Братусь Б.С. - Аномалии личности. Аномалии личности

• Название: Аномалии личности
• Дата: 10.03.2022
• Размер: 1.5 Mb.
• Имя файла: Братусь Б.С. - Аномалии личности.pdf
• Тип: Документы; #390934
• страница: 17 из 28

164
Конечно, история болезни не являет собой легко читаемого, связного изложения развития и изменения образа больного наподобие художественного произведения, рисующего нам образ героя. История болезни — это прежде всего оперативный, рабочий документ, и сведения, помещенные в ней, по своей сути редко могут быть развернутыми и полными. Но именно эти оперативные,
отрывочные сведения пунктирами намечают сложный рисунок психического расстройства, документально раскрывают драму душевной болезни и борьбы с ней,
поэтому тщательное знакомство с историями болезни необходимо, а его отсутствие ничем не может быть восполнено

Нельзя, однако, составить представление об особенностях личности, минуя непосредственное общение с человеком, не посмотрев, как раскрываются интересующие нас качества в специальных экспериментах. Поэтому знакомство с историями болезни должно обязательно дополняться опытом общения,
клинических бесед, уточняющими лабораторными экспериментами с больными выбранной нами группы. Психиатрическая клиника представляет при этом уникальную возможность общения и экспериментирования с больными,
находящимися в разных стадиях изучаемого процесса, разных его вариантах и условиях протекания, что позволяет одновременно видеть не только конечные продукты и симптомы, но и развертку, последовательность развития, приведшего к их появлению.
Следующей задачей данного этапа исследования является составление подробных, достаточно типичных для нашей группы больных историй протекания личностных изменений, в которых в отличие от медицинских историй болезни представлены не отрывочные сведения, а связный, документированный конкретными клиническими и экспериментальными фактами рассказ о возникновении и развитии интересующих нас особенностей психики.
Может возникнуть возражение, что в работах психиатров уже есть систематизированные истории болезни, в которых с документальной точностью и порой художественной яркостью дано описание типичной для того или иного страдания картины душевных отклонений. Описания эти, безусловно, ценны для психолога. Но даже на этом этапе исследования, где психолог многому учится у психиатра, не следует избегать различий в профессиональном мышлении психолога и психиатра, в их восприятии исследуемого материала. Нередко, например, для психиатра важно показать течение определенного болезненного симптома на фоне своеобразных изменений личности, тогда как для психолога фигура и фон меняются местами — главным выступает все, относящееся к развитию и становлению личности, а не своеобразие болезненной симптоматики. Поэтому материал, извлекаемый психологом и психиатром из одного первоисточника — истории болезни, редко бывает одними тем же, что объясняется разными плоскостями психиатрического и психологического анализа. Тем самым психолог никак не может «перепоручить»
психиатру составление нужных ему клинических описаний.
После того как типичные истории интересующих нас личностных изменений составлены, необходимо тщательно их сопоставить, наложить друг на друга, стем чтобы выделить, синтезировать все те основные, осевые моменты, через которые проходит большинство изучаемых нами случаев. Речь идет о тех моментах, которые являются наиболее общими для всей изучаемой группы клинических явлений, хотя, разумеется, в каждой конкретной истории болезни эти моменты могут быть выражены в большей или меньшей степени, выступать явно или в стертом виде.
Восстановление, синтезирование единой, наиболее типичной внешней логики развития интересующего нас феномена и должно явиться конечным выходом, продуктом данного этапа анализа. Лишь после этого можно переходить к следующему, второму этапу — квалификации полученных данных в понятиях
современной психологической науки.
В рамках отечественной психологии основополагающими для характеристики личности являются понятия деятельности, потребности, мотива, личностного смысла (Л. С. Выготский, АН. Леонтьев, С. Л. Рубинштейн и др. Выше мы говорили о развитии этих понятий, о современных разработках концепции смысловых динамических образований, о разных измерениях, плоскостях анализа личности и т. п.
