Три века северной столицы

• Название: Три века северной столицы
• Дата: 20.07.2022
• Размер: 2.75 Mb.
• Имя файла: voznikshij-voleyu-petra-istoriya-sankt-peterburga-s-drevnih-vrem.doc
• Тип: Документы; #633885
• страница: 31 из 42

Фельтен Юрий Матвеевич (1730-1801) — русский архитектор, представитель раннего этапа отечественного классицизма. Им сооружены в Петербурге гранитные набережные Невы в центре города, здание Старого Эрмитажа, знаменитая ограда Летнего сада со стороны Невы, ряд церквей, а также исполненные в ложноготическом стиле Чесменский дворец и церковь при нем.

Решетка сада — одно из лучших произведений архи­тектуры классицизма, она гармонично вошла в пей­заж сада и набережной. Ее изяществом, красотой можно любоваться во все времена года — зимой, когда цоколь припорошен снегом, а колонны и металлические звенья покрыты инеем; летом, когда розовые лучи заката освещают на зеленом фоне четко выделяющийся рису­нок и блестящую позолоту; ранней весной, когда на фоне лазурного неба прорисовывается каждая тончай­шая деталь звеньев; она также хороша и осенью при золотом убранстве деревьев.

Значительные изменения в первоначальный облик сада внесли сооружения и памятники первой половины XIX в. На месте разрушенного наводнением грота по проекту архитектора К. Росси в 1826 г. построен был Кофейный домик, где на протяжении почти ста лет была кондитерская. В ней гуляющая публика могла пить кофе, какао, шоколад.

В 1827 г. в саду поставили деревянный Чайный домик (архитектор Л. Шарлемань). Вначале эта по­стройка служила для публики укрытием от дождя, так как ее средняя часть представляла собой беседку. Чай­ный домик — единственная в Летнем саду деревянная постройка начала XIX в., сохранившаяся до наших дней.

А. С. Пушкин, живший одно время неподалеку от Летнего сада, на Пантелеймоновской улице (ул. Пестеля) писал жене: «Летний сад  мой огород. Я, вставши от сна, иду туда в халате и туфлях. После обеда сплю в нем, читаю и пишу. Я в нем дома».

В южной части сада, у Карпиева пруда, в 1839 г. была установлена ваза эльфдальского порфира — пода­рок шведского короля русскому царю. И поныне эта ваза как в зеркале отражается в спокойных водах пруда.

В 1855 г. в одной из куртин у главной аллеи был открыт бронзовый памятник баснописцу И. А. Крылову. Он выполнен скульптором П. К. Клодтом и сделан на добровольные пожертвования населения.

Крылов Иван Андреевич (17691844) — русский баснописец, драматург, журналист. Служил в тверском губернском магистрате, канцеляристом в Казенной палате в Петербурге. В 1783 г. написал свою первую комическую оперу «Кофейница». В 1789 г. напечатаны первые басни, принесшие автору успех. С 1789 г. издатель журнала «Почта духов». За 18091843 гг. им написано боле 200 басен, из которых некоторые стали хрестоматийными. Получал большую пенсию, имел чин статского советника, ведал императорской публичной библиотекой.

Сразу после появления памятника по городу распространилась эпиграмма Петра Шумахера:
Лукавый дедушка с гранитной высоты

Глядит, как резвятся вокруг него ребята,

И думает: о милые зверята,

Какие, выросши, вы будете скоты.
Старые дубы и клены нередко видели в тени своих крон В. А. Жуковского, И. А. Крылова, Т. Г. Шевченко, позд­нее И. А. Гончарова и Д. В. Григоровича — двух «отшельников», как их шутя называли за постоянное уединение в самых тихих аллеях. Имена В. Г. Коро­ленко, А. А. Блока, А. И. Куприна и многих других вспоминаются при словах «Летний сад».

