тень и горы. Тень и горы. Шантарам Грегори Робертс Тень горы АзбукаАттикус 2015 удк 821(94) ббк 84(8Авс)44
 Скачать 1.66 Mb.
|
Часть 1Глава 1Источник всего сущего – свет – может проявляться по-разному, и проявлений этих намного больше, чем звезд во Вселенной, поверьте. Порой всего лишь одной доброй мысли довольно, чтобы твой свет воссиял. В то же время один лишь неверный поступок способен испепелить заповедный лес в твоей душе, так что для тебя померкнет сияние всех звезд под всеми небесами. И дотлевающие угли потерянной любви или утраченной веры будут внушать тебе, что все кончено и жить больше незачем. Но это не так. И никогда так не было и не будет. Что бы ты ни делал и где бы ни очутился, сияние останется с тобой. Все светлое, что кажется умершим внутри тебя, вновь оживет, если ты по-настоящему этого захочешь. Сердце просто не в силах отрешиться от надежды, потому что сердце не умеет лгать. Перевернув страницу в книге жизни и подняв глаза, ты вдруг встретишь улыбку абсолютно незнакомого человека, и поиск пойдет по новому кругу. Но это не будет повторением прежнего. Всякий раз это нечто иное, нечто особенное. Так и твой заповедный лес, заново выросший на пепелище, может оказаться более густым и мощным, чем был до пожара. И если ты удержишься в этом сиянии, в этом новом круге света внутри себя, не помня зла и никогда не сдаваясь, рано или поздно ты вновь окажешься там, где любовь и красота сотворили мир: в самом начале. В начале начал. Ого, да это Лин! Вот так начало дня! – прокричал Викрам из влажного сумрака. –Как ты меня нашел? Когда ты вернулся? Только что, – сказал я и шагнул с веранды через порог широченных французских две-рей. – Мне сказали, ты должен быть здесь. Выйди на минутку. Нет уж, лучше ты заходи, дружище, – рассмеялся Викрам. – Кое с кем познакомишься. Я не спешил принять это приглашение. Двери закрылись, и после залитой солнцем улицы мои глаза различали в глубине комнаты лишь сгустки теней, рассеченные двумя лезвиями яркого света, который прорывался сквозь щели в опущенных жалюзи. И в этих узких лучах клубился дым с запахами гашиша и жженой ванили, последний – от курения плохо очищенного героина. Позднее, вспоминая тот день, тяжелый дурманящий аромат, смутные тени и разрезающие комнату лучи, я задавался вопросом: уж не сама ли судьба пыталась меня уберечь, задерживая на входе и не пуская внутрь? И еще я спрашивал себя: насколько иной была бы моя жизнь, развернись я тогда и уйди прочь? Варианты действий, которые мы выбираем, являются ветвями на гигантском дереве возможностей. И так уж вышло, что Викрам и незнакомцы в той комнате стали ветвями, которые на протяжении трех сезонов дождей тесно переплетались с моей ветвью в этих урбанистических джунглях любви, смерти и воскрешения. Одну деталь я запомнил особо отчетливо: когда я (сам еще не понимая почему) в нерешительности застыл на пороге и возникший из сумрака Викрам взял меня за локоть, чтобы увлечь вглубь комнаты, я внезапно содрогнулся всем телом от прикосновения его влажной руки. Самым примечательным объектом в этом просторном помещении была монументальная, длиной метра три, кровать у левой стены. На кровати лежал, вытянувшись и сложив руки на груди, мужчина в серебристой пижаме, не подававший признаков жизни. Во всяком случае, я не заметил ни малейшего движения его грудной клетки. По краям кровати слева и справа от него сидели двое и сосредоточенно набивали чиллумы1. Изрядную часть стены прямо над головой мертвого – или спящего мертвым сном – занимало изображение пророка Заратустры, почитаемого