Вопросы по отечественной литературе
 Скачать 3.67 Mb.
|
Поэма «Облако в штанах» была написана в 1914—1915 годах. Первое, что бросается в глаза, — необычность названия. Что это такое — облако в штанах и почему Маяковский выбирает именно такое странное название? Первоначальное название поэмы было изменено цензурой. В одном из своих выступлений Маяковский говорил: «Оно («Облако в штанах») начато письмом в 1913/14 году и сначала называлось «Тринадцатый апостол». Когда я пришел с этим произведением в цензуру, то меня спросили: «Что вы, на каторгу захотели?» Я сказал, что ни в коем случае, что это меня никак не устраивает. Тогда мне вычеркнули шесть страниц, в том числе и заглавие. Это вопрос о том, отку-да взялось заглавие. Меня спросили — как я могу соединить лирику и большую грубость. Тогда я сказал: «Хорошо, я буду, если хотите, как бешеный, если хотите — буду самым нежным, не мужчина, а облако в штанах ». По своему содержанию эта поэма стала манифестом поэта в условиях крушения старого мира. Маяковский не принимает современный мир и провозглашает как бы четыре отрицания: «Долой вашу любовь», «Долой ваше искусство», «Долой ваш строй», «Долой вашу религию» — четыре крика четырех частей. Провозгласив свою поэму катехизисом, Маяковский должен был соответственно построить ее в форме вопросов и ответов, которые должны были сводиться к четырем провозглашенным отрицаниям. Обращаясь к формальным признакам, можно предположить, что четырехчастная поэма и четыре отрицания, выдвинутые самим Маяковским, обусловят композицию поэмы. Таким образом, приступая к анализу текста, мы можем исходить из следующих предпосылок: — во-первых, то, что поэма должна быть по строена в форме вопросов и ответов; — во-вторых, то, что в поэме уживаются лирика и грубость; — в-третьих, то, что каждой части поэмы соответствует определенная идея. Исходя из этих предпосылок, Маяковский в первой главе должен поставить вопрос, что такое любовь и какая она может быть? Будет любовь или нет? Какая — большая или крошечная? Действительно, в этой главе, эмоционально насыщенной, Маяковский пишет о любви, однако было бы неверно полагать, что здесь даются, как положено в катехизисе, какие-то рассуждения о любви. Вся глава — это не трактат о любви, а переживания поэта, как бы выплеснутые наружу. В этой главе нет рассуждений, присутствуют только эмоции. Точнее эту главу можно определить не как «Маяковский о любви», а как «Маяковский в своей любви». Отвергнутая любовь приводит поэта к отрицанию любви вообще. Отсюда возникает первое противоречие лирики и грубости. Грубость — это реакция влюбленного поэта на отвержение его чувств. Вторая глава, по замыслу поэта, посвящена искусству. Она прямо начинается с отрицания всего того, что было создано в искусстве предшествующих эпох: Славьте меня! Я великим не чета. Я над всем, что сделано, Ставлю «nihil». Ничего не хочу читать. Книги? Что книги! Из всех видов искусств Маяковский обращается только к поэзии. И это естественно, потому что поэзия ему ближе всего. Что же думает поэт о современной ему поэзии? Маяковский полагает, что поэзия в классическом рафинированном виде изжила себя. Она слишком оторвалась от реальной жизни и от реального языка, на котором говорит народ. Маяковский гиперболизирует этот разрыв. Он пишет: Гримируют городу Круппы и Круппчики грозящих бровей морщь, а во рту умерших слов разлагаются трупики, только два живут, «Сволочь» и еще какое-то, кажется — «борщ». Разумеется, если народу достаточно нескольких десятков слов для общения, то поэтам трудно найти общий язык с массой. Ведь поэтические образы требуют богатого языкового материала. Какой же выход видит Маяковский? Прежде всего — отказаться от чуждых народу тем и не воспевать и барышню, и любовь, и цветочек под росами. А обращаясь к темам, близким народу, можно попытаться ввести в поэзию такие формы, которые близки и понятны ему, что и делает Маяковский как в этой поэме, так и во многих своих других произведениях. Для Маяковского важна душа народа, а не его внешний облик: Плевать, что нет у Гомеров и Овидиев людей, как мы, от копоти в оспе. Я знаю — солнце померкло б, увидев наших душ золотые россыпи. Итак, Маяковский, как ему кажется, нашел