Парсонс Т. О структуре социального действия, монография. Талкотт Парсонс. О структуре социального действия
 Скачать 5.67 Mb.
|
|
Г. Беляева. Важного впечатления Парсонс не производил. Такой старикан, конопатый, рыжий, лысый. Очень сдержанный. А. Хараш. У меня тоже есть представление о Парсонсе, хотя лично я его никогда не видел. А тем не менее... Можно назвать это встречей — то впечатление, которое я получил с помощью Андреевой Галины Михайловны, завкафедрой социальной психологии. Она была в Монреале на социологическом конгрессе и там видела Парсонса, общалась с ним. Меня больше всего поразил такой штрих: Парсонс опоздал, приехал прямо из аэропорта, и на нем был ужасно мятая рубашка. И это как раз та черта, которая меня удивляет в Парсонсе: точная аналитичность его построений, с одной стороны (он аналитик, который постоянно разграничивает, очищает факторы, и эти факторы он укладывает все время в какую-то конструкцию, причем довольно сложную), а с другой —■ Парсонс в этой мятой рубашке. Для меня этот образ очень символичен. Вот так я и представляю себе Парсонса с тех пор, как я услышал про эту мятую рубашку: великий конструктор, очень тонкий — и в мятой рубашке. И это у меня вызывает какую-то симпатию, повышенную симпатию к Парсонсу. А. Здравомыслов. Да. Он не строил беседу на почве каких-то очень абстрактных вещей. Мы говорили скорее о каких-то повседневных делах, с которыми он сталкивался, которые видел. Иногда мы выходили на какие-то теоретические проблемы и обсуждали их. Какие еще моменты? Он всегда привозил с собой свои книги, последние, привозил целый пакет публикаций. Он щедро одаривал меня своими книжками с надписями. У меня дома есть несколько книг с его автографами. Иногда он предлагал что-то на выбор. Скажем, сборник статей или же какую-то монографию. Я, конечно, предпочитал монографию. Мне кажется, что у него не было иных интересов, кроме теоретической и преподавательской работы. Естественно, в сфере его интересов было и познание мира, познание Советского Союза, было желание больше понять, что происходит в этом мире. Однажды, когда я провожал его из Ленинграда в Москву, на 12-совой поезд «Красная стрела», вошли мы в вокзал, и вдруг Парсонс ворит: «Я хотел бы чего-нибудь попить». Оказалось, что это просто невозможно: все уже было закрыто, ресторан закрыт. И бутылку минеральной воды или лимонада достать оказалось просто невозможно. Вокзал — это определенный социальный объект, там было много народа спящего, ожидающего, приехавшего. В общем — вокзал. И он с удивлением спросил: «А что же эти люди здесь делают?». Я сказал: «Они просто куда-то едут. У нас вообще-то миграция довольно интенсивная». Кстати говоря, это было для многих западных ученых непонятно. Они считали, что система тоталитаризма такова, что все люди приписаны к своим городам и квартирам, никто не может никуда поехать без разрешения официальных властей. Такой образ был создан советологической литературой, образ более жесткий, чем все было на самом деле. А в 60-е годы это был тем более неадекватный образ. Парсонс всегда при встречах подробно рассказывал о положении дел в американской социологии, вплоть до разнообразных деталей: кто куда поехал, переехал, из какого университета, в какой университет, кто получил какой-то там эмиритус или какие-то звания за какие-то заслуги. Но я не настолько хорошо знал американскую социологию, чтобы меня это задевало. Со своей стороны я рассказывал о том, какими исследованиями мы занимаемся, что мы получили, какие интересные результаты. И так мы с ним общались. А в 64-м году у меня вышла первая книжная публикация — «Проблема интереса в социологической теории ». Как я уже сказал, параграф этой книги «Теория социального действия и ориентация» был посвящен разбору теории Парсонса. Это была одна из первых публикаций о парсонсианстве. Раньше ее вышла, по-видимому, лишь статья ныне покойного Николая Васильевича Новикова в «Вопросах философии» (1963, № 3). Мне очень хотелось знать, как же воспринимается мой анализ самим Парсонсом. И я, как только вышла книжка из печати, направил ему каким-то образом экземпляр. В апреле 1965 года Парсонс написал мне первое письмо, в котором он высказал свое мнение о моей работе. Это весьма важно и думаю, что интересно. Оригинал письма у меня сохранился, и я сейчас приведу этот текст. Письмо на бланке Гарвардского университета, Департамента социальных отношений. Датировано 13 апреля 1965 года, напечатано на машинке самим Парсонсом. Текст следующий: «Дорогой