тень и горы. Тень и горы. Шантарам Грегори Робертс Тень горы АзбукаАттикус 2015 удк 821(94) ббк 84(8Авс)44
 Скачать 1.66 Mb.
|
Часть 2Глава 9Истории физических и душевных ран, полученных в семи войнах и репрессивных кампаниях, заполняли страницы биографических справок на моем столе в паспортной мастерской. Иранский профессор, специалист по текстам доисламской эпохи, бежал от преследований Стражей Исламской революции и теперь нуждался в полном наборе подделок, включая свидетельство о рождении, международные водительские права, банковские документы и паспорт с визовыми печатями, подтверждающими его перемещения по миру в течение последних двух лет. Качество наших изделий должно было обеспечить клиенту беспрепятственное прохождение паспортного контроля перед посадкой в самолет. В дальнейшем, по прибытии в нужный заграничный аэропорт, он планировал избавиться от фальшивых документов и попросить политическое убежище под своим настоящим именем. Следы перенесенных пыток были очень заметны, но приходилось идти на риск с поддельным паспортом, поскольку никакие власти не выдали бы ему подлинный – кроме властей той страны, где по нему плакала тюрьма. Следующим по порядку был нигериец, один из лидеров движения огони34, выступающих против хищнической эксплуатации их земель правительством в сговоре с нефтяными корпорациями. Его пытались ликвидировать, однако он выжил после покушения и в трюме грузового судна добрался до Бомбея – без документов, зато с приличной суммой, собранной его соратниками. Так что он смог откупиться от портовой полиции, которая и направила его к нам. Для безопасности ему нужно было сменить имя и гражданство, оформив соответствующий паспорт. Далее: тибетский националист, сбежавший из китайского трудового лагеря и через покрытые снегом горы пешком добравшийся до Индии. В Бомбее община тибетских эмигрантов снабдила его деньгами и связала с нужными людьми в Компании Санджая для получения новых документов. На очереди были также афганец, иракец, курдский активист, сомалиец и два гражданина Шри-Ланки – все они спасались от кровавого безумия, которое было развязано не ими и в котором они не желали принимать участие. Впрочем, войны очень даже хороши для всякого нехорошего бизнеса, а наша клиентура состояла отнюдь не только из хороших людей. Компания Санджая бралась за любое дело, сулившее прибыль. Среди прочих мы обслуживали дельцов-махинаторов, скрывавших теневые доходы; подонков всех мастей, желавших «обнулить» свою дурную репутацию ради создания не менее дурной уже с чистого листа; военных преступников вплоть до самых высоких рангов; псевдомертвецов, по разным причинам инсценировавших свою смерть, и т. п. – в нашей фирме любой имеющий средства мог купить себе новую личность. Один документ лежал на столе особняком от прочих. Это был канадский паспорт с моей фотографией и проставленной ланкийской визой. К паспорту прилагалось журналистское удостоверение агентства Рейтер. Помогая разным людям спастись от войн и кровавых режимов, я в то же время готовил документы для собственной поездки в самую гущу конфликта, уже унесшего десятки тысяч жизней. Вы действительно читаете все эти записи? – спросил мой новый помощник, берясо стола биографическую справку нигерийца. Да. Все до единой? Да. В самом деле? Я к тому… ведь это очень тягостное чтиво. Так и есть, Фарзад, – согласился я, не глядя на него. Такие вещи угнетают даже больше, чем чтение газет. То же самое можно прочесть и в газетах, если смотреть не только биржевые сводкии спортивные новости, – сказал я, все еще не отрывая глаз от текста. Конечно, я все понимаю. Повсюду полно жуткого депрессивного дерьма, йаар. Да уж… Я хотел сказать, что ежедневным чтением таких сводок человек может вогнать себяв глубокую депрессию, и ему порой просто необходимо сделать паузу и переключиться на чтонибудь позитивное. Будьте уверены. О’кей, – сказал я, откладывая недочитанную справку. – И в чем проблема? Проблема? Если в конце твоего потока сознания есть какой-нибудь океан, впадай в него поскорее. Хватит переливать из пустого в порожнее. Океан? – переспросил он озадаченно. Я о сути вопроса, Фарзад. Переходи к сути. А, – улыбнулся он, – суть вопроса. Ну да. У меня и вправду есть что-то