учебник по фольклору 2. Учебник для высших учебных заведений Рекомендовано Министерством общего и профессионального

• Название: Учебник для высших учебных заведений Рекомендовано Министерством общего и профессионального
• Анкор: учебник по фольклору 2.doc
• Дата: 17.03.2018
• Размер: 2.7 Mb.
• Имя файла: учебник по фольклору 2.doc
• Тип: Учебник; #16786
• страница: 26 из 54

5. ПОЭТИКА БЫЛИН

Былины имеют особый художественный мир. Все, о чем в них поется, отличается от обычной жизни. Поэтический язык былин подчинен задаче изображения грандиозного и значитель-

ного. Певец-сказитель сливается душою с высотой небес, глуби­ной моря, раздольными просторами земли, соприкасается с та­инственным миром "глубоких омутов днепровских":
Высота ли, высота поднебесная,

Глубота, глубота акиян-море.

Широко раздолье по всей земли,

Глубоки омоты днепровския. [К. Д. — С. 9].
Поэтизация степной воли, молодецкой удали, всего облика богатыря и его коня переносила слушателей в воображаемый мир Древней Руси, величаво вознесенный над заурядной дей­ствительностью.

5.1. Композиция

Композиционную основу сюжетов многих былин составляет антитеза: герой резко противопоставлен своему противнику ("Илья Муромец и Калин-царь", "Добрыня Никитич и змей", "Алеша Попович и Тугарин"). Другим главным приемом изоб­ражения подвига героя и вообще эпических положений являет­ся, как и в сказках, утроение. В отличие от сказок, сюжеты бы­лин могут разворачиваться не только вслед за действиями глав­ного героя: сюжетная линия может последовательно переходить от одного персонажа к другому ("Илья Муромец в ссоре с кня­зем Владимиром", "Василий Буслаев и новгородцы").
Былинные сюжеты строятся по обычному, универсальному принципу построения эпических произведений: они имеют за­чин, завязку действия, его развитие, кульминацию и развязку.

В зачинах указывается, откуда выезжает богатырь, место дейст­вия; или рассказывается о рождении богатыря, об обретении им силы. Некоторые сказители начинали все былины своего репер­туара не с запева, а прямо с зачина — например Т. Г. Рябинин.
Былину об Илье Муромце и Соловье-разбойнике он начал с описания выезда богатыря:
Из того ли-то из города из Муромля,

Из того села да с Карачирова,

Выезжал удаленькой дородный добрый молодец,

Он стоял заутрену во Муромли,

А и к обеденке поспеть хотел он в стольнёй Киев-град,

Да и подъехал он ко славному ко городу к Чернигову.

[Гильф. — Т. 2. — С. 10].

Зачин былины "Волх Всеславьевич", записанной в XVIII в., пред­ставляет собой соединение древних мифологических мотивов: необычное рождение героя от женщины и змея; приветствие его появления на свет живой и неживой природой; быстрый рост богатыря; его обучение грамо­те и другой премудрости — оборотничеству; набор дружины. [К. Д. — С. 32-33].

В новгородских былинах зачины начинаются с упоминания Новгорода как места действия:
В славном великом Нове-граде

А и жил Буслай до девяноста лет... [К. Д. — С. 48].
В былине "Садко", записанной от А. Сорокина, зачин сообщает, что Садко — бедный гусельщик, который спотешал купцов и бояр на чес­тных пирах. Далее — завязка: Садка не позвали на почестей пир, a также на второй и на третий... [Гильф. — Т. 1. — С. 640].
Завязка былинного сюжета часто происходит на княжеском пиру, где главный герой ведет себя не так, как все остальные гости, и этим обращает на себя внимание. Былины киевского цикла иногда начинались сразу с завязки — с описания пира:
Во стольном во городе во Киеве,

У ласкова князя у Владимира,

Заводился пир, право, почестей стол... [Азб. — С. 209];
У князя было у Владимира,

У киевскаго солнышка Сеславича

Было пированьиио почесное,

Чесно и хвально, больно радышно

На многи князья и бояря.

На сильных могучих богатырей.

[Киреевский. — Вып. 3. — С. 32].
В развязке былинного сюжета поверженный враг или вра­жеское войско заклинаются:
"Не дай Бог нам бывать ко Киеву,

Не дай Бог нам видать русских людей!

Неужто в Киеве все таковы:

Один человек всех татар прибил?"("Калин-царь"). [К. Д. — С. 133];
Ах тут Салтан покаялся:

"Не подай, Боже, водиться с Ильей Муромцем,
Ни детям нашим., ни внучатам.

Ни внучатам, ни правнучатам.

Ни правнучатам, ни пращурятам!" ("Илья Муромец на Соколе-корабле"). [Азб. — С. 30].
А и тот ли Батыга на уход пошол,

А и бежит-то Батыга запинается.

Запинается Батыга заклинается:

— Не дай Боже, не дай Бог, да не дай дитям моим.

