Братусь Б.С. - Аномалии личности. Аномалии личности
 Скачать 1.5 Mb.
|
|
ГЛАВА НЕКОТОРЫЕ ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ МЕХАНИЗМЫ АНОМАЛЬНОГО РАЗВИТИЯ ЛИЧНОСТИ. СДВИГ МОТИВА НАЦЕЛЬ КАК МЕХАНИЗМ ОБРАЗОВАНИЯ ПАТОЛОГИЧЕСКИХ ЧЕРТ Название параграфа, возможно, вызовет недоумение узнающих общую психологию. Действительно, механизм сдвига мотива нацель, наиболее тщательно описанный АН. Леонтьевым *, традиционно ассоциируют, связывают с расширением круга мотивов, появлением новых предметов деятельности, словом, с позитивными сдвигами в развитии мотивационной сферы личности. Рождение новых высших мотивов и формирование соответствующих им новых специфических человеческих потребностей писал АН. Леонтьев,— происходит в форме сдвига мотивов на цели и их осознания '. Как можно в таком случае связывать данный механизм с развитием патологическим Дело, однако, не в полемической заостренности предложенного названия (хотя признаем здесь и некоторую долю этого, а в принципиальной для данной книги по Сам феномен, ставший основой выделения данного механизма, известен в психологии давно. Еще у В. Вундта мы читаем о «гетеро-гении целей», происходящей в тех случаях, например, когда человек приступает к изучению иностранного языка для того, скажем, чтобы иметь возможность немного общаться вовремя предстоящей поездки заграницу с местными жителями, те- ставя для этого занятия цель чисто служебную, утилитарную. Нов ходе изучения он настолько увлекается самим по себе языком, что это занятие перерастает во вполне самостоятельное значимое дело, продолжающее существовать и развиваться уже вне зависимости от побудившей его некогда цели. Совершенно аналогичный пример приводит и АН. Леонтьев: ученик приступает к чтению учебника, чтобы сдать экзамен поданному предмету, но содержание настолько его увлекает, что кладет начало самостоятельному и долгому интересу к описываемому в книге предмету, иначе говоря, то, что раньше было целью, становится мотивом. Сходные процессы были описаны и другими исследователями, например Г. Олпортом, который отмечал, что при превращении средств в цели они могут приобретать силу самостоятельных мотивов становке проблемы, согласно которой психологические механизмы едины и для нормы, и для патологии, но их функционирование протекает и столь разных условиях, что приводит к качественно разным, на первый взгляд несовместимым конечным продуктам. Чтобы подвергнуть испытанию, проверить эту мысль, мы и взяли традиционно приписываемый нормальному развитию механизм, который, если наша гипотеза верна, должен играть столь же важную роль ив развитии патологическом. В качестве модели такого патологического развития рассмотрим процесс изменений личности при эпилепсии. Описания феноменологии поведения больных эпилепсией широко представлены в психиатрической литературе. Большинство авторов отмечают возникновение у больных определенных, несвойственных им ранее черт они делаются крайне эгоцентричными, появляется придирчивость к окружающим, стремление поучать, ханжество и угодливость, а наряду с этим нередкая злобность, злопамятность, возможность брутальной агрессивности и жестокости. Многие авторы отмечают особую педантичность больных эпилепсией, навязчивое стремление к строгому порядку и ряд других черт. Все вместе они образуют характер, едва лине самый яркий в психиатрической клинике. Как же он формируется, в чем причина его возникновения? В психиатрической литературе наряду с подробными описаниями феноменологии поведения и характера больных эпилепсией отсутствует анализ того, как сформировался этот характер. Мы говорили в предыдущей главе, что в психиатрии причины изменений личности нередко прямо сводятся к патофизиологическим нарушениям без учета собственно психологических опосредствующих звеньев. Эпилепсия не составляет в этом плане исключения; авторы в лучшем случае ограничиваются попыткой установления корреляций между типом болезненного процесса и теми или иными особенностями личности. Получается, что наличие очага эпилепсии в головном мозгу есть прямая причина эгоцентризма или мелочной педантичности. Конечно, легко предположить, что, чем злокачественнее протекает болезнь, тем усугубленнее становятся нарушения личности. Однако такого рода корреляции вряд ли могут объяснить особенности личности. Они лишь ставят проблему, решать которую — дело дальнейшего анализа. Здесь уместно привести слова Л. С. Выготского, который писал в свое время по поводу педологических диагнозов типа ребенок аномален, потому что его отец алкоголик. Но какими же бесчисленными соединениями, посредствующими звеньями, переходами связана причина со следствием. какая пустота зияет в... истории развития, если он (исследователь Б.