Главная страница
Навигация по странице:

  • А. Здравомыслов.

  • А. Здравомыслов. Да.— Где

  • Л. Седов.

  • О. Генисаретский.

  • Г. Беляева.

  • Парсонс Т. О структуре социального действия, монография. Талкотт Парсонс. О структуре социального действия


    Скачать 5.67 Mb.
    НазваниеТалкотт Парсонс. О структуре социального действия
    АнкорПарсонс Т. О структуре социального действия, монография.doc
    Дата21.08.2017
    Размер5.67 Mb.
    Формат файлаdoc
    Имя файлаПарсонс Т. О структуре социального действия, монография.doc
    ТипДокументы
    #8413
    КатегорияСоциология. Политология
    страница62 из 77
    1   ...   58   59   60   61   62   63   64   65   ...   77

    Г. Беляева. Важного впечатления Парсонс не производил. Такой старикан, конопатый, рыжий, лысый. Очень сдержанный.

    А. Хараш. У меня тоже есть представление о Парсонсе, хотя лич­но я его никогда не видел. А тем не менее... Можно назвать это встре­чей — то впечатление, которое я получил с помощью Андреевой Гали­ны Михайловны, завкафедрой социальной психологии. Она была в Монреале на социологическом конгрессе и там видела Парсонса, об­щалась с ним. Меня больше всего поразил такой штрих: Парсонс опоз­дал, приехал прямо из аэропорта, и на нем был ужасно мятая рубашка. И это как раз та черта, которая меня удивляет в Парсонсе: точная ана­литичность его построений, с одной стороны (он аналитик, который постоянно разграничивает, очищает факторы, и эти факторы он укла­дывает все время в какую-то конструкцию, причем довольно сложную), а с другой —■ Парсонс в этой мятой рубашке. Для меня этот образ очень символичен. Вот так я и представляю себе Парсонса с тех пор, как я услышал про эту мятую рубашку: великий конструктор, очень тонкий — и в мятой рубашке. И это у меня вызывает какую-то симпатию, повы­шенную симпатию к Парсонсу.

    А. Здравомыслов. Да. Он не строил беседу на почве каких-то очень абстрактных вещей. Мы говорили скорее о каких-то повседневных де­лах, с которыми он сталкивался, которые видел. Иногда мы выходили на какие-то теоретические проблемы и обсуждали их.

    Какие еще моменты? Он всегда привозил с собой свои книги, пос­ледние, привозил целый пакет публикаций. Он щедро одаривал меня своими книжками с надписями. У меня дома есть несколько книг с его автографами. Иногда он предлагал что-то на выбор. Скажем, сборник статей или же какую-то монографию. Я, конечно, предпочитал моно­графию.

    Мне кажется, что у него не было иных интересов, кроме теорети­ческой и преподавательской работы. Естественно, в сфере его интере­сов было и познание мира, познание Советского Союза, было желание больше понять, что происходит в этом мире.

    Однажды, когда я провожал его из Ленинграда в Москву, на 12-совой поезд «Красная стрела», вошли мы в вокзал, и вдруг Парсонс ворит: «Я хотел бы чего-нибудь попить». Оказалось, что это просто невозможно: все уже было закрыто, ресторан закрыт. И бутылку минеральной воды или лимонада достать оказалось просто невозможно. Вокзал — это определенный социальный объект, там было много народа спящего, ожидающего, приехавшего. В общем — вокзал. И он с удивлением спросил: «А что же эти люди здесь делают?». Я сказал: «Они просто куда-то едут. У нас вообще-то миграция довольно интен­сивная». Кстати говоря, это было для многих западных ученых непо­нятно. Они считали, что система тоталитаризма такова, что все люди приписаны к своим городам и квартирам, никто не может никуда по­ехать без разрешения официальных властей. Такой образ был создан советологической литературой, образ более жесткий, чем все было на самом деле. А в 60-е годы это был тем более неадекватный образ.