парсами2. Когда глаза привыкли к полумраку, я разглядел у противоположной от входа стены три кресла, разделенные парой массивных старинных комодов; и в каждом из кресел кто-то сидел. Еще там был огромный и очень дорогой персидский ковер на полу, а на стенах – множество фотографий людей в традиционных одеяниях парсов. У правой стены, напротив кровати, на мраморном столике разместился музыкальный центр. Неторопливое вращение двух потолочных вентиляторов почти не тревожило густые клубы дыма, витавшие в комнате. Викрам провел меня мимо кровати и представил человеку, сидевшему в ближайшем из трех кресел. Европейской внешности; ростом явно выше меня, судя по длинному телу и еще более длинным ногам (развалившись в кресле, он принял такую позу, словно лежал в ванне, высоко задрав колени). На вид ему было лет, наверно, тридцать пять. Это Конкэннон, – сказал Викрам, подталкивая меня вперед. – Он из ИРА3. Рука, пожимавшая мою, была теплой, сухой и очень сильной. К чертям собачьим ИРА! – произнес он с характерным североирландским акцентом. –Я ольстерец, из Ассоциации обороны4, хотя такие нюансы выше понимания сраных дикарей вроде этого Викрама. Мне понравился решительный блеск в его глазах, но не понравилась его грубость. Кивнув в знак приветствия, я прервал рукопожатие. Не слушай его, – сказал Викрам. – Он вечно хамит и обливает всех грязью, зато оття-нуться по полной может так, как никто из иностранцев, а уж я-то их повидал. Говоря это, он подвел меня к среднему креслу. Сидевший в нем молодой человек как раз в тот момент раскуривал чиллум с гашишем от спички, которую ему поднес сосед из третьего кресла. Пламя втянулось в трубку, а затем выплеснулось на выдохе, взметнувшись над головой курильщика. Бом Шанкар!5 – крикнул Викрам, протягивая руку к трубке. – Лин, это Навин. Он частный детектив. Клянусь честью, настоящий детектив! Навин, это Лин, о котором я тебе рассказывал. Он врачует людей в трущобах. Молодой человек поднялся и пожал мне руку. Вообще-то, я не так чтобы настоящий детектив, пока что, – промолвил он и кривоулыбнулся. Не беда, – сказал я, улыбаясь в ответ. – А я не так чтобы настоящий врач, если на топошло. Третий человек, перед тем подносивший спичку к чиллуму, затянулся в свою очередь и предложил трубку мне. Я изобразил вежливый отказ, и тогда он передал ее одному из мужчин, сидевших на кровати. Винсон, – представился он; рука при пожатии напомнила мне лапу большого добро-душного пса. – Стюарт Винсон. Много о вас наслышан, старина. Да о Лине здесь наслышана любая подзаборная шавка, – заявил Конкэннон, принимаятрубку у одного из людей с кровати. – Викрам трещит о тебе с утра до ночи, как сопливая фанатка о любимой поп-звезде. Лин то, Лин сё, Лин туда, Лин сюда и хрен знает куда еще. Признайся, Викрам, ты у него отсасывал? Он и впрямь так хорош или это просто байки? Боже правый, Конкэннон! – воскликнул Винсон. А что такого? – удивился Конкэннон. – Что такого? Я всего лишь задал человеку вопрос.Индия пока еще свободная страна, не так ли? По крайней мере, в тех ее частях, где говорят по-английски. Не обращай внимания, – сказал мне Винсон, пожимая плечами. – Уж таков он естьи ничего не может с собой поделать. У него типа херачий синдром Туретта6. Американец Стюарт Винсон обладал крепким телосложением, широкими и правильными чертами лица и копной светлых волос, как будто растрепанных сильным порывом ветра, что придавало ему вид бесшабашного морского бродяги, этакого яхтсмена-одиночки в кругосветном плавании. На самом же деле он был наркоторговцем, и весьма