь меня выслушать или нет? Если я скажу «нет», ты разве замолчишь? Третью улыбку мы используем против тех, кто нам не нравится. Это как понимать: отпугиваем людей улыбкой? Так и есть. И это здорово. У некоторых девушек самая лучшая из улыбок именно та,которой они держат других на расстоянии. Ладно, верю тебе на слово. Переходим к четвертой. Да! Четвертая – это улыбка, которую мы дарим только любимому человеку. Она пока-зывает этому человеку, что ты считаешь его единственным и неповторимым. Никому другому эта улыбка не достается. Пусть тебе легко и хорошо с кем-то, пусть он тебе очень нравится, пусть ты испытываешь к нему самые теплые чувства, но твою четвертую улыбку получит лишь тот, кого ты по-настоящему любишь. А если любви приходит конец? Тогда исчезает и четвертая улыбка, – сказала она мне в тот день. – Четвертая улыбкауходит вместе с любовью. С той минуты для бывшего бойфренда у девушки остается лишь вторая улыбка, если только он не подлец. Отставные подлецы, какими бы симпатягами они ни были, могут рассчитывать разве что на третью улыбку. Поглядев на то, как Лиза одаривает молодого продюсера-подлюгу безукоризненной «третьей улыбкой», я отправился в мужской туалет, дабы, помимо уличной пыли, смыть еще и грязь иного рода, осквернившую меня при контакте с Ранджитом. Помещение туалета, отделанное черной и кремовой плиткой, было просторнее, светлее, элегантнее и комфортабельнее восьмидесяти процентов жилищ в этом городе. Я закатал рукава рубашки, сполоснул водой свои короткие волосы, вымыл лицо и руки до локтей. Служитель подал мне свежее полотенце, улыбнулся и приветственно закивал. Одна из величайших загадок Индии – и одна из ее величайших отрад – это искреннее дружелюбие людей из самых низов. Этот служитель не рассчитывал на чаевые; да их и не принято давать в туалете. Он был просто добрым человеком, дежурившим в месте отправления насущных надобностей, и он улыбнулся мне от всей души, как незнакомому, но дорогому другу. Именно эта доброта, исходящая из самых глубин сердца простых индийцев, является истинным флагом этой нации; и она побуждает вас вновь и вновь возвращаться в Индию – или удерживает вас здесь навсегда. Я полез в карман за деньгами, и вместе с ними рука выудила оттуда серебристый конверт с письмом Кадербхая. Дав чаевые служителю, я положил конверт на широкую стойку рядом с туалетной раковиной, а затем уперся ладонями в ее край и посмотрел в глаза своему зеркальному двойнику. Я не хотел читать это письмо; я не хотел убирать валун от входа в пещеру, куда я упрятал бо́льшую часть своего прошлого. Но Тарик говорил, что в письме упоминается Шри-Ланка. Хотя бы поэтому я должен был его прочесть. Я заперся в одной из кабинок, поставил саблю в угол у двери, сел на крышку унитаза и начал читать письмо Кадербхая. Сейчас я держу в руке синий стеклянный шарик вроде тех, что используются англичанами в детских играх, и думаю о Шри-Ланке, а также о людях, которые поедут туда от моего имени. Ты обещал сделать это для меня. Уже долгое время я смотрю на этот стеклянный шарик после того, как случайно его заметил и подобрал с земли. Посредством таких вот хрупких мелочей и едва уловимых намеков нам открывается смысл нашей жизни. Каждый из нас формирует свою коллекцию вещей, которые мы находим, изучаем, оцениваем и храним внутри себя, сознательно или неосознанно; эта коллекция и есть то, чем мы становимся в конечном счете. Я добавил тебя к моей коллекции, Шантарам. Ты – один из узоров в рисунке моей жизни. Ты мой возлюбленный сын, один из моих возлюбленных сыновей. Мои руки начали мелко дрожать – то ли от гнева, то ли от горя, я и сам не знал. До сих пор я не позволял себе оплакивать Кадербхая. Я не посещал его могилу на кладбище МаринЛайнз. Я знал, что в той могиле нет его тела, потому что сам помогал его хоронить. Лицо мое лихорадочно горело, а к затылку будто приложили лед. «Мой возлюбленный сын…» Наверно, ты меня возненавидишь, узнав обо мне всю правду. Прости меня, если сможешь. Эта ночь кажется мне бесконечной. Думаю, если раскрыть абсолютно всю правду о любом человеке, всегда найдется что-нибудь, за что его можно возненавидеть. И со всей честностью, необходимой для такого послания, которое я пишу в ночь перед нашим с тобой отъездом на войну, я должен сказать, что ненависть некоторых людей ко мне вполне обоснованна. Но сейчас я посылаю к чертям всех моих ненавистников. Я был рожден для того, чтобы оставить это наследство. И я должен был сделать это любой ценой. Использовал ли я людей? Конечно да. Манипулировал ли я людьми? Всякий раз, когда считал это нужным. Убивал ли я людей? Я убивал всех, кто становился препятствием на моем пути. И я пока еще не пал в этой борьбе; я терплю и становлюсь сильнее, когда все вокруг меня рушится, потому что я следую своему предназначению. В моем сердце я не сделал ничего дурного, и мои молитвы искренни. Надеюсь, ты сможешь меня понять. Я всегда любил тебя, с первой же нашей встречи. Помнишь ту ночь, когда мы вместе слушали Слепых певцов? Это такая же правда, как и все плохое, что ты обо мне когда-нибудь узнаешь. Я