Три века северной столицы

• Название: Три века северной столицы
• Дата: 20.07.2022
• Размер: 2.75 Mb.
• Имя файла: voznikshij-voleyu-petra-istoriya-sankt-peterburga-s-drevnih-vrem.doc
• Тип: Документы; #633885
• страница: 34 из 42

Тредиаковский Василий Кириллович (17031769) — поэт, филолог и теоретик литературы. В работе «Новый и краткий способ к сложению российских стихов» (1735) сформулировал принципы русского силлабо-тонического стихосложения. Был одним из первых представителей русского классицизма; ввел новые стихотворные жанры. Выступал также как переводчик. Переложил стихами роман «Тилемахида» Фенелона.

В 1758 г. при Академии была организована вторая, Новозаведенная типография, при основании которой подра­зумевалось «умножить во оной печатание книг как для удо­вольствия народного, так и для прибыли казенной». Печата­лись в Новозаведенной типографии только те книги, которые пользовались широким спросом, в основном иностранные, для перевода которых подряжались переводчики со стороны; здесь можно встретить имена Лукина, Фонвизина, Нартова и др. Довелось Новозаведенной типографии поучаствовать даже во дворцовом перевороте 1761 г.: в ночь на 28 июня в ней были тайно отпечатаны тексты манифеста о перевороте и присяги Екатерине II. Позднее руководитель и инициатор создания Но­возаведенной типографии Тауберт был пожалован императри­цей в статские советники и библиотекариусы с жалованием 1500 руб. в год. В 1763 г. эта типография принесла 12 тыс. рублей прибыли. Просуществовала она недолго и уже в 1766 г. слилась с основной.

На протяжении всего XVIII в. в стенах Академии изда­валось около десяти периодических изданий, в основном, на­учного характера. В числе этих изданий были и «Ведомости», печатавшиеся в Академической типог­рафии на немецком языке с 1727 г., а с января 1728 г.  и на русском. Одно время их редактором был М. В. Ломоносов. Об издавав­шихся с 1728 г. на латинском языке «Комментариях Петербургской Императорской Академии наук» известный математик и ме­ханик Д. Бернулли писал в 1734 г. из Базеля в Петербург Леонардо Эйлеру: «Я не могу вам довольно выразить с какою жадностию повсюду спрашивают о мемуарах петербургских. Желательно поэтому, чтобы поспешили печатанием их».

В 1768 г. Екатериной II было учреждено при Акаде­мии наук «Собрание старающееся о переводе иностранных книг на Российский язык», в работе которого принимали участие среди прочих Я. Б. Княжнин, М. И. Попов, А. Н. Радищев и др. Названное «Общество» просущество­вало до 1783 г. и за этот срок издало 112 книг в 173 томах; все они были напечатаны в Академической типографии.

Невозможно перечислить в нашем столь малом экскурсе имена даже именитых писателей и ученых, труды и сочине­ния которых напечатал академический станок в XVIII в.. Здесь можно встретить имена В. К. Тредиаковского, М. В. Ломоносова, С. П. Крашенинникова, С. К. Котельникова, А. Кантемира, Н. И. Новикова, В. М. Севергина и многих, многих других.

В январе 1783 г. был подписан «Указ о вольных ти­пографиях», и значение Академической типографии как центра российского книгоиздательства постепенно начина­ет снижаться. В XIX в. Академическая типография всту­пила, имея основной своей деятельностью издание научных трудов самой Академии, вовсе не исчерпав этим своих слав­ных деяний.

МЫ ВСЕ УЧИЛИСЬ ПОНЕМНОГУ…
Учился читать да писать, а выучился петь да плясать.

Царь Петр I, который никогда не обучался ни риторике, ни диа­лектике, но, одолев четыре правила арифметики, немедленно приступил к изучению фортификации и артиллерии, не мог не отнестись отрицательно к преподаваемым в схоластических шко­лах знаниям. Он верил, что «в пространном государстве высокие науки изберут себе жилище и в российском народе получат к себе любовь и усердие», и всячески торопился их насаждать, не всегда обнаруживая при этом разборчивость в средствах. Тяжелая война требовала всемерного ускорения темпов обуче­ния. Без математики, физики, астрономии нельзя было ни совер­шенствовать артиллерию, ни строить флот.

Первые светские школы были открыты в Москве еще до основания Петербурга. В новой столице довольно долгое время обстановка была слишком напряженной, чтобы здесь можно было спокойно учиться. Лишь в последний период русско-швед­ской войны, примерно с 1715 г., в Петербург начинают перево­диться новые училища, и в последнее десятилетие царствования Петра его столица быстро становится центром нового светского просвещения, готовящим стране моряков, артиллеристов, инжене­ров, архитекторов, медиков, учителей, служащих коллегий и т. д.

Перестраивающаяся жизнь выдвигала на первый план умение «воинствовати, знати строение и докторское искусство». В пе­риод войны «воинствованию» должно было быть уделено особое внимание, а поставленная России новая задача — овладение морем — требовала обучения не только сухопутному, но и мор­скому «воинствованию». С 1697 по 1714 г. более 200 русских людей обучалось за границей морскому делу, главным образом в Голландии и Англии. Однако обучение за границей стоило дорого и не всегда давало нужные результаты, поскольку мор­ские державы не проявляли стремления помогать царю в создании флота. Поэтому еще в 1701 г. в Москве под Сухаревой баш­ней была открыта Школа математических и навигацких наук, в которой преподавал Л. Ф. Магницкий, создатель пер­вого русского учебника по арифметике — настоящей энциклопе­дии математических знаний.