преуспевающим. Я слышал о нем, точно так же как он слышал обо мне. А это Джамал, – сказал Викрам, пропустивший мимо ушей слова Винсона и Конкэн-нона и теперь знакомивший меня с человеком на левой стороне кровати. – Сам импортирует сырье, сам его перерабатывает, сам фасует и сам же выкуривает. Все-в-одном. Все-в-одном, – повторил Джамал. Он был тощий, с глазами-хамелеонами и весь в священных амулетах с головы до ног. Впечатленный таким благочестием, я бегло оглядел коллекцию и успел опознать символику пяти крупнейших религий, прежде чем зацепился взглядом за его улыбку. Все-в-одном, – сказал я. Все-в-одном, – повторил он.– Все-в-одном, – сказал я. Все-в-одном, – повторил он. Я был готов продолжить эту интересную беседу, но меня прервал Викрам. Билли Бхасу, – объявил он, представляя мне тщедушного человечка с кожей кремовогоцвета, который сидел на кровати по другую сторону от неподвижного тела. Билли Бхасу соединил ладони в приветствии, после чего продолжил чистку одного из чиллумов. Билли Бхасу – «доставала», – сообщил мне Викрам. – Он может мигом достать все,что угодно. Все, что только пожелаешь, от девчонки до мороженки. Испытай его. Прямо сейчас. Попроси достать мороженое, и ты получишь его тут же. Только скажи! Но я не хочу… Билли, достань Лину мороженое! Один момент, – сказал Билли, откладывая в сторону чиллум. Нет, Билли, – сказал я с протестующим жестом. – Я не хочу мороженого. Но ты ведь любишь мороженое, я знаю, – сказал Викрам. Не настолько, чтобы посылать за ним гонца. Сиди спокойно, приятель. Если уж он собрался что-то достать, – прозвучал из тени голос Конкэннона, – я голосуюза то и другое: за мороженое и за девчонку. За двух девчонок. И побыстрее шевели своей жопой! Ты его слышал, Билли? – спросил Викрам. Он шагнул к кровати и начал стаскивать с нее Билли, но в этот миг раздался новый голос, глубокий и звучный, исходивший от распростертого на кровати тела. При звуках его Викрам замер, как под дулом пистолета. Викрам, – сказал этот голос, – ты ломаешь мне кайф, старик! О черт! О черт! О черт! Прошу прощения, Деннис, – быстро забормотал Викрам. – Я тут просто знакомлю Лина с ребятами, ну и… Лин, – произнес человек на постели и, открыв глаза, уставился на меня. Глаза были на удивление светлыми, с бархатистым сиянием. Меня зовут Деннис. Рад познакомиться. Будьте как дома. Mi casa es su casa7. Я подошел и пожал вялое птичье крылышко, приподнятое навстречу мне Деннисом, а затем вернулся к изножью кровати. Деннис провожал меня взглядом. Губы его сложились в слабую доброжелательную улыбку. Ух ты! – сказал Викрам, становясь рядом со мной. – Деннис, дружище, рад видеть тебявернувшимся. И как оно было на той стороне? Было тихо, – выдохнул Деннис, не прекращая улыбаться мне. – Очень тихо. Вплотьдо недавних мгновений. К нам присоединились Конкэннон и Навин Адэр, начинающий детектив. И все глазели на Денниса. Это большая честь, Лин, – сказал Викрам. – Деннис глядит на тебя. Ненадолго установилось молчание, прерванное Конкэнноном. Вот ни хрена себе! – прорычал он сквозь ухмылку, скорее похожую на оскал. – Я торчуздесь уже гребаных полгода, делюсь опытом и знаниями, курю твою дурь и пью твой виски, и за все это время ты лишь дважды открыл глаза. Но стоило только Лину войти в дверь, и ты уставился на него так, будто он весь горит ярким пламенем. Ну а я-то кто, по-твоему: кусок говна ходячий? По всему, так прямо вылитый, – негромко заметил Винсон. Конкэннон расхохотался. Деннис моргнул. Конкэннон, – прошептал он, – я люблю тебя, как доброго призрака, но ты ломаешьмне