    Парсонс всегда при встречах подробно рассказывал о положении дел в американской социологии, вплоть до разнообразных деталей: кто куда поехал, переехал, из какого университета, в какой университет, кто получил какой-то там эмиритус или какие-то звания за какие-то заслу­ги. Но я не настолько хорошо знал американскую социологию, чтобы меня это задевало. Со своей стороны я рассказывал о том, какими ис­следованиями мы занимаемся, что мы получили, какие интересные результаты. И так мы с ним общались. А в 64-м году у меня вышла первая книжная публикация — «Проблема интереса в социологической тео­рии ». Как я уже сказал, параграф этой книги «Теория социального дей­ствия и ориентация» был посвящен разбору теории Парсонса. Это была одна из первых публикаций о парсонсианстве. Раньше ее вышла, по-ви­димому, лишь статья ныне покойного Николая Васильевича Новикова в «Вопросах философии» (1963, № 3). Мне очень хотелось знать, как же воспринимается мой анализ самим Парсонсом. И я, как только вышла книжка из печати, направил ему каким-то образом экземпляр.

    В апреле 1965 года Парсонс написал мне первое письмо, в кото­ром он высказал свое мнение о моей работе. Это весьма важно и ду­маю, что интересно. Оригинал письма у меня сохранился, и я сейчас приведу этот текст. Письмо на бланке Гарвардского университета, Де­партамента социальных отношений. Датировано 13 апреля 1965 года, напечатано на машинке самим Парсонсом. Текст следующий: «Дорогой доктор Здравомыслов!

    Я давно хотел поблагодарить Вас за то, что Вы прислали мне книжку «Проблема интереса в социологической теории». Однако, прежде чем Вам ответить, я дождался того момента, когда раздел, касающийся моей работы, будет переведен. Кроме того, я также обсуждал текст какое-то время с профессором Джорджем Фишером.

    Я полагаю, Вы понимаете, что в трактовке этих проблем между нами большие различия (a good many differences). Однако я полагаю, что Ваша позиция, насколько я могу судить по переводу, интересна и полезна. Я думаю, что наиболее важное различие состоит в том, что я не стремлюсь принять дихотомию между объективными структурными условиями общества и теми аспектами, к которым можно подойти через ориентации индивидуальных членов общества. Я с уверенностью признаю важность того и другого и вижу централь­ную задачу теоретика-социолога в установлении взаимоотношений между этими двумя сторонами. Вместе с тем у меня сложилось впе­чатление, что Ваше исследование является наиболее конструктив­ным вкладом с точки зрения продвижения разумного обсуждения на­званных проблем в тех советских источниках, которые мне известны. Я лишь хочу, чтобы была возможность продолжить дис­куссию при личной встрече, и, может быть, такая возможность вско­ре представится».

    Парсонс имел в виду встречу в Эвиане, Франция, где должен был состояться Международный социологический конгресс в сентябре 1966 года.

    Помню, что в один из своих приездов в Ленинград он читал на философском факультете лекцию для студенческой аудитории, кото­рую я имел удовольствие переводить, пробуя себя впервые в роли пере­водчика на таком форуме. А потом, в 64-м году, когда он приезжал еще раз, там помимо его лекции была еще и очень любопытная беседа в дека­нате. Мне кажется, что тогда уже начиналось изменение отношений. Может быть, я преувеличиваю. Но дело в том, что в 64-м году один из талантливых и способных людей, назовем его N, был послан по обмену из Ленинградского университета в США, в Гарвардский университет, и там с ним стали происходить какие-то непонятные вещи, в результате чего он попал в больницу после того, как он то ли выпал, то ли был выб­рошен из окна какого-то здания (я думаю, что вторая версия более ре­альна). Потом он сделал заявление, что остается там. Потом прислал в посольство отказ от этого заявления. И в конце концов в 64-м году воз­вратился в Москву. Был такой очень неприятный эпизод.

    — И эта таинственность так и не развеялась? Так и не проясни­лось, что же произошло в действительности?

