тень и горы. Тень и горы. Шантарам Грегори Робертс Тень горы АзбукаАттикус 2015 удк 821(94) ббк 84(8Авс)44
 Скачать 1.66 Mb.
|
Глава 3От «Леопольда» было рукой подать до моего дома. Я покинул бурлящую туристскую Козуэй, развернулся перед полицейским участком Колабы и доехал до углового здания, известного всем бомбейским таксистам как «Электрический дом». Повернув направо, в тенистый проулок за полицейским участком, я увидел корпус предварительного заключения и вспомнил время, проведенное в его камерах. Помимо воли глаза отыскали высокие зарешеченные окна. И тут же волной нахлынули воспоминания: зловоние открытых нужников и масса мужчин, отчаянно бьющихся за чуть более чистое место поближе ко входу… Проехав квартал, я свернул в огороженный двор комплекса Бомонт-Вилла, кивком поприветствовал сторожа и, шагая через две ступеньки, поднялся на третий этаж. Сколько я ни жал кнопку звонка, реакции не последовало. Тогда я открыл дверь своим ключом и через гостиную проследовал на кухню, мимоходом бросив на стол связку ключей и дорожную сумку. Ни на кухне, ни в спальне ее не оказалось, и я вернулся в гостиную. Привет, крошка! – крикнул я с утрированным американским акцентом. – Вот я и дома! Смех донесся с лоджии, из-за колыхающихся штор, раздвинув которые я обнаружил Лизу на коленях, с испачканными землей руками, перед крошечным садиком – размером под стать раскрытому чемодану. Вокруг нее тусовалась небольшая стая голубей, остервенело пихавшихся в борьбе за хлебные крошки. Ты потратила столько сил, создавая этот садик, – сказал я, – а теперь позволяешь пти-цам его вытаптывать. Ты не понимаешь, – сказала она, переводя аквамариновый взгляд с голубей на меня. –Этот садик мне для того и нужен, чтобы привлекать сюда птиц. Я все это устроила ради них. Прими меня в свою голубиную стаю, – сказал я, когда она поднялась для поцелуя. Начинается, – засмеялась она. – Беллетрист в своем амплуа. И дьявольски рад тебя видеть, – сказал я, утягивая ее в сторону спальни. У меня грязные руки! – запротестовала она. Очень на это надеюсь. Нет, в самом деле. – Она со смехом вырвалась. – Нам надо принять душ…– Очень на это надеюсь. Тебе надо принять душ, – уточнила она, держась от меня на безопасной дистанции. – И сменить всю одежду, сейчас же. Одежда? – подхватил я шутливый тон. – Не нужна нам эта липкая одежда. Нет, нужна. Мы сейчас отправимся в одно интересное место. Но я только что приехал, Лиза! Прошло две недели! Без малого три недели, – поправила она. – И сегодня у нас будет полно возможностей сказать «привет!», прежде чем мы скажем «доброй ночи». Это я могу гарантировать. Такие «приветы» звучат как «прощай». Любое приветствие – это начало прощания. Ступай мыться. О каком месте речь? Тебе оно придется по душе. Ага, уже заранее с нее воротит. Это художественная галерея. Так вот чего мне сейчас не хватает! Брюзга чертов! – засмеялась она. – Там будут классные люди, своего рода экстремалы.И они чертовски талантливы. Ты их полюбишь. Это крутая выставка, на самом деле. Но если ты не поторопишься, мы пропустим самое интересное. Как здорово, что ты успел вернуться! Я скорчил недовольную мину. Да ладно тебе, Лин! – рассмеялась она. – Что бы еще осталось в этой жизни, не будьискусства? Секс, – ответил я. – И еда. А после еды снова секс. В галерее будет полно всякой еды, – сказала она, подталкивая меня к ванной комнате. –И только представь, как благодарна будет твоя голубиная стая, когда мы приедем домой после выставки, которую она очень-очень сильно хочет посетить вместе с тобой и к открытию которой мы наверняка