кайф. Прости, Деннис, дружище, – ухмыльнулся Конкэннон. Лин, – произнес Деннис, в то время как его голова и тело сохраняли полную неподвиж-ность, – не сочти меня грубым, но сейчас я должен отдохнуть. Был рад тебя повидать. Он повернул голову на один градус в сторону Викрама. Викрам, – пробормотал он все тем же густым рокочущим басом, – будь добр, кончайэту суету. Ты ломаешь мне кайф, приятель. Сделай одолжение, заткнись. Конечно, Деннис. Извини. Билли Бхасу? – тихо позвал Деннис. Я тут, Деннис. К черту мороженое. К черту мороженое, Деннис? К черту мороженое. Никто не получит мороженого. Только не сегодня. Как скажешь, Деннис. Значит, с мороженым все ясно?– Да: к черту мороженое, Деннис. И я не хочу слышать слово «мороженое» как минимум в ближайшие три месяца. Как скажешь, Деннис. Вот и ладно. А теперь, Джамал, набей мне еще один чиллум. Побольше и позабористей.Гигантский, легендарный чиллум. Это будет как акт милосердия, почти наравне с чудом. Всем пока – и здесь, и там. Деннис сложил на груди руки, закрыл глаза и вернулся к своему отдыху: застывший как мертвец, при пяти слабых вдохах в минуту. Никто не шевелился и не подавал голоса. Джамал со всей возможной оперативностью занялся приготовлением легендарного чиллума. Все прочие смотрели на Денниса. Я дернул Викрама за рубашку. Давай-ка выйдем, – сказал я и потянул его прочь из комнаты. – Всем пока – и здесь,и там. Эй, подождите меня! – позвал Навин, выскакивая вслед за нами из французских дверей. На улице свежий воздух взбодрил Викрама и Навина. Шаг их ускорился, подстраиваясь под мой. В тенистом коридоре, образуемом стенами трехэтажных домов и густыми кронами платанов, дул бриз, принося рыбный запах с близлежащего причала Сассуна. В промежутках между деревьями на улицу прорывались лучи солнца. Попадая в очередное пятно слепящего жара, я чувствовал, как меня накрывает солнечный прилив, чтобы затем вновь отхлынуть под сенью листвы. Небо было бледно-голубым, затянутым легкой дымкой – как обкатанное волнами стекло. На крышах автобусов сидели вконец обленившиеся вороны, «зайцами» перемещаясь в сторону более прохладных частей города. Крики людей, кативших ручные тележки, звучали решительно и свирепо. Это был один из тех ясных бомбейских дней, когда жители города, мумбаиты, испытывают непреодолимое желание петь; и я услышал, как проходивший мне навстречу человек напевает ту же самую любовную песню на хинди, что в тот момент мурлыкал и я. Забавно, – сказал Навин. – Вы с ним оба пели одну песню. Я улыбнулся и хотел было исполнить еще пару-другую куплетов – как у нас принято в стеклянно-голубые бомбейские деньки, – но тут Викрам вмешался с вопросом: Ну и как все прошло? Забрал? Я стараюсь не слишком часто ездить в Гоа, в том числе и потому, что при каждой такой поездке знакомые нагружают меня всякими дополнительными поручениями. Вот и на сей раз, когда я тремя неделями ранее сказал Викраму, что собираюсь в Гоа, он попросил меня об услуге. Как выяснилось, он отдал тамошнему ростовщику-акуле одно из свадебных украшений своей матери – ожерелье с мелкими рубинами – в залог при получении ссуды. Деньги с процентами Викрам вернул, но ростовщик отказался возвращать ожерелье. Он потребовал, чтобы Викрам лично явился за ним в Гоа. Зная, что ростовщик с почтением относится к мафии Санджая, на которую я работал, Викрам попросил меня потолковать с этим типом. Я это сделал и добыл ожерелье, хотя Викрам сильно переоценил почтение ростовщика к нашей мафии. Я проторчал в Гоа лишнюю неделю, пока тот водил меня за нос, отменяя одну