Б.) прямо и непосредственно сводит первое и последнее звенья длинной цепи, опуская все промежуточные Какое страшнейшее упрощение действительности, какая вульгаризация научного метода!» 2 Прежде чем приступить к анализу психологических закономерностей формирования личностных аномалий при эпилепсии (равно как аномалий при любой другой форме душевной болезни, необходимо предварительно определить по крайней мере следующее. Во-первых, в каких условиях протекает исследуемый процесс, в чем их отличие от условий благополучного, нормального развития Во-вторых, какой именно феномен личностных нарушений, возникающих в рамках этих условий, станет объектом нашего изучения, материалом для поисков собственно психологических опосредствующих, промежуточных звеньев процесса? В таком случае независимой переменной могут быть фиксируемые нарушения некоторых физиологических условий, а зависимой переменной — психические процессы, протекающие в этих измененных условиях. Если вспомнить предложенное нами деление психического здоровья на уровни, то речь идет о том, как нарушения психофизиологического уровня могут влиять на два вышележащих уровень реализации и личностно-смысловой. Пожалуй, в данном случае наиболее выраженными наиболее хорошо изученным параметром извращенного психофизиологического уровня является инертность, тугоподвижность нервных и психических процессов. Проследим поэтому, как нарастание тугоподвиж-ности, инертности может влиять на формирование личностных отклонений. При этом в качестве непосредственного объекта исследования возьмем патологическую педантичность, поскольку это свойство, с одной стороны, чрезвычайно типично для больных эпилепсией, что отмечается практически всеми авторами, ас другой — наиболее легко фиксируемо, объективно проявляемо во внешне наблюдаемом поведении и способах действия больного Проведенный анализ клинических данных показал, что на первых стадиях болезни часто не обнаруживается какой-либо специальный патологический оттенок в стремлении к последовательности и педантичности действий, которое является даже известного рода компенсацией первичных, идущих от биологических особенностей болезни дефектов. Например, только при помощи тщательного и последовательного выполнения всех элементов стоящего передним задания больной может компенсировать тугоподвижность мыслительных процессов и прийти к правильному решению. Однако последовательное выполнение отдельных элементов задания требует (хотя бы на время) отвлечения от конечной цели всей деятельности. И чем труднее для больного выполнение данного элемента задания, тем больше это отвлечение, пока наконец само выполнение отдельного действия не становится самоцелью и не приобретает самостоятельной мотивирующей силы. Читатель легко узнает в этом описании механизм сдвига мотива нацель, однако вследствие особых условий его функционирования он в данном случае ведет не к расширению мотивационных устремлений, а, напротив, к их сужению, замыканию на отдельных элементах некогда развернутой и сложной деятельности. Следует добавить, что эти особые условия образует не только нарастающая инертность, хотя в формировании патологической педантичности она играет, на наш взгляд, ведущую роль, но и ряд других параметров, прежде всего появляющееся интеллектуальное снижение, в основе которого лежит органическое поражение мозга. Приведем несколько поясняющих примеров из историй болезни. Больные эпилепсией иногда становятся чертежниками, переплетчиками и выполняют эту работу медленно, но чрезвычайно тщательно. Работа чертежника сама по себе требует известного смещения внимания с реального предмета на четкое проведение линий. Здесь больные и находят себя. Один из них — бывший инженер, который раньше, по его словам, не переносил черчения, так говорит теперь о своей работе чертежника Яне люблю, как другие, лишь бы как сделать. предпочитаю начертить на миллиметровочке цветным карандашом, по лекалу провожу кривую. Девушки чертят от руки, а я считаю, что нужно точнее». Другой больной — в прошлом подающий надежды музыкант — теперь работает переплетчиком. Очень доволен и горд своей работой. По словам сослуживцев, переплетает крайне медленно, нос большой