опоздаем, если ты не примешь душ незамедлительно! Я зашел в душевую кабину и стал стягивать рубашку через голову, когда она повернула кран позади меня. Вода хлынула на мою спину и на джинсы, которые я еще не успел снять. Эй! – завопил я. – Это мои лучшие джинсы! И ты проносил их несколько недель подряд, – отозвалась она уже с кухни. – Сегоднябудешь в джинсах похуже, но почище. И еще мой подарок для тебя! – крикнул я. – Он в кармане джинсов, которые ты намо-чила! Она возникла в дверном проеме: Ты привез мне подарок? Разумеется. Здорово! Ты очень мил. Займемся им позже. И вновь исчезла из виду. Ладно, – сказал я. – Так и сделаем. После балдежа в галерее. Уже вытираясь, я услышал, как она мурлычет песню из индийского фильма. По случайности – или же четким попаданием в резонанс под закрученным спиралью куполом любви – песня оказалась той же самой, которую я напевал несколькими часами ранее, идя по улице с Викрамом и Навином. Потом, собираясь перед выходом из дома, мы промычали-пропели эту песню уже дуэтом. Уличное движение в Бомбее представляет собой систему, придуманную акробатами, но воплощаемую на практике малоразмерными слонами. Двадцать минут мотоциклетной потехи – и мы добрались до «денежного пояса» Кумбала-Хилл, туго охватывавшего самый престижный из холмов южного Бомбея. Я загнал байк на парковочную площадку напротив фешенебельной и скандально известной галереи «Бэкбит», у истоков не менее фешенебельной, но добропорядочной Кармайкл-роуд. Непосредственно перед галереей выстраивались роскошные заграничные тачки, из которых вылезала роскошная местечковая крутизна. Лиза потащила меня внутрь, продираясь через плотную толпу. В длинном зале скопилось человек триста – вдвое больше, чем допускалось правилами пожарной безопасности, предусмотрительно вывешенными на щите у входа. «Если жара кажется вам нестерпимой, срочно покиньте горящее здание». Она нашла в толпе свою подругу и подсунула меня для анатомически близкого знакомства. Это Розанна, – представила Лиза, сама так же тесно притиснутая сбоку к подруге –невысокой девушке с большим инкрустированным распятием (пригвожденные ноги Спасителя уютно разместились между ее грудей). – А это Лин. Он только что вернулся из Гоа. Наконец-то мы встретились, – сказала Розанна, и грудь ее сильнее прижалась ко мне,когда она подняла руку, чтобы взбить свою и без того стоявшую дыбом прическу. Говорила она с американским акцентом, но гласные произносила на индийский манер. Зачем вы ездили в Гоа? За любовными письмами и рубинами, – сказал я. Розанна быстро оглянулась на Лизу. Что толку на меня смотреть? – вздохнула Лиза, пожимая плечами. Да ты в натуре чумовой чувак! – провизжала Розанна голосом паникующего попугая. –Идем со мной! Ты должен встретиться с Таджем. Он любит все такое чумовое, йаар!11 Прокладывая путь через толпу, Розанна подвела нас к высокому молодому красавцу с волосами до плеч, блестящими от парфюмерного масла. Он стоял перед каменной скульптурой первобытного человека примерно трехметровой высоты. На табличке рядом со статуей было написано имя: «ЭНКИДУ»12. Скульптор приветствовал Лизу поцелуем в щеку, а затем протянул мне руку. Тадж, – представился он, улыбаясь и глядя на меня с откровенным любопытством. –А вы, я полагаю, Лин. Лиза много о вас рассказывала. Я ответил на рукопожатие, ненадолго встретившись с ним глазами, после чего перевел взгляд на массивную статую. Заметив это, он слегка повернул голову в ту же сторону: Что скажете? Мне он нравится, – сказал я. – Будь потолок в моей квартире повыше, а пол попрочнее,я бы его купил. Спасибо, – рассмеялся