Тропическая и южная африка в колониальный период
 Скачать 186.5 Kb.
|
|
Рабочий день главы британской колониальной администрации северонигерийской провинции Баучи Арчибальда Хастингса. Первая половина 1910-х годов. Люди, для которых происходящее в стране, нечто большее, чем вопрос праздного интереса, часто спрашивали меня, в чем собственно заключалась моя работа, чем я ежедневно занимался. Сейчас, когда в администрации появились новые отделы, должностному лицу, занимающему политический пост, легче, чем было нам. Теперь есть возможность уделять основное внимание управленческим делам, а в первые годы приходилось заниматься буквально всем. Работник колониальной администрации был обвинителем и судьей в суде провинции, случалось, что и исполнителем приговора о смертной казни через повешение, поскольку он еще выполнял функции следователя по делам о насильственной смерти, начальника тюрьмы и помощника шерифа. По совместительству он - полицейский, почтмейстер, ответственный за обеспечение транспортом, заместитель казначея и хранитель книги учета годовых доходов казны. Книга эта - поистине замечательное изобретение. Обычная бумага хранит опись того, что называется налогами, а проще говоря, лежащей в пыльном глинобитном сарае кучи хлама, состоящего из мешков с раковинами каури, кусочков слоновой кости и железа, полосок ткани, снопов местных злаков. И вот мы состязаемся с этой учетной книгой, выясняя, где же недополучены наличные деньги, прикидываем до одури, как свести концы с концами, то ли прибавить к снопам каури, то ли вычесть ткань из гуттаперчи. Список обязанностей представителя власти еще далеко не исчерпан. Он лечит себя и других, выполняет работу санитарного инспектора и архитектора. Работник администрации собирает мух це-це, образцы продуктов местного производства - волокно, шелк, семена - пишет отчеты о работе по закладке плантаций хлопка или масличного дерева. Он отвечает на бесчисленные вопросы, как то: как лучше изолировать психически больных и прокаженных, почему дети не стремятся получить европейское образование, хочет ли народ, чтобы ему делали прививки, почему образовался недобор налогов и как его можно восполнить; едва доходит до вопросов типа: "А куда летом исчезают мухи?". Он рассчитывает суммы налогов на землю и скот и собирает их, считает деньги и делит их с вождем, ловит работорговцев, выводит на чистую воду колдунов и проституток. Еще он прокладывает грунтовые дороги и сооружает что-то похожее на мосты, чтобы по ним могла проехать запряженная буйволами телега, строит дома, устанавливает границы между районами и провинциями, составляет карты, проектирует рынки, контролирует работу туземной администрации и всех ее служб. Он постоянно рискует, экспериментирует то в одном, то в другом. Его успехи и неудачи обеспечивают работой кучу экспертов, которые позднее могут предать анафеме результаты его работы или превознести их до небес. Мастер на все руки, он - мишень для критики со всех сторон. Если дела идут плохо, все списывают на него. Но если вдруг на него найдет лирическое настроение, то, дав волю мечтам, он может представить себя среди безымянной когорты храбрецов, охраняющих дальние рубежи империи, за которых поднимают тосты на официальных обедах в далекой метрополии. Вот какая у него работа, и вот какую он может получить за нее награду. Я только что вернулся из поездки по району. Формально мой рабочий день длится с 7 утра до 2 дня с перерывом на завтрак, но это ничего не значит. Я вижу собравшуюся у двери моего кабинета толпу посетителей, с которыми я разберусь не раньше захода солнца. Я вхожу в комнату глинобитного дома, которая одновременно является моим кабинетом и помещением для суда. На красно-коричневых стенах висит карта или две, несколько папок с бумагами и блокнот с заметками лежат на грубой железной полке. Книги записей и "архивы" умещаются на нескольких деревянных полках, сделанных из старых ящиков из-под продуктов. Плотно утрамбованный земляной пол просел под тяжестью емкости из оцинкованного железа, запертой на увесистые висячие замки из того же материала. Там хранится местная казна. В одном углу стоит мой стол, покрытый старым одеялом в чернильных пятнах и грязевых подтеках. Грязь накапала через старую крышу, прохудившуюся прямо над моей головой. В другом углу навалены доски, древки от флагов, конфискованные копья и луки, несколько пустых коробок из-под патронов, бочонок дегтя. Мой местный клерк, джентльмен из Золотого Берега, холодно