Два рода счастья. Два рода счастья_Все. Вебер Г. Два рода счастья Системнофеноменологическая психотерапия Берта Хеллингера
 Скачать 1.73 Mb.
|
|
б) Любопытство разрушает воздействие Карла часто одолевала грусть неизвестного происхождения. Расстановка его семьи показала, что из семейной системы исключен отец его сводной сестры. Он и приемные родители сводной сестры включаются в образ. Фрауке (сразу после того, как был расставлен новый образ): Как тебе твой новый образ, Карл, он помогает переработать боль, потерю? Б. X.: Твои расспросы оказывают плохое воздействие. Ты даже не даешь ему времени. Это скрытый протест. (Группе.) Видите? Начни он отвечать, и это снова разрушило бы то, что он только что сделал. То же самое относится и к любопытству. Любопытство разрушает воздействие. Любопытство означает, что я хочу знать больше, чем необходимо для действий или успеха. Она хочет знать больше того, что ему помогает. Ему вполне достаточно того, что здесь было. Во всяком случае, так это выглядит. Если сейчас снова все взбудоражить, воздействие станет невозможным. Также нельзя расспрашивать о результате. В этом смысле, то есть в том смысле, что «мне любопытно, как и что было дальше», контроль результативности в психотерапии вреден. Иногда контроль результативности бывает необходим. Например, для науки. Я не собираюсь этого оспаривать. Но многое зависит от внутренней позиции терапевта. Он ищет подтверждения того, что он сделал? Тогда это фальсификация, поскольку в случае изменений он будет приписывать их в основном себе, хотя, возможно, он сыграл лишь второстепенную роль. Если же смотреть на ситуацию так, что в некоем общем движении ты встретил кого-то и, возможно, что-то ему дал, а потом каждый идет своей дорогой и никто не хочет знать, что из этого вышло, тогда каждый свободен. Людвиг: Последние три года я пытаюсь отделиться от своей родительской семьи и матери, и я хотел бы еще раз посмотреть, что тут откуда идет, в том числе и от предыдущих поколений. Б. X.: Нет, этого недостаточно. У любопытства слишком мало энергии. Людвиг: Это не только любопытство. Я хочу выйти. Б. X. (обращаясь к группе): В этом есть сила? Нет. Людвиг: Значит, я вовсе не хочу выйти? Б. X.: Я не даю интерпретаций. Сейчас тут энергии нет. Ничего больше я не скажу. Кто еще хочет что-нибудь сделать? После того, как Ирена во время круга говорит, что колеблется между любопытством и скепсисом: Б. X.: Ни любопытство, ни скепсис не приносят пользы. Существует динамика, ведущая к решению, с ней мы и работаем. в) Верный момент Эдда: Я беспокойно спала и мне снились беспорядочные сны. Но сегодня я хотела бы что-нибудь сделать. Б. X.: Слишком рано. Эдда: Я так не считаю! Б. X.: Это ничего не меняет. В психотерапии часто бывает так, что некоторые клиенты приходят к психотерапевту слишком рано. Тогда терапевт не должен поддаваться. Или клиенты приходят с такими темами, которые не имеют отношения к психотерапии. Тут тоже поддаваться нельзя. Клиенты тоже это знают. На это можно положиться. г) Прочь от драмы! Воспоминания тенденциозны и переменчивы. Когда человек о чем-то вспоминает, это абсолютно ничего не говорит о реальности. Вопрос в том, с какой целью выбирается то или иное воспоминание. Зачастую такой целью является упрек, и психотерапия нередко это поддерживает. Подумайте только, сколько всего, как правило, делают за двадцать лет для своих детей родители и что из этого потом вспоминает клиент, приходя на психотерапию: обычно пять-шесть негативных эпизодов. В случае травм или еще каких-то тяжелых событий люди обычно забывают самое главное, а именно, что все закончилось хорошо. Это вообще не принимается во внимание. Например, человек вспоминает, что мать собиралась с ним на руках спрыгнуть с балкона, а потом заплакала и вернулась назад. О том, что она вернулась, он забыл. А о том, что хотела прыгнуть, помнит. Или кто-то говорит: «Когда мать была мной беременна, она хотела сделать аборт». Ну и что? Она же его не сделала. Но об этом он не помнит, а о том, что она хотела сделать аборт, помнит. Зачастую воспоминания — это умственное вооружение, а мы здесь занимаемся разоружением. д) Каждый человек хороший С системной точки зрения моральную позицию с различением добра и зла занимают для того, чтобы присвоить себе большее право на принадлежность и подвергнуть сомнению или отказать в этом праве другому. Это имеет плохие последствия. С философской или богословской точки зрения немыслимо, чтобы кто-то из-за своего поведения выпадал из порядка. Человек не может выбирать себе роль, в общей совокупности его поведение имеет