Опираясь на теоретические разработки, психолог на этом этапе должен перевести полученные описания на принятый психологический язык, дать психологическую характеристику основных видов деятельности исследуемых больных.
166
Однако, сделав перевод описания явления с языка клинического на язык психологии, мы по сути еще остаемся в рамках феноменологического подхода,
хотя понятно, что возможности применения формализованного языка научной психологии значительно богаче и перспективнее для решения многих задач, чем возможности оперирования образным языком существующих клинических описаний. Напомним, что сущность явления раскрывается лишь тогда, когда известны пути его формирования. Собственно психологическая сущность может быть раскрыта, следовательно, если мы узнаем, по каким психологическим закономерностям возникает данное явление, что движет этим процессом, какие психологические составляющие его образуют. Нельзя надеяться получить ответы на эти вопросы путем простого подстрочного перевода описательного текста драмы болезни (пусть это будет даже описание «динамики»—последовательности событий, поскольку внешне наблюдаемые факты и события, как и их определенная последовательность, вовсе не указывают прямо на психологические

закономерности, реализующие поведение человека. (В противном случае отпала бы необходимость в научной психологии личности, в особом, психологическом способе анализа человеческой жизни) Поэтому встает новая задача, новый, третий и наиболее сложный этап исследования — создание собственно психологической
«модели» формирования данного клинического феномена.
Итак, вслед за сбором и первичной обработкой клинического и экспериментального материала, этапом синтезирования типичной истории развития интересующего нас феномена, вслед за психологической квалификацией,
обозначением наблюдаемых состояний, их последовательной смены мы должны перейти к рассмотрению внутреннего движения процесса, его собственно психологических закономерностей и составляющих.
Общая идея о необходимости подобного направления хода анализа клинических данных была высказана еще Л. С. Выготским. Водной из последних работ — Диагностика развития и педологическая клиника трудного детства он подчеркивал, что при исследовании клинического материала центр тяжести должен быть перенесен с внешних событий (со сходным успехом констатируемых психиатром, педагогом или родственником больного) на изучение и установление внутренних психологических связей Важно подчеркнуть, что такого рода работа есть сугубо специальная задача психолога, малодоступная для представителя смежной профессии, например психиатра, который обычно не владеет столь глубокими знаниями общей теории психологии, соответствующими инструментами, методами и стилем мышления.
Психиатр-клиницист, что мы уже отмечали, породу своей профессии чаще должен оперировать образными представлениями конкретных больных. Картина изменений составляется им не из абстрактных рассуждений, а из ряда фактических наблюдений за конкретными случаями. Психолог же располагает средствами членения целостных образов на отдельные деятельности, мотивы, потребности,
смыслы и т. д, средствами соотнесения этих единиц между собой и тем самым получает возможность перейти к усмотрению внутренней (те. собственно психологической) механики строения и развития личности **. При этом психолог может ставить перед собой разные общие задачи и конкретные цели, ради которых он строит ту или иную модель образования данного клинического феномена. В
одних случаях это может быть задача выявления механизмов формирования доминирующей патологической потребности (обширный материал здесь дает изучение наркомании, в других — проблема взаимоотношения «биологическо-
* Л. С. Выготский, например, ярко иллюстрирует недостаточность одного лишь подстрочного перевода языка житейских описаний на язык научных, в данном случае психиатрических, терминов. Он приводит наблюдавшуюся им в консультации сцену К психиатру приходит за советом мать, которая жалуется, что ребенок обнаруживает приступы вспыльчивости, гнева, злобы. В этом состоянии,
продолжает мать, он может быть опасен для окружающих, запустить камнем в другого ребенка и т. п. В ответ психиатр говорит матери Ваш ребенок эпилептоид». Мать продолжает Выготский,— насторожилась и стала внимательно слушать. Это что же значит — спросила она. Это значит

разъяснил ей психиатр что мальчик злобный, раздражительный, вспыльчивый,
когда рассердится, сам себя не помнит, может быть опасен для окружающих,
может запустить камнем в детей и т. д. Разочарованная мать возразила Все это я сама Вам только что рассказала Видимо, поэтому (что наблюдается не столь уж редко) проницательный психиатр-клиницист, который по одному внешнему виду, даже жесту пациента тонко определяет его душевное состояние, может при этом оказаться малоспособным к теоретическому психологическому мышлению. И напротив,
ученые-психологи часто обладают весьма посредственным даром видения людей.