Не дай дитям моим да моим внучатам

А во Киеви бывать да ведь Киева видать! ("Василий Игнатьевич"). [Гильф. — Т. 1. — С. 554].
Подобно сказкам, сюжеты былин имели свое художествен­ное обрамление: запевы (в начале) и исходы (в конце). Это са­мостоятельные мелкие произведения, не связанные с основным содержанием былины.

Запевы имеются не во всех былинах. Иногда запевы получа­ли развернутый вид. Например:
Высока ли высота поднебесная.

Глубока глубота акиян-море,

Широко раздолье по всей земли,

Глубоки омоты Непровския,

Чуден крест Леванидовской,

Долги плеса Чевылецкия,

Высокия горы Сорочинския,

Темны леса Брынския,

Черны грязи Смоленския,

А и быстрыя реки понизовския. [К. Д. — С. 201].
Вот другой пример развернутого запева. Былину "Добрыня и Алеша" сказитель В. Суханов начал так:
А еще. шла подошла у нас повыкатила,

Еще славная матушка быстра Волга-река,

Ена места шла ровно три тысящи вёрст,

А и широко а и далёко под Казань под город,

Ена шире того доле под Вастраканъ.

Ена устье давала ровно семдесят вёрст,

А и во славное морюшко Каспийское.

Е широкой перевоз там под Невым под градом,

А и тёмный лесушки Смоленьскии,

И там высоки были горы Сорочински,

Славны тихи плеса да Черевистый.

Дальше — переход к основному повествованию:

Теперь скажем про Добрынюшку мы сказочку,

А и теперь у нас Добрыни старина пойдет.

И только после этого — описание пира у князя Владимира. [Гильф. — Т. Т>. — С. 118].
Пример короткого шутливого запева — в былине "Илья Муромец и Добрыня":
Старина, братцы, сказать, да старицька связать,

Старицька связать и да со старухою.

Ещо храбрые удалые Илья Муромец... и т. д.

[Астахова. — Т. 1. — С. 233].
О распространенности запева, в котором упоминались поднебесная высота, океанская глубина и раздольные земные просторы, можно судить по тому, что в пародийной былине "Агафонушка" на него также была создана пародия:
А и на Дону, Дону, в избе на дому

На крутых берегах, на печи на дровах.

Высока ли высота потолочная.

Глубока глубота подпольная,

А и широко раздолье — перед печью шесток.
Чистое поле — по подлавечью,
А и синее море — в лохани вода. [К. Д. — С. 141].
Исход имеет общий смысл окончания высказывания. Это — заключение, которое подводит итог, вносит элемент тишины и успокоения; или же веселая прибаутка-скоморошина. Типичны краткие исходы:
То старина, то и деянье. [К. Д. — С. 62, 106, 120, 129, 134, 142, 192];

Тем старина и кончилася. [К. Д. — С. 141J!
Встречаются исходы в несколько стихотворных строк. На­пример, сказитель из Пудожского уезда былину "Василий Игна­тьевич" закончил так:
Щилья-каменье в Северной стороны;

Самсон богатырь на Святых на горах;

Молодой Алеша в богомольной стороны;

Колокольные звоны в Новеграде,

Сладкие напитки в Петербурге городке.

Сладкие колачики Новоладожские,

Дешевы поцелуи Белозерские.

Дунай, Дунай, Дунай,

Вперед боле не знай! [Рыбн. — Т. 2. — С. 687].
В исходах можно встретить упоминание, что о богатыре старину поют:
Тут век про Илью старину поют [Рыбн. — Т. 1. — С. 436];

И век про Дуная старину поют [Рыбн. — Т. 1. — С. 443].
Подобные выражения следует отличать от исходов типа: “Тут Соловью и славу поют. Тут Идолищу славу поют.” Ознакомление с основными публика­циями былин убеждает в том, что выражение "славу поют" употребля­лось только после гибели героя или его врага, т. е. было метафорическим упоминанием о песнях-"славах" на похоронных тризнах:

Тут Дунаюшку с Настасьюшкой славу поют. Им славу поют да веки по веку. [Гильф. — Т. 2. — С. 109]. Т. Г. Рябинин былину "Илья Муромец и Идолище" закончил сти­хом: тут ему Идолищу славу поют, — что соответствует данной тра­диции (Илья убил Идолище — рассек его на полы <надвое> шляпкой земли греческой). [Рыбн. — Т. 1. — С. 35].
Некоторые сказители все былины заканчивали одними и теми же словами, меняя только имя богатыря. Так, например, А. Е. Чуков былины "Илья и Идолище", "Добрыня и змей", "Добрыня в отъезде", "Алеша Попович и Тугарин", "Михаиле Потык", "Дюк", "Ставер" и даже историческую песню "Грозный царь Иван Васильевич" закончил словами:
И тут век про <имя богатыря> старину поют.

Синему морю на тишину,

А вам, добрым людям, на послушанье.