тщательностью. Никогда не интересуется содеожанием пеое-плетаемых книг. Третий случай. Мастер по ремонту холодильников, получает пенсию, ремонтирует холодильники дома. Делает работу чрезвычайно медленно, не только устраняет основную поломку, но обычно после этого разбирает весь мотор, просматривает все детали, затем долго его собирает. Если заметит царапину на ручке или дверце — обязательно закрасит их. Очень любит, когда говорят о его аккуратности и тщательности. Несколько раз отказывался брать деньги за ремонт, говоря: не из-за денег стараюсь (данные Л. А. Шустовой). Наконец, последний больной, находящийся в исходной стадии болезни, часами собирает на полу разный мусори аккуратными рядами складывает его у себя на кровати Таким образом, если в нормальном, продуктивном развитии сдвиги мотива нацель ведут к расширению деятельности, развертыванию ее вовсе новых сферах, то приданном виде патологии, вследствие особых условий функционирования, этот же механизм ведет к сужению деятельности, сосредоточению ее на отдельных деталях. Следует отметить, что само по себе сужение поля ориентировки — это специфическая черта всех больных, страдающих текущими органическими заболеваниями (например, сосудистого или травматического генеза. Она не позволяет таким больным сразу охватить все существенные элементы ситуации, и они вынуждены от одновременного (симультанного) восприятия переходить к замедленному последовательному (сукцессив-ному) и как бы возвращаться к началу для синтеза всего воспринятого. Такой процесс неизбежно ведет к конкретно-ситуационной структуре восприятия, к трудностям переключения внимания, одновременного совмещения нескольких признаков. Обычно таким больным доступны лишь те виды деятельности, где требования к широте охвата и быстроте ориентировки невелики (они могут достаточно успешно работать гравёрами, лекальщиками, часовщиками, ноне шоферами, операторами или диспетчерами). Все перечисленные нарушения ориентировки в полной мере свойственны и больным эпилепсией. Однако здесь процесс значительно усугубляется нарастающей инертностью, тугоподвижностью нервных и психических процессов. Именно этот дефект является, как мы говорили, характерным для эпилепсии, именно он прежде всего создает особые, искаженные условия протекания психической деятельности. Причем важно учесть, что это искажение касается не условий протекания какой- либо одной деятельности, но всех деятельностей сразу, всех душевных процессов данного человека. Понятно поэтому, почему со временем больным эпилепсией становятся труднодоступными не только сложные виды деятельности, но и прежде отработанные автоматизированные действия (навыки. Чтобы представить, к каким психологическим последствиям это приводит, достаточно вспомнить значение автоматизированных действий в психической жизни. Именно благодаря тому что некоторые действия закрепляются в качестве навыков и как бы спускаются в план автоматизированных актов, сознательная деятельность человека, разгружаясь от регулирования относительно элементарных актов, может направляться на разрешение более сложных задач. При эпилепсии происходит, напротив, дезавтоматизация, которая засоряет сознание, переключая его на выполнение того, что в норме является лишь вспомогательной технической операцией. Намеченная схема напоминает процесс, обратный обычному ходу развития и обучения, при котором при появлении всякой новой деятельности входящие в ее состав звенья вначале формируются как отдельные сознательные действия, а затем могут превращаться в операции. Здесь же мы наблюдаем как бы обратное операции, те. способы выполнения каких-либо действий, дезавтоматизируются и сами становятся действиями, направленными на достижение сознательной цели. Является ли данный процесс (превращение операции в действие) собственно патологическим, аномальным Отнюдь нет, он часто случается ив обычной, нормальной жизнедеятельности. Достаточно. какого-нибудь отклонения от нормального осуществления. операции, и тогда сама эта операция, как и ее предметные условия, отчетливо выступает в сознании ''. Более того, процесс осознания самого способа выполнения действия чрезвычайно важен. Он помогает сознательно проверить все звенья предварительно отработанного действия, найти ошибку в выполнении или примерить 180 способ выполнения к новым, изменившимся условиям. Что же тогда делает этот процесс злокачественным при эпилепсии Чтобы ответить на этот вопрос, надо вспомнить, что