доктор Здравомыслов! Я давно хотел поблагодарить Вас за то, что Вы прислали мне книжку «Проблема интереса в социологической теории». Однако, прежде чем Вам ответить, я дождался того момента, когда раздел, касающийся моей работы, будет переведен. Кроме того, я также обсуждал текст какое-то время с профессором Джорджем Фишером. Я полагаю, Вы понимаете, что в трактовке этих проблем между нами большие различия (a good many differences). Однако я полагаю, что Ваша позиция, насколько я могу судить по переводу, интересна и полезна. Я думаю, что наиболее важное различие состоит в том, что я не стремлюсь принять дихотомию между объективными структурными условиями общества и теми аспектами, к которым можно подойти через ориентации индивидуальных членов общества. Я с уверенностью признаю важность того и другого и вижу центральную задачу теоретика-социолога в установлении взаимоотношений между этими двумя сторонами. Вместе с тем у меня сложилось впечатление, что Ваше исследование является наиболее конструктивным вкладом с точки зрения продвижения разумного обсуждения названных проблем в тех советских источниках, которые мне известны. Я лишь хочу, чтобы была возможность продолжить дискуссию при личной встрече, и, может быть, такая возможность вскоре представится». Парсонс имел в виду встречу в Эвиане, Франция, где должен был состояться Международный социологический конгресс в сентябре 1966 года. Помню, что в один из своих приездов в Ленинград он читал на философском факультете лекцию для студенческой аудитории, которую я имел удовольствие переводить, пробуя себя впервые в роли переводчика на таком форуме. А потом, в 64-м году, когда он приезжал еще раз, там помимо его лекции была еще и очень любопытная беседа в деканате. Мне кажется, что тогда уже начиналось изменение отношений. Может быть, я преувеличиваю. Но дело в том, что в 64-м году один из талантливых и способных людей, назовем его N, был послан по обмену из Ленинградского университета в США, в Гарвардский университет, и там с ним стали происходить какие-то непонятные вещи, в результате чего он попал в больницу после того, как он то ли выпал, то ли был выброшен из окна какого-то здания (я думаю, что вторая версия более реальна). Потом он сделал заявление, что остается там. Потом прислал в посольство отказ от этого заявления. И в конце концов в 64-м году возвратился в Москву. Был такой очень неприятный эпизод. — И эта таинственность так и не развеялась? Так и не прояснилось, что же произошло в действительности? А. Здравомыслов, Что N был выброшен из окна — это было точно установлено. И он сам сказал об этом. После этого случая он попал в психиатрическую больницу там же, в Америке. Можно точно сказать, что он не был склонен к психическим отклонениям, был абсолютно здоровым человеком. Когда уезжал — во всяком случае. Потом эта ситуация произвела на него огромное воздействие, да и на его судьбу оказала большое влияние. Его исключили из партии, поскольку был факт — его заявление о желании остаться в Америке. Конечно, его сразу отстранили от всякой преподавательской и научно-исследовательской деятельности. А Парсонс возглавлял Департамент социальных отношений в Гарвардском университете. И наш декан, побеседовав с Парсонсом по теоретическим вопросам, сказал: «Теперь мне поручено задать вам один вопрос: что же произошло с N?». На что Парсонс ничего внятного ответить не мог, потому что он не знал деталей. Он знал, что это произошло, . ы которые излагались, были ему известны, но мотивы и подробно- ти —■ об этом его, конечно, никто особенно не информировал. Рассле- ования данного эпизода не было, он интерпретировался в таком духе, то какие-то спецслужбы вмешались в этот процесс и пытались скло- N остаться в США, что на каком-то этапе им это удалось, а потом он все-таки собрался с силами и вернулся обратно. Все-таки сколько раз бывал Парсонс в России? А. Здравомыслов. Не менее четырех-пяти раз. Jf в какой промежуток времени? А. Здравомыслов. По-видимому, с 62-го года по конец 60-х годов. Я не помню точно. Но тогда получается, что он бывал в России примерно один раз в полтора года. Это возможно? А. Здравомыслов. Это вполне возможно. Дело в том, что Парсонс был, как я уже сказал, председателем комитета Американской социологической ассоциации по связям с Советской социологической ассоциацией. Я уже говорил, что он весьма дружелюбно относился к нашей стране. — В связи с этим вы считаете реальной частоту его приездов в Советский Союз раз в полтора