свой смысл. В общей совокупности у каждого есть свое собственное значение, и это единственное значение, которое имеет смысл. Проще и полезнее исходить из того, что каждый человек хороший, но, возможно, он находится в переплетении. Тогда мы смотрим, как переплетен он и как переплетены мы сами, когда мы с ним общаемся, тогда мы все равны. Так что в психотерапии полезно отказаться от идеи личной злобы. Пример: Возьмем студентов «Белой Розы». Они были героями. Они противопоставили себя одной группе, поскольку были связаны в другой. Они принадлежали к небольшой группе, которая была другой. Привязанность к этой группе позволяла им вести себя подобным образом, поэтому смерть не была для них чем-то ужасным. Человек, выросший среди мафиози, противопоставляет себя порядку, поскольку в своей группе он подчинен другому порядку. Однако его называют преступником. Но в его душе происходит точно такой же процесс. Каждый таков, каков он есть, потому что привязан к некой группе. А мы беремся проводить моральное различие: одни хорошие, а другие плохие. Так нельзя. Членам «Белой Розы» повезло, что режим пал. Теперь они великие герои. Если бы победили нацисты, они остались бы преступниками. Вот и вся разница между добром и злом. О добре во зле В системной терапии существует принцип: в том, что касается добра и зла, все обстоит ровно наоборот, чем преподносится. Этот принцип действует всегда, исключений я пока не видел. В ситуации со злодеем-отцом я всегда смотрю на мать. Если в роли злодея выступает мать, я смотрю на отца. Бенно: Мне очень нравится в тебе уважение, уважение к тому другому, которое мы обычно называем неправильным или плохим. Б. X.: Знаешь, почему я так поступаю? Потому что я всегда имею в виду хороший конец. В Библии сказано: всякое дерево познаётся по плоду своему, а дни познаются по концу их. Вопрос в том, что получится в конце, а с невиновными мало что получается. Действительность постоянно противоречит нашим представлениям об идеале. Мирьям: ...Вчера у нас снова была дискуссия о прошлом Германии. Ведь это было поколение, у которого не было ни сомнений, ни вопросов. Они все бежали следом. Б. X.: Точно так же как ты без сомнений их критикуешь. Мирьям: Ты должен дать мне договорить. Я бы тоже бежала следом, я в этом совершенно уверена. Но из-за этого мне так сложно решить для себя: когда уместно сомневаться, а когда уместно идти с потоком? Б. X.: Думаю, в этих вещах проблема заключается в том, что на Западе бытует представление, будто людям дано изменять свою судьбу и управлять ею. Это заблуждение. Людей захватывают могущественные силы, как, например, нынешний перелом на Востоке. Никто его не совершал, в том числе и Горбачев. Это могущественные силы, которые внезапно начинают действовать и охватывают человечество. А то, что мы понимаем как деструктивное или называем плохим или деструктивным, это точно такая же мощная сила, и ведет она к добру. Если бы всего этого не произошло, мы в Европе были бы сейчас далеко позади. Мирьям; А как тогда с ответственностью, раз тут властвуют роковые силы? Б. X.: Если ты найдешь ответственного, это будет все равно что сказать, что он мог бы и должен был бы все изменить. Олаф: Но это означало бы, что нас ведут. Б. X.: Да ладно, отчасти мы тоже имеем право слова, но в мелочах. Вера: Мне кажется, ответственность можно определять только лично, она может быть только у каждого отдельно взятого. Б. X.: Да, если он свободен. Если же он в потоке, то это невозможно. Вера: То есть ты бы не стал осуждать охранников концлагерей или офицера, который, если хочешь, отправил в газовую камеру тысячу евреев? Б. X.: Отнюдь, я бы их осудил. И тем не менее они переплетены. Я поясню это на одном простом примере. Величайшие злодеяния совершаются теми, кто считает себя лучше других, и те, кто их осуждает, тоже считают себя лучше других. Возьмем, к примеру, службу государственной безопасности. Штази были плохими людьми, но те, кто сейчас раскрывают их преступления и преследуют их, ведут себя аналогичным образом: они продолжают вынюхивать и шпионить, но считают, что они лучше. е) Ответственность выпадает на долю человека Биргит: Меня интересуют такие понятия, как «предаваться», «покоряться», «смиряться», в том числе в связи с ответственностью перед теми людьми, которые ко мне приходят. Я чувствую, что боюсь той огромной пустоты, когда я уже ничего не держу. Что тогда тут просто ничего больше нет. Б. X.: Есть ответственность, которая достается человеку вследствие определенной динамики, и если я принимаю ее такой, как она мне выпадает, то я чувствую себя с ней