[Рыбн. — Т. 1. — С. 147-218].
Запевы и исходы создавались скоморохами. Например, в сбор­нике Кирши Данилова, отражающем скомороший репертуар, встречается исход с явными следами профессионального сказительства:
Еще нам, веселым молодцам, на потешенье,

Сидючи в беседе смиренныя,

Испиваючи мед, зелена вина;

Где-ка пива пьем, тут и честь воздаем

Тому боярину великому

И хозяину своему ласкову. [К. Д. — С. 151].
Для былин, записанных от севернорусских крестьян, подобные исходы нехарактерны. В собраниях П. Н. Рыбникова, А. Ф. Гиль-фердинга, А. М. Астаховой они не встречаются ни разу. Условия исполнения былин в крестьянской среде не требовали развития стилистических формул внешней орнаментовки сюжета.

5.2. Общие места (loci communes)

Традиция эпического сказительства выработала формулы при­вычного изображения, которые принято называть иноязычным термином loci communes (лат. "общие места").
А. Ф. Гильфердинг писал: "Можно сказать, что в каждой бы­лине есть две составные части: места типические, по большей части описательного содержания, либо заключающие в себе речи, влагаемые в уста героев, и места переходные, которые соединяют между собой типические места и в которых рассказывается ход действия. Первые из них сказитель знает наизусть и поет совер­шенно одинаково, сколько бы раз он ни повторял былину; пе­реходные места, должно быть, не заучиваются наизусть, а в па­мяти хранится только общий остов, так что всякий раз, как ска­зитель поет былину, он ее тут же сочиняет, то прибавляя, то сокращая, то меняя порядок стихов и самые выражения"¹.

Общие места (loci communes) использовались сказителями при повторяющихся в разных сюжетах одних и тех же ситуациях: таких, как пир у князя Владимира, седлание коня, богатырская поездка на коне, расправа богатыря с врагами — и проч.
Так, устрашающий свист и крик врага, а также самих богатырей в разных былинах изображался одной и той же типической формулой. В былине "Илья Муромец и Соловей-разбойник":
А то свищет Соловей да по-соловьему,

Он кричит, злодей-разбойник, по-звериному.
В былине "Бой Ильи Муромца с Подсокольником" Алеша Попович, завидев молодца в чистом поле,
А ревел-то Алешенька по-звериному.

Засвистел-то Алеша по-соловьиному.

Зашипел-то Алеша по-змеиному.

И Илья Муромец в той же былине, завидев молодца,
Заревел-то стары казак по-звериному,

Засвистел-то стары казак по-соловьиному,

А заишпел-то стары казак по-змеиному.

В былине "Добрыня Никитич и Василий Казимирович":

И выходили молодцы на красно крыльцо.

Засвистали молодцы по-соловьиному.

Заревели молодцы по-звериному.

В былине "Юность Алеши Поповича" Ским-зверь:

Закричал же вор-собака по-звериному,

Засвистал же вор-собака по-змеиному.

[Азб. — С. соотв. 20, 36, 39, 94, 114].
Характерное для киевских былин описание пира в княжес­кой гридне и похвальбы на пиру переходило в былины новго­родские.
В былине "Садко", записанной от А. П. Сорокина, пелось:

Потом Садке купец, богатый гость

Зазвал к себе на почестей пир

Тыих мужиков новогородскиих

И тыих настоятелей новогородскиих:

Фому Назарьева и Луку Зиновьева.

Все на пиру наедалися,

Все на пиру напивалися,

Похвальбамы все похвалялися.

Иный хвастает бессчетной золотой казной,

Другой хвастает силой-удачей молодецкою.

Который хвастает добрым конем.

Который хвастает славным отечеством.

Славным отечеством, молодым молодечеством.

Умный хвастает старым батюшкам,

Безумный хвастает молодой женой. [Рыбн. — Т. 2. — С. 246].
Исполнители былин выработали формулу течения времени, аналогичную сказочной “Долго ли, коротко ли, скоро сказка ска­зывается, да не скоро дело делается”. Например, в былине "Доб­рыня Никитич и Алеша Попович":
Столы сожидать Добрыню из чиста поля по три годы,

А и по три годы, еще и по три дни,

Сполнилось времени цело три годы,
Не бывал Добрыня из чиста поля.

Стали сожидать Добрыню по другое три,

Тит как день за днём да бидьто ложь дожжит.

А неделя за неделей как трава растет.

Год тот за годом да как река бежит.

Прошло тому времени другое три.

Да как сполнилось времени да цело шесть годов.

Не бывал Добрыня из чиста поля.
И несколько дальше:
Опять день за днём да бидто дожь дожжит.

А неделя за неделей как трава растет.

Год тот за годом да как река бежит.

А прошло тому времени двенадцать лет,

Не бывал Добрыня из чиста поля.

[Гильф. — Т. 2. — С. 475, 476].

5.3. Система повторений

Повествование в былине ведется неторопливо, величаво. В развертывании сюжета обязательно присутствуют разнообраз­ные и многочисленные повторения, которые имеют как компо­зиционное, так и стилистическое значение.