    А. Здравомыслов, Что N был выброшен из окна — это было точно установлено. И он сам сказал об этом. После этого случая он попал в психиатрическую больницу там же, в Америке. Можно точно сказать, что он не был склонен к психическим отклонениям, был абсолютно здо­ровым человеком. Когда уезжал — во всяком случае. Потом эта ситуа­ция произвела на него огромное воздействие, да и на его судьбу оказала большое влияние. Его исключили из партии, поскольку был факт — его заявление о желании остаться в Америке. Конечно, его сразу отстрани­ли от всякой преподавательской и научно-исследовательской деятель­ности. А Парсонс возглавлял Департамент социальных отношений в Гар­вардском университете. И наш декан, побеседовав с Парсонсом по теоретическим вопросам, сказал: «Теперь мне поручено задать вам один вопрос: что же произошло с N?». На что Парсонс ничего внятного ответить не мог, потому что он не знал деталей. Он знал, что это произошло,

    . ы которые излагались, были ему известны, но мотивы и подробно-

    ти —■ об этом его, конечно, никто особенно не информировал. Рассле-

    ования данного эпизода не было, он интерпретировался в таком духе,

    то какие-то спецслужбы вмешались в этот процесс и пытались скло-

    N остаться в США, что на каком-то этапе им это удалось, а потом

    он все-таки собрался с силами и вернулся обратно.

    Все-таки сколько раз бывал Парсонс в России?

    А. Здравомыслов. Не менее четырех-пяти раз.

    Jf в какой промежуток времени?

    А. Здравомыслов. По-видимому, с 62-го года по конец 60-х го­дов. Я не помню точно.

    Но тогда получается, что он бывал в России примерно один

    раз в полтора года. Это возможно?

    А. Здравомыслов. Это вполне возможно. Дело в том, что Пар­сонс был, как я уже сказал, председателем комитета Американской социологической ассоциации по связям с Советской социологической ассоциацией. Я уже говорил, что он весьма дружелюбно относился к нашей стране.

    — В связи с этим вы считаете реальной частоту его приездов в
    Советский Союз раз в полтора года?

    А. Здравомыслов. Да.

    Где он еще бывал, кроме Москвы?

    А. Здравомыслов. Он бывал еще в Ленинграде. Это я знаю точно.

    — А в Новосибирске, например, он не бывал?

    A. Здравомыслов. Не знаю, не могу сказать.

    B. Чеснокова. Я могу сказать. В Новосибирске он не бывал. Я там
    работала с конца 1966 года. Если бы он был за пару лет до моего посе­
    ления в Новосибирске, я бы знала это...

    — Итак, мы установили, что были встречи с Парсонсом в 1962 и в
    1964 годах. Вы их помните больше по Ленинграду?

    А. Здравомыслов. Я помню еще одну встречу, на этот раз в Мос­кве. Она происходила на Волхонке, 14, скорее всего в 66-м или в 67-м году. Здесь частично переводил Седов. Мы вместе с ним были в роли переводчиков — я уже лучше знал терминологию, а Седов на том эта­пе лучше знал язык.

    Л. Седов. Да, мне посчастливилось не только видеть Парсонса. Он приезжал в Союз, очевидно, в 67-м году. Я знаю только об одном его приезде. О других я просто никогда не слышал. Тут на Волхонке, в Институте философии (будущий ИКСИ тогда еще не выделился из Ин­ститута философии), он выступал с докладом, и я половину его докла­да переводил. Нет, кажется это был не доклад, а лекция...

    — О чем была лекция?

    Л. Седов. О состоянии общей социологической теории, о его са-

    °го, Парсонса, интересах последнего времени, о том, как он видит

    Движение своей теоретической мысли. Помню, я сам задал ему один

    вопрос. В то время был такой политолог — Дэвид Истон, который шел своими путями, немного отклоняющимися от общепринятых. Вот я и спросил Парсонса, как он относится к моделям Истона. Парсонс от­ветил, что они вполне совместимы с тем, что делает он сам.

    — Как аудитория реагировала на Парсонса?

    Л. Седов. С большим интересом. Во всяком случае, та часть ауди­тории, которая была мне знакома.