уверенно. Но та ответственность, которую я себе присваиваю, плоха и для меня, и для клиентов. Биргит: Разве не налагает ответственности одно уже то, что я работаю в психосоциальной сфере? Б. X.: Вы слышали? Все, что я сказал, было напрасно. Биргит: Я не могу уловить разницу. Б. X.: В том-то и дело. Тогда тебе нужно сначала войти в процесс и почувствовать, в чем разница между «присваивать себе ответственность» и той ситуацией, когда ответственность выпадает кому-то на долю. Например, в Польше ответственность выпала на долю Валенсы, и он ее принял. Там, где она ему досталась и он ее принял, ему сопутствует успех. Если бы он ее отверг, он бы сломался. Если в какой-то ситуации на меня ложится ответственность и я отказываюсь ее принять, что-то ломается в моей душе. Потому что я являюсь частью некоего большего контекста и я не могу себя из него «вынуть», когда на меня ложится ответственность. В этом случае я уже не волен сказать «да» или «нет». Тогда правильно взять ответственность на себя. И совсем другое дело, когда я присваиваю себе ответственность. Тогда я оказываюсь оторван от тех сил, которые действуют, и мало что могу или ничего не могу сделать. Попал однажды некий Геббельс в рай. В это невозможно поверить, но он туда попал. Но ему там показалось ужасно скучно, и он попросил показать ему ад. Апостол Петр ответил: «Пожалуйста!» — и дал ему заглянуть вниз. Там внизу было просто чудесно: и танцовщицы, и большие столы с едой, и дискомузыка, и актрисы — все, что ни пожелаешь. Геббельс сказал: «Вот то место, куда я хочу». Петр ответил: «Пожалуйста!», а когда тот оказался внизу, его тут же схватили железными клещами черти и стали поджаривать. Геббельс завопил: «Но все выглядело совершенно по-другому!» «Да, — ответили черти, — это была наша пропаганда». Карл: Меня интересует смирение и дерзость. Б. X.: Я открою тебе один секрет: и в смирении можно быть дерзким. Для меня это вершина смирения. Примером для меня является генерал де Голль. Нельзя забывать о присущем смирению мужестве. Любое большое решение может приниматься только со страхом, трепетом и в смирении. Но кажется оно дерзким. Противоположность здесь — уклонение. Так что смирение — это еще и мужество на величие. ж) Легкое и тяжелое Легкость — свойство истинного и того, что ведет дальше. Если что-то тяжело и утомительно, то, как правило, об этом можно забыть. Иначе мы будем чувствовать себя как тот осел, который с тяжелой поклажей, мучимый голодом и жаждой, тащится по пыльной дороге. Справа зеленая лужайка, слева зеленая лужайка. Но осел говорит: «Я пойду своим путем». Это трудное. Штефани: Вчера вечером я еще раз осознала ту легкость, с которой мы здесь работали, и поняла, что иногда мне не хочется отказываться от трагичного. Б. X.: Трагичное придает значительности. Я поясню это с помощью одной истории. Два рода счастья В старые времена, когда боги, казалось, были еще очень близки к людям, жили в одном маленьком городе два певца, и обоих звали Орфеями. Один из них был великим певцом. Он изобрел кифару, предшественницу гитары, и, когда он ударял по струнам и пел, все живое зачарованно внимало ему. Дикие звери кротко лежали у его ног, высокие деревья склонялись к нему: ничто не могло устоять перед его песнями. И поскольку он был так велик, он посватался к самой красивой девушке. Затем началось падение. Еще во время свадебного празднества умерла прекрасная Эвридика, и полный бокал разбился прежде, чем он успел его пригубить. Но для великого Орфея смерть еще не означала конец. С помощью своего великого искусства он нашел вход в преисподнюю, спустился в царство теней, переправился через реку забвения, прошел мимо Цербера и живым предстал перед троном бога мертвых и тронул его сердце своей песней. Бог мертвых отпустил Эвридику, но поставил одно условие. Орфей был так счастлив, что не заметил скрытого за этой милостью коварства. Он пустился в обратный путь, а позади слышал шаги своей любимой. Невредимыми прошли они мимо Цербера, переправились через реку забвения, начали подниматься к свету, который показался уже вдалеке. Тут Орфей услышал вскрик— Эвридика споткнулась — в испуге обернулся и еще успел увидеть тень, падающую в ночь. Он остался один. Вне себя от боли, он запел прощальную песнь: «Ах, я потерял ее, все мое счастье погибло!» Он вернулся к свету, но, побывав у мертвых, потерял связь с жизнью. Он отказался, когда пьяные женщины хотели затащить его на праздник молодого вина, и тогда они разорвали его на куски. Так велико было его несчастье, так бесполезно оказалось его искусство. Но: его знает весь свет! Другой Орфей