года? А. Здравомыслов. Да. — Где он еще бывал, кроме Москвы? А. Здравомыслов. Он бывал еще в Ленинграде. Это я знаю точно. — А в Новосибирске, например, он не бывал? A. Здравомыслов. Не знаю, не могу сказать. B. Чеснокова. Я могу сказать. В Новосибирске он не бывал. Я там работала с конца 1966 года. Если бы он был за пару лет до моего посе ления в Новосибирске, я бы знала это... — Итак, мы установили, что были встречи с Парсонсом в 1962 и в 1964 годах. Вы их помните больше по Ленинграду? А. Здравомыслов. Я помню еще одну встречу, на этот раз в Москве. Она происходила на Волхонке, 14, скорее всего в 66-м или в 67-м году. Здесь частично переводил Седов. Мы вместе с ним были в роли переводчиков — я уже лучше знал терминологию, а Седов на том этапе лучше знал язык. Л. Седов. Да, мне посчастливилось не только видеть Парсонса. Он приезжал в Союз, очевидно, в 67-м году. Я знаю только об одном его приезде. О других я просто никогда не слышал. Тут на Волхонке, в Институте философии (будущий ИКСИ тогда еще не выделился из Института философии), он выступал с докладом, и я половину его доклада переводил. Нет, кажется это был не доклад, а лекция... — О чем была лекция? Л. Седов. О состоянии общей социологической теории, о его са- °го, Парсонса, интересах последнего времени, о том, как он видит Движение своей теоретической мысли. Помню, я сам задал ему один вопрос. В то время был такой политолог — Дэвид Истон, который шел своими путями, немного отклоняющимися от общепринятых. Вот я и спросил Парсонса, как он относится к моделям Истона. Парсонс ответил, что они вполне совместимы с тем, что делает он сам. — Как аудитория реагировала на Парсонса? Л. Седов. С большим интересом. Во всяком случае, та часть аудитории, которая была мне знакома. О. Генисаретский. И я помню одну встречу с Парсонсом в Институте философии. По-моему, это была первая его поездка. — В 1964-м? О. Генисаретский. Нет, позже. Конечно, это было позже. Шел конец 60-х годов, точную дату я сейчас не вспомню. Хотя постойте... Да, это был именно 65-й год. После этого я сразу поехал на конференцию в Новосибирск и даже делал доклад, делился впечатлениями о встрече с Парсонсом. Вел конференцию Здравомыслов. Переводили Здравомыслов и Седов. Это было в Институте философии, в зале ученого совета. Зал просто был набит битком. Потом была еще одна или две встречи в более узком кругу, в сущности это были встречи с сектором Левады. Там опять же были и Здравомыслов, и Седов. Тогда Пар-сонсу задавали вопросы. Для меня это было первое подобное знакомство, первый опыт общения с социологом, гуманитарием американским или западным — как угодно — хорошего класса. Самое большое впечатление на меня произвело то, что Парсонс был довольно открыт для вопросов и очень быстро на них реагировал, даже иногда с чем-то соглашался. Я помню, он настаивал, очень настаивал на том, что один из источников теории социального действия и вообще его концепции в целом — бихевиоризм, бихевиористские конструкции, принятые в Америке. Он настаивал на том, что когда существует бихевиоризм, то сама по себе, так сказать, возникает социология. На что я тогда ему возразил, что вот у нас был Павлов и школа его была довольно развита, но тем не менее у нас ничего подобного социологии на этой основе не развилось. Парсонс как-то доброжелательно согласился и перешел на свой главный тезис. На меня это произвело хорошее впечатление, потому что наши ученые — ну хотя бы примерно такого же ранга — такой толерантностью не отличались. А вообще мне кажется, что у нас все это было в очень узких кругах. Социологической теорией непосредственно занимался сектор Левады, так как это ему было поручено, доверено. Так что судьба теоретической социологии во многом зависела от личностного фактора, так сказать. В Москве по крайней мере. Я не знаю, как это делалось, например, в Новосибирске, а в Москве круг интересов лидеров подразделений предопределял направление. И уровень, конечно. Этим развитие и ограничивалось. Г. Беляева. Одну встречу в узком кругу и я хорошо помню. Она была именно в Институте философии. Я работала у Левады. И мы собрались за столом, сели вокруг него. Вначале было не очень понятно, о м говорить. Я даже не помню, кто переводил. Все было как-то очень AicTpo, бегло. Только помню, что там был Генисаретский и что-то он у Парсонса спрашивал, а тот что-то ему отвечал, но что именно, уже не помню. Все это было в Институте философии — это точно. Поздней осенью Институт социологии во главе с Осиповым отделился, и мы уже