форму, которая позволяет соединить лирику с грубостью. Грубость — это внешнее проявление жизни, лирика — внутреннее, сокровенное. Их сочетание, как ни парадоксально, составляет, по мнению Маяковского, смысл поэзии. Тема поэзии продолжает звучать и в третьей главе, однако Маяковского теперь интересует уже не форма поэзии, а ее общественная роль: Как вы смеете называться поэтом и, серенький, чирикать, как перепел. Сегодня надо кастетом крошиться миру в черепе. Маяковский заявляет о своем разрыве с поэтами и обращается к политике: От вас, которые влюбленностью мокли, от которых в столетие слеза лилась, уйду я, солнце моноклем вставлю в широко растопыренный глаз. В осмыслении роли поэзии в политике звучит его третье «долой» — «долой ваш строй». Если обратиться только к именам собственным, упомянутым в этой главе, можно увидеть, против какого строя он выступает. Галерея «героев» начинается с Наполеона: «на цепочке Наполеона поведу, как мопса». Его сменяют: «железный Бисмарк», «генерал Галифе», миллиардер Ротшильд и, наконец, завоеватель Мамай и предатель Азеф. По всей главе проходит тема крушения старого мира. В революции видит Маяковский способ покончить с этим ненавистным строем. Революция должна принести не только социальное освобождение, но и нравственное очищение. Размышляя об этом, Маяковский неизбежно обращается к религии и разочаровывается в ее нравственной силе. Чего одаривать по шаблону намалеванному трактирную ораву? Видишь — опять голгофнику оплеванному предпочитают Варавву? Он полагает, что призывы к отрицанию буржуазной любви, буржуазной поэзии, буржуазного строя и религии есть новая религия, новая нравственность, которая необходима современному человеку. И сам он — проповедник этой нравственности, «тринадцатый апостол»: Я, воспевающий машину и Англию, может быть, просто в самом обыкновенном Евангелии Тринадцатый апостол. В четвертой главе Маяковский как бы смешивает все четыре темы. Тема любви перекликается с библейской темой, здесь же, отдельным штрихом, вновь звучит насмешка над поэзией. Все это как бы происходит в ожидании великих социальных потрясений. И на этом общем фоне вырисовывается образ самого Маяковского, нового апостола, проповедника новых идей и нравственности. Итак, поэма «Облако в штанах» — это значительное, программное произведение Маяковского. Она ставит и решает вопросы о художественной форме, о роли поэзии и поэта в жизни общества. Поэт обращается здесь к нравственным и социальным проблемам, пытается найти смысл любви и, что самое главное, ищет ту духовную силу, которая могла бы прийти на смену исчерпавшей себя, по его мнению, религии. Разумеется, суждения Маяковского по этим четырем вопросам, извечно занимавшим человека, во многом субъективны, с ними можно и не соглашаться, но, безусловно, заслугой поэта является то, что, провозглашая четыре «долой», он не ограничивается только отрицанием, а пытается найти какие-то пути решения этих вопросов.
ХХ век без В. Маяковского представить невозможно. Маяковский "окрасил" собой целую эпоху, он был самым известным и талантливым поэтом-футуристом (не будь Маяковского, футуризм и не получил бы такой известности). Нескольким поколениям советских читателей Маяковский был знаком прежде всего как автор советских лозунгов и плакатов, "Стихов о советском паспорте", поэмы о Ленине и т.д. И.В. Сталин в 1930-е годы назвал Маяковского лучшим и талантливейшим советским поэтом. И последовавшее затем насильственное внедрение Маяковского в сознание советских людей превратило его в официозную фигуру. Б. Пастернак писал, что "Маяковского стали вводить принудительно, как картофель при Екатерине", и "это было его второй смертью". Но Маяковский не вмещается в то определение, которое дал ему Сталин, и как поэт Маяковский был гораздо сложнее и интереснее, чем многим представлялось. Сразу после похорон Маяковского М. Цветаева писала: "Боюсь, что, несмотря на народные похороны, на весь почет ему, весь плач по нем Москвы и России, Россия и до сих пор не поняла, кто ей был дан в лице Маяковского". Она почувствовала то, о чем думал и говорил сам Маяковский в стихотворении "Домой" (1925)5: Я хочу быть понят моей страной, а не буду понят, – что ж, по родной стране пройду стороной, как проходит косой дождь! Одна из самых важных тем дореволюционной лирики Маяковского – тема трагического одиночества, проблема непонимания поэта. Он страдает от своего одиночества, жалуется на него, ищет из него выхода и не находит его. Как в свое время Лермонтову виделся одиноким утес, плачущий одиноко в пустыне (стихотворение "Утес"), так и Маяковский распространяет свое настроение, ощущение одиночества на все в мире. См. стихотворение "Скрипка и немножко нервно" (1914): Скрипка издергалась, упрашивая, и вдруг разревелась так по-детски, что барабан не выдержал... "...