168
го» и психического (скажем, на примере влияния нарастающей инертности на характер деятельности у больных эпилепсией, в третьих—выделение первичных и вторичных нарушений психики (например, входе аномального развития ребенка) и т. д.
Какое место занимает описанный подход в ряду других методов исследования личности?
Большинство существующих методов независимо от их построения и способов обработки полученных результатов объединяет направленность на изучение уже так или иначе сложившегося, ставшего психологического явления. Констатируя наличие определенной черты личности, выясняя характеристику ее психологических составляющих, эти методы оставляют в стороне проблему возникновения данного феномена, те. как раз то, что, как мы уже знаем,
составляет главное условие его психологического познания. Этот недостаток во многом относится, как мы видели, и к такому важному научному методу, как лабораторный эксперимент. Сказанное, однако, призвано не умалить значение эксперимента, а показать его место в познании личности, то, что, как и любой другой метод, он имеет свои ограничения и свою область применения. Самое тонкое экспериментирование не может заменить необходимости теоретической (но опирающейся на определенную процедуру обработки жизненного материала)
работы, призванной проанализировать процесс становления изучаемого феномена и построить гипотезу о его целостной психологической природе. Эксперименты в свою очередь совершенно необходимы, поскольку могут во многом подтвердить или подвергнуть сомнению наше построение, могут служить контрольными
«срезами», диагностирующими промежуточные результаты постоянно идущего процесса психической жизни. С известным основанием можно утверждать, что психологический анализ становления и развития — это не еще один метод познания психического, а ведущий метод, поскольку он прямо направленна раскрытие сущности предмета метод, без которого все другие — лишь выхватывание частей без попытки понять целое *.
* Мы уже говорили, что в современной психологии растет разочарование в узкосциентистских моделях. По мнению ряда видных ученых (Дж. Брунер, Р. Заззо,
С. Московичи, П. Фресс и др, на смену засилья собственно экспериментальных процедур должны
169
возможность проследить влияние самых различных вариаций условий находи качество внутриличностных процессов. Варьирование условий, введение действия
«независимых переменных, порой кардинальным образом меняющих судьбу человека, осуществляются при этом отнюдь не лабораторным, оторванным от контекста жизни путем (что, впрочем, было бы и невозможно, но характером событий самой реальной жизни, будь то внезапная болезнь, сдвиг социальных обстоятельств, нарушение отдельных психических функций и т. п. По сути даже с достаточно строгой научной точки зрения можно сказать, что речь идет об
эксперименте, отличающемся от лабораторного тем, что вмешательство в исследуемый процесс организуется и осуществляется не самим исследователем, а обстоятельствами, нами фиксируемыми как случившиеся, данные. Искусство состоит здесь, следовательно, не в создании и варьировании стимульных ситуаций,
а во-первых, в выборе из представляемого патологией широчайшего диапазона и точной фиксации условий, необходимых для проверки интересующих нас гипотез,
и, во-вторых, в чтении, интерпретации происшедшего жизненного эксперимента.
Сразу оговоримся, что подобный эксперимент (его можно вполне подвести под рубрику того, что в литературе обозначается как эксперимент, на который можно ссылаться или эксперимент уже случившийся) отнюдь не противоречит эксперименту традиционному, лабораторному. Более того, и это надо подчеркнуть сразу, они дополняют и даже подразумевают один другого, ибо лабораторное поведение не может быть до конца понято вне жизненного контекста, равно как существенные психологические детали нередко оказываются пропущенными в анализе жизненного эксперимента и могут быть восполнены лишь в тонком лабораторном опыте.