переехали на «Динамо». Да, это все было в процессе нашего отделения. И Парсонс тогда приезжал. Вполне возможно, что его в этот наш новый подвал социологический просто не повели, а встречали в Институте философии. Это осень 66-го года. Потому что все лето и осень мы были еще в Институте философии. А. Здравомыслов. Что касается встречи с Парсонсом в Институте философии, то у меня сохранилась запись беседы, расшифрованная с магнитной ленты. Она относится все же, скорее всего, к 1966 году (к сожалению, запись не датирована). Но содержание ее воспроизведено довольно полно на 26 страницах рукописного текста. Присутствовали Левада, Замошкин, Седов, Беляева, Зворыкин. Может быть, кто-то еще. Парсонс отвечал на вопросы, которые ему задавали. Перечень их выглядит следующим образом. Как рассматривается проблематика социальных изменений с точки зрения структурно-функционального анализа? Как меняется система символов? Общая оценка состояния теории социального действия? Чем отличается понятие функции у Парсонса и Мертона? Каково соотношение кардинальных понятий «процесс», «структура», «функции »? Что значит «объяснение» в социологии? В чем особенности того направления в социологии, которое обозначается как «социология социальных проблем»? Занимается ли американская социология прогнозированием американского общества? Наиболее активными в том, чтобы озадачить Парсонса вопросами, были Замошкин и я. В связи с этими вопросами Парсонс разъяснил свою точку зрения на социальные изменения, опираясь на категории структурной дифференциации, включения, возрастания адаптационных возможностей и ценностного обобщения. Он подробно остановился на вопросах природы символов в культуре, сказал, что для него очень важны работы в области лингвистики, кибернетики и биологии... Назвал работы Якобсона и Хомского как весьма важных авторов для понимания природы и изменений символов в культуре. Механизм изменения культурных символов он связал с расщеплением «кода» и «послания». В биологии он отметил огромное значение разработки проблем генетики. Что касается отличий структурно-функционального анализа от социологии социальных проблем, то это различие он назвал идеологическим. При этом он обратил внимание на то, что человеку, изучающему социальные проблемы, весьма трудно сохранить позицию научной непредвзятости. Он так или иначе оказывается вовлеченным, пристрастным. Еще одно замечание Парсонса состояло в констатации следующего обстоятельства: «Я, — сказал он, — принадлежу к той группе, которая полагает, что даже все социальные науки вместе взятые не мо-ут ответить на все вопросы, важные для человека». Что касается прогноза, то он его увязал с философскими построениями и еще раз обратил внимание на то, что научное понимание проблем имеет определенные границы. В частности, об этом свидетельствует, сказал Парсонс, возрастание интереса к проблемам смерти в американской литературе. В 64-м году для меня вопрос знакомства с Парсонсом имел особое значение. Решался вопрос о моем первом выезде за границу. Меня через Министерство образования пригласили поехать в Кению, поработать там в качестве преподавателя общественных наук. Можно было ожидать, конечно, что мои контакты с иностранцами не будут содействовать тому, что меня выпустят за границу, но эти опасения оказались напрасными. И так получилось, что я поехал в Африку, на экватор, в Кению, в Институт им. Патриса Лумумбы и там работал в качестве преподавателя теории социализма. Это отдельный эпизод. В ЦК со мной была беседа по поводу моей поездки. Мне объяснили, что это за учреждение, в котором я буду работать, какие там передо мной могут возникнуть трудности и т.д. При этом мне дали также понять, что им известно, что я имею контакты с американскими социологами. Было сказано: «Вы можете их продолжать, никаких проблем нет. Пожалуйста, переписывайтесь» и прочее. Кстати, из Кении я написал какое-то письмецо Парсонсу, мол, вот где я нахожусь. В общем, мы поддерживали отношения. Потом, в 66-м году, была встреча уже в Эвиане, во Франции, во время социологического конгресса. Я вернулся из Кении, снова включился в жизнь нашей лаборатории. Мы уже писали книгу «Человек и его работа», заканчивали ее. Меня включили в туристическую группу для поездки на конгресс. В Эвиане я был несколько дней. Из 10 дней, которые мы провели во Франции как научные туристы, три дня мы были на конгрессе. Парсонс тут тоже проявил инициативу. Он подошел ко мне и сказал: «У нас тут готовится и будет проводиться дополнительное