в норме овладение, последовательная отработка какой-либо операции (даже если она идет с трудом, встречая на пути препятствия и требуя от человека полной сознательности и напряжения, как правило, не становится сама по себе самостоятельным мотивом, это лишь промежуточная цель, подчиненная какому-либо дальнему мотиву. Поэтому и смысл отработки лежит вне ее, он лежит в системе куда более широких отношений. Иначе говоря, любой отрабатываемый навык получает свою психологическую определенность в зависимости от характера его включения в вышележащие личностные уровни. Так, человек овладевает операцией изменения скоростей не ради ее самой, но чтобы научиться управлять автомобилем. В свою очередь умение управлять автомобилем займет разное место в моти-вационно-смысловой иерархии в зависимости оттого, кем собирается быть данный человек — профессиональным шофером или шофером-любителем. Иное происходит при эпилепсии. Как отмечалось, вследствие нарастающей инертности психических процессов дезавтоматизация захватывает не одну какую- нибудь деятельность больного, но равно все его деятельности, что вызывает значительную перегрузку сознания, вынужденного вникать в каждую техническую подробность выполнения действия. В результате каждая такая техническая подробность, каждая операция может стать сама по себе сознательной целью, а затем и сознательным мотивом деятельности больного. Деятельность, как основная единица психики, перемещается и замыкается в узком кругу того, что в норме является действием или операцией, те. единицами вспомогательными. Вместе со смещением, сдвигом мотива из широкого поля деятельности на выполнение узкого действия происходит к соответствующее смещение смысловых отношений или сокращение смысловых единиц деятельности сложная, развернутая деятельность теряет смысл для больного, главным же становится выполнение отдельных, ранее вспомогательных действий, которые теперь в свою очередь становятся смыслообразующими для еще более мелких и примитивных действий. (Сдвиг мотива из широкой деятельности на выполнение узкого вспомогательного действия можно показать и экспериментально 6 .) Из общей психологии известно, что, чем более опосредствована деятельность, тем более она осознана, тем сложнее и разнообразнее способы удовлетворения человеческих потребностей. Именно ясное осознание дальней цели, всех многообразных, варьирующих в зависимости от обстоятельств путей к ней дает возможность человеку по своему усмотрению пользоваться теми или иными действиями, сознательно управлять своим поведением. При эпилепсии деятельность, обедненная до уровня того, что в норме служит вспомогательным действием, становится чрезвычайно мало опосредствованной. Она лишена гибкости, стереотипна, жестко закреплена на одних и тех же способах удовлетворения. Если учесть, что выполнение такой «редуцированной» деятельности несет для больных определенный личностный смысл (феномен «сокращения смысловых единиц деятельности, то становятся психологически понятными многие неадекватные поступки больных эпилепсией. Так, например, больные не терпят малейших нарушений заведенного ими порядка. Один из больных (упомянутый выше мастер по ремонту холодильников) буквально истязал малолетнюю дочь за пятно на скатерти или измазанное платье. Другой больной ударил жену зато, что она случайно изменила порядок расположения вещей в его комнате. Подобных примеров множество в историях болезни, но уже из сказанного видно, что входе болезни аккуратность, педантичность становятся непросто компенсацией (пусть и неудачной, непросто привычными наиболее удобным способом действова-ния, но определенным отношением к миру, определенным смысловым восприятием мира, определенной социальной, межличностной позицией. Механизм образования патологической педантичности описан здесь, конечно, достаточно схематично. В данном анализе не учитывались, например, существенные различия между формами болезни и другие особенности клиники эпилепсии. Однако те закономерности, которые мы наблюдали при формировании патологической педантичности, достаточно типичны и для образования других черт больных эпилепсией. В основе их формирования также лежит функционирование механизма сдвига мотива нацель, переход от «широкой» 182 к узкой деятельности, жесткое закрепление на одних и тех же способах выполнения, сокращение смысловых единиц деятельности и др. Возьмем, например, такую своеобразную черту больных, как злопамятность, которая