Заложенное в Петербурге уже в 1704 г. Адмиралтейство быстро разрасталось. Отведенное под него обширное четырех­угольное место обстраивалось с трех сторон и было обнесено валом и каналами; с четвертой стороны оно выходило на Неву, где стали закладываться суда. Постепенно здесь создавались склады всяких товаров, нужных для оборудования судов, а также склады боеприпасов. Вокруг Адмиралтейства селились мастеровые и всякие другие причастные к морскому делу лица, среди которых было на первых порах немало иностранцев. Так создавалась Морская, или Немецкая, слобода. На набережной стали строиться дома для крупных морских начальников: «великого адмиралтейца», командира русского флота графа Ф. М. Ап­раксина, адмирала К. И. Крюйса, вице-адмирала Брауна и дру­гих.

Мысль о целесообразности переселения в этот вновь создаю­щийся морской центр школы, готовящей морских офице­ров, не могла не возникнуть как у царя, так и у его помощни­ков по морскому делу. Недосягаемость Петербурга для шведов после Полтавской победы и особенно после взятия Выборга да­вала полную возможность реализовать эту мысль.

В мае 1714 г. Петр, находясь в плавании на корабле «Ека­терина», лично написал капитан-поручику Г. Скорнякову-Писареву: «Господин капитан-поручик! Понеже господин адмирал граф Апраксин писал, дабы выслали в Петербург с Москвы из Навигацкой школы учеников, которые выучили геометрию, 20 че­ловек, и когда оные в Петербург приедут, тогда их прими и учи артиллерии, а заранее о том донеси князю Александру Данило­вичу Меншикову, дабы он велел к приезду их сделать в Петер­бурге в удобном месте избы, где их учить». Это первый изве­стный нам документ, свидетельствующий о переводе части Навигацкой школы в Петербург. В 1715 г. была утверждена подроб­ная «Инструкция Морской академии в С.-Петербурге», предпи­сывающая распорядок жизни и работы на новом месте. Низшее Навигацкое училище продолжало пребывать в Москве, а в Пе­тербурге создавалась Морская академия, куда переводились старшие лучшие ученики и принимались новые. 20 декабря 1715 г. был издан указ, предписывавший: «Которые есть в Рос­сии знатных особ дети, тех всех от 10 лет и выше выслать в шко­лу С.-Петербургскую, а в чужие края не посылать, и чтоб оные недоросли высланы были нынешнею зимою». Этой «школою С.-Петербургскою» и была Морская академия.

В Петербурге не только специальное, но и общеобразователь­ное значение Морской академии расширилось: наряду с математическими и военными дисциплинами в ней преподавались политика, ге­ральдика, гражданские законы, гражданская архитектура и дру­гие «шляхетные науки», а также семь иностранных языков (по-видимому, на выбор): английский, французский, немецкий, швед­ский, датский, итальянский и латинский. Военная часть обучения должна была состоять, согласно адмиралтейскому регламенту, из «артиллерии, навигации и фортификации, шанцев и ретранше­ментов, воинских обучений с мушкетами».

Морская академия основана была в знаменательное для исто­рии русского флота время — после Гангутской победы. В первые годы ее существования была предпринята экспедиция на Гогланд, а в 1716 г. Петр оказался начальником соединенной русско-датско-англо-голландской эскадры, в которой Россия смогла уже выставить 26 крупных военных судов. При таких условиях на подготовку морских офицеров приходилось обратить особое внимание. Если матросы на наших судах были уже почти поголовно русские, то среди офицерских чинов этого времени насчитыва­лось еще около половины иностранцев.

Помещалась Морская академия в соседстве с Адмиралтей­ством в построенном в 1712 г. доме Кикина, на набережной, где теперь стоит здание Зимнего дворца. Дом был, по-видимому, не­большой (описание его не сохранилось), так что к нему при­шлось пристроить несколько мазанок. Рядом с ним стоял дом начальника флота графа Федора Апраксина. Набережная, шед­шая от Адмиралтейства к «почтовому дому» (впоследствии на этом месте был выстроен Мраморный дворец), усиленно укреплялась. В болотистую землю забивали бесконечное число свай, валили фашинник, землю, щебень, обса­живали набережную вывезенными из Гамбурга липами. Против Адмиралтейства был отгорожен луг; на расположенном невдале­ке участке адмирала Крюйса был разбит красивый сад с оран­жереей.

Главным преподавателем Морской академии был англичанин Фарварсон, перебравшийся из Москвы вместе со своим помощ­ником Гвином. Из первых директоров следует отме­тить Андрея Артамоновича Матвеева и двоюродного брата царя — Андрея Львовича Нарышкина, учившегося за границей. Нарышкин водил своих питом­цев в морские походы, заставляя их практически изучать мор­ское дело. При нем было усилено обучение стрельбе, больше внимания уделялось упражнениям в морской съемке и астрономии. Морские науки проходились по книгам и запискам Фарварсона. По окончании академии ее воспитанники выходили в морские офицеры, геодезисты, топографы, архитекторы. Неко­торые из окончивших становились учителями провинциальных «цифирных» школ. Среди воспитанников Академии были лица, снискавшие себе впоследствии громкую известность, например адмирал С. И. Мордвинов, гидрограф А. И. Нагаев, судострои­тель И. И. Неплюев и др.