Замедленность действия, или ретардация (от лат. retardatio — "замедление, задержка"), достигается путем утроения эпизодов, повторения общих мест, речей героев (иногда с последователь­ным отрицанием сказанного). Так, в былине "Вольга и Микула" изображаются три попытки княжеской дружины сошку с земель­ки повыдернути, Из омешиков земельки повытряхнути, Бросити сошку за ракитов куст; в былине "Три поездки Ильи Муромца" показано испытание богатырем трех дорог.. Когда общие места начинали повторяться внутри одной бы­лины, они включались в систему замедления действия.
Пример — былина "Бой Ильи Муромца с Подсокольником" [Григо­рьев. — № 308].

На бой с молодым богатырем Подсокольником последовательно вы­езжают Алеша Попович, Добрыня Никитич и Илья Муромец. И каж­дый раз сказитель почти дословно повторял общие места, меняя в них только имя богатыря.
Богатырь зовет коня и седлает его.

Как выходит Алешенька из бела шатра.

Засвистел он коня да из чиста поля:

А бежит его конь, дак мать-земля дрожит.
Как крутешенько Алешенька седлал коня.
Он седлал де, уздал да коня доброго:
Он накладывал уздиченьку тесмяную,
Он накладывал седельника черкасское;
Он двенадцать подпруг да шелку белого.
Еще белого шелку шемахинского;
Он тринадцату подпругу — через хребетну кость,
А не ради басы, дак ради крепости,
Еще ради окрепы да богатырское.
Еще ради поездки да молодецкое<...>
Алеша Попович не смог одолеть супротивника. Послали Добры-нюшку Никитича:
А как выходит Добрынюшка из бела шатра.

Засвистел он коня да из чиста поля;

А бежит его конь, дак мать сыра земля дрожит.

Как крутешенъко Добрынюшка седлал коня,

Он седлал-уздал себе коня доброго:

Он накладывал уздиченьку тесмяную;

Он накладывал седелышко черкасское;

А он вязал-де подпруги шелку белого,

Еще белого шелку шемахинского;

Он застегивал пряжечки серебряны,

Он серебряны пряжечки, позолочены:

Он двенадцать подпруг шелку белого,

А тринадцату подпругу — через хребетну кость;

"А нам не ради басы, ради крепости,

А еще ради окрепы да богатырское,

Еще ради поездки да молодецкое<...>"
Не одолел молодого неизвестного богатыря и Добрынюшка Ники­тич млад. Илья Муромец узнает, что неизвестный богатырь едет в Киев-град, хочет его в полон взять, князя Владимира живком схватить, а княгинюшку Апраксин» за себя взамуж взять.

А загорело у стары казака ретиво сердца,

Закипела во старом кровь горючая,

Расходилися его да могучи плеча.

А дальше, как и в двух предыдущих случаях:

Засвистел он коня да из чиста поля;

А бежит его конь, дак мать-земля дрожит.

Следует описание седлания коня — оно совпадает с описанием седла-ния коня Алешенькой Поповичем и Добрынюшкой Никитичем. Это ти­пическое место можно назвать формулой седлания коня.
Описание богатырской поездки также приобрело устойчивый вид и воспроизводилось почти без изменений.

Об Алеше Поповиче:
Только видели, молодец на коня скочил;

А не видели поездки да богатырское;

Только видели, в поли курева стоит.
О Добрыне:
А как крутешенько Добрынюшка на коня вскочил;

А не видели поездки богатырское;

Только видели, во поле курева стоит,

Курева-де стоит, дак дым столбом валит.

Аналогично описана и поездка Ильи Муромца.

[Цит по: Азб. — С. 36-38].
Другой тип ретардации — повторение слов одного персонажа другим с последовательным отрицанием сказанного.
В записанной от Т. Г. Рябинина былине "Илья Муромец и Калин-царь" Калин-царь говорит:

• 
  Ай же старыя казак да Илья Муромец!
  

Да садись-ко ты со мной а за единый стол,

Ешь-ко ествушку мою сахарнюю,

Да и пей-ко мои питьица медвяный,

И одежь-ко ты мою одежу драгоценную,

И держи-тко мою золоту казну,

Золоту казну держи по надобью.

Не служи-тко ты князю Владымиру,

Да служи-тко ты собаке царю Калину.

Илья отвечает, отвергая все предложения:

— А и не сяду я с тобой да за единый стол,

Не буду есть твоих ествушек сахарниих.

Не буду пить твоих питьицев медвяныих,

Не буду носить твоей одежи драгоценный,

Не буду держать твоей бессчетной золотой казны,

Не буду служить тобе собаке царю Калину,

Еще буду служить я за веру за отечество,

А и буду стоять за стольний Киев град,,

А буду стоять за церкви за Господний,

А буду стоять за князя за Владымира

И со той Опраксой королевичной.