по-видимости противоречит сведениям о существенных нарушениях памяти и мышления при эпилепсии. Действительно, эпилепсия — органическое заболевание, которое при неблагоприятном течении ведет к достаточно выраженному слабоумию, снижению продуктивности интеллектуально- мнестических процессов. Как же при этих дефектах больные оказываются способными прочно и надолго запоминать? По сути мы здесь сталкиваемся с двойным парадоксом. Первый парадокс возникает в том случае, если следовать принятой в медицине логике прямых корреляций между патофизиологическими особенностями болезни и феноменологией поведения. По этой логике мы вправе ожидать, что органический процесс приведет к грубым мнемическим нарушениям, тогда как наделе приходится констатировать во многих случаях цепкую и долговременную память. Второй парадокс относится уже скорее к сфере психологии и заключается в том, что тонкое экспериментальное исследование констатирует нарушения, которые противоречат данным о жизненном (вне-лабораторном) поведении больных. Разрешить эти парадоксы возможно лишь обращением к психологическому анализу всего процесса изменений личности при эпилепсии, и прежде всего роли в этом процессе происходящих преобразований деятельности. Описанное выше редуцирование деятельности, точнее, превращение некогда вспомогательных действий в самостоятельные деятельности неизбежно меняет смысловые отношения к миру. Разумеется, процесс при этом идет не только в направлении от дезавтоматизации деятельности к нарушениям смысловых образований, но и обратно патологическая суженность последних начинает вызывать стойкие нарушения регуляции деятельности. То, что для здорового является пустяком, а иногда и вовсе незаметной деталью, для больного может иметь прямой, нередко внутренне аффективно насыщенный смысл. Вот почему такой больной может долго помнить и мстительно сохранять в себе воспоминание о некогда полученной обиде, о которой нередко не знает сам оскорбитель, поскольку и не предполагает, что его действия были истолкованы как обидные. Так, Г. Груле приводит слова одного больного эпилепсией Вы не думайте, что мои способности или, скажем, граница моего разума или рассудочные мои функции пострадали таким образом, что я не помню, как вы, когда меня увидели 26 ноября 1901 года в половине четвертого днем на улице Гёте в первый раз, обошлись тогда со мной, если позволите так выразиться, достаточно неблаговидно и оскорбительно на меня посмотрели» 8 Понятно, что на месте больного нормальный субъект мог бы легко объяснить происшедшее рассеянностью профессора или какой-либо другой подходящей причиной, не придав ему сколь-нибудь важного значения. Надо быть больным эпилепсией, те. иметь все присущие ему искажения структуры деятельности и смысловой сферы, чтобы этот эпизод преобразовать в своем восприятии в смертельное оскорбление и накрепко запомнить все его самые мельчайшие детали. Таким образом, суженный, аффективно-насыщенный смысли является тем психологическим допингом, который улучшает показатели памяти, делая их в определенных случаях даже высокими, несмотря на дефектность органической почвы. Но что чрезвычайно важно подчеркнуть, это улучшение не памяти вообще, а именно памяти на отдельные детали *, связанные со своеобразным смысловым смещением переживаний больного. Отсюда и понятно, как можно разрешить вышеобозна-ченные парадоксы. Парадокс медицинский возникает потому, что при попытке установления прямых корреляционных зависимостей между патофизиологией и поведением игнорируются внутренние опосредствующие механизмы, меж тем как последние могут существенно изменять и варьировать результаты процесса, явно нарушая ожидаемые коррелятивные связи. «Психологический» парадокс объясняется тем, что в лабораторном эксперименте констатируются нарушения памяти в их дистиллированном, очищенном от реальных смысловых отношений виде. Привнесение же этих отношений, включение процессов памяти в жизнь больного неизбежно дают иные результаты. Этим, в частности, еще раз доказывается недостаточность экспериментов в вакууме Напомним, однако, что отдельными деталями они являются лишь в нашем восприятии, ориентированном на более широкие смысловые системы в структуре же поведения больного — это целостные, высоко значимые для него формы деятельности. 