Знаете что, скрипка? Мы ужасно похожи: я вот тоже ору – а доказать ничего не умею! Знаете что, скрипка? Давайте – будем жить вместе! А?" Будучи одиноким в мире, поэт выражал резкое неприятие этого мира и тех, кто чувствует себя в этом мире хозяевами. Вот почему с таким воодушевлением объявляет Маяковский себя "тринадцатым апостолом" – то есть пророком революции в поэме "Облако в штанах", а затем с восторгом встречает революцию. И впоследствии именно революция (и все что с ней связано) определяла пафос поэзии Маяковского. А в дореволюционное время как звонкая, публично нанесенная пощечина прозвучали стихотворения "Нате!" и "Вам!" с их огрубленной образностью и лексикой, издевательским тоном: "Нате!" Через час отсюда в чистый переулок вытечет по человеку ваш обрюзгший жир, а я вам открыл столько стихов шкатулок, я – бесценных слов мот и транжир. Вот вы, мужчина, у вас в усах капуста где-то недокушанных, недоеденных щей; вот вы, женщина, на вас белила густо, вы смотрите устрицей из раковин вещей. Все вы на бабочку поэтиного сердца взгромоздитесь, грязные, в калошах и без калош. Толпа озвереет, будет тереться, ощетинит ножки стоглавая вошь. А если сегодня мне, грубому гунну, кривляться перед вами не захочется – и вот я захохочу и радостно плюну, плюну в лицо вам я – бесценных слов транжир и мот. Важнейшие из эмоциональных ощущений раннего Маяковского – боль, страдание. Они возникают от соприкосновения, или, вернее, столкновения поэта с окружающим миром. Несовершенство жизни, несовершенство человека приводит лирического героя Маяковского в отчаяние, его нервы не выдерживают. Болью, страданием окрашены и любовные стихи поэта: у Маяковского нет изображения счастливой любви. И его знаменитая поэма "Облако в штанах" рождена трагическим любовным чувством поэта, ревностью. Если бы поэма "Облако в штанах" с ее знаменитым "криком четырех частей", как определил сам Маяковский ("Долой ваш строй!", "Долой вашу любовь!", "Долой ваше искусство!", "Долой вашу религию!") была только предвестием революции, только протестом против существующего строя, эта поэма уже давно перестала бы нас волновать, поскольку людям приходится решать уже другие проблемы. Но поэма Маяковского захватывает эмоциональной бурей чувств, лирической стихией. Маяковскому, наверное, впервые удалось так неразрывно сплавить личные переживания, трагедию отвергнутого любовного чувства с политикой, с жаждой переустройства жизни, с грядущей социальной революцией, с которой он связывал огромные надежды. Маяковский, конечно, как и каждый писатель, не мог не думать о сути поэзии, о назначении поэта. Задумываясь о кажущейся бесполезности поэта среди повседневных будничных забот, он задает вопрос в стихотворении "Послушайте!" (1914): Послушайте! Ведь, если звезды зажигают – значит – это кому-нибудь нужно? А поэт – это тоже звезда, и свет ее служит нравственным, эстетическим, духовным ориентиром людям. Убежденный в необходимости поэтического слова, Маяковский видит миссию поэта в том, чтобы впитать в себя боль миллионов и рассказать о ней людям, чтобы вызвать стремление преодолеть эту боль, изменить мир. Свой лозунг, свое поэтическое кредо В. Маяковский сформулировал в знаменитом стихотворении "Необычайное приключение, бывшее с Владимиром Маяковским летом на даче" (1920): Светить всегда, Светить везде, до дней последних донца, светить – и никаких гвоздей! Вот лозунг мой – и солнца! Маяковскому была чужда поэзия сугубо эстетическая, услаждающая, недейственная. По Маяковскому, поэт – это агитатор, горлан-главарь, он "должен кастетом кроиться миру в черепе", он должен бороться за переустройство