    О. Генисаретский. И я помню одну встречу с Парсонсом в Инсти­туте философии. По-моему, это была первая его поездка.

    — В 1964-м?

    О. Генисаретский. Нет, позже. Конечно, это было позже. Шел конец 60-х годов, точную дату я сейчас не вспомню. Хотя постойте... Да, это был именно 65-й год. После этого я сразу поехал на конферен­цию в Новосибирск и даже делал доклад, делился впечатлениями о встрече с Парсонсом. Вел конференцию Здравомыслов. Переводили Здравомыслов и Седов. Это было в Институте философии, в зале уче­ного совета. Зал просто был набит битком. Потом была еще одна или две встречи в более узком кругу, в сущности это были встречи с секто­ром Левады. Там опять же были и Здравомыслов, и Седов. Тогда Пар-сонсу задавали вопросы. Для меня это было первое подобное знаком­ство, первый опыт общения с социологом, гуманитарием американским или западным — как угодно — хорошего класса.

    Самое большое впечатление на меня произвело то, что Парсонс был довольно открыт для вопросов и очень быстро на них реагировал, даже иногда с чем-то соглашался. Я помню, он настаивал, очень наста­ивал на том, что один из источников теории социального действия и вообще его концепции в целом — бихевиоризм, бихевиористские кон­струкции, принятые в Америке. Он настаивал на том, что когда суще­ствует бихевиоризм, то сама по себе, так сказать, возникает социоло­гия. На что я тогда ему возразил, что вот у нас был Павлов и школа его была довольно развита, но тем не менее у нас ничего подобного соци­ологии на этой основе не развилось. Парсонс как-то доброжелатель­но согласился и перешел на свой главный тезис. На меня это произве­ло хорошее впечатление, потому что наши ученые — ну хотя бы примерно такого же ранга — такой толерантностью не отличались.

    А вообще мне кажется, что у нас все это было в очень узких кру­гах. Социологической теорией непосредственно занимался сектор Ле­вады, так как это ему было поручено, доверено. Так что судьба теоре­тической социологии во многом зависела от личностного фактора, так сказать. В Москве по крайней мере. Я не знаю, как это делалось, на­пример, в Новосибирске, а в Москве круг интересов лидеров подраз­делений предопределял направление. И уровень, конечно. Этим раз­витие и ограничивалось.

    Г. Беляева. Одну встречу в узком кругу и я хорошо помню. Она была именно в Институте философии. Я работала у Левады. И мы со­брались за столом, сели вокруг него. Вначале было не очень понятно, о

    м говорить. Я даже не помню, кто переводил. Все было как-то очень AicTpo, бегло. Только помню, что там был Генисаретский и что-то он у Парсонса спрашивал, а тот что-то ему отвечал, но что именно, уже не помню. Все это было в Институте философии — это точно. Поздней осенью Институт социологии во главе с Осиповым отделился, и мы уже переехали на «Динамо». Да, это все было в процессе нашего отделе­ния. И Парсонс тогда приезжал. Вполне возможно, что его в этот наш новый подвал социологический просто не повели, а встречали в Ин­ституте философии. Это осень 66-го года. Потому что все лето и осень мы были еще в Институте философии.

