тень и горы. Тень и горы. Шантарам Грегори Робертс Тень горы АзбукаАттикус 2015 удк 821(94) ббк 84(8Авс)44
 Скачать 1.66 Mb.
|
Глава 13Едва окунувшись в галдящую и хохочущую атмосферу «Леопольда», я начал высматривать Лизу и Викрама. Их я не увидел, зато встретился взглядом с моим другом Дидье. Он сидел за столиком в компании Кавиты Сингх и Навина Адэра. Наверняка это ревнивый муж! – завопил Дидье при виде моего разбитого лица. – Лин,я тобой горжусь! Жаль тебя разочаровывать, – сказал я, пожимая руки ему и Навину, – но я всего лишьпоскользнулся в душе. Похоже, душ крепко дал тебе сдачи, – заметил Навин. А ты у нас теперь детектив по сантехническим проблемам? Что бы то ни было, мне приятно видеть печать греха на твоем лице, Лин, – заявилДидье, взмахом подзывая официанта. – Это необходимо отпраздновать. Настоящим объявляю заседание Клуба анонимных грешников открытым! – провозгла-сила Кавита. Привет, меня зовут Навин, – подхватил тему молодой детектив, – и я грешен. Привет, Навин! – дружно отозвались мы. С чего бы начать… – Навин рассмеялся. Сойдет любой из грехов, – поощрил его Дидье. Навин задумался над предстоящей исповедью. А тебе идет этот новый облик, – сказала мне Кавита. Могу поспорить, ты говоришь то же самое при виде любого фингала. Только если сама поставила. Кавита – красавица, умница и талантливая журналистка – имела склонность к особам своего пола и была одной из очень немногих женщин в городе, не боявшихся открыто заявлять о своей ориентации. Кавита, Навин никак не может сознаться в своих грехах! – громко посетовал Дидье. –Может, хоть ты расскажешь нам что-нибудь о своих? Она рассмеялась и начала бойко перечислять таковые. Этот твой скользкий душ, – тихо сказал Навин, наклонившись ко мне, – сработал оченьпрофессионально. Я быстро взглянул на него. Он понравился мне при первом знакомстве, однако он был человеком со стороны, и я не знал, можно ли ему доверять. Откуда ему известно, что меня бил профессионал? Он прочел эту мысль на моем лице и улыбнулся. Следы ударов, слева и справа, ложатся очень плотно, – пояснил он все так же вполго-лоса. – Однако глаза не заплыли полностью. Били со знанием дела и с таким расчетом, чтобы ты после побоев мог видеть. Этак сумеет не каждый. На запястьях следы от веревок. Нетрудно догадаться, что тебя связали и кто-то грамотно над тобой потрудился. Что ж, в этом есть доля правды. Правда в том, что я обижен. Обижен? Ты-то почему? Потому что ты не взял меня на разборки. К сожалению, карты сдавал не я. Он улыбнулся: Но ведь будет новая партия, так? Пока не знаю. А тебе что, больше нечем заняться? В другой раз, как соберешься на игру, включи меня в свою команду. У меня все в порядке, – сказал я. – Но спасибо за предложение. Эй вы там! – позвал Дидье, когда хмурый официант шмякнул поднос с напиткамина наш столик. – Хватит шептаться, сладкая парочка! Если вы не можете похвастаться тайной связью или обманутым мужем, выставляйте на обсуждение любой другой из своих грехов. И я за это выпью, – поддержала Кавита. Ты знаешь, почему грех находится под запретом? – спросил ее Дидье, поблескиваяголубыми глазами. Потому что он доставляет удовольствие? – предположила Кавита. Потому что он выставляет в глупом виде ханжей и святош, – сказал Дидье, поднимаястакан. Я скажу тост! – объявила Кавита, чокаясь с Дидье. – За садомазо-радости с путамии битьем! Годится! – воскликнул Дидье. Поддерживаю, – сказал Навин. Я пас, – сказал я. День выдался не самым подходящим для тостов за битье – у меня, во всяком случае. Ладно, Лин, – фыркнула Кавита. – Тогда, может, предложишь свой вариант? За свободу во всех ее видах, – сказал я. Снова поддерживаю, – сказал Навин. Дидье всегда готов выпить за свободу, – сказал Дидье, салютуя стаканом. Хорошо, – сказала Кавита и чокнулась с нами. – За свободу во всех ее видах. Мы еще не успели допить, когда рядом возникли Конкэннон и Стюарт Винсон. Привет, старина, – сказал Винсон, протягивая мне руку с добродушной улыбкой. –Что за фигня с