заседание сессии конгресса, посвященное сравнительным исследованиям. Не хотите ли вы выступить на этой сессии? ». Я понимал, насколько серьезно это предложение и насколько долгосрочные последствия оно может иметь. Я сказал: «Я подумаю и вам скажу через некоторое время ». Я посоветовался с Ядовым, который был моим непосредственным руководителем по лаборатории социологических исследований. Он сказал: «Давай выступай». Де-факто мы были соруководителями. Он был немножко большим начальником. Я достаточно хорошо знал механизмы наших согласований, поэтому получил от Ядова добро на выступление. После этого я сказал Парсонсу, что буду выступать. Там была довольно большая аудитория, перед которой мне предоставили слово: «Профессор Здравомыслов из Ленинграда». Я, по-моему, тогда еще не был профессором, но дело не в этом. Я произнес 10-минутную речь. Выступаю и говорю о проблемах, которые возникают при сопоставлении данных по одной и той же теме: отношение к труду в американских исследованиях и в советских исследованиях. Есть целый ряд вопросов, которые мы как социологи должны понимать: . разный контекст, разное значение труда, трудовой мотивации... компоненты, вопросы заработной платы, уровня жизни и прочее, и к все это должно быть отражено в методиках. Мы не можем просто боать методики из одной страны и применять их к другой, нужно учи- вать контекст. Такова была моя главная мысль. На что аудитория ааплодировала. Я был, следовательно, поддержан аудиторией. Однако это чуть было не кончилось для меня роковым образом, потому что сразу же некоторые члены нашей делегации доложили руководству делегации, лично академику Федосееву, что я заслужил аплодисменты. А раз я заслужил аплодисменты, значит я говорил что-то не то. И тут Галина Михайловна Андреева (она слушала мое выступление) и Николай Васильевич Новиков побеседовали с Федосеевым и сказали, что мое выступление было вполне адекватно идеологическим установкам. Так что это не имело для меня негативных последствий. Негативные последствия имел другой эпизод. Во время конгресса ко мне подошел господин Поремвский, видный деятель НТС. Я по простоте душевной отнесся к нему вполне нормально и даже дал ему свой домашний адрес. После того как он прислал мне по этому адресу какие-то социологические тексты из французской прессы, меня пригласили в КГБ и объяснили, что я должен был знать, что это — личность, сотрудничавшая в свое время с гитлеровцами. В результате я сделался «невыездным» на целые 10 лет. Исключение было сделано только в 1970 году для поездки в Болгарию для участия в седьмом социологическом конгрессе, где мы вновь встретились с Парсонсом. И везде Талкотт Парсонс встречал меня как старого знакомого и доброго друга. И мы всегда имели с ним возможность поговорить, обсудить какие-то вопросы. Неформальное обсуждение. Формальные моменты были только в связи с какими-то выступлениями. На болгарском конгрессе я выступал на сессии, которой Парсонс руководил вместе со Смелсером. Потом, в 72-м году, по-моему, он прислал мне приглашение выступить подробнее о проблемах модернизации, о которых я говорил в своем докладе. Но уже тогда это все закрывалось и свертывалось. И наше бывшее начальство не поддержало этого предложения. — Когда вы в последний раз виделись с Парсонсом? А. Здравомыслов. Я думаю, что это было как раз во время болгарского конгресса в 70-м году. Вот такая история наших с ним личных и научных отношений на общем фоне развития нашей науки в те годы. — Ну а как другие приобщились к концепции Парсонса? Давайте вспомним. И еще: почему мы к ней потянулись? Л. Седов. Очень интересный вопрос, потому что мой приход к 'арсонсу был, в общем-то, достаточно неожиданным. Представьте себе, я был востоковедом, защищался в Институте востоковедения, нимался средневековой Камбоджей. Это замечательное, надо екать, занятие. Это интереснейший период, интереснейшая архитекту-Р • по меня интересовала не столько архитектура и даже не духовная знь того периода, а именно социальное устройство. Мы все были с марксистским воспитанием. Короче говоря, на основании средневековых документов я, уча язык санскрит и т.д., защищался на тему социального и государственного строя средневековой Камбоджи. В те годы в востоковедении разворачивалась дискуссия об «азиатском способе производства».Я был одним из ее активных участников, молодой востоковед, суждения у меня по этому поводу были достаточно крамольные, но все-таки в рамках этой самой марксистской дискуссии. — Когда это было? |