[Гильф. — Т. 2. — С. 31].
В поэтический стиль былины включались повторения слов, которые могли быть тавтологическими (черным-черно, много-множество, крепко-накрепко, плотно-наплотно, скорым-скоро, чудным-чудно, дивным-дивно) или синонимическими (злодей-разбой­ник, путь-дорога, стерегли-берегли, драться-ратитъся, дани-по­шлины, краса-баса).
Разнообразные гювторы применял былинный стих, который вырабатывался веками.

Один из приемов соединения строк — повторение последних слов предыдущей строки в начале последующей (палилогия).
В былине "Алеша Попович и Еким Иванович" калика перехожая говорит Алеше Поповичу:
"Я ведь видел-то сегодня чидо чудное.

Чидо чудное сегодня, диво дивное <...>"

В былине "Добрыня Никитич и змей":

А летит ко Добрынюшке люта змея.

А лютая-то змея да печерская.

В былине "Михаил Данилович" нечестивый король

Владимира-князя хочет под меч склонить. —

Под меч склонить и голову срубить <...>

[Азб. — С. соотв. 127, 80, 152].
Нередко смежные строки былины повторяют одну и ту же синтаксическую конструкцию — такое явление называется син­таксическим параллелизмом. Например, в былине "Вольга и Микула" (сказитель Т. Г. Рябинин):
Уходили-то ecu рыбушки во глубоки моря,

Улетали ecu птички за оболоки.

Убегали ecu звери за темны леса.

[Гильф. — Т. 2. — С. 4].
В синтаксически параллельных строках могло появиться единоначатие (анафора).
В былине "Добрыня и Змей":

А и берёт-то ведь Добрыня да свой тугой лук,

А и берет-то ведь Добрыня калены стрелы,

А и берет-то ведь Добрыня саблю вострую,

А и берет копьё да долгомерное,

А и берет-то он ведь палицу военную,

А и берет-то Добрыня слугу младого.

[Гильф. — Т. 1. — С. 540].

Созвучия однородных слов, напоминающие рифму, могли возникать на концах строк. В былинах появлялись аллитерации — повтор согласных и ассонансы — повтор гласных звуков.

5.4. Гипербола — основное средство создания образов

В народном эпосе широкая типизация персонажей не исклю­чала элементов индивидуализации. А. Ф. Гильфердинг отметил: "...Облик каждой физиономии... везде сохраняет типические черты. Ни разу князь Владимир не выступит из роли благодуш­ного, но не всегда справедливого правителя, который сам лично совершенно бессилен; ни разу Илья Муромец не изменит типу спокойной, уверенной в себе, скромной, чуждой всякой аффек­тации и хвастовства, но требующей себе уважения силы; везде Добрыня явится олицетворением вежливости и изящного благо­родства, Алеша Попович — нахальства и подлости, Чурила — франтовства и женолюбия, везде Михаиле Потык будет разгуль­ным, увлекающимся всякими страстями удальцом, Ставер — глупым мужем умнейшей и преданной женщины, Василий Иг­натьевич — пьяницей, отрезвляющимся в минуту беды и кото­рый тогда становится героем, Дюк Степанович — хвастливым рыцарем, который пользуется преимуществами высшей циви­лизации и т.д.; словом сказать, типичность лиц в нашем эпосе выработана до такой степени, что каждый из этих типов стал неизменным общенародным достоянием"¹.
Один из важных принципов эпической типизации — изобра­жение множественного в обобщенном единичном (синекдоха). Былины переносили качество массы людей на одно лицо: изоб­ражали не всю древнерусскую дружину, а отдельных воинов-богатырей, побеждающих несметные полчища врагов.

Вражеская сила также могла изображаться в единичных фан­тастических образах (Тугарин Змеевич, Идолище). Иногда вы­делялся предводитель вражеского войска (Калин-царь).
Главный художественный прием народных эпических песен — гипербола. А. Ф. Гильфердинг и другие собиратели засвидетель­ствовали, что певцы воспринимали гиперболы не как поэтичес­кий вымысел, а как достоверное изображение реальных качеств в их максимальном проявлении.
С помощью гипербол рисовалось несметное вражеское войс­ко, которое побеждает русский богатырь. В былине "Илья Му­ромец и Калин-царь", записанной от Т. Г. Рябинина:
Выехал Илья да во чисто поле

И подъехал он ко войскам ко татарскиим

Посмотреть на войска на татарский:

Нагнано-то силы много множество,

Как от покрику от человечьяго,

Как от ржанья лошадиного

Унывает сердце человеческо.

Тут старыя казак да Илья Муромец

Он поехал по раздольицу чисту полю,

Не мог конца краю силушке наехати.

Он повыскочил на гору на высокую.

Посмотрел на все на три-четыре стороны,

Посмотрел на силушку татарскую.

Конца краю силы насмотреть не мог.

И повыскочил он на гору на другую.

Посмотрел на все на три-четыре стороны,

Конца краю силы насмотреть не мог.

[Гильф. — Т. 2. — С. 23-24].

В былине "Калин-царь", записанной в XVIII в.:
Сбиралося с ним <Калином-царем> силы на сто верст

Во все те четыре стороны.