совершал дурные поступки, и я открыто это признаю. Но и все хорошее – тоже правда, включая и то, что мы не можем увидеть в реальности, но чувствуем сердцем и храним в памяти. Я избрал тебя, потому что я тебя полюбил; и я люблю тебя потому, что ты мною избран. В этом и есть вся правда, сын мой. Если Аллах призовет меня к себе и ты прочтешь эти строки уже после моего ухода, это не повод для печали. Мой дух пребудет с тобой и с твоими братьями. Ты не должен бояться. Я всегда буду рядом с тобой. Если ты попадешь в беду, лишишься всего и останешься один против множества врагов, ты ощутишь мою отцовскую руку на своем плече и поймешь, что мое сердце бьется рядом с твоим в этом сражении. То же касается всех моих сыновей. Пожалуйста, сделай так, чтобы моя душа могла соединиться с твоей в молитве, пусть даже ты далек от религии. Постарайся каждый день находить момент хотя бы для самой краткой молитвы, и в такие моменты я смогу тебя навещать. И запомни мой последний совет. Люби правду, которую ты найдешь в сердцах других. Всегда слушайся голоса любви в своем сердце. Я сложил письмо и засунул его в бумажник. Над кармашком выступал край письма со словами «синий стеклянный шарик»; и сердце мое заколотилось, как при беге в крутой подъем. Я увидел его смуглую руку в лучах вечернего солнца. Я увидел сопровождавшую его речь игру длинных тонких пальцев, похожую на плавные движения диковинных морских существ. Я увидел его улыбку. Я увидел свет его мыслей, струящийся из янтарных глаз и преломляющийся в прозрачной синеве стеклянного шарика. И я наконец-то смог его оплакать. На какой-то миг я увидел нас обоих, названого отца и покинутого сына, где-то за пределами этого грешного мира: в месте прощения и искупления. Попытка избавиться от любви есть грех против самой жизни, тогда как скорбь по усопшим – это один из способов выразить любовь. Когда я это почувствовал, я наконец-то дал волю своей скорби. Я вспоминал магнетическую силу его взгляда; вспоминал гордость, которую я испытывал, заслужив его похвалу; вспоминал любовь, звучавшую в его смехе. И я оплакивал свою утрату. Я услышал глухой бой барабана, как будто наполненного кровью. Внезапно меня бросило в жар, дыхание стало тяжелым и хриплым. Я судорожно схватился за саблю. Надо было уходить отсюда. Срочно подниматься и уходить. Но я опоздал: вся горечь, которая накапливалась во мне годами, сдерживаемая только плотиной гнева, прорвалась наружу потоком слез. Помимо всего прочего, это было весьма шумно. Сэр? – через минуту-другую после начала моих рыданий позвал с той стороны дверцыслужитель. – Вам подать новый рулон туалетной бумаги? И тут я рассмеялся. Бомбей спас меня, как много раз до того спасала меня Она. Все в порядке, – откликнулся я. – Спасибо за заботу. Я покинул кабинку, пристроил саблю на вешалке для полотенец и умылся холодной водой. Взглянул на себя в зеркало: жалкое зрелище, но мне случалось выглядеть и похуже. Дав добрейшему служителю добавочные чаевые, я вышел в холл и направился к Лизе. Она была уже в одиночестве, стоя перед застекленным фасадом и глядя сквозь него на море, покрытое серебряной штриховкой волн. А со стекла глядело ее отражение, пользуясь возможностью полюбоваться на свой оригинал. В стекле она и заметила мое приближение. День у меня выдался не из легких: велокиллеры, совет мафии, Ранджит с Карлой и вдобавок назревающая поездка в Шри-Ланку. Тот еще денек, что и говорить. Она обернулась и тотчас все поняла по моему лицу: там были и скорбь, и не изжитая до сих пор любовь. Я уже начал что-то объяснять, но она приложила палец к моим губам, а затем поцеловала меня. И вновь все вернулось на круги своя, до поры до времени. Нашу связь никак нельзя было назвать гармоничной: Лиза не была влюблена в меня, а я не мог любить ее. Но по ночам нам было хорошо друг с другом, как зачастую и при свете солнца; и никто из нас не чувствовал себя используемым или нежеланным. Мы молча смотрели на океанские волны, катившиеся от берега. На поверхности оконного стекла отражались сновавшие туда-сюда официанты с подносами, и возникало впечатление, будто они бегут по волнам. Темное небо вдали сливалось с морем, растворяя линию горизонта. Когда приходит твой час и тебе некого умолять или винить, ты понимаешь, что к финалу своей жизни все мы приходим, имея лишь малую толику сверх того, с чем мы появились на свет. И эта малая толика, добавленная к нашей изначальной сущности, и есть наша личная история, принадлежащая только нам самим, а не рассказанная кем-то еще. Кадербхай добавил меня к своей коллекции, как говорилось в его письме. Но теперь коллекционер был мертв, а я так и остался одним из экспонатов в криминальном паноптикуме, который он сотворил и оставил в наследство этому миру. Санджай походя использовал меня как пробный шар для проверки нового канала поставок оружия, и вот тогда-то я наконец понял: пора покинуть коллекцию и вновь обрести свободу, причем как можно скорее. Лиза взяла меня за руку. Так мы с ней и стояли перед стеклянной стеной: два призрачных отражения, наложенные на бескрайний морской простор. |