    А. Здравомыслов. Что касается встречи с Парсонсом в Институте философии, то у меня сохранилась запись беседы, расшифрованная с магнитной ленты. Она относится все же, скорее всего, к 1966 году (к сожалению, запись не датирована). Но содержание ее воспроизведено довольно полно на 26 страницах рукописного текста. Присутствовали Левада, Замошкин, Седов, Беляева, Зворыкин. Может быть, кто-то еще. Парсонс отвечал на вопросы, которые ему задавали. Перечень их выг­лядит следующим образом. Как рассматривается проблематика соци­альных изменений с точки зрения структурно-функционального анали­за? Как меняется система символов? Общая оценка состояния теории социального действия? Чем отличается понятие функции у Парсонса и Мертона? Каково соотношение кардинальных понятий «процесс», «структура», «функции »? Что значит «объяснение» в социологии? В чем особенности того направления в социологии, которое обозначается как «социология социальных проблем»? Занимается ли американская соци­ология прогнозированием американского общества? Наиболее актив­ными в том, чтобы озадачить Парсонса вопросами, были Замошкин и я. В связи с этими вопросами Парсонс разъяснил свою точку зре­ния на социальные изменения, опираясь на категории структурной дифференциации, включения, возрастания адаптационных возможно­стей и ценностного обобщения. Он подробно остановился на вопро­сах природы символов в культуре, сказал, что для него очень важны работы в области лингвистики, кибернетики и биологии... Назвал ра­боты Якобсона и Хомского как весьма важных авторов для понимания природы и изменений символов в культуре. Механизм изменения куль­турных символов он связал с расщеплением «кода» и «послания». В биологии он отметил огромное значение разработки проблем генети­ки. Что касается отличий структурно-функционального анализа от со­циологии социальных проблем, то это различие он назвал идеологи­ческим. При этом он обратил внимание на то, что человеку, изучающему социальные проблемы, весьма трудно сохранить позицию научной не­предвзятости. Он так или иначе оказывается вовлеченным, пристраст­ным. Еще одно замечание Парсонса состояло в констатации следую­щего обстоятельства: «Я, — сказал он, — принадлежу к той группе, которая полагает, что даже все социальные науки вместе взятые не мо-ут ответить на все вопросы, важные для человека».

    Что касается прогноза, то он его увязал с философскими пост­роениями и еще раз обратил внимание на то, что научное понимание проблем имеет определенные границы. В частности, об этом свидетель­ствует, сказал Парсонс, возрастание интереса к проблемам смерти в американской литературе.

    В 64-м году для меня вопрос знакомства с Парсонсом имел особое значение. Решался вопрос о моем первом выезде за границу. Меня через Министерство образования пригласили поехать в Кению, поработать там в качестве преподавателя общественных наук. Можно было ожидать, конечно, что мои контакты с иностранцами не будут содействовать тому, что меня выпустят за границу, но эти опасения оказались напрасными. И так получилось, что я поехал в Африку, на экватор, в Кению, в Инсти­тут им. Патриса Лумумбы и там работал в качестве преподавателя тео­рии социализма. Это отдельный эпизод. В ЦК со мной была беседа по поводу моей поездки. Мне объяснили, что это за учреждение, в кото­ром я буду работать, какие там передо мной могут возникнуть трудно­сти и т.д. При этом мне дали также понять, что им известно, что я имею контакты с американскими социологами. Было сказано: «Вы можете их продолжать, никаких проблем нет. Пожалуйста, переписывайтесь» и прочее. Кстати, из Кении я написал какое-то письмецо Парсонсу, мол, вот где я нахожусь. В общем, мы поддерживали отношения.

    Потом, в 66-м году, была встреча уже в Эвиане, во Франции, во время социологического конгресса. Я вернулся из Кении, снова вклю­чился в жизнь нашей лаборатории. Мы уже писали книгу «Человек и его работа», заканчивали ее. Меня включили в туристическую группу для поездки на конгресс. В Эвиане я был несколько дней. Из 10 дней, которые мы провели во Франции как научные туристы, три дня мы были на конгрессе. Парсонс тут тоже проявил инициативу. Он подошел ко мне и сказал: «У нас тут готовится и будет проводиться дополнительное заседание сессии конгресса, посвященное сравнительным исследова­ниям. Не хотите ли вы выступить на этой сессии? ». Я понимал, насколь­ко серьезно это предложение и насколько долгосрочные последствия оно может иметь. Я сказал: «Я подумаю и вам скажу через некоторое время ». Я посоветовался с Ядовым, который был моим непосредствен­ным руководителем по лаборатории социологических исследований. Он сказал: «Давай выступай». Де-факто мы были соруководителями. Он был немножко большим начальником. Я достаточно хорошо знал ме­ханизмы наших согласований, поэтому получил от Ядова добро на вы­ступление. После этого я сказал Парсонсу, что буду выступать.