Зачем мать сыра земля не погнется?

Зачем не расступится?

А от пару было от конинова

А и месяц, со(л)нцо померкнула,

Не видать луча света белова;

А от духу татарскова

Не можно крещеным нам живым быть. [К. Д. — С. 129].
Гиперболы применялись для развенчания врагов. Чудовищ­ный облик врага передавали гиперболы, которые показывали его отвратительно безобразным. Они насмешливо изображали огромные размеры врага.
В былине "Илья Муромец и Идолище":

• 
  Как есть у нас погано есть Идолищо
  

В долину две сажени печатныих,

А в ширину сажень была печатная,

А головищо что ведь люто лохалищо,

А глазища что пивныи чашища,

А нос-от на роже он с локоть был.

[Гильф. — Т. 1. — С. 429].

Подобным образом был нарисован и Тугарин:

Вышина у собаки видь уж трёх сажон.

Ширина у собаки видь двух охват,

Промежу ему глаза да калена стрела,

Промежу ему ушей да пядь бумажная <...>

[Добр. Никитич и Ал. Попович. — С. 180].
Гиперболически и одновременно сатирически изображалось количество съедаемой врагом пищи. В былине "Алеша Попович":
Стали тут пить, есть, прохложатися,

А Тугарин Змеевич нечестно хлеба ест:

По целой ковриге за щеку мечит,

Те ковриги монастырския;

И нечестно Тугарин питья пьет:

По целой чаше охлестовает,

Котора чаша в полтретья ведра.

Он взявши, Тугарин, лебедь белую,

Всю вдруг проглатил.

Еще тут же ковригу монастырскую. [К. Д. — С. 102-103].
Русские богатыри на пиру у князя Владимира также выпива­ют чарочку в полтора ведра, и не одну. Но в данном случае ги­пербола передавала чувство восхищения героем:
Да сказал же тут Владимир стольно-киевский:

"Слуги верные, наливайте-тко-сь зелена вина,

А не малую чарочку — в полтора ведра;

Наливайте-тко-сь еще меду сладкого,

Наливайте-тко-сь еще пива пьяного,

А всего четыре ведра с половиною".

А принимает Алешенька одною рукой

И отдает чело на все четыре стороны,

И выпивал Алешенька чары досуха;

А особенно поклонился старику Илье Муромцу.

[Азб. — С. 121].
Гиперболы усиливали общее место (locus communis), изображающее устрашающий крик врага. В былине "Илья и Соловей", записанной от Т. Г. Рябинина:

А то свищет Соловей да по-соловьему,

Ен крычит злодей разбойник по-звериному,


И от него ли-то от посвисту соловьяго,

И от него ли-то от покрику звериного,

То все травушки муравы уплетаются.

Все лазуревы цветочки отсыпаются.

Темны лесушки к земли ecu приклоняются,

А что есть людей, то ecu мертвы лежат.

В конце былины князь поднес Соловью чарочку зелена вина:

Выпил чарочку-ту Соловей одным духом.

Засвистал как Соловей тут по-соловъему,

Закрычал разбойник по-звериному,

Маковки на теремах покривились,

А околенки во теремах рассыпались

От него от посвисту соловьяго,

А что есть-то людюшок, так ecu мертвы лежат;

А Владымир князь-от стольнё-киевской

Куньей шубонькой он укрывается.

[Гильф. — Т. 2. — С. 11; 17].

В былине "Иван Гостиной сын", записанной в XVIII в., устрашаю­щий крик и гиперболическое изображение его невероятных последствий отнесены к чудесному коню Ивана. Иван, пировавший у князя Владими­ра, побился с ним за своего коня о велик заклад:
Не о сте рублях, не о тысячу —

О своей буйной голове!

Чудесный конь бурочко-косматочко, троелеточко не подвел хозяина. Он привел в ужас не только сопер­ничавших с ним жеребцов, но и весь княжеский двор, а также самого Владимира со княгинею:
Зрявкает бурко по-туриному,

Он шип пустил по-змеиному.

Три ста жеребцов испужалися,

С княженецкого двора разбежалися,

Сив жеребей, две ноги изломил,

Кологрив жеребец тот и голову сломил.

Полонян Воронко в Золоту орду бежит.

Он, хвост подняв, сам всхрапывает.

А князи и бояра испужалися,

Все тут люди купецкия

Акарачь оне по двору наползалися.

А Владимер-князь со княгинею печален стал.

По подполью наползалися.

Кричит сам в окошечко косяш,етое:

"Гой ecu ты, Иван Гостиной сын.