назначенную встречу за другой и оставляя записки с оскорблениями в адрес меня и людей Санджая; но в конечном счете ожерелье он вернул. Впрочем, к тому моменту у него уже не оставалось другого выбора. Он был акулой, но мафия, которую он оскорбил, была акульей стаей. Я привлек четырех местных парней, которые также работали на Санджая. Впятером мы отметелили за милую душу крышевавших акулу бандитов и обратили их в бегство. Потом мы добрались до ростовщика, и тот отдал мне ожерелье. Далее один из моих местных помощников победил его в честном бою и продолжил бить уже бесчестно, пока почтение акулы к мафии Санджая не возросло до вполне удовлетворительных размеров… Ну и как? – не унимался Викрам. – Ты забрал его или нет? Держи, – сказал я, доставая ожерелье из кармана пиджака. Чудесно! Ты справился! Я знал, что могу на тебя положиться. С Дэнни были какие-нибудь осложнения? Вычеркни этот источник займов из своего списка. Тхик8, – сказал Викрам. Он вытянул ожерелье из синего шелкового мешочка, и рубины загорелись на солнце, окровавив своим сиянием его сложенные в пригоршню ладони. Послушай, я… я должен прямо сейчас отвезти это к моей маме. Хотите, парни, я васподброшу? Тебе же совсем в другую сторону, – сказал я, когда Викрам взмахом остановил проез-жавшее такси. – А мне и пешком недолго до «Леопольда». В тех краях припаркован мой байк. – Если ты не против, я бы прошелся немного с тобой, – предложил Навин. Дело твое, – сказал я, наблюдая за тем, как Викрам прячет шелковый мешочекпод рубашку, для надежности. Он уже начал садиться в машину, когда я придержал его и, наклонившись поближе, тихо сказал: Ты что с собой творишь? О чем ты? Не финти, Вик, я же просек по запаху. Какие финты! – запротестовал он. – Ну да, слегка догнался коричневым, и что с того? Дурь-то не моя, а Конкэннона. Он заплатил, а я только… – Ладно-ладно, не заморачивайся. Я никогда не заморачиваюсь, ты меня знаешь. Некоторые люди могут по своей воле спрыгнуть с героина, Вик. Допустим, Конкэннониз таких. Но не ты, и тебе самому это отлично известно. Он улыбнулся, и пару секунд я видел перед собой прежнего Викрама: того Викрама, который сам отправился бы в Гоа вызволять ожерелье, не обращаясь за помощью ко мне или комуто другому; того Викрама, у которого вообще не возникло бы надобности в такой поездке, поскольку он ни за что не отдал бы в залог драгоценности своей матери. Улыбка погасла в его глазах, когда он садился в такси. Я проводил его взглядом, понимая опасность ситуации, в которой он оказался: неисправимый оптимист, выбитый из колеи несчастной любовью. Когда я продолжил путь, ко мне сбоку пристроился Навин. Он много говорит о девушке, об англичанке, – сказал Навин. Это одна из тех историй, которые обязаны иметь счастливый конец, но в жизни такоеслучается редко. Он также много говорит о тебе, – сказал Навин. У него длинный язык. И еще он говорит о Карле, Дидье и Лизе. Но больше всего он говорит о тебе. У него слишком длинный язык. Он говорил мне, что ты сбежал из тюрьмы. И что ты до сих пор в розыске. Я остановился: Теперь уже твой язык удлинился не в меру. Это что, языковая эпидемия?