Итак, если до сих пор мы были заняты в основном тем, что старались подвести общепсихологическую базу под изучение аномального развития личности, показать, что вне общепсихологического, даже — более широко — философско- психологичёского, контекста эти исследования не могут быть сколь-нибудь значимыми и серьезными, то теперь мы подошли к тому, что патологический материал в свою очередь чрезвычайно полезен для общего понимания психологической природы человека, поскольку дает уникальную возможность анализа жизненных экспериментов, с разных сторон испытывающих эту природу.
Для естествоиспытателей мысль об особой ценности патологического материала давно стала очевидной. Что касается врачей-психиаторов, то мы уже говорили, насколько высоко многие из них ставили изучение душевной патологии именно как путь к «человеко-знанию», к пониманию психики конкретных людей. В
истории психологии мы также встречаем имена очень авторитетных ученых,
подчеркивающих значение патологического материала. Можно назвать, например,
Теодюля Рибо, который был, видимо, первым среди психологов, кто предложил рассматривать область психической патологии как эксперимент. Болезнь писал он является самым тонким экспериментом, осуществленным самой природой в точно определенных обстоятельствах и такими способами, которыми не располагает человеческое искусство. Однако надо признать, что это был скорее призыв, нежели разработка и реализация конкретного подхода. Неслучайно поэтому взгляд этот фактически не получил развития, ив дальнейшем пути

клинического и научно-психологического исследований, как мы знаем,
существенно разошлись интересы первого сосредоточились на описании феноменологии душевных отклонений и поисках их причин в прямых корреляциях с патофизиологическими процессами интересы второго — на изучении взятых изолированно от жизненных контекстов механизмов и качеств личности. Понятие же эксперимента по сравнению с предложением Рибо сузилось до лабораторного или в лучшем случае естественного, полевого, понимаемого как изучение некоей сложившейся и, как правило, недолго длящейся ситуации. Все же, что выходит за эти рамки, способно удостоиться лишь эпитета наблюдения, те. метода, по научному рангу значительно нижестоящего, чем метод экспериментальный. И хотя многие крупные ученые (в отечественной психологии достаточно назвать имена Л.
С. Выготского, Б. В. Зейгарник, АР. Лурии, В. Н. Мясищева и др) не разговорили о важности использования данных патологии и не раз доказывали в своих исследованиях правоту этих слов, превалирующее отношение к ценности патологического материала остается среди психологов весьма скептическим. Все,
что выходит за грань (чаще совершенно умозрительно определяемую) нормы

видится протекающим как бы по другому ведению, например ведению психиатрическому, дефектологическому или криминалистическому, и аномальный материал рассматривается по преимуществу как одиозный, чужеродный общей психологии.
Для автора в этом плане была очень памятна одна из бесед с профессором П. Я.
Гальпериным. В ответ на восхищение богатством материала психиатрической клиники (автор тогда только начинал свою работу в этой области) Петр Яковлевич сказал Да, это все очень интересно, производит грандиозное впечатление, я сам в свое время был захвачен этим впечатлением, но, поверьте мне, ничего не дает для психологии. Ярко, но неприменимо. Слова эти были особенно весомы, поскольку по своему базовому образованию П. Я. Гальперин — медик, психиатр и, прежде чем прийти в психологию, долгое время работал в клинике, знал ее досконально.
Действительно, реальное положение дел таково, что, за исключением отдельных примеров гротескного извращения какого-либо свойства личности, общая психология пока крайне редко что берет из богатства клинических описаний. Нов этом виноват, разумеется, не сам по себе клинический материала не- разработанность собственно психологических методов его анализа и ассимиляции.
Не будучи же ассимилированным научной психологией, материал этот и не может стать чем-то иным, кроме как внешней, чисто поверхностно взятой иллюстрацией,
броской картинкой, феноменологическая яркость которой лишь маскирует искомые психологические механизмы, приводя в конце концов к чувству разочарования и скепсиса по отношению к действительной научной ценности исследования аномалий личности.