тобой приключилась? Кто-то надрал его сраную задницу, – хохотнув, изрек Конкэннон с протяжным северо-ирландским прононсом. – И его харе тоже нехило досталось. На что ты, в натуре, нарвался, чувак? У него возникли проблемы с душем, – сообщила Кавита. Проблемы с душем, вот как? – ухмыльнулся Конкэннон, нависая над ней. – А у тебяс чем проблемы, дорогуша? Сначала ты скажи о своих, – ответила Кавита. Он ухмыльнулся с победительным видом: Я? У меня проблемы со всем, что мне пока что не принадлежит. Ну а поскольку я вынулкота из мешка, то и ты выкладывай. Повторяю: в чем твои проблемы? У меня проблемы с излишней привлекательностью. Но я лечусь. Я слышал, терапия отвращения очень помогает, – сказал Навин, в упор глядя на Кон-кэннона. Тот обвел взглядом всех нас, громко рассмеялся, а потом завладел двумя стульями от соседнего столика, не спросив позволения у тамошней компании, и толчком усадил на один из них Винсона. Второй стул он развернул задом наперед и оседлал его, положив массивные руки на спинку. Что будем пить? – спросил он. Только сейчас я заметил, что Дидье не заказал выпивку, хотя это было в его правилах, когда кто-нибудь подсаживался к нему в «Леопольде». Вместо этого он пристально смотрел на Конкэннона. В последний раз, когда я видел у Дидье такой взгляд, в его руке вместо стакана был пистолет – и через полминуты он спустил курок. Я поднял руку, подзывая официанта. Когда напитки были заказаны, я попытался отвлечь Дидье, переключив внимание на Винсона: Зато ты прямо-таки сияешь, Винсон. Я чертовски счастлив, – заявил американец. – Мы только что сорвали куш. Как с куста.Мне типа крупно подфартило. То есть нам подфартило – мне и Конкэннону. Так что вся выпивка за наш счет! Принесли выпивку, Винсон расплатился, и мы подняли стаканы. За удачные сделки! – сказал Винсон. И за тюфяков, которых так приятно надувать, – подхватил Конкэннон. Зазвенели стаканы, но Конкэннон и тут не преминул опошлить тост. По десять тысяч баксов на рыло! – объявил он, вмиг осушив свой стакан и стукнув импо столу. – Охренительное чувство! Это как кончить в рот богатенькой сучке! Эй, Конкэннон! – сказал я. – Попридержал бы язык. Это уже лишнее, – добавил Винсон. Что? – спросил Конкэннон, удивленно разводя руками. – Что не так? Он повернулся к Кавите, одновременно наклоняя свой стул в ее сторону. Ну же, дорогуша, – сказал он, расплываясь в улыбке, как будто приглашал ее на танец. –Только не ври, что не имеешь опыта по этой части. С твоим-то личиком и такой фигурой! Может, поговоришь об этом со мной? – произнес Навин сквозь стиснутые зубы. Или ты у нас долбаная лесбиянка? – продолжил Конкэннон и загоготал, раскачиваясьтак сильно, что стул под ним едва не опрокинулся. Навин начал вставать, но Кавита прервала это движение, положив ладонь ему на грудь. Ради бога, Конкэннон! – быстро заговорил Винсон, удивленный и сконфуженный. –Да что на тебя нашло? Ты привел мне жирного клиента, мы по-легкому срубили бабла, и теперь самое время типа веселиться и праздновать. Кончай уже цепляться к людям и оскорблять всех подряд! Ничего страшного, – сказала Кавита, невозмутимо глядя на Конкэннона. – Я верю в сво-боду слова. Если ты до меня дотронешься, я отрежу тебе руку. Но пока ты просто сидишь тут и несешь идиотскую чушь, продолжай в том же духе, меня оно не волнует. Ага, так ты и впрямь лизальщица мокрощелок, – ухмыльнулся Конкэннон. Собственно говоря… – начала Кавита. Собственно говоря, – перехватил инициативу Дидье, – это не твое собачье дело. Ухмылка Конкэннона окаменела. Глаза мерцали, как отблески солнца на раздутом капюшоне кобры. Он повернулся к Дидье с недвусмысленно угрожающим видом. Стало ясно, что его грубость по отношению к Кавите имела целью спровоцировать Дидье. И это сработало. В глазах Дидье пылало пламя цвета индиго. Ты бы лучше попудрил носик и переоделся в платье, милашка! – прорычал Конкэн-нон. – Всех вас, поганых гомиков, надо заставить носить платья, чтобы нормальные люди сразу вас видели. Если тебя