приветствует меня кивком головы, не поднимаясь с места, после чего возвращается к своему занятию - с грубыми ошибками переписывает денежные суммы из финансовой книги в платежные поручения. Я знаю, что после проверки он воспримет мои замечания об ошибках с неподдельным удивлением, уныло почешет кудрявую голову и вернется к своему столу, чтобы снова все напутать. Пока он больше мешает, чем помогает, но я на него все еще надеюсь, по крайней мере, у этого молодого человека есть стремление чему-то научиться. Пришла почта, я открываю запечатанный сургучной печатью мешок и высыпаю на стол дюжину конвертов, все официальные. Я вскрываю один из них и читаю: "В счетах за июль превышение оплаты восемнадцати носильщикам в сумме 1 фунт 3 шиллинга 6 пенсов. Пожалуйста, возместите или объясните". Ну, это дела моего предшественника, и я делаю следующую пометку: "Занимавшийся этим работник в отпуске, обратитесь к нему". Запросы казначейства, где навязчиво напоминалось, что правильность финансовых счетов важнее всего, в те годы были редкостью, поскольку счета были несложными. Эти запросы касались столь давних сделок, что получатель не имел о них ни малейшего понятия. Я часто испытывал соблазн выбросить их в мусорную корзину в надежде, что новый, более настойчивый запрос придет очень нескоро, и тогда уже появится другая более важная работа и будет не до него. В другой бумаге резидент провинции просил прислать данные об урожайности зерновых с одного акра, количество снопов и их вес. Третья бумага содержала следующий комментарий резидента: "Обратите внимание на параграф 9. Этого человека надо было судить по 290-й, а не по 210-й статье уголовного кодекса. Обратите внимание на параграфы 25-30. Скудная информация по очень интересной теме, пожалуйста, расширьте", - и все в таком духе, дюжина строк положительных или отрицательных оценок. Остальные письма касались частных малоинтересных вопросов. Я быстро покончил с ними и позвал своего старшего посыльного или, точнее политического агента, чтобы выяснить, кто ждет приема. Обычно сюда приходили в поисках справедливости или для компенсации нанесенного ущерба, приходили, чтобы уплатить налоги, или, что более вероятно, попытаться объяснить причины неуплаты. Глиблай Умару с ходу по памяти называет несколько интересных с его точки зрения дел, с которыми явились посетители, но я прерываю его, поскольку знаю, что с утра он не дремал и собрал немало разнообразных подношений, намекая или настаивая на том, что только так можно обеспечить благоприятное решение судьи. Для них Умару посредник и советник, так, по крайней мере, он представляется, а таких следует отблагодарить, во всяком случае, так думают посетители, ошибочно полагая, что в подобных вещах белые и черные одинаковы. Я узнаю, что прибыл миджиндади, представитель эмира. Он приходит ежедневно для доклада и получения инструкций, сообщает новости или скрывает их, в зависимости от того, выгодно ли это эмиру. Следуя этикету, он входит с достоинством, встает на колени и припадает лбом к полу в приветствии. Мой хауса становится лучше день ото дня, к взаимному удовольствию мы ведем примерно следующий разговор на этом языке: "Приветствую тебя, миджиндади, у тебя все в порядке?" "Лев, у меня все хорошо, да продлит Бог твои дни". Лев (zaki) - общепринятая здесь форма обращения к любому представителю власти независимо от его цвета кожи, знак покорности и уважения. "А у эмира все нормально? Передай ему от меня привет". "У эмира все хорошо, лев, он сердечно рад твоему возвращению". Эмир рад моим отъездам и желательно как можно дальше, чтобы я не мог контролировать его действия. Мое пребывание здесь хлопотно для него хотя бы потому, что я задаю много вопросов, на которые ему трудно ответить. После обмена любезностями, как того требует этикет, мы приступаем к деловой части. Я спрашиваю о новостях. Все хорошо, по крайней мере, все идет обычным путем. Это опять не больше чем ритуальная фраза, которая ничего не значит, ибо мы оба понимаем, что в ходе беседы будут обсуждаться факты, о которых еще не упоминалось. "Ну и как тут дела в мое отсутствие, случилось что-нибудь?" "Ничего, лев". Этих людей очень трудно вызвать на откровенный разговор о конкретных вещах. Слуга своего вождя, миджиндади не собирается "подставлять" хозяина необдуманной фразой, все приходится выяснять прямыми вопросами. "Странно, - замечаю я, - когда я уезжал, мы говорили о том, как много нужно сделать в мое отсутствие. Заплатил