Рассмотрение аномального развития как особого рода жизненного эксперимента, нахождение способов его соотнесения с результатами лабораторных экспериментов и является, на наш взгляд, наиболее адекватным для психологического освоения данных патологии. Понятно, что первое, отчего мы должны при этом отказаться от попыток выведения закономерностей из рассмотрения законченных, определившихся форм аномальных проявлений. На этом пути нас ждет сначала ослепление, энтузиазм от открывшегося феноменологического богатства и яркости, а затем неизбежные разочарования и упомянутый выше скепсис по поводу психологической значимости этого материала. Внутренние закономерности могут быть открыты лишь через анализ развития всего
«жизненного эксперимента, приведшего к появлению аномального феномена.
Сама мысль о том, что природа явления раскрывается в изучении его движения, истории развития, отнюдь не нова. Гегель писал, что целое — этот. е. весь процесс становления, а результат — только конечная точка этого процесса, поэтому познание сути явления закрыто для того,
KIO
хочет иметь дело только с результатом. Применительно к психологии важность изучения процесса развития, формирования неоднократно подчеркивали Л. С. Выготский, А. Н.
Леонтьев, Л. С. Рубинштейн и другие выдающиеся отечественные психологи. С
особой последовательностью этот подход был воплощен в теории поэтапного формирования умственных действий (П. Я. Гальперин). Однако в работах П. Я.
Гальперина, Н. Ф. Талызиной и их многочисленных учеников и последователей

речь шла опознавательных способностях и навыках, формируемых, кроме того, по преимуществу в искусственных, лабораторно поддерживаемых условиях. Нас же сейчас интересуют свойства и феномены личности, данные в их реальном,
жизненном развитии. А в изучении этого ракурса психология, как мы знаем,
продвинулась чрезвычайно мало, в результате чего в большинстве учебников,
научных сочинений и оказалась представленной в разных аспектах и деталях,
скорее психология испытуемого, нежели психология человека.
Как можно конкретно реализовать намеченные общеметодологические принципы применительно к задачам данной книги — анализу аномального развития личности?
В появившейся в 1965 г. и ставшей вскоре широко известной патопсихологам статье профессор Б. В. Зей-гарник среди других подходов к изучению личности назвала и анализ личностных изменений поданным историй болезни, предложив рассматривать его как важный аспект изучения эмоционально-волевой сферы психически больных. В последующие годы это предложение было реализовано сотрудниками Б. В. Зейгарник применительно к исследованию больных шизофренией, хроническим алкоголизмом, нервной анорексией и др. Конкретные способы использования данных историй болезни в этих работах носили, однако,
довольно раз- б

розненный и не всегда сопоставимый между собой характер иными словами,
анализ историй оставался еще недостаточно унифицированным методом исследования личности. Первоначальная попытка такой унификации, выделения последовательности и задач конкретных этапов анализа была предпринята нами в г.
24
В качестве начального, исходного этапа выделялось тщательное знакомство с историями болезни выбранной для изучения группы больных, демонстрирующих те или иные интересующие нас свойства и феномены личности, их основные вариации и формы протекания.
Для читателей-неспециалистов стоит сказать несколько слов об историях болезни. История болезни в психоневрологической клинике представляет собой особый, не только медицинский, но и психологический, жизненный документ. В
ней помимо медицинских данных по возможности подробно собраны сведения, характеризующие жизненный путь больного, типичные для него способы действия,
общения, разрешения конфликтов, круг его интересов и изменения этого круга в течение болезни, его взаимоотношения в семье, на работе *. Так или иначе для врача-психиатра важна любая деталь, мелочь из жизни пациента, потому что каждая такая деталь помогает ему составить целостное представление о данном больном и сопоставить это представление с опытом психиатрии, отнести его к определенной нозологии, определенному типу психического расстройства. Это очень сложная работа, опирающаяся не только на научные знания, но и на особое искусство, тонкую интуицию, которая столь характерна для хороших психиатров Следует признать, что, к сожалению, сказанное является справедливым далеко не для всех историй болезни, а лишь для наиболее полных, составленных по всем правилам психиатрического искусства Говоря об интуиции, обычно имеют ввиду те эмпирические обобщения,
которые создаются у специалиста и которыми он пользуется, часто будучи не в состоянии отчетливо сформулировать их в системе строгих понятий. Вместе с тем,
как мы уже имели случай говорить выше, не следует резко противопоставлять искусство и интуицию объективным методам хотя бы потому, что построение и применение последних никогда наделе не обходится без изрядной доли первых,
приобретающих в подобном случае лишь эпитет научности (так говорят о научной интуиции, искусстве научного поиска и т. п) Еще С. П. Боткин писал, что в науке всегда нужно и искусство исследовать, и наблюдать, и анализировать добытые сведения».