В московской Навигацкой школе сословный состав учеников был пестрый: рядом с детьми «дворянского чина» и «людей боярских» обучались дети солдат, подьячих, приказных. При Петре профессиональное образование не являлось еще узко со­словным. Ищущих знания людей было слишком мало, чтобы пренебрегать кем бы то ни было (за исключением лиц, положен­ных в подушный оклад). Для набора 300 человек — первона­чально установленного комплекта Морской академии — отдан был уже упоминавшийся приказ о высылке в Петербург «знатных особ детей». Однако учиться, даже в Морскую академию, дво­рянство шло еще не весьма охотно. Если бы даже почти каждая знатная семья имела хотя бы одного представителя в петербург­ской «морской гвардии», то это все же далеко не могло бы заполнить нужного комплекта. Имеются сведения, что в 1717 г. некоторые ученики были «наги и босы», «кормились вольною работой», а иногда даже «побирались, волочась между дворами». Конечно, такие воспитанники не принадлежали к бо­гатым и знатным семьям.

В своем известном сочинении «Цветущее состояние Всерос­сийского государства» И. Кириллов дает чрезвычайно ценные сведения о Морской академии 1727 г., из которых мы узнаем, что в ней числились ученики как «из шляхетства», так и «из разночинцев», причем многим предметам, как то: геометрии и тригонометрии, астрономии, географии — обучались лишь первые. В школе существовало несколько подразделений: арифметиче­ское, геометрическое, меркаторское, астрономическое, геодезиче­ское. Арифметике обучалось 20 детей шляхетства и 17 разночин­цев, геометрии и тригонометрии — 39 шляхтичей, плоской нави­гации — 55 шляхтичей и 28 разночинцев, астрономии — 4 шлях­тича, географии всего 1, геодезии — 24 шляхтича и 7 разночин­цев и т. д. 8 разночинцев обучались письму, следова­тельно были малограмотными, 10 разночинцев и 1 шляхтич — псалтырю, 25 разночинцев и 2 шляхтича — часослову. Общее число учеников-шляхтичей было больше разночинцев, а общее число учеников академии не достигало предполагавшегося ком­плекта в 300 человек. Штат служащих состоял из 45 человек, но из них, помимо профессора математики (очевидно, Фарвар­сон) и учителя навигации, остальные являлись «подмастерья­ми», т. е. преподавателями низшей квалификации (по артилле­рии, навигации, фортификации, геометрии и арифметике, геоде­зии, живописи и рапирному искусству). Военным обучением занимались поручики, два сержанта, капралы; в штате были также надзиратели и учителя цифирной школы.

Вслед за частью Навигацкой школы в Петербург из Москвы были переведены и другие военные школы — Артиллерийская и Инженерная. Артиллерийская школа была помещена на Литей­ном проспекте против Артиллерийского двора. Близость школы к Артиллерийскому двору вызывалась необходимостью для уче­ников изучать практику артиллерийского дела (неподалеку, на Выборгской стороне, существовал для этого специальный поли­гон). Обучались ученики и «огнестрельным делам, надлежащим до воинских случаев и до потешных фейерверков». По-видимому, они должны были обслуживать столичные празднества, обычно заканчивавшиеся фейерверками. Учеников было немного, перво­начально всего 20 человек. Обучались в школе не только дво­ряне, но и «пушкарские дети».

В марте 1719 г. последовал приказ из Воинской коллегии об учреждении в Петербурге другой военной школы — Инженерной роты. В приказе сказано: «Великий государь указал учинить в С.-Петербурге Инженерную роту и быть ей под ведением полковника-инженера Кулона, а в ту роту взять из московской Инженерной школы учеников всех, сколько их в той школе ныне обретается, и инженера, который при той школе опреде­лен для учения школьников, с подлежащими их инструменты и со всем, что при них есть». В Инженерной школе обучалось бо­лее 70 человек; начальником ее после Кулона был назначен Миних. К первоначальному московскому обучению арифметике и геометрии, «сколько до инженерства надлежит», прибавлены были в Петербурге фортификация и другие предметы. Казен­ного дома школа не получила, и ей пришлось разместиться в двух светлицах какого-то постоялого двора Московской сторо­ны. Предназначенная сначала для детей «знатных фамилий», она скоро утратила свой аристократический характер и пополнялась главным образом сыновьями шляхетства. Окончившие школу определялись кондукторами инженерной команды, сержантами, фурьерами, капралами, бомбардирами, каптенармусами в поле­вую и осадную артиллерию и в инженерную роту, но иногда и на горные заводы и даже в помощники архитекторов. Артилле­рийская и Инженерная школы были вскоре слиты в одну, в ко­торой в 1727 г. показано учеников: в геометрии — 21, в арифме­тике — 14, в артиллерии — 104, командированных — 87.

Существовала при петербургском гарнизоне еще школа для обучения солдатских детей. Здесь в 1727 г. обучались арифме­тике, письму и пению 80 человек; кроме того, совершенно обу­чившихся письму показано 8 человек, в словесных науках упраж­нялись 18, а один обучался геометрии. Большую роль в преподава­нии играла музыка (очевидно, подготовлялись полковые музыканты): в школе 40 человек учились играть на гобоях, а 12 — на флейтах.

Для обучения «строению» не было специальных школ, и гражданское строительство изучалось в военных школах. В недавно основанном городе на строителей спрос был немалый.

Таким образом, военные школы, имевшие до некоторой сте­пени и общеобразовательное значение, за последнее 10-летие пет­ровского царствования были сосредоточены в новой столице. Далеко не сразу наладилась нормальная жизнь в петербургских школах. Ученики были оторваны от своих семей, отпусками почти не пользовались. Новый город был ненавистен многим дворянам, весьма неохотно отдававшим туда своих сыновей, которые к тому же сами часто не обнаруживали склон­ности к учению.