был человек маленький. Он был простым уличным певцом, который выступал на маленьких праздниках, играл для маленьких людей, приносил им маленькую радость и сам испытывал от этого удовольствие. Поскольку он не мог прокормиться за счет своего искусства, он освоил еще одну, обычную, профессию, женился на обычной женщине, у него были обычные дети, иногда он грешил, был совершенно обыкновенно счастлив и умер старым и пресыщенным жизнью. Но: его не знает никто — кроме меня! з) Дух веет Ларе: Я ищу что-то еще и не знаю точно, что это такое. Скорее всего, это что-то надежное во мне. У меня такое ощущение, что во мне все так непостоянно. Б. X. (после небольшой паузы): То, что человек удерживает, превращается в бремя. Ларе: У меня тоже было такое подозрение. Б. X.: Вот именно! В большинстве случаев судьба терапевтов трагична, потому что они всегда немного опаздывают. Многие из них считают, что приносят клиенту что-то особенное, а у него это уже есть. Возможно, они даже «считали» это с него. Непостоянство — характерная черта духовного. Дух веет. Что-нибудь еще, Ларе? Ларе (взволнованно): Да, во мне постепенно снова появляется чувство благодарности, которое я уже знаю, но снова и снова теряю. Б. X.: Оно непостоянно и, будучи таковым, нормально. Что было бы, если бы мы постоянно носились со своей благодарностью? Ларе: У меня есть две вещи. Со вчерашнего дня меня не покидают мысли о желании контролировать и о «предаваться и отдаваться происходящему». Это так и вертится у меня в голове. Б. X.: Однажды здесь была женщина, у которой дома каждое воскресенье разыгрывалась страшная драма. Муж вставал раньше, чем она, одевал детей, готовил завтрак, и она имела возможность еще немножко поваляться в постели. Когда завтрак был готов, он и дети кричали: «Мама, завтрак готов!» Она в это время была либо еще в постели, либо в душе и кричала в ответ: «Начинайте есть!» Но они этого не делали. Каждое воскресенье повторялось одно и то же. Они ждали, пока она придет, а ее это злило. Это было много лет назад, тогда я был еще наивен и предложил ей одно очень простое решение. Я сказал: «Тебе просто нужно сказать: я рада, что вы меня подождали». Она на меня разозлилась и три дня со мной не разговаривала. Через три дня я спросил: «Что было бы для тебя хорошим решением?» Она ответила: «Когда я говорю: «Начинайте!» — они должны начинать». Я спросил себя, что происходит в том и в другом случае. Если она скажет: «Я рада, что вы меня подождали», то что-то изменится — у нее, у мужа, у детей, но тогда она потеряет контроль. Если она скажет: «Начинайте», и они начнут, тогда она сохранит контроль. Но над чем? Настоящий контроль всегда ни над чем. Ларе: Так она ничего и не контролирует! Б.X.: Вот именно! Совершенно верно. Уже не помню, к чему я это рассказал. (Всеобщее веселье.) Людвиг: Сегодня во второй половине дня у меня было очень хорошее чувство нежности, но сейчас оно снова ушло. Б.X.: Чувства могут остаться, если их не держать. Как только хочешь что-то удержать, оно уходит. Жизнь постоянно идет дальше — к следующему и следующему. Если ты идешь дальше, оно идет с тобой. Но стоит тебе остановиться, и это становится невозможно. и) Варианты счастья Когда одна из участниц жалуется, что ей не удалось полностью справиться с упражнением, где надо было обнять родителей обеими руками и привести их к сердцу, Б. X. говорит: «Я хочу сказать несколько слов о счастье. Это было видно и сейчас, во время упражнения. Многие боятся счастья, боятся решающего шага, где вместе с любовью ощущается глубина, а глубокая любовь — это и счастье, и боль. Где-то очень глубоко они сходятся, и мы страшимся такой любви, потому что тогда мы испытываем и эту боль. Такое счастье не имеет ничего общего с веселостью. Это нечто Полное, Спокойное, Глубокое. В этом счастье есть серьезность, и уже это может переходить в легкость, поэтому иногда я помогаю приводить людей через этот порог к счастью». Олаф: Если чувствовать это так, очень глубоко, то тут есть и близость смерти. Б. X.: Да, верно. Олаф: Тогда это просто по-человечески — через какое-то время даже пошутить. Б. X.: Да, это как в трагедии: когда король убит, приходят клоуны. Это, так сказать, часть драматургии. Тут нужно учитывать еще один момент: иногда собственное незаслуженное счастье воспринимается нами как что-то негативное, которое пугает и представляет собой угрозу. Возможно, это связано с тем, что втайне мы полагаем, что своим счастьем можем возбудить зависть судьбы и других людей. Тогда принять свое счастье — это словно нарушить табу, взять на себя вину, согласиться с опасностью. |