имеют, как женщину, ты обязан носить женскую одежду. О чести тут говорить не приходится, – произнес Дидье, не повышая голоса, – но хотя бысмелости тебе, надеюсь, хватит, чтобы обсудить эту тему с глазу на глаз. Снаружи. Долбаный извращенец! – прошипел Конкэннон, почти не разжимая губ. Мы вскочили одновременно. Навин протянул руку, намереваясь взять Конкэннона за грудки. Мы с Винсоном вклинились между ними, и с разных концов бара к нам поспешили официанты. В те годы официанты «Леопольда» проходили особый тест перед приемом на работу: каждый из них, надев боксерские перчатки, должен был в закутке позади бара выстоять как минимум две минуты против очень большого и очень крутого метрдотеля-сикха – и только выстояв, он получал это место. И вот теперь с десяток этих официантов, по указке большого и крутого сикха, ринулись к нашему столу. Конкэннон быстро огляделся, оценивая ситуацию. Его рот расплылся шире, демонстрируя оскал неровных желтоватых зубов. Официанты смотрели на него выжидающе. Несколько секунд Конкэннон слушал свой внутренний голос, призывавший его вступить в бой и погибнуть. Для иных людей такой голос – сладчайший из всех ими слышимых. Но затем инстинкт самосохранения взял верх над природной злобностью, и он попятился, норовя выбраться из кольца официантов. Знаете что? – сказал он, отступая. – В гробу я вас видал! Всех вас видал в гробу! Да что такое на него нашло? – пробормотал Винсон после того, как Конкэннон покинулбар, попутно толкая и ругая всех встречных. Это же очевидно, Стюарт, – сказал Дидье, в то время как мы медленно занимали своиместа. Он был единственным из нас, кто не поднялся со стула, – и единственным, сохранившим внешнее спокойствие. Но только не для меня, старина, – сказал Винсон. Я сталкивался с этим явлением много раз и во многих странах, Стюарт. Этот человекиспытывает почти непреодолимое влечение ко мне. Винсон захлебнулся пивом, разбрызгав его по всему столу. Кавита зашлась в хохоте. Ты намекаешь на то, что он голубок? – усмехнулся Навин. А что, обязательно быть геем, чтобы дружить с Дидье? – Он взглянул на Адэра,как наждаком прошелся. О’кей, о’кей, – извинился Навин. Не думаю, что он гей, – сказал Винсон. – Он ходит к проституткам. Скорее он простотипа шизик. С этим не поспоришь, – сказала Кавита, помахивая стаканом перед его озадаченнойфизиономией. Свити, державшийся от свары подальше, теперь подошел и мазнул грязной тряпкой по нашему столу в знак того, что готов принять очередной заказ. Затем он поковырял в горбатом носу средним пальцем, вытер его о свою куртку и шумно вздохнул. Аур куч?38 – спросил он с угрожающей интонацией. Дидье уже было собрался сделать заказ, но я его остановил. Без меня, – сказал я, вставая и проверяя наличие в карманах ключей. Нет, погоди! – запротестовал Дидье. – Еще по одной, идет? Я и последнюю не допил. Мне еще надо доехать до дома. И я с тобой, ковбой, – сказала, также поднимаясь, Кавита. – Обещала Лизе заглянутьк вам в гости. Подбросишь меня? С удовольствием. Но… разве гей может ходить к проституткам – в смысле, регулярно? – спросил Винсон,наклоняясь к Дидье. Дидье щелкнул зажигалкой и секунду смотрел на тлеющий кончик сигареты, а затем ответил Винсону: Неужели ты не слышал, Стюарт? Гей может делать абсолютно все, что только пожелает.– Как это? – растерялся Винсон. Чем меньше знаешь, тем лучше спишь, – сказал я, обмениваясь улыбками с Дидье. –И я лучше поеду домой вместе со своим незнанием. Мы с Кавитой покинули бар, пробрались через толчею посетителей у входа и дошли до моего мотоцикла, оставленного на ближайшей парковке. Я уже вставил ключ в замок зажигания, когда очень сильная рука ухватила меня за предплечье. Это был Конкэннон. – Вот ведь сраный гомик, а? – сказал он с широченной улыбкой. Что? Я об этом французском гомике. У тебя с головой совсем плохо, ты в курсе, Конкэннон? Не буду с этим спорить. Я вообще не хочу спорить. Мне удачно привалило бабла. Десятькусков. Приглашаю тебя гульнуть. Я еду домой, – сказал я, высвобождая свою руку. Да ладно тебе, это будет весело! Давай гульнем на пару, ты и я. Ввяжемся в славнуюдраку. Найдем каких-нибудь реально жестких уродов и отметелим их в хлам. Давай веселиться, чувак! Предложение заманчивое, но… У меня есть эта новая ирландская музыка, – быстро сказал он. – Офигенный музон!