    Там была довольно большая аудитория, перед которой мне пре­доставили слово: «Профессор Здравомыслов из Ленинграда». Я, по-моему, тогда еще не был профессором, но дело не в этом. Я произнес 10-минутную речь. Выступаю и говорю о проблемах, которые возни­кают при сопоставлении данных по одной и той же теме: отношение к труду в американских исследованиях и в советских исследованиях. Есть целый ряд вопросов, которые мы как социологи должны понимать:

    . разный контекст, разное значение труда, трудовой мотивации...

    компоненты, вопросы заработной платы, уровня жизни и прочее, и

    к все это должно быть отражено в методиках. Мы не можем просто

    боать методики из одной страны и применять их к другой, нужно учи-

    вать контекст. Такова была моя главная мысль. На что аудитория

    ааплодировала. Я был, следовательно, поддержан аудиторией.

    Однако это чуть было не кончилось для меня роковым образом, потому что сразу же некоторые члены нашей делегации доложили ру­ководству делегации, лично академику Федосееву, что я заслужил ап­лодисменты. А раз я заслужил аплодисменты, значит я говорил что-то не то. И тут Галина Михайловна Андреева (она слушала мое выступле­ние) и Николай Васильевич Новиков побеседовали с Федосеевым и ска­зали, что мое выступление было вполне адекватно идеологическим установкам. Так что это не имело для меня негативных последствий.

    Негативные последствия имел другой эпизод. Во время конгрес­са ко мне подошел господин Поремвский, видный деятель НТС. Я по простоте душевной отнесся к нему вполне нормально и даже дал ему свой домашний адрес. После того как он прислал мне по этому адресу какие-то социологические тексты из французской прессы, меня при­гласили в КГБ и объяснили, что я должен был знать, что это — лич­ность, сотрудничавшая в свое время с гитлеровцами. В результате я сделался «невыездным» на целые 10 лет. Исключение было сделано только в 1970 году для поездки в Болгарию для участия в седьмом со­циологическом конгрессе, где мы вновь встретились с Парсонсом.

    И везде Талкотт Парсонс встречал меня как старого знакомого и доброго друга. И мы всегда имели с ним возможность поговорить, обсу­дить какие-то вопросы. Неформальное обсуждение. Формальные мо­менты были только в связи с какими-то выступлениями. На болгарском конгрессе я выступал на сессии, которой Парсонс руководил вместе со Смелсером. Потом, в 72-м году, по-моему, он прислал мне приглашение выступить подробнее о проблемах модернизации, о которых я говорил в своем докладе. Но уже тогда это все закрывалось и свертывалось. И наше бывшее начальство не поддержало этого предложения.

    — Когда вы в последний раз виделись с Парсонсом?

    А. Здравомыслов. Я думаю, что это было как раз во время бол­гарского конгресса в 70-м году. Вот такая история наших с ним личных и научных отношений на общем фоне развития нашей науки в те годы.

    — Ну а как другие приобщились к концепции Парсонса? Давайте
    вспомним. И еще: почему мы к ней потянулись?

    Л. Седов. Очень интересный вопрос, потому что мой приход к 'арсонсу был, в общем-то, достаточно неожиданным. Представьте себе, я был востоковедом, защищался в Институте востоковедения, нимался средневековой Камбоджей. Это замечательное, надо ека­ть, занятие. Это интереснейший период, интереснейшая архитекту-Р • по меня интересовала не столько архитектура и даже не духовная знь того периода, а именно социальное устройство. Мы все были с

    марксистским воспитанием. Короче говоря, на основании средневеко­вых документов я, уча язык санскрит и т.д., защищался на тему соци­ального и государственного строя средневековой Камбоджи. В те годы в востоковедении разворачивалась дискуссия об «азиатском способе производства».Я был одним из ее активных участников, молодой вос­токовед, суждения у меня по этому поводу были достаточно крамоль­ные, но все-таки в рамках этой самой марксистской дискуссии.

    — Когда это было?
    1   ...   58   59   60   61   62   63   64   65   ...   77


    написать администратору сайта