После смерти Петра I в Летнем дворце проживали члены царской семьи и придворные. Еще в елизаветинское время здание стали сдавать на лето крупным са­новникам, приближенным императрицы. Так было и позднее. При въездах и выездах «дачников» петровские вещи перевозились в другие здания. Мебель ломалась, расхищалась, убранство комнат исчезало. В результате частых ремонтов, которые делались в угоду вкусам оче­редного вельможи, снимавшего «дачу», постепенно из­менялась и декорировка интерьеров.

Начиная с 40-х годов XIX в. в Летнем дворце, по всей вероятности, уже никто не жил, и появилось стремление сохранить его как мемориальный памятник. Но его могли осматривать только высокопоставленные особы по специальному разрешению гофинтендантской конторы. Так, в 1847 г. по просьбе министра импе­раторского двора князя Волконского было разрешено посетить и осмотреть дворец бразильскому посланнику с женой. Документов того времени, говорящих о посе­щении дворца широкими кругами петербуржцев, не об­наружено. Правда, в конце XIX — начале XX в. в зда­нии периодически устраивались выставки, и появилась возможность знакомиться с интерьерами дворца. Но убранство комнат было далеким от первоначаль­ного — здесь как реликвии сохранялись лишь отдельные вещи Петра I. Каким именно оно было, до­вольно полно рассказывает документ 1914 г. — донесение смотрителя дома полковника Романова в Петер­бургское дворцовое управление: «Многочисленная публика, посещая указанные дворцы, особенно иностранцы, всегда интересуются обстановкой дворцов и задают постоянно вопросы — такая ли точно была обстановка при жизни императора Петра Великого? Выслушивая в ответ, что в дворцах имеются единичные предметы времени Петра I, — высказывают сожаление, что не сохранилась полная обстановка быта и жизни Петра Великого. Ввиду изложенного желательно было бы в первоначальных дворцах не только сохранить имеющиеся ныне предметы, но было бы желательно, если бы нашлась возможность первоначальные дворцы обставить мебелью только времени императора Петра I и всю существующую во дворце обстановку, не относя­щуюся к петровскому времени, удалить...»

Но, видимо, пожелание смотрителя дворца осталось без последствий.

В апреле 1866 г. во время прогулки на императора Александра II было совершено покушение. Император не пострадал, покушавшегося Каракозова схватили. На этом месте в знак чудесного спасения в решетку сада была встроена часовня во имя Александра Невского. В 1918 г. ее закрыли, а в 1930 г. разобрали.

С 1934 г. Летний дворец превращен в историко-бытовой мемориальный музей. Нижний этаж дворца был занят выставкой, посвященной петровской эпохе, комнаты верхнего этажа считались мемориальными, однако в экспозиции их находилось еще немало вещей, которые не имели никакого отношения ни к Петру I, ни к историческим событиям и культуре того времени. В конце 1930-х гг. началась работа по изысканию, на­коплению экспонатов петровской поры. Но намеченные планы были прерваны войной.

Эвакуация музейных ценностей в глубокий тыл, бережное сохранение оставшихся на месте — все это потребовало от работников музея немалого труда и сил. Окна нижнего этажа дворца закрыли щитами; чердач­ные перекрытия обмазали суперфосфатом от древес­ных вредителей и от пожара; в коридорах, в комнатах здания, на чердаке поставили бочки с водой и ящики с песком. Мраморная скульптура сада была зарыта на газонах, памятник Крылову, ваза у Карпиева пруда укрыты песком. Работами по сохранению мра­морной скульптуры сада руководили скульптор Г. Симонсон, умерший в годы блокады, и инженер Н. Малеин. Пусто было в саду в холодную блокадную зиму. И все же, несмотря на стужу и бомбежки, ежедневно, как и до начала войны, приходил на работу садовод П. Лоба­нов, тревожась за судьбу сада и дворца.

Весной 1942 г. голодные, исхудалые школьники и учителя расположенных вблизи школ пришли сюда, чтобы на газонах вырастить овощи. В память об этих блокадных огородах одна из аллей (между Главной и Лебяжьей) с тех пор так и называется — Школьная.