Но Петр рассчитывал на новую среду, на свой личный над­зор и пример, на то, что энтузиазм строительства как города, так и флота захватит молодежь и в ее рядах создадутся новые люди с новыми интересами и навыками. Он сам посещал новые школы, особенно Морскую академию, находившуюся около Адмиралтейства, где он постоянно бывал. Царь прекрасно понимал, какое значение приобретают такие школы во время войны и как по­вышают они значение новой столицы. Заметив непорядки, раз­вал, бедность, Петр сердился, наряжал следствие, но, занятый войной, поглощавшей огромные средства, он не мог всюду по­спеть, за всем уследить. Такие помощники, как Мат­веев, Нарышкин, Фарварсон, поддерживали его просветительные начинания: они сражались за кредиты, иногда вырывали деньги у растратчиков, напоминали царю о нуждах школ, искали у него поддержки в своей преподавательской деятельности. Фарварсон много сил положил на преподавание математических наук, кото­рое благодаря ему стояло на высоком уровне. Он научился рус­скому языку, и Петр использовал его в качестве редактора пере­водов некоторых специальных сочинений. Ему же были поруче­ны и астрономические наблюдения, в которых иногда участвовал сам царь.

Ученый швед Карл Берк посетил в царствие Анны Иоанновны петербургский кадетский корпус. Вот его впечатления:

«Возраст кадет от 12 до 20 лет, они представляют почти все старые российские княжеские и боярские роды, а несколько человек — из лифляндских дворян. Числом кадет 360, они поделены на три роты под руководством отборных знающих ротных офицеров (а некоторые из них сами воспитывались в Берлинском кадетском доме, где, кстати, всего 236 кадет), а также майора, подполковника (в полковничьем ранге) и полковника, которым является фельдмаршал Миних.

Будущим командирам надлежит изучать не только необходимое и приличествующее офицеру, но также обязанности простого солдата и привыкать к военным тяготам. Поэтому кадет обучают экзерцициям, стоять на посту (правда, в ночное время постов выставляется немно­го), патрулировать, делать досмотр, подавать рапорты и прочим навы­кам, нужным зрелому военному; они также учатся содержать в наи­лучшем состоянии свое оружие и обмундирование. Офицеры строго надзирают за всем этим, наказывая провинившихся, смотря по их про­ступкам, арестом, фухтелями, выставлением к позорному столбу, сиде­нием на острой кровельке, поставленной на орудийный запал и т. д.

Время каждого кадета полностью распределено по занятиям и уп­ражнениям, которые по склонностям и в соответствии с возрастом для него наиболее важны, а именно: русский, немецкий, французский и латинский языки, история, география, геометрия, фортификация, арифметика, письмо и составление писем, танцы, фехтование, вольти­жировка, рисование и верховая езда.

Учителя фехтования и танцев (один из учителей танцев — месье Ланде) показа­лись мне парнями, хорошо знающими свое дело, а вот учитель письма обучал мелкому почерку с многочисленными безвкусными хвостиками и немецкими печатными буквами. Учитель рисования — то же самое, он учил юношей мазать красками, сам хорошо не владея рисунком. Граф Миних, или кто там еще, поступил бы лучше, если бы в поисках такого учителя обратился к знающим людям, ведь солидный диплом еще не дает надежной гарантии.

Каждый учитель по наукам и упражнениям имеет в своем классе список кадет, приходящих на урок, и делает им по этому списку пере­кличку. Чтобы обучение шло как можно успешнее, ни у кого на уроке нет больше 16 кадет. Чем слабее кадет в своих предметах, тем меньше видов упражнений и больше уроков по каждому предмету получает он в неделю. Расписание занятий определяет обер-профессор, особенное внимание обращающий на то, чтобы равно успевающих и знающих одни и те же языки сводить в пары. Русский юноша всегда должен говорить со своими офицерами и учителями по-немецки, а немец — по-русски. Равным образом в Новый год два кадета обычно обраща­ются к ее величеству с поздравительными речами — немец говорит по-русски, русский по-немецки.

Я, проходя с майором по классам, с величайшим удовольствием наблюдал, как любовно обращался он с этими чудесными юношами. Он называл их по титулу — князь, граф, барон, или, если это про­стые дворяне, юнкерами. Он отдавал должное отличившимся хорошим поведением и заслужившим похвалы от учителей и, напротив, стыдил нерадивых. Недостатком, устранения которого он весьма и весьма желал, были слишком многочисленные отпуска. Один господин просит позволения съездить домой для своего сына, другой просит за брата, третий за родственника. Чадо за три месяца позабывает то, чему учи­лось целый год.

Что касается содержания кадет, то оно действительно хорошее. Комнаты чистые и опрятные (однако самые лучшие отведены офице­рам), есть свои прекрасные лазарет и аптека. Едят все в большом зале, получая три добрых блюда в обед, два на ужин; для русских в их рыбные дни готовят отдельно. Для тех, кто провинился и слишком мал, чтобы выдержать удары шпагой, есть штрафной стол, накрытый мешковиной. На него в деревянной чашке ставят разломанный хлеб, немного соли и кружку с водой.

Там содержатся 60 верховых и 20 ломовых лошадей. В доме много ремесленников и рабочего люда; кроме того, кадеты побогаче имеют собственных слуг. Для рабочих есть маленькая русская церковь, для русских кадет — часовня, и теперь строится евангелическая церковь для лифляндцев, которые до сих пор отправляли богослужение в од­ном из залов».
* * *
Наряду с «воинствованием» и «строением» в новой столице начали обучать и «докторскому искусству». Как известно, еще в допетровское время на Руси было немало иноземных врачей и притом высокой квалификации, главной функцией которых было наблюдение за здоровьем царя и его семьи. У служивших в Москве иностранцев обучались русские ученики (при Але­ксее Михайловиче их было 20). В 1662 г. был отправлен за границу для обучения медицине будущий первый русский док­тор медицины Петр Постников, который после двухлетнего обу­чения в Падуанском университете удивил своих экзаменаторов блестящими познаниями. По возвращении на родину он был использован по дипломатической части.