184 вне сопоставления с анализом жизненных данных, с анализом решения не искусственно созданных, ареальных, затрагивающих личность человека жизненных задач. Кратко рассмотрим теперь генез еще одной широко известной черты больных эпилепсией — постоянную, особую заботу о своем здоровье. Само ее возникновение вполне понятно, ведь эпилепсия — тяжелое, прогрессирующее заболевание. Судорожные припадки, особенно вначале болезни, обычно вызывают целую гамму тягостных переживаний. По наблюдениям клиницистов, к ним следует в первую очередь отнести навязчивый страх перед припадком и его последствиями, ожидание ухудшения своего состояния, установку на получение «немедленного радикального излечения, различные ипохондрические реакции и др. Естественно, что больные готовы активно лечиться, строго выполнять все предписания врача, поскольку знают, что всякое нарушение режима лечения может привести к появлению новых припадков. Вначале больные рассматривают заботу о своем здоровье прежде всего как необходимое средство для продолжения привычной им деятельности (работы, учебы и т. д, с которой связаны их основные смысловые устремления. Со временем эта забота уже перестает подчиняться более дальним мотивами постепенно становится самоцелью (сдвиг мотива нацель и другие рассмотренные выше механизмы. Наконец, в поздних стадиях для больных нередко становится главным уже не сама забота о здоровье, а тщательное, педантичное выполнение тех или иных врачебных процедур. Приходилось видеть, как иногда больной эпилепсией способен устроить целый скандал в больничной палате, если ему вместо привычных по виду таблеток дадут порошки или таблетки иной формы и размера. Все объяснения медицинского персонала, что по составу это тоже самое лекарство, могут быть совершенно напрасными. Для больного главными смыслообразующим становится сам прием таблеток строго определенного вида, те. то, что раньше было лишь технической операцией, вспомогательным средством и могло быть поэтому достаточно легко заменено другим, адекватным ему средством. В результате меняется и характер заботы о своем здоровье. Эта забота перестает отвечать объективным требованиям, становится патологической. Подведем некоторые итоги. Прежде всего анализ изменений личности при эпилепсии подтверждает общие теоретические положения, высказанные в гл. II. Мы видели, что сфера психического развивается по собственным, присущим только ей внутренним законам, что при формировании аномалий личности действуют в основном психологические механизмы, общие и для протекания нормальной психической жизни (такие, как сдвиг мотива нацель, превращение операции в действие при столкновении с трудностями реализации деятельности и др. Из этого не следует, однако, что можно игнорировать или умалять значение биологических особенностей болезни, речь идет о том, чтобы определить их действительное место и роль. Роль же эта, по-видимому, заключается в том, что ими обусловливаются (в случаях неблагоприятного течения можно сказать резче — диктуются) как бы все более сужающиеся рамки течения психических процессов. Вне этих условий невозможно появление специфически патологических черт, как невозможна и сама психическая болезнь. Отсюда и изменения психики надо рассматривать не изолированно от биологических особенностей болезни, но как постоянно протекающие в особых, не имеющих аналога в норме рамках условий, диктуемых болезненным процессом. Что же касается многократно и остро дискутируемой проблемы — является ли методологически приемлемым перенос данных, полученных при исследовании патологии, на объяснение нормального поведения, или следует, наоборот, идти только от нормы к патологии то эту проблему в свете сказанного следует признать ложной. Если брать патологию и норму как таковые, те. в их конечных, ставших продуктах, тони о каком адекватном их соотнесении речи быть вообще не может здесь путь от нормы к патологии, равно как и от патологии к норме», одинаково приведет лишь к сугубо поверхностным, внешним аналогиям. Другое дело, если мы от описания конечных продуктов переходим к анализу самого движения, развития психики, вычленения его закономерностей и механизмов. В таком случае, какой бы тип движения (нормальный или аномальный) мы ни исследовали, полученные данные могут быть одинаково полезными как для патопсихологического, таки для общепсихологического понимания человеческой личности. Идти надо, следовательно, не от патологии к норме и не от нормы к патологии, а в направлении использования и нормы, и патологии для изучения с разных сторон особенностей работы единого психического аппарата, способов его развития и