Знаешь, что хорошо делать под ирландскую музыку? Бить морды. Для мордобоя она самое то. Я пас. Да ладно тебе! Хотя бы просто послушай музыку и выпей со мной за компанию. Нет. Этот французишка – долбаный пидор! Конкэннон… Ты и я, – сказал он, смягчая тон и вымучивая новую улыбку, больше похожую на гри-масу боли. – Мы с тобой очень похожи, ты и я. Я тебя понимаю. Я тебя знаю. Ты меня совсем не знаешь. Он издал глухое рычание, замотал головой и сплюнул на землю: Меня бесит этот пидор. Сам подумай: если все в мире уподобятся ему, человечествопросто сойдет в могилу. Если все в мире уподобятся тебе, Конкэннон, туда человечеству и дорога. Пожалуй, я произнес это слишком резко и вызывающе. Однако я любил Дидье, и у меня выдался долгий и тяжелый день, после которого терпеть общество Конкэннона было сверх моих сил. В глазах его вспыхнула кровожадная ярость. Я без проблем выдержал этот взгляд – после сегодняшних пыток одним грозным видом меня было не пронять, пусть таращится сколько угодно. Я завел байк, убрал подножку и подождал, пока Кавита не пристроится сзади. Мы поехали прочь, не оглядываясь. Этот тип, – прокричала она, касаясь губами моего уха, – свихнулся вконец, йаар. До этого я общался с ним только один раз, – крикнул я в ответ, – и тогда он показалсямне хамом, но не психом. Должно быть, его котелок дал течь, – предположила Кавита. То же самое можно сказать о многих из нас, – ответил я. Говори за себя, – рассмеялась Кавита. – Мой котелок прочен и полон, как рог изобилия. Я не смеялся. В памяти засел тот последний взгляд Конкэннона. И много позже – уже после того, как я, с поцелуями извинившись перед Лизой и постаравшись развеять ее тревоги, сидел на шатком табурете в ванной, пока она промывала и перевязывала мои раны, – передо мной неотступно маячили глаза Конкэннона, подобно зловещим огонькам в глубине пещеры. А Лину очень к лицу следы побоев, – заявила по нашем выходе из ванной Кавита,уютно разместившаяся на диване. – Пожалуй, ему надо хотя бы раз в месяц платить комунибудь за обновление фингалов. Впрочем, у меня есть пара знакомых девиц, которые сделают это бесплатно. Тут не до шуточек, Кавита, – сказала Лиза. – Ты посмотри на него. Это типа автомобиля,с разгона въехавшего в стену. Увольте, – сказала Кавита. – Такое сравнение мне не по душе, даже воображать не хочу. Лиза нахмурилась, покачала головой и повернулась ко мне, положив руку на мой затылок: Может, все-таки расскажешь, что с тобой приключилось? Приключилось? Со мной? Ты точно ненормальный, – заявила она, имитируя подзатыльник. – Ты хоть что-нибудьсегодня ел? Да как-то… не успел, совсем замотался. Кавита, не займешься ужином? Я сейчас слишком взвинчена, чтобы готовить. Кавита приготовила мой любимый пряный суп дал, а также алу-гоби – мешанину из картофеля и цветной капусты со специями. Оба блюда удались на славу, и, только приступив к еде, я осознал, как сильно проголодался. Мы быстро подчистили тарелки, после чего уселись смотреть фильм. Это была картина Кончаловского «Поезд-беглец»39 по сценарию Куросавы, с Джоном Войтом, без страха несущимся в белую мглу, которая поджидает всякого изгоя на горизонте его отчаянных устремлений. Кавита определила этот жанр как «тестостероновый терроризм» и настояла на повторном просмотре, но уже с выключенным звуком; при этом мы сами должны были подавать реплики за героев. Так мы и сделали, вволю нахохотавшись над собственной версией озвучки. Я добросовестно играл свою роль, неся пародийную околесицу за персонажей, которых поручила мне Кавита; но по мере того, как поезд-беглец снежным призраком освещал затемненную комнату, память обрушивала на меня другие сцены и лица из другого