Во время своих заграничных поездок Петр приглашал в Рос­сию немало медиков. Занимались врачеванием и обрусевшие иностранцы, получившие медицинское образование, как, напри­мер, Лаврентий Блументрост, сын московского врача, сначала лейб-медик царевны Наталии Алексеевны, а с 1718 г. и лейб-медик царя и управляющий его библиотекой и Кунсткамерой.

Когда в 1716 г. на Выборгской стороне открылся Петербург­ский военный госпиталь, при нем была создана и хирургическая школа. Госпитальный доктор Захар Захарович фон дер Гульст преподавал анатомию ученикам и подлекарям; Виллим Горн чи­слился оператором и учителем «накладывания бандажей». Гос­питаль при Петре помещался в деревянном здании на стыке двух рукавов Невы. Число учеников доходило до 50 человек, учившихся медицинским наукам, латин­скому языку и рисованию. В 1719 г. был основан Адмиралтей­ский госпиталь, в котором несколько учеников получали меди­цинское образование. Подготовлялись лекари и под руковод­ством отдельных врачей. Так, в 1719 г. к Л. Блументросту были прикомандированы 30 солдатских детей, уже немного освоившихся с немецким и латинским языками.

Ближайшую связь с медициной имело лекарственное дело. Напротив Выборгской стороны был расположен остров, густо заросший еловым лесом, в котором гнездились вороны, почему он и получил название Елового, или Вороньего. Этому острову предстояло сыграть видную роль в аптекарском деле  стать Аптекарским островом, как он зовется и теперь. В 1713 г. здесь был заложен аптекарский огород, вскоре превратившийся в ботанический сад, сделавшийся центром лекарственного дела. Расположение его было удобное, так как врачи, являвшиеся в то время единственными специалистами по ботанике, могли легко обслуживать и сад, и госпиталь на Выборгской стороне, перепра­вляясь на лодке с одного берега Невы на другой. Аптекарский остров, первыми поселенцами которого были аптекарские служи­тели, находился в ведении Медицинской канцелярии. В 1730 г. о саде отзывались уже как о «превеликом». Один из ранних ди­ректоров его Сигезбек даже утверждал, что не видел ему подоб­ного в Европе. В нем были насажены китайские и монгольские растения, имелись теплицы. При саде жил аптекарь, собиравший и сушивший лекарственные растения.

При Петре впервые были открыты вольные аптеки для всего населения. Это потребовало расширения культуры лекарствен­ных растений, чем и занялись в саду на Аптекарском острове. Основателями сада были сам Петр и его лейб-медик Р. К. Арес­кин. Шотландец по рождению, выученик Оксфордского универ­ситета, Арескин создал себе в Англии репутацию прекрасного врача. В 1706 г. он, по приглашению Меншикова, приехал в Рос­сию. Познакомившись с Арескином, Петр взял его к себе и, убе­дившись в его честности и преданности, поставил во главе Аптекарского приказа. При самой деятельной поддержке Петра он сумел положить начало созданию из прикладного аптекарско­го огорода научного ботанического сада. Так возникло в Петер­бурге, еще до основания Академии наук, первое научное ботани­ческое учреждение. Арескин отнюдь не бросил практическую врачебную деятельность. Он заинтересовался лечебными свойства­ми натуральных богатств окрестностей Петербурга. Его внима­ние привлекли Полюстровские воды, над изучением лечебных свойств которых он работал.

В 1721 г. Л. Блументрост представил выработанные по пору­чению царя «пункты учреждения» Медицинской коллегии, пере­данные Петром в Сенат и узаконенные последним в августе. Медицинская коллегия просуществовала недолго. Смеше­ние в ней единоличного и коллегиального принципа вызвало на­рекания, почему она и была заменена в 1725 г. Медицинской канцелярией под единоличным управлением Л. Блументроста.

По его настоянию вышло в 1721 г. постановление против «бродячих лекарей», требовавшее подвергать врачей до разреше­ния им практики испытанию.

Медицинская коллегия должна была ведать и аптеками. В Москве уже существовали в XVII в. аптеки, обслуживавшие главным образом придворные круги. В новой столице первая казенная аптека возникла в 1704 г. Эта главная, или (как ее называли) «верхняя», аптека помещалась в Петропавловской крепости, а затем, в виду сырости, вредившей лекарствам, была переведена в новое помещение на Миллионной улице. При открытии ее земские бургомистры Новго­родской губернии поднесли царю пять медных кубов с тру­бами, чем Петр был весьма доволен. Вскоре открылась вторая, «нижняя», аптека на Преображенском острове в каменном трехэтажном доме (где теперь стоит Гостиный двор); третья апте­ка была открыта на Адмиралтейском острове (между Невой и Мойкой). В 1722 г. последовало разрешение заводить вольные аптеки, что содействовало дальнейшему увеличению их числа и обслуживанию лекарственной помощью более широких кругов населения.

Рост промышленности в петровской России имел результатом развитие начатков прикладных научных знаний. Сведений об этом мы имеем пока еще мало, однако за последнее время обна­ружен такой любопытный факт, как основание в Петербурге в 1720 г. при Берг-коллегии первой химической лаборатории, для которой было построено особое кирпичное здание на терри­тории дворца царицы Прасковьи Федоровны против Литейного двора. Развитие металлургии требовало «способствования» руд­ных ископаемых, испытания сырья, поступавшего на заводы, а также полученных ими продуктов и привозимых из-за границы химикатов. Некоторые сохранившиеся данные говорят об инте­ресе самого Петра к химии. За последнее время найдены записи условных обозначений металлов, химических веществ, посуды и пр., сделанных для Петра с целью облегчить ему изучение «опробовательной хитрости». Сохранилась и его собственноруч­ная запись методики пробы различных металлов. Возможно, что Петр сам производил несложные анализы.