В первую же послевоенную весну многие десятки горожан приходили сюда после работы, чтобы воз­родить Летний сад: сажали молодые деревья, засыпали щели (укрытия от вражеских бомб) и траншеи, восста­навливали газоны. Сад помолодел, забелели вновь мра­морные статуи и бюсты на его аллеях, зацвели цветы.

Дворец был отремонтирован и в 1947 г. принял своих первых посетителей.

Но на земле жили и те, кто не мог прийти в Летний сад. Стихия войн и революций разметала этих людей по чужим странам, и только воспоминания о родном городе согревали их одиночество. Раиса Блох когда-то дружила с Блоком, Гумилевым, Кузминым. А в 1932 г. она жила в Германии, где и написала стихотворение, которое потом Александр Вертинский пел по всей Европе. А Раиса в 1943 г. пыталась бежать с маленькой дочкой из оккупированной Франции в Швейцарию, дочь по дороге умерла. Раису швейцарские пограничники выдали немцам, и она погибла в концлагере.
Принесла случайная молва

Милые, ненужные слова:

Летний сад, Фонтанка и Нева.
Вы, слова залетные, куда?

Здесь шумят чужие города

И чужая плещется вода.
Вас не взять, не спрятать, не прогнать,

Надо жить  не надо вспоминать,

Чтобы больно не было опять.
Не идти ведь по снегу к реке,

Пряча щеки в пензенском платке,

Рукавица в маминой руке.
Это было, было и прошло.

Что прошло, то вьюгой замело.

Оттого так пусто и светло.
В 1961—1964 гг. были проведены большие реставрационные работы. Перед реста­враторами стояла задача: вернуть зданию, его интерье­рам первоначальный облик, — задача сложная, так как многое оказалось утраченным.

Много внимания было уделено восстановлению чрез­вычайно ценных деревянных чердачных конструкций. Трудоемкой и ответственной работой явилось снятие гипсовых копий с барельефов фасадов, которые под воздей­ствием времени постепенно разрушаются.

Специальными научно-реставрационными производ­ственными мастерскими были восстановлены наборный паркет и мраморный пол интерьеров, декоративная живопись, резьба, лепка, отделка деревом. В двух комнатах — в кабинете и спальне Петра — воссоздана отделка пол­ностью. Кропотливого труда потребовало восстановление изразцовых панелей, мебели, особенно таких музейных предметов, как ореховая рама напольного зеркала из Танцевальной комнаты, шкаф для хранения столового белья, березовые стулья, резного дуба кровать, стенники, люстры...

Трудным оказалось устройство отопления во дворце. Ведь здание отапливалось нерегулярно, а многие десятилетия ХХ в. камины и печи совсем бездейство­вали. Было создано равномерное воздушное обогрева­ние интерьеров.

ЗА ТЮРЕМНЫМИ СТЕНАМИ
Не слышно шуму городского,

В заневских башнях тишина!

И на штыке у часового

Горит полночная луна.
Ф. Глинка
Преобразовательная работа Петра I началась с изменения внешнего вида, одежды и формы отношений между классами,

Если раньше запрещено было носить нерусское платье и стричь го­лову по-иноземному, и князя Мосальского за то, что он подстриг во­лосы на голове, записали из стряпчих в стрельцы, то при Петре вышли специальные указы об обязательном ношении иностранной одежды и бритье бороды и усов. Это, правда, не касалось крестьян и духовен­ства.

С бородой у русских связывалось понятие о подобии и образе Божьем, и многие посчитали, что без бороды невозможно будет спа­сение. Митрополит Димитрий написал по этому поводу рассуждение «Об образе Божием и подобии в человеке», где объяснял, что подобие Господа в невидимой душе, и бритье бороды спасению не вредит.

В Астрахани возник бунт, когда приставы у входа в церковь стали обрезать у мужчин бороды.