– Нет, позволь мне объяснить. Ты помог одному моему другу, Аслану… – Что? Мой друг… О чем ты говоришь? Это случилось недели две назад, ночью, неподалеку от причала Балларда. Ты помогему, когда он влип в историю. И я вспомнил ту ночь и молодого парня, бегущего мне навстречу по широкой улице в деловом районе Баллард, – по обе стороны там сплошными стенами запертые офисные здания, некуда свернуть и негде укрыться. Преследователи настигают, и парень останавливается (три тени от уличных огней расходятся от него в разные стороны). Он уже готов принять бой в одиночку, и тут вдруг выясняется, что он не одинок… – Ну и в чем дело? Он умер. Три дня назад. Я пытался тебя найти, но ты был в Гоа. И сейчас я пользуюсьслучаем, чтобы сказать тебе это. Что именно сказать? Он замялся. Я был с ним нарочито резок после упоминания побега и сейчас хотел скорее перейти к сути дела. Мы с ним подружились в университете, – начал он ровным голосом. – Аслан любил бро-дить по ночам в опасных местах. Как и я. Да и ты тоже – иначе как бы ты оказался в том месте той ночью, чтобы ему помочь? И я подумал, что ты, может быть, захочешь узнать, что с ним стало. Ты меня за дурака держишь? Мы стояли на тротуаре в негустой тени платанов, в каких-то дюймах друг от друга, и нас огибали потоки пешеходов. С чего ты взял? Ты сейчас выложил козырь – знание о моем побеге из тюрьмы – только для того, чтобысообщить мне печальную новость о смерти Аслана? Только поэтому? Ты настолько чокнутый или настолько славный парень? Полагаю, – сказал он, начиная злиться, – что я настолько славный. Наверно, я дажеслишком славный, поскольку решил, что мое сообщение для тебя хоть что-нибудь значит. Сожалею, что тебя побеспокоил. Не хочу быть назойливым. Извини. Я пошел. Я задержал его. Погоди-ка! – сказал я. – Погоди! По сути, с ним все было правильно: открытый взгляд, уверенность в собственной правоте и светлая улыбка в придачу. Инстинкт обычно распознает своих. Вот и мой инстинкт распознал своего в этом парне, который стоял передо мной с таким рассерженным и оскорбленным видом. С ним все было правильно, честь по чести, – а такое встречаешь не часто. Ладно, я перегнул палку, – сказал я, поднимая руку в примирительном жесте. Да я без претензий, – ответил он, успокаиваясь. Тогда вернемся в Викраму, проболтавшемуся о моем побеге. Информация такого родаможет вызвать интерес у Интерпола – и уж точно всегда вызывает интерес у меня. С этим все ясно? То был не вопрос, и он меня понял. В гробу я видал Интерпол. Но ты же детектив, как-никак. В гробу я видал детективов. Это информация о друге, которую нельзя скрывать от этогодруга, если случайно получил к ней доступ. Или ты не в курсе таких простых вещей? Я вырос на улицах, вот на этих самых улицах, и я это знаю четко. Однако мы с тобой не друзья. Пока что нет, – улыбнулся Навин. Несколько секунд я молча смотрел на него. Ты любишь ходить пешком? Люблю ходить пешком, болтая языком, – сказал он, стараясь шагать в ногу со мной,насколько этому позволяло хаотичное перемещение по тротуару других пешеходов. В гробу я видал Интерпол, – повторил он чуть погодя. И болтать языком ты действительно любишь? Как и ходить пешком. Хорошо, тогда расскажи мне на ходу три короткие истории. Запросто. О чем первая прогулочная история? О Деннисе. Честно говоря… – Навин рассмеялся, увернувшись от женщины, которая тащилана голове здоровый бумажный тюк. – Сегодня я был там впервые, как и ты. К тому, что ты видел своими глазами, могу добавить лишь то, что я слышал. Так расскажи мне, что ты слышал. Его родители умерли. Говорят, это сильно его потрясло. Семья была богатой. Они вла-дели каким-то патентом, который до сих пор приносит немалый доход. Порядка шестидесяти миллионов, по словам Денниса. Его обитель уж никак не тянет на шестьдесят миллионов долларов. Все его деньги переданы в доверительное управление, пока сам он погружен в транс. Пока он лежит как бревно, ты это имел в виду? Он не просто лежит как бревно. Деннис пребывает