Хотя просвещение петровской эпохи в отличие от предше­ствующего времени носило ярко выраженный светский характер, новая столица не могла обойтись и без духовной школы. Харак­терно, что духовный регламент мотивировал необходимость обу­чения будущего духовенства ссылкой на благоприятные резуль­таты, достигнутые при обучении военному делу, архитектуре, врачеванию.

В целях образования будущего духовенства в 1721 г. в но­вой столице при Александро-Невском монастыре открыта была Словенская школа, обучавшая главным образом детей служи­телей, дьячков и подьячих монастыря грамоте, грамматике, в городе, «но в стороне, где нет народного шума, ниже частых оказий, которые обычно мешают уче­нию».

Для новых гражданских учреждений — Сената, коллегий — требовались знающие люди. Возник проект организации Акаде­мии политики для подготовки образованных чиновников. Одна­ко он не получил осуществления. Часть воспитанников военных школ переходила на гражданскую службу, но таких людей было немного. Приходилось привлекать лиц из старых приказов и ши­роко использовать учеников духовных школ. Нельзя не признать, что эти школы оказали значительную услугу новым гражданским и просветительным учреждениям: они дали людей и тем, и дру­гим. Петербург вбирал в себя все лучшее, что могли ему предо­ставить духовные школы Москвы, Киева и других городов, и использовал их воспитанников с помощью нового светского обучения для нужд строящегося по новому государства и для нужд самого города. Провинциальная школьная молодежь очень часто успевала получить достаточное отвращение к мертвой схо­ластической науке, чтобы с интересом отнестись к более жизнен­ному новому преподаванию. Когда осуществилось открытие за­думанной Петром академической гимназии, главные пополнения ее шли в течение долгого времени за счет духовных школ.

Много слабее и неудачнее профессионального было постав­лено в петровской столице, как и по всей России, общее обра­зование. Дворянство почти не заботилось об обучении своих де­тей. Конечно, в больших городах и особенно в столице было меньше неграмотных недорослей, чем в захолустных дворянских имениях, но все же, несмотря на суровые подчас правительствен­ные мероприятия, образование дворянских сыновей, не говоря уже о дочерях, было весьма недостаточным. В лучшем случае оно находилось в руках домашних учителей, иностранцев, или содержателей частных иностранных пансионов. В 1711 г. в Пе­тербурге были четыре частные школы, о которых сохранилось, к сожалению, мало сведений. Обучали в них языкам, элементам арифметики, танцам и «пристойному обхождению». Так как уче­ники протестантского вероисповедания смешивались с православ­ными, духовенство относилось к таким школам подозрительно, почему они обычно существовали недолго, тем более что и пра­вительство не очень сочувствовало им, видя в них конкурентов своим школам.

И. И. Неплюев рассказывал в своих записках, что в октябре 1715 г. «по присланному указу перевели нас всех в школу в С.-Петербурге, которой школы был содержателем француз Боро». Однако над школой поставлены были русские «надзира­тели» — сначала уже известный нам генерал-адмирал Ф. М. Ап­раксин, потом граф Г. П. Чернышев, также адмиралтейский дея­тель, любимец Петра, человек умный и прямой. После него надзирателем был назначен уже упоминавшийся А. А. Матвеев. Таким образом, иностранцы, содержатели пансионов, находились под контролем русских людей, пользовавшихся особым доверием царя. Такие лица, как граф Чернышев, считавшийся отчасти врагом иностранцев, и Апраксин, во многом не сочувствовавший петровским реформам, должны были, вероятно, особенно строго выполнять контроль над иностранными пансионами, подходя к ним с точки зрения защиты русских интересов.

Новая по своему светскому духу и профессиональным целям петровская школа не могла все же вполне оторваться от некото­рых московских традиций, от старых методов и форм препода­вания. Если и была признана сладость плодов учения, то горечь его корней продолжала считаться обязательной. Даже в таком привилегированном заведении, как Морская академия, дисципли­на была жестока. Воспитанники находились под надзором «дядек», вооруженных хлыстами. Побег из школы закон карал смертной казнью, невозвращение вовремя из отпуска — каторж­ными работами. Правда, постановления эти являлись скорее угро­зами, чем предписанием к исполнению, но все же такая угроза висела над ослушниками. Школа была той же службой, и к вос­питанникам ее государство относилось с такой же требовательно­стью, как и к лицам, находящимся на службе.

Противодействие, оказываемое наиболее отсталой частью петровского общества просветительным усилиям царя и его по­мощников, заставляло последних выступать устно и письменно в защиту просвещения. В писаниях, выпускавшихся раскольни­ками против царя, нападкам подвергалась и новая просветитель­ная политика: «И учинил по еретическим книгам школы матема­тические и академии богомерзких наук, в которых установил о звездочетия погодно печатать зловерующие календари». Сторон­никам Петра приходилось поэтому проявлять большую энергию в защите новой школы и новой науки. Особенно примечательна в этом отношении деятельность Феофана Прокоповича. Пересе­ление в Петербург этого выдающегося писателя и прекрасного церковного оратора сыграло весьма значительную роль в жизни столицы.