Ходила в народе легенда, что царь — немец и вовсе не сын Алексея Михайловича. Возникла она из-за того, что Петр одевался в немецкое платье и водил дружбу с иноземцами.

«Государь не царь и не царского поколения, а немецкого... Когда были у государыни царицы Натальи Кирилловны сряду две дочери и тогда государь, царь Алексей Михайлович, на государыню царицу раз­гневался: буде ты мне сына не родишь, тогда я тебя постригу. А тогда она государыня царица была чревата. И когда приспел час ей родить дщерь, она, убоясь государя, взяла на обмен из Немецкой слободы младенца мужеску пола из лефортова двора...»

За распространение этой легенды людей хватали и подвергали же­стоким пыткам, по цепочке забирая всех, рассказывавших легенду.

Наказывались священники, если при обедне в молитве они пропу­скали имя Петра или в дни царских тезоименитств служили простую обедню вместо торжественной.

Петр приказал бить кнутом и заклеймить крестьянина, говорившего, что «государь-де царицу покинул, а возлюбил немцев». Его отправили на десятилетнюю каторгу.

Не избежал застенка даже царский сын.

Царевич Алексей родился, когда его родителям было лишь по 16 с небольшим лет. Отец его, Петр, сына видел нечасто, время отнимали сначала военные занятия, потом кораблестроение, походы. Да и весе­лился царь отнюдь не в семейном кругу.

Когда царицу Евдокию насильно постригли в монахини, Алексей в возрасте восьми с половиной лет был забран у матери и отдан царевой сестре Наталье Алексеевне. Воспитателем царевича стал барон Гизен, образованный немец, поступивший на русскую службу. Уже вскорости Петр берет сына с собой в Архангельск, а при взятии Ниеншанца тот является солдатом бомбардирской роты.

Но потом царь охладевает к сыну, Гизена по настоянию Меншикова отсылают с дипломатическими поручениями за границу, и Алексей ос­тается в селе Преображенском, окруженный монахами, родственниками — приверженцами старины, не принимающими петровых нововведений. Ближе всех ему в ту пору — Алексею исполнилось 15 лет — были его тет­ки, старые девы, дочери царя Алексея Михайловича от первого брака. Царевич потом сетовал, что Меншиков нарочно способствовал такой жизни, умышленно оставляя его без образования.

Алексей самовольно едет навестить мать в суздальский монастырь. Можно только представить их встречу. Петр немедленно потребовал сына к себе и высказал ему свое неодобрение. Он послал Алексея в Смоленск заготавливать провиант и собирать рекрутов. Поручение ца­ревич выполнил с толком, и через пять месяцев ему был поручен сбор солдат и укрепление Кремля. Потом его отрядили в корпус, действу­ющий в Польше, после чего он должен был ехать в Дрезден для за­нятия науками: языками, геометрией и пр.

Подыскали ему и невесту: принцессу Брауншвейг-Вольфенбюттельскую. Позже Алексей писал: «Вот Гаврила Иванович с детьми своими навязали мне на шею жену чертовку: как ни приду к ней, все сердитует и говорить не хочет».

Нашел утешение царевич у крепостной девки Ефросиньи, которую полюбил страстно.

«Отец ко мне был добр, — говорил Алексей в Вене, — но с тех пор, как пошли у жены моей дети, все сделалось хуже, особенно когда яви­лась царица и сама родила сына. Она и Меншиков постоянно воору­жали против меня отца; оба они исполнены злости и не знают ни Бога, ни совести».

Петр уже начинает подозревать собственного сына в разных ковар­ных умыслах. Он пишет ему: «Отмени свой нрав и нелицемерно удо­стой себя наследником, или будь монах; ибо без сего дух мой спокоен быть не может, а особливо, что ныне мало здоров стал. На что, по по­лучении сего, дай немедленно ответ или на письме, или самому мне на словах резолюцию. А буде того не учинишь, то я с тобою как со злодеем поступлю».

Царевич отвечал: «Иду в монахи».