вроде вопроса,даже можно сказать – просьбы. Будьте уверены. Несколько секунд он смотрел на меня, а затем отвел глаза и начал пальцем рисовать круги на полированной столешнице. Собственно… – продолжил он наконец, все еще избегая моего взгляда, – я все пытаюсьнайти способ пригласить вас… пригласить к себе домой… познакомить с моими родителями. – Это и есть твой океан сути? Ага. Но почему ты не спросил меня прямо, без околичностей? Видите ли… – сказал он, меж тем как круги на столешнице становились все меньшеи меньше, закручиваясь спиралью, – говорят, что к вам непросто подступиться. Непросто? Почему? Ну, типа вы угрюмый ворчун, йаар. Что?! – рявкнул я. – Это я-то угрюмый ворчун? Ох, так и есть. Мы уставились друг на друга. В цехе за перегородкой с подвывом включился большой печатный станок и забормотал на своем языке, в котором металлические щелчки перемежались шуршанием валиков, то отходящих, то прижимающихся к барабану. Кто-нибудь когда-нибудь уже говорил, что хреново ты умеешь приглашать в гости? Вообще-то, – рассмеялся он, – это первый случай за многие годы, когда я приглашаюкого-либо в дом родителей. Наша семья живет довольно-таки… уединенно, если вы меня понимаете. Я отлично понимаю, что значит уединение, – сказал я со вздохом. – Это именно то,чем я здесь наслаждался, пока не прислали тебя на мою голову. Но… вы к нам придете? Мои предки очень хотят с вами познакомиться. Мой дядя Кекимного о вас рассказывал. Он говорил, что… – …что я угрюмый ворчун. Знаю. Да, и это тоже. Еще он говорил, что вы сильны по части философии. Говорил,что Кадербхай предпочитал вас всем другим собеседникам, когда ему хотелось поговорить и поспорить на философские темы. А у моего отца это любимый конек. Как и у мамы – у нее даже в большей степени. И вся наша семья часто устраивает философские дискуссии. Иногда набирается до трех десятков спорщиков. Вас там что, целых три десятка? У нас… вроде как… большая семья. Это сложно описать. Вы должны увидеть ее своимиглазами. То есть увидеть нас. Скучно не будет, это я вам гарантирую. Ни в коей мере. Будьте уверены. А если я соглашусь навестить твое неописуемое семейство, ты оставишь меня в покоеи позволишь сейчас заняться делами? Это означает согласие? Да, в один из ближайших дней. Правда? Вы к нам придете? Будь уверен. А теперь выметайся отсюда. Дай мне закончить с этими документами. Классно! – завопил он, исполнив пару танцевальных движений бедрами влево-вправо. –Я передам папе, и он назначит один из дней на этой неделе. Обед или ужин! Классно! Еще раз просияв улыбкой, кивнул и исчез за дверью. Я вновь придвинул к себе папку с биографией нигерийца и занялся сотворением новой документированной личности. В моем блокноте постепенно вырисовывалась куда более спокойная и благополучная, но полностью вымышленная жизнь. В процессе работы я выдвинул ящик стола с фотографиями заказчиков – счастливцев, которые не были застрелены, утоплены или брошены в тюрьму при попытке добраться до лучшей жизни. Мой взгляд задержался на этих лицах, после всех войн и пыток приведенных в относительно благообразный и вымученно-спокойный вид ради снимка в фотостудии при нашей паспортной мастерской. Когда-то давным-давно люди свободно бродили по миру, пользуясь изображениями богов или земных властителей для гарантии безопасного перемещения. А нынешний мир, как сыпью, усеян пропускными пунктами, и мы таскаем повсюду изображения самих себя, притом что безопасность никому не гарантирована. По большому счету Компанию Санджая интересовало только одно: черный нал. Не секрет, что любой черный рынок в мире является продуктом тирании, войн или драконовских законов. В месяц мы выпускали от тридцати до сорока паспортов, лучшие из которых продавались по двадцать пять тысяч долларов за штуку. «Воспринимай войну как бизнес, – однажды сказал мне Санджай, и глаза его алчно сверкнули, будто пара свежеотчеканенных монет, – а бизнес воспринимай как войну». Закончив составление фальшивых биографий для клиентов, я собрал бумаги и снимки, чтобы отнести их в цех, а свой новый паспорт, приготовленный для поездки в Шри-Ланку, забросил в средний ящик стола. Я знал, что рано или поздно придется передать его для доработки моим лучшим фальсификаторам, Кришне