полутемного помещения, где я побывал ранее этим долгим днем. Когда Лиза вставила в плеер новую кассету, я поднялся, взял со столика ключи и засунул пару ножей в чехлы под рубашкой. Ты куда это собрался? – спросила Лиза, пристраиваясь на диване рядом с Кавитой. Надо кое-что сделать, – сказал я и наклонился, чтобы чмокнуть ее в щеку. Какие могут быть дела в это время? – рассердилась она. – Мы сейчас будем смотретьдругой фильм! Теперь уже по моему выбору. Это несправедливо, что ты заставил меня смотреть свой «тестостероновый терроризм», а сам уклоняешься от просмотра моего «эстрогенового экстаза». Пусть идет, – сказала Кавита, теснее к ней прижимаясь. – Устроим девичник на двоих.В дверях гостиной я задержался: Если я сегодня не вернусь, не спеши выносить мои вещи, потому что я всегда возвра-щаюсь. Очень трогательно, – сказала Лиза. – Ты в детстве не собирал проштампованные марки?– Лучше не отвечай на этот вопрос, Лин, – засмеялась Кавита. У нас дома было много марок, – сказал я, – только в основном акцизных, на папашиныхбутылках… Кстати, еще такой вопрос: вы не считаете меня угрюмым ворчуном? Что?! – спросили они хором. Недавно один юнец назвал меня угрюмым ворчуном. Я был порядком озадачен.Неужели я вправду ворчун, да еще и угрюмый? Лиза с Кавитой хохотали буквально до упаду: обе так катались по дивану, что свалились с него на пол. А когда они чуть поутихли и увидели выражение моего лица, новый взрыв смеха превзошел по громкости предыдущий, а их ноги конвульсивно замолотили воздух. Да хватит уже, что в этом такого смешного? Они завопили, умоляя меня не продолжать. Спасибо за внимание, – раскланялся я, – вы прекрасная публика. Хохот все еще доносился из окон сверху, когда я заводил мотоцикл и выезжал со двора, чтобы направиться по Марин-драйв в сторону Тардео. Час был уже поздний, и улицы почти опустели. Запах железа и соли – крови моря – срывался с гребней волн, постепенно угасавших после входа в широкий створ бухты. И полночный бриз заносил этот запах в каждое открытое окно на бульваре. Массивные черные тучи клубились так низко, что я, казалось, мог дотянуться до них рукой, не слезая с мотоцикла. Зарницы безмолвно расплескивались по горизонту, разрывая покровы ночи и с каждой серебристой вспышкой выхватывая из темноты причудливо изменчивые облачные контуры. После восьми сухих месяцев душа города стосковалась по дождю. И сердца горожан, равно спящих и бодрствующих, бились учащенно в предчувствии скорого ливня. В каждом пульсе, молодом и старом, уже слышался барабанный ритм дождевых капель, которые вотвот застучат по мостовым и крышам; каждый вздох становился частью освежающего ветра, который пригнал сюда эти тучи. Я остановился на въезде в пустынный проулок. На ближайших дорожках не было ни одного пешехода; в последний раз я заметил людей метрах в трехстах отсюда, да и те спали рядом с тележками на обочине. Я выкурил сигарету и подождал, оглядывая тихую улицу. Убедившись, что вся округа погружена в сон, я поднес носовой платок к баку мотоцикла и, на секунду отсоединив топливный шланг, пропитал платок бензином. Затем направился к пакгаузу, в котором меня недавно избивали, взломал висячий замок на двери и проскользнул внутрь. До желто-зеленого шезлонга я добрался, освещая путь зажигалкой. Заметил в стороне пустой ящик, переставил его поближе к шезлонгу и сел, дожидаясь, когда глаза привыкнут к темноте. Постепенно я начал различать отдельные предметы вокруг, в числе которых обнаружилась свернутая в плотную бухту веревка из кокосового волокна – та самая, кусками которой меня привязывали к креслу. Поднявшись, я начал отматывать веревку, запихивая ее под шезлонг, пока вместо плотной бухты не образовалась большая рыхлая куча. В середину этой кучи сунул свой облитый бензином платок. Вокруг было полно всяких картонных коробок, старых телефонных книг, промасленной ветоши и прочих горючих материалов. Я соорудил из них «мостик» между шезлонгом и скамьями, на которых были разложены инструменты, и полил