Петр из Копенгагена шлет ему приказ выезжать на войну или же постригаться.

Алексей заподозрил неладное, он был уверен, что зовут его не учиться военному искусству, а желая извести. Он жаловался графу Шонборну: «За год перед сим отец принуждал меня отказаться от престола и жить частным человеком, или постричься в монахи; а в последнее время курьер привез повеление — либо ехать к отцу, либо заключиться в монастырь: исполнить первое значило погубить себя озлоблением и пьянством; исполнить второе — потерять тело и ду­шу».

Алексей отправился к отцу, но, проехав Данциг, исчез. Он решился бежать, заверенный боярином Кикиным, что цесарь даст ему убежище. Так и случилось: царевич прожил в тирольском замке несколько ме­сяцев.

Но посланцы царя обнаружили его и там, и позже в Неаполе. Петр требовал вернуться домой. С одной стороны давили на цесаря, а с дру­гой — на Ефросинью, обещая полное снисхождение Петра.

Делать нечего, Алексей отправился в Россию. На третий день при­езда в кремлевском дворце были собраны сенаторы, генералы. Царь при общем собрании принял сына и перечислил все его вины, заклю­чив: ты должен отказаться от престола и открыть соучастников побега. Испуганный царевич назвал несколько имен, и вот уже полетели от­ряды хватать названных.

Был обнародован царский манифест, где Алексей обвинялся в не­послушании и отрешался от престола. Наследником объявлялся второй сын Петр, хотя еще и «малолетен сущий».

По делу Алексея арестовали многих людей. Уже и близкие царю Яков Долгорукий, и Борис Шереметев, и даже Ромодановский с Меншиковым попали под подозрение... Были казнены Кикин с несколькими боярами, монахи, подьячие: кто повешен, кто колесован...

Наконец, приступили к самому царевичу: для начала ему было дано 25 ударов кнутом. Алексею предлагалось ответить, хотел ли он учи­нить бунт в русских войсках, стоящих в Мекленбурге. У Алексея на­сильственно вырвали признание.

Верховный суд единогласно приговорил царевича к смертной казни, «потому что он не хотел получить наследства по кончине отца прямою и от Бога определенною дорогою, а намерен был овладеть престолом чрез бунтовщиков, чрез чужестранную цесарскую помощь и инозем­ные войска, с разорением всего государства, при животе государя, от­ца своего. Весь свой умысел и многих согласных с ним людей таил до последнего розыска и явного обличения в намерении привести в ис­полнение богомерзкое дело против государя, отца своего, при первом удобном случае». Уже после вынесения приговора Алексею дали 15 ударов кнутом.

Казни не дано было свершиться. Алексей, находясь в заключении, умер. За пять часов до этого его хватил удар. Он ли причиной или яд — сказать трудно. В данном случае это неважно. Мы имеем на руках при­говор — юридическое обвинение из петровского времени.

Незадачливый царевич мечтал иногда вслух — когда он будет госу­дарем, то станет жить в Москве, а Петербург оставит простым горо­дом, также и корабли оставит и держать их не будет, и войска держать станет только для обороны, а войны ни с кем не будет искать...
* * *

Из архива:

«В нынешнем 1722 году июля 26 числа, по указу Его Император­ского Величества и по приговору правительствующего сената, старец Валаам, а по обнажении монашества Василий Савин сын Левин, кото­рый наперед сего был капитаном, казнен смертию, для того марта в 19 числе сего ж году пришед он, Левин, в город Пензу на торг, кричал всенародно злые слова, касающиеся к высокой персоне Его Импера­торского Величества и возмутительные к бунту, а в Тайной канцелярии по расспросам его и по розыскам явилось, что не токмо в Пензе, но и прежде того отцам своим духовным на исповеди те бунтовные слова он, Левин, разглашал явно.