Уведи ты уродья со двора долой <...>"

[К.Д. — С. 41-42].
В изображении русских богатырей гиперболы особенно зна­чительны и многочисленны. Они идеализировали богатырей. Гиперболы изображали тяжесть богатырского оружия.
У Ильи Муромца лук в двенадцать пуд [Азб. — С. 30], клюка сорок пудов [Азб. — С. 27], палица три тысячи пуд [К. Д. — С. 133]. У Добрыни Никитича палица буёва — шестьдесят пудов [Азб. — С. 102], Добрыня берет вяз в девяносто пуд [Азб. — С. 178]. Алеша Попович берет палицу булатную в девяносто пуд [Азб. — С. 178]; у Екима-парубка палица в три тысячи пуд [К.Д. — С. 57]; у калики перехожей шепальпа подорожная... в тридцать пуд [Азб. — С. 127]; у Василия Буслаева вяз во двенадцать пуд [К.Д. — С. 49].
Столь же весомо (в прямом и переносном смысле) все бога­тырское снаряжение.
У Михаила Казаринова в колчане полтораста стрел [К. Д. — С. 110]. У Святогора шляпонька — сорок пуд [Гильф. — Т. 2. — С. 307]; у Добрыни Никитича шляпа — сорок пудов [Азб. — С. 37]. Нательный крест у Самсона-богатыря на вороте шести пудов [Гильф. — Т. 2. — С. 33]; у Ильи Муромца — полтора пуда [Рыбн. — Т. 1. — С. 74].
Гиперболически подчеркивалась цена богатырского снаря­жения.
У Михаила Казарина кольчуги цена сорок тысячей, шелому цена — три тысячи, куяку и панцырю цена на сто тысячей, цена луку — три тысячи, стрелы — по пяти рублев, коню — цены-сметы нет [К. Д. — С. 110]. Как видим, самое дорогое для богатыря — его конь.

Гиперболы, отлитые в поэтическую формулу, изображали нео­бычайную скорость богатырской поездки на коне:
Только видели удала, как в стремена вступил,

А не видели поездки богатырские,

Только видели — в чистом поле курево стоит,

Курево стоит, да дым столбом валит. [Азб. — С. 115].
Столь же необычайны расстояния, которые с легкостью пре­одолевает богатырский конь.

О коне Ильи Муромца:
Его добрый конь да богатырский

С горы на гору стал перескакивать,


С холмы на холму стал перемахивать.

Мелки реченки, озерка промеж ног спущал.

[Гильф. — Т. 2. — С. И].

О коне Михаилы Казаринова:

Он скачет, конь, с берегу на берег,

Котора река шириною пятнадцать верст. [К. Д. — С. 110]. |

Конь Настасьи королевичны:

По целой версты конь поскакивал,

По колен он в земелюшку угрязывал,

Он с земелюшки ножки выхватывал,

По сенной купны он земелики вывертывал.

За три выстрелы камешки откидывал.

[Гильф. — Т. 2. — С. 104].
Высшей степени гиперболы достигали в кульминации былин­ного сюжета — изображении боя. Здесь появлялась типическая формула (locus communis): богатырь хватает то, что подверну­лось ему под руку (шапку со буйной головы, палицу боевую, дуби-ночку и даже татарина) и начинает этим помахивать.
Лак куды-де махнёт — туда улицы.

Да назадь отмахнёт — переулочки.

[Гильф. _ Т. 3. — С. 162];
Где он ни пройдет, тут улица,

Где ни повернется, проулочек,

Где он ни станет, тут площадью.

[Киреевский. — Вып. 3. — С. 110].
В былине "Калин-царь", записанной в XVIII в., предводитель не­сметного вражеского войска велел татарам сохватать Илью. Приказа­ние было исполнено: Связали ему руки белыя

Во крепки чембуры шелковыя. Даже связанный, Илья добром предлагает Калину отойти прочь с татарами от Киева, или им не быть живыми.
И тут Калину за беду стало

И плюет Ильи во ясны очи:

"А русской люд всегды хвастлив,

Опутан весь, будто лысай бес,

Еще ли стоит передо мною, сам хвастает!"

И тут Ильи за беду стало,

За великую досаду показалося,

Что плюет Калин в ясны очи,


Скочил в полдрева стоячева,

Изорвал чембуры на могучих плечах.

Не допустят Илью до добра коня

И до ево-та до палицы тяжкия,

До медны литы в три тысячи.

Схватил Илья татарина за ноги.

Которой ездил во Киев-град,

И зачал татарином помахивати,

Куда ли махнет — тут и улицы лежат,

Куды отвернет — с переулками,

А сам татарину приговаривает:

"А и крепок татарин — не ломится,

А жиловат собака — не изорвется!"

И только Илья слово выговорил,

Оторвется глава ево татарская,

Угодила та глава по силе вдоль,

И бьет их, ломит, вконец губит.

Достальныя татара на побег пошли,

В болотах, в реках притонули все,

Оставили свои возы и лагири.

Воротился Илья он ко Калину-царю,

Схватил он Калина во белы руки,

Сам Калину приговаривает:

"Вас-та, царей, не бьют—не казнят.

Не бьют—не казнят и не вешают!"

Согнет ево корчагою.

Воздымал выше буйны головы своей.

Ударил ево о горюч камень,

Росшиб он в крохи говенныя. [К. Д. — С. 132—133].