ли город все налоги, отсрочка, по-моему, кончилась?" "Заплачено еще не все, лев", - просто отвечает он. "Сколько в таком случае осталось?" "Немногим больше 30 фунтов, лев". Другими словами, вероятно, 39 фунтов 19 шиллингов 11 пенсов! Фактически задолженность оказалась даже больше. Как мы потом установили в канцелярии эмира, сумма была значительной, всего на несколько пенсов меньше 40 фунтов. Миджиндади - артист своего дела. Он в общем-то неплохой парень, но чрезмерное желание пассивно сопротивляться нам мешает ему осознать, что лучше быть прямым и честным во всем. Не так уж просты эти африканцы. Каждое утро миджиндади приходит с деликатной миссией, он постоянный буфер между администрацией и своим хозяином. Он должен выслушивать замечания или неприятные руководящие указания и передавать их эмиру, который может прилюдно его обругать за неумение представить дело так, чтобы избежать недовольства белых. Он вынужден приносить нам извинения или объяснять причины неудач, принимать на себя раздражение, которое может выплеснуться при первой реакции. Верно, что ему приходится говорить неприятную правду и говорить ее до конца чаще, чем он должен это делать, он внимательно следит за реакцией собеседника и предпочитает следовать правилу: "Спокойная жизнь любой ценой". Так что у меня к нему претензий нет, я с пониманием отношусь к его трудностям… Мы продолжаем разговор, который идет то в русле обсуждения, то выяснения обстоятельств, то инструктажа. Касается он дюжины проблем, таких как вспышка чумы и способы ее локализации, новые правила по защите от уничтожения ценных пород деревьев, арест злостных неплательщиков налогов. Я предлагаю на рассмотрение эмира планы нового административного деления внутри провинции. Умело смягчая негативную информацию, миджиндади сообщает мне об ограблениях, уплате налогов, смерти главы деревни, пожаре, который уничтожил селение. Через час сегодняшний разговор окончен, собеседник чувствует облегчение, я отчасти тоже, в том смысле, что смогу приступить к другим делам… По моему вызову Умару вводит первого посетителя из тех, что стоически ждут в тени больших деревьев вокруг резиденции. Терпение этих людей неистощимо, особенно в делах о тяжбах. Они будут молча ждать в моей резиденции или у туземного суда и, если очередь до них не дойдет, спокойно уйдут, чтобы вернуться завтра. Время для них ничего не значит, завтра значит завтра. Первой посетительницей оказывается Фатима, молодая симпатичная жена полицейского из моего отряда. Опустившись на колени, она, изобразив робость и благоговение, приветствует меня: "Лев". "В чем дело, Фатима?" "Я принесла жалобу". "На кого?" Эти люди никогда не излагают дело прямо, с имев датами и фактами. Это нарушило бы сложившиеся нормы. "На моего мужа". "Кто он?" "Адаму Кано". "Что он тебе сделал?" "Побил меня вчера вечером". "За что?" "Ни за что". Наконец-то мы выяснили суть дела, ясно и то, что истица пытается скрыть факты, и это не пойдет ей на пользу. "Позовите констебля Адаму Кано". Он входит, демонстрируя хорошую выправку, и отдав честь, застывает по стойке смирно. Я повторяю суть жалобы. Стоя навытяжку, Адаму бесстрастно объясняет свою позицию. Похоже, что Фатима шлялась на рынке вместо того, чтобы кормить ужином вернувшегося со службы мужа. Придя домой с опозданием, она получила то, что с лихвой заслужила - затрещину. Они обычная счастливая пара, и, конечно, Адаму сам справится со своими делами. "Фатима, - говорю я, - это правда?" "Да, но по дороге домой я ударила ногу о камень и поэтому пришла позже обычного". Мы осматриваем ногу, на ней нет следа ушиба. "Фатима, возвращайся домой со своим мужем и веди себя в дальнейшем надлежащим образом. Больше не ври в суде". Они выходят вместе и настроены вполне дружелюбно, но я подозреваю, что за эту жалобу она получит еще одну затрещину… Разобрав еще несколько мелких дел, я беру маленький перерыв на завтрак. (...) Теперь пришла очередь районного вождя, надеюсь, он принес платежный лист налогов с задолжавших деревень. Мы, как обычно, вежливо здороваемся, словно он не понимает, что все равно придется отвечать за провинности, а я не понимаю, что не смогу быть снисходительным. Вождь - ленивый старик, один из старорежимных правителей, держащих кукиш в кармане, старый скряга и ретроград. Он знает, что я о нем думаю, и все-таки мы улыбаемся друг другу, по возможности оттягивая момент, когда, вероятно, придется обсуждать трудные проблемы и способы их решения. Прямо за вождем