К тому ж показал он, что и впредь-де ежели ему означенную вину отпустят и от смерти его освободят, то имел он намерение, чтоб на всех городах и на пути народ возмущать, да он, Левин, показал, что веру православную христианскую он хулит, и тело и кровь Христа Спа­сителя нашего за истинное тело и кровь Его не приемлет, и святые ико­ны называет он идолами, и ежели его допустят, то он их исколет, и тем он, Левин, показал себя не токмо злым порицателем Его Импера­торского Величества и возмутителем народа, но и богохульником и иконоборцем.

Да он же некоторых духовных и мирских оклеветал напрасно, а потом в повинной своей написал, что он оклеветал их напрасно, да он же, богохульник, и по объявлении ему смертной казни ис­поведаться и святых тайн причаститься не хотел, принося на тело и кровь Христа Спасителя нашего хулу, токмо уже пред самою казнею сущую свою вышеписанную злобу объявил явственно, и пред Богом и пред Его Императорским Величеством и пред всем народом принес вину и чистое покаяние, написав о всем своеручно, испо­ведался и святых тайн причастился, и хотя за вышеписанные его злые вины достоин он был по указам мучительной казни, однако же для вышеописанного его покаяния учинена ему казнь — отсечена голова, а туловище сожжено, и велено ту голову послать на Пензу, где он то возмущение чинил, и поставить на столб для страха прочим злодеям».

Это указ, выставленный на болоте, где казнили Левина.

Начальник Тайной канцелярии Ушаков писал доктору: «По указу Его Императорского Величества вашему благородию предлагаю: изво­лите сочинить спирт в удобном сосуде, в котором бы можно ту голову Левина довезти до означенного города (до Пензы), чтоб она дорогою за дальностью пути не избилась и оный бы сосуд с спиртом чтоб из­готовлен был сего же числа, а кому изволите приказать оное сочинить, чтоб он был в аптеке безотлучно».

По делу Левина пострадало множество людей. Один из них, капитан Салов, утверждал, что он глухой, поэтому «непристойных» слов Леви­на слышать не мог. Ушаков не поверил и велел опросить знакомых Салова. Одни открещивались от знакомства, другие отвечали: да, глухой; третьи: нет, хорошо слышит. Послали запрос в полк, где служил Салов. Ответ, подписанный полковником и офицерами, гласил: Салов, служа в полку, глух не был.

Капитана лишили чина, били кнутом и сослали в крепость. Только после кончины Петра ему было позволено возвратиться в свое поме­стье.

Удивляет несоответствие между преступлением и тяжестью нака­заний; так, казнь следовала и за убийство, и за сон на посту. Разве что виды ее были неодинаковы: четвертование, колесование, сожжение и т. д. Смертная казнь предусматривалась сто одной статьей. Пожалуй, многовато.

Губернатор сибирский князь Гагарин за злоупотребление властью и взятки был предан суду, несколько раз пытан и повешен в 1721 г. перед окнами юстиц-коллегии на Васильевском острове. Этого показа­лось мало, и его тело три раза перевешивалось в разные места города.

«Урожайным» был год 1738. Сожжен какой-то Тайгульда за пере­ход в ислам, сожжены капитан-лейтенант флота Возницын за «отпа­дение от христианской веры» и Борух Лейбов «за превращение оного капитана в жидовский закон». Последний был к тому же обвинен в «смертном убийстве Смоленского уезда села Зверич священника Ав­раама, в совращении жидами в Смоленске простого народа, и в постро­ении им жидовской школы, и в мучении бывшей у него в услужении российской крестьянской девки».

До Петра I повешение за ребро было казнью случайной. В 1676 г. воевода Мещеринов, взяв Соловецкий монастырь, «многих за ребра ве­шал». Тем же увлекался Степан Разин. При Петре это применялось с усердием.

Железный крюк, подвешенный к виселице, имевшей форму бук­вы Г, вонзался осужденному в бок, поддевался под ребро и высо­вывался наружу. Повешенный принимал, таким образом, изогнутое по­ложение: ноги и голова свешивались вниз. В описаниях раскольничь­их дел есть пример, когда эта казнь была по приговору соединена с колесованием.