функционирования. Такая переориентация патопсихологии или, если брать шире, клинической психологии отвечает и логике развития современной общей психологии, прежде всего общей психологии личности. Следует признать, о чем уже упоминалось, что проблема аномалий личности остается до сих пор по-настоящему не введенной в общепсихологический контекст. Между тем, коль психика едина, то патология проистекает не из-за того, что наряду с нормальными начинают действовать сугубо аномальные механизмы, а из-за того, что общие психологические механизмы начинают извращаться, функционируя в особых, экстремальных, пагубных для них условиях. Формула — болезнь есть стесненная в своей свободе жизнь полностью относима и к болезни психической, душевной и, соответственно, жизни души. Поэтому клиническая психология непосредственно смыкается с общей психологией — в широком понимании является ее частью, а именно — главой о функционировании психики в особых, экстремальных, стесненных условиях, главой, без которой общая психология будет заведомо неполной. Чтобы выделить эту часть, эту главу общей психологии, назовем ее клинической общей психологией. Исследование изменений личности при эпилепсии дает материал и к обсуждению выдвинутой в гл II гипотезы об уровнях, параметрах психического здоровья. Напомним, что высший уровень психического здоровья был определен как личностно-смысловой, или уровень личностного здоровья. Затем шел уровень индивидуально-исполнительский, определяющий адекватность способов реализации мотивационно-смысловых устремлений. Наконец, рассматривался уровень психофизиологического здоровья, непосредственно обусловленный особенностями нейрофизиологической организации актов психической деятельности. Проведенный анализ в целом показывает правомерность выделения этих уровней и наличие достаточно тесной взаимосвязи их между собой. Последнее обстоятельство является, однако, и несколько настораживающим, ведь в предыдущей (теоретической) главе мы выдвигали в качестве принципиального положение о том, что психическое здоровье, будучи многоуровневым, может страдать на одних уровнях при относительной сохранности других. Не являются ли тогда данные, полученные при анализе эпилепсии, противоречащими этому положению? Действительно, грубое нарушение психофизиологического уровня ведет, как мы видели, к существенным искажениям условий протекания деятельности. В результате развернутая, ориентированная на дальние цели деятельность становится трудновыполнимой, происходят сдвиги мотива нацель и другие описанные выше процессы, приводящие к нарушению индивидуально-психологического уровня, способов реализации. В свою очередь нарушения этого уровня не могут определенным образом не затронуть и высший, личностно-смысловой уровень, уровень личностного здоровья, связанные с ним общие смысловые ориентации. Нельзя, однако, воспринимать эти связи как сугубо трансмиссионные, механически передающие развитие дефекта от уровня к уровню. Даже при таком крайне тяжелом заболевании, как эпилепсия, с неизбежным поражением базового уровня возможны разные отношения с вышележащими уровнями, и прежде всего с уровнем личностного здоровья. Чтобы не быть голословным, приведем данные работы В. Г. Семчука, выполненной под нашим с Е. С. Мазур руководством в гг. При экспериментально-психологическом исследовании больных эпилепсией были выделены две подгруппы испытуемых примерно с одинаковой формой и тяжестью заболевания. Сходными были результаты исследования психофизиологического уровня (инертность, замедленность восприятия, трудность совмещения нескольких признаков и др. Однако личностно-смысловая направленность больных оказалась существенно различающейся. Больные первой подгруппы обнаруживали все те классические отрицательные черты, которые обычно приписываются психиатрами эпилептическому типу развития как имманентно ему присущие крайний эгоцентризм, замкнутость только на себе, морализаторство, обвинение окружающих и т. п. Болезнь при этом рассматривалась как основание для оправдания уклонения от помощи другим, особого к себе отношения. Например, одна из больных жаловалась, что в семье ее иногда просят о помощи (кстати, достаточно посильной) по хозяйству Просят меня о помощи, а не думают, что мне самой тяжело, самой надо помочь. Другая больная уже несколько лет находится на полном иждивении родителей, отказывается выполнять какие-либо работы по дому, требует, чтобы ей не мешали, оставили ее в покое