Тадж. Он потянулся вверх и положил ладонь на грудь каменного воина: Я и сам не пойму, что именно у меня вышло. Это был импульсивный порыв: вдругзахотелось увидеть его стоящим передо мной. И не было за этим никаких глубоких мыслей. Никаких метафор, никакой физиологии, ничего подобного. Гёте говорил, что весь мир – это метафора. Неслабо загнуто! – Он снова рассмеялся, и в светло-карих глазах вспыхнули искорки. –Могу я использовать эту цитату? Напишу ее на табличке рядом с моим каменным другом. Это повысит шансы на его продажу. Пользуйтесь на здоровье. Писатели не умирают окончательно, пока люди цитируют ихслова. Хватит уже торчать в этом углу, – вмешалась Розанна, хватая меня за руку. – Идем,взглянешь на мою работу. И она потащила нас с Лизой к противоположной стене зала, под завязку набитого курящей, пьющей, хохочущей и галдящей публикой. Добрую половину этой стены занимала череда рельефных панелей. Выполненные из гипса, они были покрыты бронзовой краской – под классику – и расположены так, чтобы излагать события в их временной последовательности. Это об убийствах Сапны! – крикнула Розанна, приблизив рот к моему уху. – Ты пом-нишь, пару лет назад? Этот чокнутый гад призывал слуг убивать своих богатых хозяев. Помнишь? Это было во всех газетах. Я помнил серию убийств, связанных с именем Сапны. Подоплека тех событий была мне известна гораздо лучше, чем Розанне, – и лучше, чем большинству жителей Бомбея. Медленно перемещаясь вдоль панелей, я одну за другой разглядывал сцены, излагающие историю Сапны. Это зрелище выбило меня из душевного равновесия, даже начала кружиться голова. Передо мной были судьбы людей, которых я знал, – убийцы и их жертвы, в конечном счете ставшие фигурками на фризе. Лиза дернула меня за рукав. В чем дело, Лиза? Пойдем в зеленую комнату! – прокричала она мне в ухо. О’кей, пойдем. Вслед за Розанной, периодически издававшей предупредительные визги и приветственные вопли, мы продрались через «живую изгородь» из поцелуев и объятий до двери в дальнем конце галереи. Она выбила костяшками пальцев условный сигнал и, когда дверь открылась, втолкнула нас в полутемную комнату, освещаемую лишь гирляндами красных мотоциклетных фонарей на толстых кабелях под потолком. В комнате находились десятка два человек, сидевших на стульях, диванчиках или прямо на полу. Здесь было намного тише, чем в зале. Подошла девица с горящей сигаретой, быстро скользнула ладонью по моей короткой стрижке и заговорила хриплым шепотом. Хочешь оторваться по полной? – риторическим тоном спросила она и протянула мнекосяк, зажатый меж необычайно длинных пальцев. Ты опоздала, – быстро вмешалась Лиза, перехватывая сигарету. – Тут тебе уже ничегоне обломится, Ануш. Она сделала затяжку и вернула косяк девице. Это Анушка, – представила ее Лиза. Мы пожали руки, причем длинные пальцы Анушки сомкнулись на тыльной стороне моей кисти. Она мастер перформанса, – сказала Лиза. Кто бы мог подумать! – вслух подумал я. Анушка придвинулась ближе и легонько поцеловала меня в шею, охватив ладонью мой затылок. Скажешь, когда мне остановиться, – прошептала она. Она продолжила поцелуи, а я медленно повернул голову, пока не встретился глазами с Лизой. Знаешь, Лиза, ты была права. Мне действительно нравятся твои друзья. И я отличнопровожу время в этой галерее, чего никак не ожидал. Хватит, – сказала Лиза, оттаскивая от меня Анушку. – Перформанс окончен. Вызываю на бис! – попробовал я. Никаких бисирований, – отрезала Лиза и усадила меня на пол рядом с мужчиной трид-цати с лишним лет в изжелта-красной курта-паджаме13; голова