в состоянии самадхи9. Его сердцебиение и дыхание замедляются и почти сходят на нет. Время от времени даже наступает клиническая смерть. И ты хочешь, чтобы я этому поверил, детектив? Все так и есть, – улыбнулся он. – За последний год несколько врачей констатировали егосмерть, но Деннис всегда пробуждался вновь. Джамал, который Все-в-одном, коллекционирует свидетельства о его смерти. Надо полагать, эти периодические умирания Денниса нехило напрягают его священ-ника и его бухгалтера. Пока Деннис лежит в трансе, всеми его финансами ведают управляющие, которые выде-ляют ему достаточно средств на квартиру, где мы сегодня встретились, и на поддержание себя в нужной степени просветленности. Ты все это узнал случайно или выведал как детектив? Понемногу того и другого. Что ж, – сказал я, останавливаясь, чтобы не попасть под машину, которая разворачи-валась с заездом на тротуар, – каким бы высоким и полным ни был его улет, я могу лишь признать, что он самый бревноподобный из всех улетчиков, мною виденных. Тут он вне конкуренции, – ухмыльнулся Навин. Мы немного помолчали, осмысливая данный факт. О чем вторая история? – спросил Навин. Конкэннон, – сказал я. Он боксирует в одном спортзале со мной. Я о нем мало что знаю, но могу сказать парувещей. А именно? Во-первых, у него очень коварный и жесткий хук слева – как из пушки. Но в случаепромаха его заносит. – Заносит? Всякий раз. Он проводит джеб левой, затем бьет правой в корпус и тут же запускаетсвой левый хук. Но если уйти от хука, он раскрывается для встречного удара. Правда, он очень быстрый и редко промахивается. Боксирует он что надо. Теперь во-вторых. Во-вторых, это через него я получил доступ к Деннису. Деннис его любит. Когда онвыходит из транса, то общается с Конкэнноном дольше, чем с кем-либо другим. Я слышал, он даже собирается законным порядком усыновить Конкэннона. Но это непросто, поскольку тот старше Денниса, и к тому же он иностранец. Я не уверен, что есть прецеденты усыновления индийцем белого человека, который старше своего приемного отца. А что это значит, «доступ к Деннису»? Тысячи людей стремятся попасть к Деннису, когда он в трансе. Они думают, что в пери-оды своей временной смерти он может контактировать с теми, кто умер окончательно. Но почти никому не удается туда войти. Кроме тех случаев, когда ты просто стучишься в дверь и входишь. Ты не понял. Никто не осмелится просто так постучать и войти, когда Деннис в трансе. Да брось ты! Во всяком случае, никто ни разу не осмелился до того, как это сделал ты. Денниса мы уже обсудили, – сказал я, пропуская большую тележку, которую катилисразу четыре человека. – Вернемся к Конкэннону. Как я говорил, он боксирует в спортзале. Дерется грязновато, как уличный боец.Из остального знаю только, что он любит вечеринки и шумные компании. Язык у него поганый. Если человек дожил до его лет с таким поганым языком, значитза ним есть еще что-то посерьезнее. Ты считаешь, мне стоит к нему приглядеться? Только к его оборотной стороне. Ладно. А третья история? – спросил он. Я свернул с тротуара на узкую дорожку. Куда мы идем? – спросил он, следуя за мной. Хочу выпить сока. Сока? День жаркий. Что странного в таком желании? Ничего. Отлично. Я люблю сок. Тридцать девять градусов в Бомбее, охлажденный арбузный сок, вентиляторы низко над головой работают на третьей скорости: блаженство. Итак… ты у нас детектив? Это всерьез? Да. Все началось со случайности, но теперь я занимаюсь этим делом уже почти год. И что это за случайность, превращающая обычных людей в детективов? Я учился на