и т. п. Больные этой подгруппы, как правило, не работают, объясняя это плохим отношением к ним сослуживцев, тяжелыми условиями на работе, говоря о вреде каких-либо усилий для их здоровья, и т. п. Поданным проективных тестов выявлялось их в целом отрицательное отношение к труду. Социальные, межличностные связи больных предельно ограниченны, отношения с семьей конфликтны, в отношениях с другими господствует подозрительность, недоверчивость. Ведущий способ разрешения конфликтов — агрессия. Существенно иными были данные изучения второй подгруппы испытуемых. Так, если по результатам обработки проективных методик собственные усилия рассматривались как средства достижения целей лишь в 35 % рассказов, составленных больными первой подгруппы по картинкам тематического аперцептивного теста (ТАТ), то во второй подгруппе этот показатель составил 63,3 %. Зато процент рассказов с отрицательным отношением к окружающим людям оказался во второй подгруппе значительно меньшим, нежели впервой против 72). Качественно другим было отношение к труду, своей профессии, своему конкретному рабочему месту. Чрезвычайно важно, что большинство испытуемых второй подгруппы продолжали активно работать, подчеркивали, что не могут себя представить вне того коллектива, в котором они трудятся. Характерно, что ив оценке окружающих они обязательно указывали на то, как человек относится к труду, считая это самым важным. Если испытуемые первой подгруппы были в целом довольно безразличны к самому факту их психологического исследования и заключениям психолога, то испытуемые второй подгруппы обычно выражали беспокойство по поводу того, как скажутся результаты исследований на решении врачей о степени их трудоспособности, не повлечет ли это ограничения или даже запрета на выполнение прежней работы. Помимо работы больные этой группы оказывались тесно включенными во внутри-семейные отношения, много и охотно участвовали в домашней хозяйственной деятельности. Наблюдались случаи, когда больные низа что не хотели переходить на более для них легкую, но нижеоплачиваемую работу, поскольку считали, что это нанесло бы урон материальному положению семьи и что болезнь не снимает с них ответственности за это положение. Разумеется, нарисованную картину не следует воспринимать сугубо идиллически. Испытуемые второй подгруппы страдали тем же тяжелым заболеванием, что испытуемые первой подгруппы, и серьезные нарушения исходного уровня психического здоровья не могли поэтому пройти бесследно. Отмечались и смены настроения, и колебания работоспособности, и придирки к мелочам. Важно другое несмотря на сходство нарушений данного уровня, на сходство условий, в которых развертываются процессы психической деятельности, общая личностная направленность больных первой и второй подгруппы была принципиально различной, а вместе стем были различными и жизненная судьба этих больных, и способ их соотнесения с другими людьми *. Эгоцентризм больных первой подгруппы с неизбежностью определял их путь в одиночество и озлобление против мира. Алоцентризм (пусть даже в форме группоцентризма, скажем заботы о своей семье) был для больных второй группы той ведущей смысловой ценностью, которая включала больного в более широкие круги деятельности и формировала тем самым качественно иное отношение к себе и окружающим, иное представление о своем человеческом назначении, задачах и обязанностях. Теперь о психологической помощи при эпилепсии. Поскольку изменение биологических условий болезни — задача не психологическая, а медицинская, то речь должна идти о коррекции вышележащих уровней психического здоровья, и прежде всего личностно-смыслово-го. В качестве основных и самых общих принципов, вытекающих из проведенного анализа, здесь следует назвать: приобщение к определенной, посильной трудовой деятельности придание этой деятельности со стороны окружающих серьезной значимости, статуса необходимости для других людей включение ее в систе- * Подобные примеры можно обнаружить и при других тяжких психических заболеваниях. В. Франкл говорит, например, о своих наблюдениях за больными шизофренией одни совершали преступления, чтобы избавиться от своих врагов- преследователей, другие же, будучи уверенными, что это враги, прощали их. Или, в случае эндогенной депрессии, когда одни, чтобы избавиться от тоски, кончают жизнь самоубийством, другие — при тех же страданиях — не могут позволить себе этого, думая о своих обязательствах перед другими людьми 9 |