его была выбрита до зеркального блеска. – Познакомься с Ришем. Он организовал все это шоу. И сам также здесь выставляется. Риш, это Лин. Привет, – сказал Риш, пожимая мне руку. – Ну и как вам выставка? Искусство перформанса здесь на высоте, – сказал я, оглядываясь на Анушку, котораямежду тем впилась в шею очередной растерявшейся жертвы. Лиза сильно шлепнула меня по руке: Это шутка. На самом деле здесь все отлично. И народу полным-полно. Поздравляю. Важно, чтобы они были в покупательском настроении, – заметила Лиза. Если не будут, Анушка сможет их убедить, – сказал я и получил еще один шлепок. –А если что не так, Лиза их отшлепает. Нам повезло, – сказал Риш, предлагая мне косяк. Нет, спасибо. Не употребляю, когда езжу с пассажирами. А в чем везение? Выставку чуть было не сорвали. Вы видели картину с изображением Рамы? Оранже-вую? Я вспомнил большое полотно с преобладанием оранжевого цвета, висевшее на стене неподалеку от каменного Энкиду. Только теперь я сообразил, что впечатляющая центральная фигура на картине изображала индуистского бога. Из-за этой картины выставку попытались запретить свихнувшиеся религиозные фана-тики из крайне правых – они называют себя «Копьем кармы» и выступают в роли полиции нравов. Но мы связались с отцом Таджа – он известный адвокат и лично знаком с главным министром14. И он добился постановления суда, разрешающего выставку. Кто написал ту картину? Я, – сказал Риш. – А что? Мне интересно, что побудило вас изобразить бога. Вы полагаете, есть вещи, которые изображать не следует? Просто хотелось бы знать, что подтолкнуло вас к выбору сюжета. Я сделал это ради свободы самовыражения, – сказал Риш. Viva la revolución!15 – промурлыкала Анушка, которая к тому времени уже пристроилась рядом с Ришем, полулежа у него на коленях. Свободы для кого? – уточнил я. – Для вас или для них? Вы про «Копье кармы»? – Розанна фыркнула. – Да они все сраные фашистскиеублюдки! Ничтожные твари. Маргиналы. Никто не принимает их всерьез. Бывает так, что маргиналы захватывают центр, который слишком долго их унижалили игнорировал. Как это? – встрепенулась Розанна. Да, такое возможно, Лин, – согласился Риш. – Эти люди способны на самые дикиевыходки, и они это доказали. Но они активны по большей части в провинциальных городках и деревнях. Избить священника, спалить какую-нибудь церковь – это их стиль. Но у них нет широкой поддержки среди жителей Бомбея. Долбаные бесноватые фанатики! – злобно выкрикнул молодой бородач в розовойрубахе. – Это самые тупые люди на свете! Вряд ли вы можете это утверждать, – спокойно заметил я. Но я только что это сказал! – взвился молодой человек. – Какого хрена ты тут гонишь?Я это сказал – значит я могу так утверждать. Извини, я не вполне ясно выразился. Я в том смысле, что такое утверждение не будетобоснованным. Конечно, ты можешь это утверждать. Ты можешь утверждать, что луна – это одна из праздничных декораций, оставшаяся на небе после Дивали16, но обоснованным это утверждение назвать нельзя. Точно так же у тебя нет оснований считать тупицами всех, кто не разделяет твою точку зрения. Тогда кто они, по-вашему? – спросил Риш. Полагаю, вы лучше меня знаете этих людей и их образ мыслей. Но я хотел бы услышать ваше мнение. Что ж, я думаю, они благочестивы. И это благочестие самого ревностного толка. Думаю,они любят бога столь пылко и преданно, что когда видят его изображаемым без должного почтения, то воспринимают это как оскорбление их личной веры. То есть вы считаете, что мне не следовало выставлять свою картину? – с нажимомспросил Риш. Я этого не говорил. Кто