юриста, – сказал он, – и был уже на последнем курсе, когда мне попа-лась одна монография о частных детективах и их сотрудничестве с судебной системой. Что меня реально заинтересовало, так это описание детективной работы, причем заинтересовало настолько, что я бросил учебу и подался в частный сыск. Ну и как оно там? Навин рассмеялся: Супружеская измена – явление более здоровое по своей сути, чем, например, играна фондовой бирже, и намного более предсказуемое. Я провел несколько таких дел, но потом решил, что с меня хватит. В паре со мной работал еще один детектив, обучивший меня азам. Сам он уже тридцать пять лет копается в грязном белье, и до сих пор ему это в охотку. А мне нет. Для загулявших на стороне мужей это всякий раз приключение. А для меня их делишки – тоска зеленая, вечно одно и то же. И чем ты занялся, покинув тучные пастбища супружеских измен? С той поры я нашел двух пропавших собак, одного пропавшего мужа и, до кучи, про-павшую кастрюлю-кассероль. Похоже, все мои клиенты, благослови их бог, попросту слишком ленивы или слишком спесивы, чтобы лично заниматься такой ерундой. Но тебе ведь нравится работа детектива? Адреналин и все такое? Знаешь, что мне нравится в этом деле? Здесь в конечном счете ты докапываешьсядо правды. Как юрист, ты можешь себе позволить лишь часть правды, какую-то ее версию. А здесь все реально, даже если это всего лишь старая фамильная кассероль. Ты имеешь дело с реальностью, которую нельзя исказить или переврать. И ты намерен продолжать в том же духе? Не знаю. – Он улыбнулся, глядя мимо меня. – Думаю, это будет зависеть от того,насколько я хорош. Или насколько плох. Да, или насколько плох. Между прочим, мы уже перешли к третьей истории, – сказал я. – Тема: Навин Адэр,индийско-ирландский частный сыщик. Он засмеялся, сверкнув белыми зубами, но смех очень быстро угас. Да тут и рассказывать особо нечего. Навин Адэр, – повторил я имя. – Интересно, какая половинка твоей задницы получаетбольше пинков, индийская или ирландская? Я слишком белый для азиатов и слишком азиатский для белых, – усмехнулся он. –Мой отец… Для многих из нас за словом «отец» скрывается обширная область воспоминаний с крутыми скалистыми пиками и затерянными долинами. Я вместе с ним преодолел все складки этого ландшафта, терпеливо дожидаясь, когда он вернется к заданной теме. …И мы с мамой остались нищими после того, как он нас бросил. Мы жили на улице,пока мне не исполнилось пять лет, хотя я почти не помню то время. А что случилось потом? Он окинул взглядом улицу с ее калейдоскопом красок и эмоций. Отец умер от туберкулеза, – сказал Навин, – а в завещании все отписал маме. И вдругоказалось, что за последние годы он сколотил недурной капиталец. Мы в одночасье сделались богатыми, и… …и все изменилось. Взглядом он дал мне понять, что и так поведал более чем достаточно. Вентилятор, вращавшийся всего в нескольких дюймах от моего затылка, начал вызывать у меня леденящую головную боль. Я подозвал официанта и попросил снизить скорость до второй. Замерзаете? – насмешливо спросил он, положив руку на переключатель. – Сейчас япокажу вам настоящий холод. И включил ураганную пятую скорость, так что вскоре у меня начали застывать щеки. Мы расплатились и покинули кафе, услышав за спиной «до свидания» официанта, и тотчас последовал его призывный вопль: Второй столик снова свободен! Мне понравилось это заведение, – сказал Навин уже на улице. В самом деле? Да. Отличный сок, наглые официанты. Самое то. Мы с тобой и вправду можем подружиться, детектив. И, надо думать, мы подружимся. |