несовершенного мира. Это представление о поэте и поэзии восходит к великим традициям русской литературы (вспомним пушкинского и лермонтовского пророка, некрасовского поэта- гражданина). Стих должен обладать взрывной, действенной силой – у Маяковского он никогда не бывает вялым, он всегда заряжен большой идеей. Поэт не сообщает, не рассказывает – он убеждает, доказывает. Стих Маяковского всегда энергичен, резок, особую роль в этом играет знаменитая "лесенка" в стихах Маяковского, придающая им требовательную интонацию, особую силу отдельным – ключевым – словам. Маяковский с неизменной издевкой говорил о "кучерявых лириках". Но издевался Маяковский, конечно, не над лирикой, а над теми, кто ее опошлял. У самого Маяковского призывная сила поэзии неотделима от задушевности, он умел найти нежное "человечье" слово. Маяковский был в хорошем смысле слова современным поэтом, то есть остро ощущающим ритмы, проблемы времени. Новая эпоха требовала обновления поэтического языка, художественных средств, и Маяковский обновляет лексику, образность, ритмику, рифму, изменяется даже графическая запись стиха. Маяковский полемически остро заявил, что старый поэтический язык изжил себя ("слова разлагаются, как трупики"), и улице нужен новый, демократический язык ("улица корчится безъязыкая, ей нечем разговаривать"). Маяковский ввел в поэзию язык улицы, грубый, непоэтичный, но он поднял его до поэтического уровня и тем самым расширил свою читательскую аудиторию. Маяковский стал голосом, рупором улицы, новой эпохи.
Начало XX века в русской литературе было ознаменовано появлением целой плеяды разнообразных течений, веяний, поэтических школ. Самыми выдающимися, оставившими значительный след в истории литературы течениями стали символизм (В. Брюсов, К. Бальмонт, А. Белый), акмеизм (А. Ахматова, Н. Гумилев, О. Мандельштам), футуризм (И. Северянин, В. Маяковский, Д. Бурлюк), имажинизм (Кусиков, Шершеневич, Мариенгоф). Творчество этих поэтов по праву называется лирикой серебряного века, то есть второго по значимости периода расцвета русской поэзии. Однако наряду с вышеперечисленными авторами в историю искусства того времени вошли и другие, не принадлежавшие к какой-либо определенной школе, самобытные и яркие поэты, и в первую очередь — Сергей Есенин, чье творчество стоит особняком в пестром и многообразном мире поэзии начала века. Сложная и интересная судьба поэта, множество путешествий, смена мест и образа жизни в сочетании с творческим подходом к осмыслению действительности обусловили богатство и разнообразие тем и мотивов лирики Есенина. Детство и юность его прошли в селе Константиново, на берегу Оки, в крестьянской семье; основной темой ранней лирики Есенина "закономерно становится описание природы, родных картин, пейзажей, проникнутых теплотой, близких с детства, знакомых, любимых. При этом многие явления природы поэт олицетворяет, видит в них живое, разумное начало, приписывает растениям качества животных: Там, где капустные грядки Красной водой поливает восход, Клененочек маленький матке Зеленое вымя сосет. Такая образность, яркость метафор и сравнений будет характерна и для последующего творчества Есенина, но в ранней лирике она носит свежий, радостный, новаторский характер, что придает стихам особую трогательность и выразительность. Родная природа для поэта — вечный источник восхищения и вдохновения, описание самых простых и будничных сцен в его восприятии становится волшебным, сказочным, манящим (“Береза”, “Пороша”). Так же трогательно, как к пейзажам вообще, Есенин относится к каждому конкретному элементу родного быта, будь то ветка дерева, заглядывающая в окно, домашняя утварь или даже животное: множество стихов Есенина посвящено именно животным (“Коровка”,- “Лисица”, “Сукин сын”). Юношеское восприятие жизни у поэта — светлое, радостное; в ранних стихах появляется и тема любви (“Выткался на озере алый цвет зари...”), воспринимаемая с той же жизнерадостностью и свежестью. Любовь для Есенина в этот период — какое-то романтическое, хрупкое состояние души, его возлюбленная — не девушка, а видение, символ: лирический герой описывает в основном не ее, а свои чувства и переживания, причем по-юношески романтично и трогательно: |