он такой, этот тип?! – громко поинтересовался бородач, не обращаясь ни к комуконкретно. Тогда будьте добры, – продолжил Риш, – пояснить мне, что именно вы имели в виду. Я поддерживаю ваше право творить и демонстрировать публике свои творения, но счи-таю, что право неотделимо от ответственности и что ответственный художник не должен во имя искусства оскорблять и травмировать чувства других людей. Во имя истины, пожалуй. Во имя справедливости и свободы, согласен. Но не ради одного только самовыражения. Почему бы и нет? Как творцы, мы создаем что-то не на пустом месте. Под нами огромный пласт культурыи традиций. И мы должны быть верны всему лучшему, что было сотворено другими до нас. Это наша обязанность. Да кто он такой, этот хренов умник?! – обратился молодой бородач к гирляндам мото-циклетных фонарей под потолком. Значит, если они почувствовали себя оскорбленными, это моя вина? – негромкои серьезно поинтересовался Риш. Мне он начал нравиться. Спрашиваю еще раз, – не унимался бородач, – кто такой этот тип? Я тот, кто научит тебя правильной речи, – сказал я вполголоса, – если ты не перестанешьговорить обо мне в третьем лице. Он писатель, – зевая, сказала Анушка. – Писатели вечно спорят, потому что… Потому что они это умеют, – продолжила Лиза и потянула меня за руку, призываяподняться с пола. – Пойдем, Лин. Пришло время танцевать. Из больших напольных колонок хлынула громкая музыка. Я люблю эту песню! – хрипло крикнула Анушка, вскакивая на ноги, а затем поднимаяи Риша. – Потанцуй со мной, Риш! Я на секунду сжал Лизу в объятиях и поцеловал ее в шею. Отрывайся здесь без меня, – сказал я с улыбкой. – Напляшись до упаду. А я еще разосмотрю выставку. Встретимся на улице. Лиза поцеловала меня и присоединилась к танцующим. Лавируя меж ними и стараясь не поддаться зажигательному ритму, я пробрался к двери. В главном выставочном зале я остановился перед покрашенными под бронзу рельефами, представлявшими историю убийств. И чем дольше я на них смотрел, тем сложнее было отделить кошмарный авторский замысел от моих собственных кошмаров. Я потерял все. Меня лишили опеки над дочерью. Я докатился до героиновой зависимости и вооруженных грабежей. Был пойман и приговорен к десяти годам в тюрьме строгого режима. Можно было бы рассказать о регулярных избиениях и издевательствах, которым я подвергался в первые два с половиной года этого срока. Можно было бы привести с полдюжины других разумных причин для побега из той безумной тюрьмы, но в действительности все было проще: настал день, когда свобода для меня стала важнее моей жизни. И в тот день я решил, что больше не буду сидеть за решеткой: «С меня хватит». Я бежал из тюрьмы и с тех самых пор числился в розыске. Жизнь вечно преследуемого изгоя забросила меня из Австралии в Новую Зеландию, а оттуда в Индию. Полгода, проведенные в сельской глуши Махараштры, научили меня языку местных крестьян. Полтора года в городских трущобах научили меня языку местных улиц. Я вновь оказался в тюрьме, на сей раз в бомбейской, что в порядке вещей для человека, находящегося вне закона. Из тюрьмы меня вызволил мафиозный босс Кадербхай. И он нашел мне применение. Он находил применение всем. Пока я работал на него, ни один полицейский в Бомбее не рисковал со мной связываться и здешние тюрьмы не имели шансов заполучить меня под свой кров. Подделка паспортов, контрабанда, торговля золотом на черном рынке, нелегальные валютные операции, вымогательство и рэкет, гангстерские войны, экспедиция в Афганистан, кровная месть: так или иначе мафиозная жизнь заполняла мои месяцы и годы. Но