164
Конечно, история болезни не являет собой легко читаемого, связного изложения развития и изменения образа больного наподобие художественного произведения, рисующего нам образ героя. История болезни — это прежде всего оперативный, рабочий документ, и сведения, помещенные в ней, по своей сути редко могут быть развернутыми и полными. Но именно эти оперативные,
отрывочные сведения пунктирами намечают сложный рисунок психического расстройства, документально раскрывают драму душевной болезни и борьбы с ней,
поэтому тщательное знакомство с историями болезни необходимо, а его отсутствие ничем не может быть восполнено

Нельзя, однако, составить представление об особенностях личности, минуя непосредственное общение с человеком, не посмотрев, как раскрываются интересующие нас качества в специальных экспериментах. Поэтому знакомство с историями болезни должно обязательно дополняться опытом общения,
клинических бесед, уточняющими лабораторными экспериментами с больными выбранной нами группы. Психиатрическая клиника представляет при этом уникальную возможность общения и экспериментирования с больными,
находящимися в разных стадиях изучаемого процесса, разных его вариантах и условиях протекания, что позволяет одновременно видеть не только конечные продукты и симптомы, но и развертку, последовательность развития, приведшего к их появлению.
Следующей задачей данного этапа исследования является составление подробных, достаточно типичных для нашей группы больных историй протекания личностных изменений, в которых в отличие от медицинских историй болезни представлены не отрывочные сведения, а связный, документированный конкретными клиническими и экспериментальными фактами рассказ о возникновении и развитии интересующих нас особенностей психики.
Может возникнуть возражение, что в работах психиатров уже есть систематизированные истории болезни, в которых с документальной точностью и порой художественной яркостью дано описание типичной для того или иного страдания картины душевных отклонений. Описания эти, безусловно, ценны для психолога. Но даже на этом этапе исследования, где психолог многому учится у психиатра, не следует избегать различий в профессиональном мышлении психолога и психиатра, в их восприятии исследуемого материала. Нередко, например, для психиатра важно показать течение определенного болезненного симптома на фоне своеобразных изменений личности, тогда как для психолога фигура и фон меняются местами — главным выступает все, относящееся к развитию и становлению личности, а не своеобразие болезненной симптоматики. Поэтому материал, извлекаемый психологом и психиатром из одного первоисточника — истории болезни, редко бывает одними тем же, что объясняется разными плоскостями психиатрического и психологического анализа. Тем самым психолог никак не может «перепоручить»
психиатру составление нужных ему клинических описаний.
После того как типичные истории интересующих нас личностных изменений составлены, необходимо тщательно их сопоставить, наложить друг на друга, стем чтобы выделить, синтезировать все те основные, осевые моменты, через которые проходит большинство изучаемых нами случаев. Речь идет о тех моментах, которые являются наиболее общими для всей изучаемой группы клинических явлений, хотя, разумеется, в каждой конкретной истории болезни эти моменты могут быть выражены в большей или меньшей степени, выступать явно или в стертом виде.
Восстановление, синтезирование единой, наиболее типичной внешней логики развития интересующего нас феномена и должно явиться конечным выходом, продуктом данного этапа анализа. Лишь после этого можно переходить к следующему, второму этапу — квалификации полученных данных в понятиях
современной психологической науки.