С Феофаном Прокоповичем Петр познакомился в 1706 г. в Киеве, куда приехал для основания Печерской крепости. Петр хорошо его запомнил и, видимо, уже тогда решил привлечь в число своих сотрудников. В 1715 г. Прокопович был вызван в Петербург, куда, задержанный в Киеве продолжительной болезнью, приехал только в 1716 г. Здесь он сразу же присту­пил к энергичной пропагандистской деятельности, сочиняя про­поведи, в которых разъяснял реформы Петра и доказывал их необходимость. Одной из наиболее ярких была проповедь Прокоповича, произнесенная им 30 августа 1718 г. в Александро-Невском монастыре. В ней он ссылками на историю доказывал право России на Неву, Ингерманландию и Карелию. «Идеже Александр святый посея малое семя…где он трудился, дабы не безвестна была граница российская, ты престол российский тамо воздвигл еси», — говорил Прокопович, обращаясь к Петру, присутствовавшему на богослужении. Наря­ду с сочинением проповедей, Прокопович работал над различны­ми богословскими трактатами и особенно над Духовным регла­ментом. В этой работе ему помогали вытребованные Петром в Петербург из Киева игумен Варлаам Леннецкой и иеромонахи Кохановский и Загурский. В Петербурге были напечатаны мно­гие выдающиеся сочинения Прокоповича: «Розыск историче­ский» (1721), «Увещание от св. Синода невеждам» (1725) и др.

Обширный дом Прокоповича, окруженный лесом и красиво расположенный, являлся своеобразным литературным салоном петровского Петербурга. Высокообразованный и радушный хо­зяин всегда привлекал к себе посетителей из числа русских и иностранцев, среди которых светских людей было едва ли не больше, чем духовных. Первый по времени биограф Прокопови­ча (есть основание думать, что им был академик Байер) гово­рит, что собрания у Прокоповича были своего рода аттическими вечерами, дававшими обильную пищу для бесед и размышлений. Долгие годы дом Прокоповича играл роль одного из виднейших культурных центров Петербурга.

Любопытны записки А. Болотова середины XVIII в. о его образовании:

«Наилучшим пансионом почитался тогда в Петербурге тот, который содержал у себя кадетский учитель старик Ферре, живший у самого кадетского корпуса; в сей-то пансион меня и отдали…

После отъезда моей матери в деревню, а родителя с полком в Финляндию, остался я один в Петербурге, посреди людей, совсем мне незнакомых. Не могу никак забыть того дня, когда меня привезли домой к учителю и оставили одного. Мне казалось, что я нахожусь в другом мире: все было тут дико, ново. Маленькая постелька и сундучок с платьем составляли весь мой багаж, а дядька мой Артамон был один только знакомый.

Учеников было человек пятнадцать; некоторые на содержании у учителя, а другие прихаживали только всякий день учиться, а обедать и ночевать хаживали домой. Из числа первых был некто господин Нелюбохтин, сын полковника гарнизонного, да двое господ Голубцовых, детей сенатского секретаря. Они жили вместе со мной, и каждому была отведена особливая конторочка в том же покое, где мы учились, досками огороженная. Мне, как новичку, и притом полковничьему сыну, была отведена лучшая с господином Нелюбохтиным, который был мальчик нарочито взрослый и притом тихого и хорошего характера. Голубцовы были меня старше, ибо мне тогда исполнилось десять лет отроду.

Учитель наш был человек старый, тихий и весьма добрый. Он и его жена, такая же старушка, любили меня отменно. Он сам мало нас учил, потому что по обязанности должен был каждый день ходить в классы в кадетский корпус и учить кадетов. Ему доставалось учить нас час в полдень да вечером час.

Что касается содержания и стола, то он был обычный, пансионный, то есть очень умеренный. Наилучший и приятнейший кусок составляли булки по утрам. Обеды же очень тощи и в самые скоромные дни, а в постные и того хуже. Впрочем, иногда помогала ложка-другая щей с говядиной, варимых для себя слугой моим.

Поскольку язык французский я учил еще в Курляндии, то теперь ученье шло успешно и я в полгода обогнал всех моих товарищей и сделался первым в школе. Учение наше состояло в переводах с русского на французский эзоповых басен и газет русских.

Для географии учитель пригласил к нам какого-то немца. Для меня она была особенно любопытна. Европейская карта отпечаталась в уме моем так, что я мог ее всю пересказать. Жаль, что учение географии долго не продолжалось.

Что касается истории, то сию науку в пансионе не учили.

Но сей недостаток я восполнил чтением книг исторических, особенно «Похождение Телемака». Не могу даже пересказать, какую великую пользу она принесла мне. Сладкий пиитический слог французский пленил мое сердце и мысли, и я, достав книгу на русском языке, часто ее перечитывал. Я получил через нее понятие о мифологии, о древних войнах. Словом, сия книга послужила первым камнем, положенным в фундамент моей будущей учености, и жаль, что у нас в России тогда было так мало подобных книг на русском языке. Литература тогда только начиналась, и следовательно, не можно было мне, будучи ребенком, нигде получить книг для чтения».
* * *
А в военных учебных заведениях во второй половине XVIII столетия продолжалась перестройка, начатая в середине века и развивав­шаяся по мере того, как дворянство освобождалось от обязательной военной служ­бы, а его привилегии росли. Образцом для учебных заведений оставался Шляхет­ский корпус. Он все более терял военный характер. В низших классах корпуса давалось только общее образование, а в высших — профессиональное, но не только военное, а и гражданское. В уставе корпуса, принятом в 1766 г., было немало пыш­ных фраз в духе передовой педагогики XVIII в. Так, целью обучения признавалось «сделать человека здоровым, украсить сердце и разум, готовить знатных граждан», приводить к учению, «подобно как в приятное украшенное цветами поле». Это был своего рода дворянский университет. В 1793 г. в корпусе училось 680 кадет и было 73 учителя.