ничто из перечисленного не имело для меня существенного значения, поскольку я был лишен связи со своим прошлым, со своей семьей и друзьями детства, с данным мне от рождения именем, с родной страной и со всем тем, что я собой представлял до прибытия в Бомбей, – все это умерло, как и те люди, чьи фигурки корчились на псевдобронзовом фризе Розанны. Я покинул галерею, пробрался сквозь редеющую публику перед входом, дошел до парковки через дорогу и присел сбоку на свой мотоцикл. Большая группа зевак скопилась на тротуаре неподалеку от меня. В основном это были обитатели соседних кварталов, где селились преимущественно мелкие служащие. Этим прохладным вечером они пришли сюда, чтобы полюбоваться на дорогие автомобили и шикарные наряды посетителей выставки. До меня доносились их фразы на маратхи17 и хинди. С искренним восхищением и удовольствием они обсуждали машины, украшения и платья. Ни в одном голосе я не уловил зависти или неприязни. Нужда и страх постоянно сопровождали их в этой жизни, определяемой одним коротким словом «бедность», однако они восхищались бриллиантами и шелками богачей с радостным, независтливым простодушием. Когда в дверях галереи появились известный промышленник и его супруга-кинозвезда, группа зрителей разразилась хором восторженных возгласов. Актриса была в желто-белом сари, усыпанном драгоценными камнями. Я оглянулся на зевак, улыбавшихся и выражавших одобрение так по-свойски, словно эта женщина была их соседкой по дому, – и вдруг заметил троих мужчин, державшихся отдельно от группы. Они стояли молча, и вид у них был самый зловещий. Темные глаза столь интенсивно излучали ярость и злобу, что я, казалось, начал ощущать это излучение кожей, как ощущают легкий, едва моросящий дождь. И вдруг, словно почувствовав, что я за ними наблюдаю, все трое разом повернулись и посмотрели мне прямо в глаза с открытой, совершенно необъяснимой ненавистью. Так мы и пялились друг на друга под радостные визги и бормотание зевак, перед строем лимузинов, озаряемых фотовспышками. Я подумал о Лизе, все еще находившейся в галерее. Мрачная игра в гляделки продолжалась. Я медленно переместил руку поближе к двум выкидным ножам, спрятанным сзади под рубашкой, в холщовых чехлах на поясе. Эй! – внезапно окликнула меня Розанна, хлопая по плечу. Я среагировал рефлекторно: с разворота одной рукой перехватил запястье, а тычком другой отбросил ее на шаг назад. Ты что, рехнулся?! – взвизгнула она, изумленно тараща глаза. Извини, – сказал я, отпустив ее руку. И поспешил обернуться к троице загадочныхненавистников. Но те уже исчезли. Ты в порядке? – спросила Розанна. Да, – сказал я. – В порядке. Извини. Там дело идет к концу? Осталось недолго, – сказала она. – Как отбудут все важные шишки и звезды, галереязакроется… Слушай, Лиза как-то обмолвилась, что ты не любишь Гоа. Хотелось бы узнать, в чем причина. Я сама, между прочим, оттуда. Об этом я уже догадался. Так что ты имеешь против Гоа? Ничего. Просто всякий раз, когда я туда езжу, знакомые просят меня покопаться в ихтамошнем грязном белье. Мой Гоа тут ни при чем, – быстро сказала она. Это было не возражение, а простая констатация факта. Охотно верю, – улыбнулся я. – В Гоа много чего есть, но я знаю там лишь пару пляжейда пару укромных местечек. Она внимательно разглядывала мое лицо. Что ты там говорил о цели своей поездки? Рубины и… что еще? Рубины и любовные письма. Но ведь ты ездил в Гоа не только за этим? Остальное пустяки, – соврал я. А если я предположу, что ты был там по делам черного рынка, это будет далекоот истины? Собственно, я ездил в Гоа за