и Виллу, которые, по иронии судьбы, как раз являлись беженцами из Шри-Ланки. Но пока что я не был готов к такому путешествию. Я нашел Кришну и Виллу спящими на кушетках в самом тихом углу цеха, подальше от печатных станков. Самозабвенно колдуя над новыми паспортами, они часто забывали о времени и проводили за работой сутки напролет, так что я распорядился установить для них эти кушетки. Я постоял над ними, прислушиваясь к храпу, который то сливался в рокочущий унисон, то вновь распадался на свистящие вздохи и хрипы. Их руки были вытянуты вдоль туловища открытыми ладонями вверх, получая благословение сна. Два других работника цеха были ранее отправлены мной с поручениями, и все оборудование в мастерской было выключено. Я еще какое-то время постоял в этом мирно храпящем углу, невольно завидуя Кришне и Виллу. Они прибыли в Бомбей как беженцы и поначалу ютились со своими семьями под навесом на улице. Но сейчас их работа на Компанию хорошо оплачивалась, и это позволило им с родней перебраться в благоустроенную квартиру неподалеку от мастерской. Они располагали безупречными документами, которые сами же изготовили, но по-прежнему жили в страхе перед депортацией на родину. Там остались их близкие и любимые люди, которых им, вероятно, не суждено было увидеть или услышать вновь. Тем не менее эти двое после всех перенесенных ими лишений и ужасов спали безмятежным сном, как младенцы. Я никогда не спал так спокойно. Кошмары терзали меня слишком часто и слишком жестоко. Каждое мое пробуждение сопровождалось судорожными рывками, как будто я пытался избавиться от пут. Лиза давно усвоила, что самый безопасный для нее способ спать в одной постели со мной – это обнять меня покрепче и оказаться внутри того круга сновидений, который стремилось разорвать мое спящее сознание. Я оставил стопку документов на столе Кришны и тихо поднялся по деревянной лестнице. Покидая мастерскую, я запер дверь снаружи, зная, что у них есть свои ключи. Накануне мы с Лизой договорились посетить клинику в трущобах, а потом пообедать вместе. Она подружилась с аптекарем в нашем районе и раздобыла у него несколько коробок с дефицитными медикаментами. Коробки уже находились в кофрах моего байка, и теперь оставалось заехать за Лизой, попросившей меня свозить ее в трущобы. Я двигался вместе с неторопливым полуденным потоком машин, никого не обгоняя, – иногда езда без спешки в ясную погоду есть само по себе удовольствие. В зеркале заднего вида возник полисмен на таком же мотоцикле, что и мой. Вскоре он со мной поравнялся. Судя по фуражке и револьверу в кожаной кобуре на боку, это был старший офицер, а не простой патрульный. Он поднял левую руку и двумя вытянутыми пальцами указал мне в сторону обочины. Я съехал с дороги и остановился позади полицейского мотоцикла. Коп поставил свой байк на боковую подножку, перекинул ногу через сиденье и повернулся ко мне. Держа правую руку на кобуре, он чиркнул левой ладонью по своему горлу: приказ глушить мотор. Я так и сделал, но с мотоцикла не слез. Я был спокоен. Полицейские останавливали меня время от времени, и обычно это сводилось к недолгим объяснениям или взятке. На такой случай я всегда держал в кармане рубашки скрученную в трубочку купюру в пятьдесят рупий. Это было в порядке вещей. И я мог понять копов: получая слишком мало денег за свою рискованную работу, они взимали с населения то, что им недоплачивало государство. Но сейчас что-то насторожило меня в его взгляде: там было нечто большее, чем просто желание урвать мзду. Он расстегнул кобуру и сжал пальцы на рукоятке револьвера. Я слез с мотоцикла, и моя рука медленно потянулась к ножам, спрятанным сзади под рубашкой навыпуск. В те годы бомбейские копы не только брали взятки – при случае они могли и пристрелить какого-нибудь гангстера, другим для острастки. Спокойный, глубокий голос прозвучал у меня за спиной: На твоем месте я не стал бы рыпаться. Я обернулся и увидел троих мужчин, стоявших почти вплотную ко мне. Четвертый сидел за рулем машины, припаркованной тут же. Возможно, – сказал я, не снимая руки с ножа под рубашкой, – ты и не стал бы, будьты на моем месте. Говоривший мужчина посмотрел мимо меня и кивнул копу. Тот отсалютовал в ответ, взобрался на свой