В рамках отечественной психологии основополагающими для характеристики личности являются понятия деятельности, потребности, мотива, личностного смысла (Л. С. Выготский, АН. Леонтьев, С. Л. Рубинштейн и др. Выше мы говорили о развитии этих понятий, о современных разработках концепции смысловых динамических образований, о разных измерениях, плоскостях анализа личности и т. п.
Опираясь на теоретические разработки, психолог на этом этапе должен перевести полученные описания на принятый психологический язык, дать психологическую характеристику основных видов деятельности исследуемых больных.
166
Однако, сделав перевод описания явления с языка клинического на язык психологии, мы по сути еще остаемся в рамках феноменологического подхода,
хотя понятно, что возможности применения формализованного языка научной психологии значительно богаче и перспективнее для решения многих задач, чем возможности оперирования образным языком существующих клинических описаний. Напомним, что сущность явления раскрывается лишь тогда, когда известны пути его формирования. Собственно психологическая сущность может быть раскрыта, следовательно, если мы узнаем, по каким психологическим закономерностям возникает данное явление, что движет этим процессом, какие психологические составляющие его образуют. Нельзя надеяться получить ответы на эти вопросы путем простого подстрочного перевода описательного текста драмы болезни (пусть это будет даже описание «динамики»—последовательности событий, поскольку внешне наблюдаемые факты и события, как и их определенная последовательность, вовсе не указывают прямо на психологические

закономерности, реализующие поведение человека. (В противном случае отпала бы необходимость в научной психологии личности, в особом, психологическом способе анализа человеческой жизни) Поэтому встает новая задача, новый, третий и наиболее сложный этап исследования — создание собственно психологической
«модели» формирования данного клинического феномена.
Итак, вслед за сбором и первичной обработкой клинического и экспериментального материала, этапом синтезирования типичной истории развития интересующего нас феномена, вслед за психологической квалификацией,
обозначением наблюдаемых состояний, их последовательной смены мы должны перейти к рассмотрению внутреннего движения процесса, его собственно психологических закономерностей и составляющих.
Общая идея о необходимости подобного направления хода анализа клинических данных была высказана еще Л. С. Выготским. Водной из последних работ — Диагностика развития и педологическая клиника трудного детства он подчеркивал, что при исследовании клинического материала центр тяжести должен быть перенесен с внешних событий (со сходным успехом констатируемых психиатром, педагогом или

родственником больного) на изучение и установление внутренних психологических связей Важно подчеркнуть, что такого рода работа есть сугубо специальная задача психолога, малодоступная для представителя смежной профессии, например психиатра, который обычно не владеет столь глубокими знаниями общей теории психологии, соответствующими инструментами, методами и стилем мышления.
Психиатр-клиницист, что мы уже отмечали, породу своей профессии чаще должен оперировать образными представлениями конкретных больных. Картина изменений составляется им не из абстрактных рассуждений, а из ряда фактических наблюдений за конкретными случаями. Психолог же располагает средствами членения целостных образов на отдельные деятельности, мотивы, потребности,
смыслы и т. д, средствами соотнесения этих единиц между собой и тем самым получает возможность перейти к усмотрению внутренней (те. собственно психологической) механики строения и развития личности **. При этом психолог может ставить перед собой разные общие задачи и конкретные цели, ради которых он строит ту или иную модель образования данного клинического феномена. В
одних случаях это может быть задача выявления механизмов формирования доминирующей патологической потребности (обширный материал здесь дает изучение наркомании, в других — проблема взаимоотношения «биологическо-
* Л. С. Выготский, например, ярко иллюстрирует недостаточность одного лишь подстрочного перевода языка житейских описаний на язык научных, в данном случае психиатрических, терминов. Он приводит наблюдавшуюся им в консультации сцену К психиатру приходит за советом мать, которая жалуется, что ребенок обнаруживает приступы вспыльчивости, гнева, злобы. В этом состоянии,
продолжает мать, он может быть опасен для окружающих, запустить камнем в другого ребенка и т. п. В ответ психиатр говорит матери Ваш ребенок эпилептоид». Мать продолжает Выготский,— насторожилась и стала внимательно слушать. Это что же значит — спросила она. Это значит,—
разъяснил ей психиатр что мальчик злобный, раздражительный, вспыльчивый,
когда рассердится, сам себя не помнит, может быть опасен для окружающих,
может запустить камнем в детей и т. д. Разочарованная мать возразила Все это я сама Вам только что рассказала Видимо, поэтому (что наблюдается не столь уж редко) проницательный психиатр-клиницист, который по одному внешнему виду, даже жесту пациента тонко определяет его душевное состояние, может при этом оказаться малоспособным к теоретическому психологическому мышлению. И напротив,
ученые-психологи часто обладают весьма посредственным даром видения людей.