Берхгольц рассказывает о случае, когда повешенный ночью осво­бодился от крюка и упал на землю. На четвереньках он отполз от ви­селицы шагов на сто и спрятался. Утром его нашли и опять повесили.

При Петре I о времени и месте казни часто давались объявления. Вот одно из них:

«1724 года ноября в 15 день, по указу Его Величества Императора и Самодержца всероссийского, объявляется во всенародное ведение, что завтра будет во десятом часу перед полуднем на Троицкой площади экзекуция бывшему камериру Монсу да сестре его Балкше, подьячему Егору Столетову, камер-лакею Ивану Балакиреву за их плутовство та­кое, что Монс и сестра его и Егор Столетов, будучи при дворе Его Ве­личества, вступали в дела противныя указам Его Величества и укрывали винных плутов от обличения вин их и брали за то великие взятки, и Балакирев в том Монсу и прочим служил. А подлинное описание их вин будет объявлено при экзекуции».

Обычно тела оставлялись на месте казни с целью устрашения. Спустя некоторое время их убирали: кидали псам или отвозили в убо­гие дома для погребения вместе с умершими без покаяния.

Погребение это совершалось в троицкий четверг, служилась общая панихида. Обязательно присутствовал палач, наблюдавший, чтобы тела преступников не похоронили при церкви. Казненные накапливались в огромных количествах, заражая все вокруг. Так длилось до тех пор, пока царица Елизавета, проезжая мимо Божедомки (ныне ул. Досто­евского в Москве), не почувствовала ужасный смрад и не отменила единый день похорон для преступников.

Известен случай казни над умершим за тринадцать лет до того бо­ярином Милославским, тело которого по приказу Петра было вынуто из могилы и на тележке, запряженной шестью свиньями, привезено в приказ, где его облили кровью казненных преступ­ников, а затем рассекли на части «и во всех застенках под дыбами оныя скаредныя части его закопаны, и умножаемою воровскою кровию доныне обливаются, по псаломскому слову: мужа кровей и мести гнушается Господь».

Веревка, на которой вешали самозванца лже-Петра, оказалась слишком толстой: петля не затянулась. Тогда палач, взяв у стоявшего рядом мужика дубину, раскроил повешенному голову.

XVII столетие было временем созидания Русского государства, вся работа шла на это, для человека же мало что оставалось.

Но несмотря на то что это была очень жестокая эпоха, нельзя не обратить внимания на следующее: Борис Годунов, вступая на цар­ство, дал обет прекратить смертельные казни на пять лет, царь Алексей Михайлович в 1653 г. повелел сидевших в тюрьмах и ждавших казни татей и разбойников от смерти освободить и отправить в ссылку. В 1691 г. то же приказывает Петр I.

Хотелось бы остановиться на узниках Петропавловской и Шлис-сельбургской крепостей.

Князь П. Кропоткин, проведший в одиночной камере Петропавлов­ской крепости два года, писал в «Записках революционера»: «Здесь Петр I пытал своего сына Алексея и убил его собственной рукой. Здесь, в каземате, куда проникла вода во время наводнения, была за­ключена княжна Тараканова. Крысы, спасаясь от потопа, взбирались на ее платье. Здесь ужасный Миних пытал своих политических про­тивников, а Екатерина II заживо похоронила тех, которые возмущались убийством ее мужа...»

Петропавловская крепость заложена в 1703 г.

Первым заключенным в ней был, вероятно, царевич Алексей.

В 1718 г. здесь находились генерал-аудитор Кикин, князья Лопу­хин, Долгорукий и др. В Петропавловской крепости оказалась сестра Петра царевна Марья Алексеевна.

В каземат попал прекрасный писатель — крестьянин, автор книги «О скудости и богатстве» Посошков. Его очень ценил Петр I, но Ека­терина сочла взгляды писателя крамольными, и он был схвачен Тайной канце­лярией. Посошков умер в крепости в начале 1726 г.