все это разными воспламеняющимися жидкостями из бутылок и банок, какие только смог отыскать среди хлама. Покончив с приготовлениями, я поджег носовой платок. Пламя вспыхнуло мгновенно и вскоре начало пожирать веревку. Потом занялось синтетическое волокно кресла, и помещение наполнил густой вонючий дым. Я подождал, когда огонь доберется по «мостику» до скамей, и выбрался на улицу, прихватив тяжелый газовый баллон для сварки. Баллон я бросил в сточную канаву, подальше от начинавшегося пожара, после чего неспешно вернулся к своему мотоциклу. Отблески играли в окошках пакгауза, как будто внутри происходила какая-то буйная, но безмолвная вечеринка. Потом раздался небольшой взрыв, – должно быть, рванула канистра с клеем или краской. Что бы то ни было, после взрыва пламя разом поднялось до стропил, и первые его языки вместе с оранжевыми хлопьями пепла вырвались наружу, в сырой ночной воздух. Из близлежащих домов и придорожных лавчонок стали выбегать люди. Они спешили на помощь, однако помочь ничем не могли из-за элементарной нехватки воды. Одно утешало: фактически уже обреченный пакгауз стоял на отшибе и огню было сложно перекинуться на другие здания. Толпа росла, и вскоре сюда примчались на велосипедах торговцы чаем и бетелем, дабы сбывать свой товар среди зрителей. Не слишком сильно от них отстали пожарные и полицейские. Огнеборцы раскатали длинные шланги и начали поливать стены горящего здания, но струи воды были слишком слабыми, чтобы сбить пламя. Копы прошлись бамбуковыми палками по спинам особо ретивых зевак, после чего расположились на комфортном удалении от огня и подозвали к себе разносчиков чая. Ситуация начала меня тревожить. Я всего лишь собирался спалить место, где меня пытали, и вплоть до этого самого момента идея казалась мне очень удачной. Вишну хотел, чтобы я оставил ему послание, – и вот оно, получи: пожар был моим посланием, наглядным и недвусмысленным. Но в мои планы отнюдь не входило распространение огня на всю округу. Пожарные в медных касках, похожих на шлемы афинских гоплитов, были бессильны. Казалось, еще чуть-чуть – и языки пламени доберутся до ближайшего здания. Вдруг мощнейший удар грома раскатился над окрестностями. Задребезжали стекла во всех окнах. Вздрогнуло каждое сердце. А за этим ударом, раскалывая небеса, последовали новые и новые, нагоняя на людей такой страх, что многие из собравшихся – родные, соседи и даже незнакомцы – инстинктивно прижались друг к другу. Гигантская молния ярко осветила тучи прямо над нашими головами. Собаки, поджав хвосты, в панике заметались под ногами людей. Порыв холодного ветра, как стальной клинок, пронзил душную ночь – и тонкую ткань моей рубашки. Этот ветер стих так же внезапно, как появился, а вслед за ним по улице прокатилась шелестящая волна теплого воздуха, перенасыщенного влагой, как водяная взвесь над морским прибоем. И хлынул ливень. Вмиг все вокруг стало текуче-расплывчатым, как будто наблюдаемое сквозь темный кашемировый занавес. Сезон дождей начался. Люди в толпе содрогнулись при падении первых капель, а затем дружно издали радостный вопль. Пожар был благополучно забыт, и они с диким хохотом и гиканьем пустились в пляс, расплескивая жидкую грязь под ногами. Огонь над крышей пакгауза с шипением угасал, побеждаемый ливнем. Пожарные присоединись к танцующим. Кто-то поблизости врубил музыку на полную громкость. Копы также покачивали бедрами, стоя перед своими джипами. Насквозь промокшие танцоры не останавливались; их разноцветные одеяния атласно блестели, отражаясь в лужах. Я тоже танцевал в потоках влажного света. Гроза катилась дальше, море падало с небес на землю. Порывы ветра кидались на нас, как своры резвящихся щенят. Озера молний затапливали улицу. От нагретых за день камней поднимался пар. Вера в лучшее озаряла наши лица и смеялась в наших объятиях. Вокруг плясали тени, пьянея от дождя, и я плясал вместе с ними – счастливый глупец, чьи грехи, накопившиеся под жарким солнцем, только что смыл первый ливень. |