В отдельных случаях гиперболы подчеркивали необычайную продолжительность битвы. Так, в былине "Поединок Дуная Ива­новича с Добрыней Никитичем", записанной А. Д. Григорье­вым, богатыри бились палочками буевыми, сабельками вострыми, копьями по семь сажен, а дальше
Соскочили ребятушки со добрых коней

А схватилися плотным боем, рукопашкою,

А еще борются удаленьки добрые молодцы,

А еще борются ребятушки двои су точки,

А и борются ребятушки трои суточки;

По колен они в землю да утопталися,

Не которой один друга не переборет. [Азб. — С. 138].

В былинах с мирным содержанием появлялись свои гипербо­лы. Например, в былине "Дюк", записанной от П. А. Воинова, мать Дюка Степановича — жена старо-матерна — одета столь роскошно, что не много шелку ведь, вся в золоте. Она так была представлена Добрыне Никитичу:
"Да и ай ты, удалой доброй молодец!

Да ты в утри стань-ко ты ранёшенъко,

А и стань в церквы нищею коликою.

Лак первая толпа пройде метельщиков,

Друга толпа пройде лопатников,

Третья толпа пройде подстельщиков,

Расстилают сукна багрецовые,

Идут как тутова три женщина.

Несут подзонтик-от подсолнечной,

Умей-ко ты тут с ней поздороваться". [Гильф. — Т.З.— С. 248].
В былине "Вольга", записанной от И. Касьянова, пахарь Микула Селянинович также имел необычайно прекрасный внешний вид: его кудри рассыпались как скатный жемчуг, глаза были ясна сокола, брови — черна соболя. Но особенно поразительна одежда Микулы Селяниновича, вовсе не предназначенная для пахоты:
У оратая сапожки зелен сафьян:

Вот шилом пяты, носы востры,

Вот под пяту пяту воробей пролетит.

Около носа хоть яйцо прокати.

У оратая шляпа пуховая,

А кафтанчик у него черна бархата.
Столь же роскошна сошка кленовая: у нее гужики шелковый, омешики булатнии, присошечек серебряный, а рогачик — красна золота. Прекрасна по своему виду и кобылка соловая — т. е. ры­жая, с белым хвостом и белой гривой. За внешним великолепи­ем пахаря, его сошки и кобылки скрыта их внутренняя мощь и сила, которая обнаруживается по мере развертывания сюжета. [Гильф. - Т. 2. - С. 537-542].

5.5. Тропы

Сказители воспринимали эпические песни в качестве до­стоверно исторических, и это влияло на их поэтический стиль.


В былинах отсутствуют метафоры как стилеобразующий при­ем — метафорические выражения возникали только в привыч­ных оборотах речи (Богатырская кровь раскипелася; Разгорелось его сердце богатырское).
Важным художественно-изобразительным средством являлись эпитеты и сравнения¹.
Сравнения использовались при изображении богатыря, а также врага. Богатырь выезжает на своем коне как ясен сокол, как бы белой кречет. Конь под ним — как бы лютой зверь, а копье в его руках как свеча горит. [К. Д. — С. 110].У Идолища головища что ведь люто лохалищо, А глазища что пивныи чашища [Гильф. — Т. 1. — С. 429].

Сравнения подчеркивали конфликтную ситуацию:
Тугарин почернел, как осення ночь,

Алеша Попович стал как светел месяц. [К. Д. — С. 103].
Сравнения входят в состав loci communes: богатырь бьет-то силу, как траву косит; в формуле течения времени
Еще день за день ведь как и дождь дождит,

А неделя за неделей как река бе­жит.
Предметы, наполняющие поэтический мир русского эпоса, отличаются статичностью своих качеств. Это обусловило посто­янство сопровождающих их кратких определений — эпитетов. В былине почти всегда поле — чистое, конь — добрый, море — синее, дуб — сырой, лебедь — белая, богатырь — сильный, могу­чий, вражья сила — поганая, неверная, палица — булатная, стре­ла — каленая, сабля — вострая, Русь — святая, Киев — стольный, палаты — белокаменные, пир — почестей, Владимир — солнышко, Соловей — разбойник, Калин-царь — собака... Эпитеты настоль­ко крепко срослись с определяемыми словами, что, например, Калин-царь сам говорит Илье Муромцу: "Да служи-тко ты со­баке царю Калину".
Эпитеты бывают простыми и сложными. Простые эпитеты состоят из одного определения, сложные — из нескольких. В сложных эпитетах определения могут быть синонимическими, усиливающими выделяемое качество (Сила могучая богатырская) или характеризующими предмет с разных сторон (Да на малых перелетных на серых утушек). Иногда возникают разнообразные сочетания сложных и простых эпитетов, превращаясь в эпитеты развернутые. Например: Тетивочка была шелковая, А белого шел­ку шемаханского.


По словам А. Н. Веселовского, за точностью эпитетов лежат "тысячелетия выработки и отбора"¹.