Морской кадетский корпус был переведен в 1770-х гг. в Кронштадт, а в 1790-х гг.  в Ораниенбаум.

Артиллерийские и инженерные школы были соединены в 1762 г. в сводный Артиллерийско-инженерный корпус, находившийся на Петербургской стороне; характер его стал также общеобразовательным.

Корпуса все больше приобретали характер закрытых общеобразовательных учреждений для дворянской молодежи.

В 1760-х гг. были созданы и первые женские дворянские учебные заведения в соответствии с модными педагогическими идеями, проводником которых в окру­жении Екатерины II являлся вельможа И. И. Бецкой. Как и корпуса, женские учебные заведения были закрытыми воспитательными учреждениями.

Первым из женских учебных заведений был открытый в 1764 г. в Петербурге женский воспитательный институт возле Смольного монастыря — Императорское общество благородных девиц. Смольный институт был рассчитан на 200 дворянок, которые на 12 лет (с 6 до 18 лет) отрывались от домашней среды. Курс обучения отличался чрезвычайной многопредметностью, включая даже архитектуру и геральдику, а также рисование миниатюр, игру на музы­кальных инструментах, домашнюю экономию и т. п. Но прежде всего воспитанницы Смольного должны были стать хорошими женами, поэтому их учили вышивать, готовить, вести домашнее хозяйство.

Главный принцип Смольного: в здоровом теле — здоровый дух! Для хорошего цвета лица в здании зимой поддерживалась температура ниже комнатной, для осанки воспитанницы спали на жестких постелях. С утра благородные девицы занимались гимнастикой, а потом обливались холодной водой прямо из Невы.

Смольный институт находился в ведении императрицы и только она могла назначать начальницу. Первой начальницей Смольного была княгиня Наталья Долгорукая. Однако вскоре ее сменила София де Лафон, в честь которой была названа площадь перед Смольным (позже — площадь Пролетарской диктатуры). Начальницы Смольного менялись редко — за все время существования Института их было всего девять. Учителями были в основном французы, потом преобладали немцы.

Поэт А. П. Сумароков, воспевая Екатерину II как основательницу Смольного института, писал:
Здесь девы росские как нимфы обитают,

И венценосицу богиней почитают,

Которая сих дев печется обучить,

И смертных сих девиц от смертных отличить.
Но для более проницательных современников были очевидны недочеты инсти­тутского воспитания. Князь М. М. Щербатов говорил, что «из девичьего монастыря для воспитания благород­ных девиц ни ученых, ни благонравных девиц не вышло ... воспитание более состояло играть комедии, нежели сердце, нравы и разум исправлять». А остроумная эпиграмма XVIII в. предлагала следующую подпись к портрету Бецкого в связи с первым выпуском смолянок:
Иван Иванович Бецкий

Человек немецкий.

Носил мундир швецкий .

Воспитатель детский.

В двенадцать лет

Выпустил в свет

Шестьдесят кур

Набитых дур.

После отречения Николая II Императорское общество благородных девиц фактически прекратило свое существование. В здании осталась лишь часть воспитанниц, около 400, которые не уехали на каникулы.

В начале августа 1917 г. южную часть Смольного передали Петроградскому Совету, а 1 ноября 1917 г. «остатки девиц» были выселены из здания в связи со своей неблагонадежностью.

С октября 1917 г. Смольный стал центром подготовки большевистского восстания. Здание разделили на две части: в южной части обосновались революционные солдаты и матросы, в северной — 400 благородных девиц.

Девушки, конечно, очень смущались, однако задор солдат и матросов был полностью направлен на революционные дела, поэтому обошлось без жертв.

По образцу Смольного института были позднее открыты и другие институты для благородных девиц, а также «мещанское отделение», или «Особ­ливое училище при Воскресенском Новодевичьем монастыре для малолетних де­вушек». Для мещанского института программа была снижена: из нее были исклю­чены не только геральдика и архитектура, но и география и история.

Менее заметное место в системе учебных заведений столицы занимали непри­вилегированные средние школы.

Новой школой явилось воспитательное училище при Академии художеств, предназначенное для мещан, так как профессиональные художники редко вы­ходили из дворянства. Здесь наблюдались те же недостатки, как и в прежних школах: отсутствие единства образовательной задачи, резкие различия в возрасте учеников, изучение дисциплин на выбор, без прохождения всего курса, довольно обширного (в него входили русский, латинский, французский и немецкий языки, закон Божий, арифметика и геометрия, история и география, рисование и танцы). Учащиеся делились на три возраста: детский, отроческий и юношеский,  каждый с трехгодичным курсом.

Гимназия Академии наук продолжала действовать, но число учеников ее было невелико, далеко уступая числу учащихся в гимназиях московских и ка­занской; в 1781 г. их было всего 29 человек. Руководили гимназией видные русские ученые; особенно долго (с 1777 по 1794 г.) ею ведал известнейший исследователь русской флоры академик И. И. Лепехин, сам бывший питомец гимназии. Забо­тами Лепехина академическая гимназия продолжала выполнять ту ценную работу, которую она вела при Крашенинникове и Ломоносове. Из ее стен в послед­ней четверти XVIII в. вышел ряд крупных деятелей русской науки и культуры, среди них, например, сын придворного музыканта, будущий знаменитый путеше­ственник, специалист по минералогии, академик В. М. Севергин, сын мастера шпалер­ной мануфактуры, адъюнкт, математик А. К. Кононов и др.

Но университет при Академии, за укрепление которого так энергично боролся в последние годы своей жизни Ломоносов, отстоять не удалось. Он был закрыт в 1767 г., и на целых полвека столица осталась без общеобразовательного высшего учебного заведения.