байк и укатил прочь. Ловкий трюк, – сказал я. – Надо будет запомнить его на тот случай, если когда-нибудьвляпаюсь в дерьмо. Ты уже сейчас в дерьме по самые уши, гора, – сказал тощий человек с усами ниточкой и продемонстрировал лезвие ножа, который он прятал в рукаве. Я заглянул ему в глаза и прочел там очень короткую историю, в которой были только страх и ненависть. Повторно читать ее мне не хотелось. Их главарь нетерпеливо поднял руку, прерывая диалог. Это был крепко сбитый мужчина лет под сорок, и говорил он тихим ровным голосом. Если ты откажешься садиться в машину, – сказал он, – я прострелю тебе колено. А что ты мне прострелишь, если я соглашусь сесть в машину? Возможны варианты, – ответил он, невозмутимо меня разглядывая. Одет он был как на картинке из журнала мод: сшитая по заказу шелковая рубашка, просторные брюки из серого сержа, ремень «данхилл» и мягкие кожаные туфли от Гуччи. Золотой перстень на среднем пальце был копией «Ролекса» на его запястье. Его спутники внимательно следили за проезжавшим транспортом и пешеходами, двигавшимися вдоль придорожной сточной канавы. Молчание затягивалось, и в конце концов я решил его прервать: А от чего зависят эти варианты? От того, будешь ты делать, что тебе скажут, или нет. Я не люблю, когда мной командуют. Никто этого не любит, – спокойно сказал он. – Но сила – вполне убедительный аргумент.– Да ты у нас философ, – сказал я. – Тебе бы книжки сочинять. Сердце мое бешено билось. Я испугался не на шутку. Буквально желудок свело от страха. Это были враги, и я оказался в их власти. При таком раскладе меня уже сейчас можно было причислить к мертвецам. Давай в машину, – сказал он, позволив себе легкий смешок. Давай решим все здесь. Лезь в машину! Ну уж нет. Так я еще успею забрать с собой и тебя, а в вашей тачке отправлюсь на тотсвет один. По мне, так уж лучше вдвоем, элементарная арифметика. Да хрен с ним! – выхаркнул Усы Ниточкой. – Пришьем ублюдка прямо здесь, и делос концом. Крепыш-главарь задумался. И думал довольно долго. Я не снимал руку с ножа за поясом. Ты ведь умеешь мыслить логически, – сказал он. – Говорят, ты даже вел философскиеспоры с Кадербхаем. Никто не смел спорить с Кадербхаем. Пусть так, но ты все же понимаешь, что твоя позиция нерациональна. Я ничего не поте-ряю, прикончив тебя здесь. А вот ты можешь кое-что приобрести, оставаясь в живых еще какое-то время: хотя бы узнаешь, чего я от тебя хочу. Ты упустил одну деталь: собственную смерть в обмен на мою. А мне эта деталь кажетсясущественной. Мне тоже, – улыбнулся он. – Но ты же видел, сколько лишней возни нам потребова-лось только для того, чтобы завязать этот разговор. Если бы я просто хотел тебя убить, я снес и раздавил бы твой байк еще на трассе. Вот только мой байк оставьте в покое! Он будет в сохранности, йаар. – Главарь усмехнулся и кивнул тощему с усами ниточкой. – На нем поедет Данда. А ты садись в машину. Он был прав. По здравом рассуждении, ничего другого мне не оставалось. Я убрал руку из-за спины. Главарь кивнул. Данда тотчас оседлал мой байк, завел двигатель и начал яростно газовать на холостых: ему не терпелось ехать. Будешь мучить движок, я тебе… – Закончить угрозу я не успел, так как он вклю-чил первую скорость и мотоцикл с надрывно-протестующим ревом втиснулся в транспортный поток. Боюсь, у Данды плоховато с чувством юмора, – сказал главарь, наблюдая за тем, как тот,виляя, резко дергаясь и тормозя, продирается между ползущими машинами. Черт, если он повредит мой байк, ему будет совсем не до шуток. Главарь рассмеялся и посмотрел мне прямо в глаза: Как ты мог беседовать о философии с человеком вроде Кадербхая? А почему бы и нет? Я о том, что Кадербхай был безумцем. Безумный или нет, но скучным он не бывал никогда. Все, что угодно, может в конечном счете наскучить, разве нет? – сказал он, залезаяв машину. В том числе и чувство юмора? – предположил я, садясь с ним рядом. Они взяли меня в оборот, и это было сродни тюрьме: здесь, как и там, я не мог ничего изменить. Главарь снова рассмеялся и кивнул водителю, чьи глаза маячили в закругленном прямоугольнике зеркала. Прокати нас с ветерком, – сказал он тому на хинди, при этом следя за каждым моимдвижением. – Это всегда приятно в жаркий день. |