новыми стволами: привез десяток пистолетов и передал их мафиозному посреднику в Бомбее еще до того, как отправился на поиски Викрама с его ожерельем в кармане. Так что касательно черного рынка истина была где-то рядом. Послушай, Розанна… А тебе не приходило в голову, что проблемой здесь являешься как раз ты? Люди вродетебя приезжают в Индию и привозят с собой всевозможные беды. В Индии хватало всевозможных бед еще до моего приезда, и их останется с избытком,если я уеду. Сейчас мы говорим о тебе, а не об Индии. Она была права, и ножи у меня под рубашкой служили тому подтверждением. – Ты права, – признал я. Что, я права? Да, ты права. Я создаю проблемы, это так. Впрочем, как и ты в данный момент, еслиуж говорить начистоту. Лизе не нужны проблемы из-за тебя, – сказала она сердито. Конечно нет, – согласился я. – Проблемы не нужны никому. Ее карие глаза вглядывались в мое лицо дольше прежнего, как будто выискивали там нечто достаточно глубокое или обширное, могущее придать сказанному дополнительный смысл. Наконец она рассмеялась, отвела глаза и запустила унизанные перстнями пальцы в свою дикобразистую шевелюру. Сколько дней продлится выставка? – спросил я. Мы рассчитываем на всю следующую неделю, – сказала она, следя за последнимигостями, покидающими галерею. – Если только не помешают бесноватые. На вашем месте я бы нанял охрану. Поставил бы у входа парочку крепких и быстрыхребят. Предложите подработку охранникам из пятизвездочных отелей. Среди них есть действительно хорошие бойцы, а не какие-нибудь накачанные увальни. У тебя есть опасения насчет выставки? Пока не уверен. Но я только что видел тут нескольких типов. Реально злющих. Думаю,им чертовски не по душе это шоу. Ненавижу сраных фанатиков! – прошипела она. Полагаю, эта ненависть взаимна. Взглянув в сторону галереи, я увидел Лизу, которая обменивалась прощальными поцелуями с Ришем и Таджем. Вот и Лиза. Я сел на мотоцикл и толкнул ногой рычаг стартера. Двигатель рявкнул, оживая, и перешел на низкое утробное урчание. Лиза подошла, обнялась с Розанной и заняла место на сиденье позади меня. Пхир миленге18, – сказал я Розанне. – До встречи. Она не состоится, если я замечу тебя раньше, чем ты меня. Дорога удобно скатывалась под уклон в направлении моря, но вскоре я был вынужден остановиться на красный сигнал светофора – и секунду спустя увидел в затормозившем рядом черном фургоне тех самых людей, которые играли со мной в злобные гляделки у галереи. Сейчас они были отвлечены каким-то спором между собой. Я подождал, когда они тронутся на зеленый сигнал, и пристроился следом. Заднее стекло фургона было сплошь залеплено стикерами с политическими лозунгами и религиозной символикой. На следующем перекрестке я свернул с оживленной трассы. Возвращаясь домой кружным путем, я размышлял о тревожащих переменах, которые уже нельзя было не заметить. Рельефы Розанны давали представление об одной из самых жутких бомбейских трагедий, притом что правда о ней была еще более жуткой; однако вся эта жуть меркла перед нынешней гремучей смесью из религиозного мракобесия и политиканства. По сравнению с этим прошлые злодеяния походили на хлипкий песчаный нанос, который вотвот будет сметен новой мощной волной, уже накатывавшей на бомбейский берег. Каждый день по городу курсировали грузовики, в кузовах которых сидели, потрясая дубинками, идейно накрученные громилы, а мафиозные бригады стремительно разрастались с тридцати-сорока до нескольких сотен бойцов. Мы есть то, чего мы боимся, – и многих из нас уже начинала бить дрожь в предчувствии неминуемых кровавых разборок. |