сидит его малам, или писарь, и читает перечень собранных налогов, чуть поодаль сбоку стоит группа старейшин деревень района. На этот раз все, кажется, сходится - столько-то снопов пшеницы по такой-то цене, немного денег, пять коров и три Кобылы и в придачу равновеликие мешки каури, эта нигерийская валюта, которую начинают вытеснять английские серебряные монеты. Похоже, что налоги уплачены правильно, и мы переходим к взаимным поздравлениям. С темнокожих лиц спадает настороженность и напряженность, а престарелый окружной вождь, которому грозило смещение после многочисленных предупреждений о недопустимости налоговой задолженности, может еще год чувствовать себя в безопасности. Итак, закончен прием деревенских старейшин и главного среди них вождя района. Мой клерк, мистер Джонсон, в который раз втолковывает им, как надо заполнять налоговые ведомости. Все посетители уходят с выражением облегчения на лицах, ведь до следующей кампании по сбору налогов еще целый год. А за год всемогущий Аллах, направляющий дела людские, может увеличить богатство старейшин или меня убрать с должности или, наконец, сотворить одно из своих таинств, последствия которого выявит только будущее, которое возможно станет для них благоприятным… Я отпускаю персонал канцелярии домой, а мы с мистером Джонсоном еще обсуждаем последние текущие дела. Я проверяю некоторые цифры в его расчетах, и к моему удивлению выясняется, что они близки к правильным. Наконец и он накрывает свой беспорядочно заваленный бумагами стол и уходит. Дома он с удовольствием сменит европейскую рубашку со стоячим воротником на просторную местную одежду и расслабится в кругу семьи. Я же еще час сижу в одиночестве за своим служебным дневником, пот льет с меня в три ручья в этой парилке. Наконец, я решаю, что на сегодня хватит и откладываю бумаги до завтра. Уже вечер, в красных лучах заходящего солнца на земле отчетливо видны удлиняющиеся на глазах тени. С ружьем на плече я направляюсь к реке пострелять дичи. Общая проблема: «Колониальная экономика: рынок труда и трудовые отношения» История Африки в документах. 1870-2000. В 3 т. – Т. 1. – М., 2005 № 145 Британские путешественники Р. Бёртон и В. Камерон об условиях труда и жизни на шахтах Золотого берега. 1882 г. Вскоре я прибыл в деревню Абосу, откуда около двух часов ходьбы до шахты Таква. Десять месяцев назад там было сорок-пятьдесят негров, а сейчас их насчитывается, возможно, 3 тысячи, хотя уже началась майская миграция, когда рабочие возвращаются домой из-за невозможности работать в залитых водой ямах. Слышался нестройный гул шумной толпы, занятой рытьем шурфов и траншей иногда прямо на улицах, а то и рядом с дверями собственных домов, здесь, должно быть, наиболее богатый золотом аллювиальный слой в стране, земля принадлежит местному правителю по имени Анди. В деревне мало интересного. Каждый дом - это как бы магазин, где на золото меняют самые вредные и крепкие спиртные напитки, самую Дурно пахнущую помаду для волос и самые цветастые носовые платки. В деревне несколько ювелирных мастерских, где в благородный металл Добавляют примеси и превращают его в крупные, грубо сделанные украшения. Народ здесь "деловой", легко меняет порох, запалы и шахтные инструменты на крепкие напитки. И все-таки Абосу рай по сравнению с тем, что творит фантийская полиция и хаусанский гарнизон в Такве. (...) В Абосу белый, обслуживающий персонал прииска живет в домиках из бамбука, разбросанных по холмам. Поселение производит унылое впечатление по сравнению с аккуратным Крокервиллем. М-р Хайллот, исполняющий обязанности управляющего шахтами в Абосу и Такве, ведет кочевую жизнь, разрываясь между двумя приисками. На его счастье расстояние между ними незначительное. Труд белых используется только при прокладке тоннелей. Контролирует работу на шахте швейцарец М. Шневелли, ему помогают два французских рабочих. Основной контингент рабочей силы составляют кру. Работают тут с ленцой, перекуривают в любое время и в любом месте. (...) Поселение Таква представляет собой линию довольно хорошо построенных домов из бамбука и толстых прутьев, протянувшихся вдоль извилистой дороги, так обычно расположены деревушки в Конго. Полагаю, что в 1882 г. до майского ухода рабочих там проживало 1500-1800 человек. Население состоит из всех племен Золотого Берега, там немало темных личностей без определенных занятий, "белых чернокожих" из Сьерра-Леоне и Аккры, пьяных полицейских-фанти и хаусанских солдат-мародеров. № 164 |