168
го» и психического (скажем, на примере влияния нарастающей инертности на характер деятельности у больных эпилепсией, в третьих—выделение первичных и вторичных нарушений психики (например, входе аномального развития ребенка) и т. д.
Какое место занимает описанный подход в ряду других методов исследования личности?
Большинство существующих методов независимо от их построения и способов обработки полученных результатов объединяет направленность на изучение уже

так или иначе сложившегося, ставшего психологического явления. Констатируя наличие определенной черты личности, выясняя характеристику ее психологических составляющих, эти методы оставляют в стороне проблему возникновения данного феномена, те. как раз то, что, как мы уже знаем,
составляет главное условие его психологического познания. Этот недостаток во многом относится, как мы видели, и к такому важному научному методу, как лабораторный эксперимент. Сказанное, однако, призвано не умалить значение эксперимента, а показать его место в познании личности, то, что, как и любой другой метод, он имеет свои ограничения и свою область применения. Самое тонкое экспериментирование не может заменить необходимости теоретической (но опирающейся на определенную процедуру обработки жизненного материала)
работы, призванной проанализировать процесс становления изучаемого феномена и построить гипотезу о его целостной психологической природе. Эксперименты в свою очередь совершенно необходимы, поскольку могут во многом подтвердить или подвергнуть сомнению наше построение, могут служить контрольными
«срезами», диагностирующими промежуточные результаты постоянно идущего процесса психической жизни. С известным основанием можно утверждать, что психологический анализ становления и развития — это не еще один метод познания психического, а ведущий метод, поскольку он прямо направленна раскрытие сущности предмета метод, без которого все другие — лишь выхватывание частей без попытки понять целое *.
* Мы уже говорили, что в современной психологии растет разочарование в узкосциентистских моделях. По мнению ряда видных ученых (Дж. Брунер, Р. Заззо,
С. Московичи, П. Фресс и др, на смену засилья собственно экспериментальных процедур должны

Представленная выше разработка метода, разумеется, была лишь одним из вариантов возможных подходов к анализу клинического материала * и не являлась исчерпывающей. Наиболее уязвимым следовало признать вопрос обоснования и проверки тех моделей, тех предположений о работе психологических механизмов, к которым мы приходим в результате последовательного применения метода. Конечно, чрезвычайно важным полем проверки гипотез оставалась сама клиника, богатство ее материала. Так, если, исходя из наших моделей, мы допускали, что некоторое изменение независимых переменных повлечет и определенные, заранее прогнозируемые нами изменения личности, то могли с большим основанием рассчитывать на то, что в обширном материале аномального развития можно найти искомые вариации условий, проследить особенности их влияния на изменение личности, соответствие или несоответствие этих изменений нашим ожиданиям, те. в конечном счете подтверждение или неподтверждение правоты исходных теоретических моделей и построений.
Вместе стем проверка клиникой при всей ее строгости имеет и недостатки.
Прежде всего этот процесс достаточно длительный сюда входят поиск необходи- прийти «контекстуальные» типы объяснения, комплексность, сочетание разнообразных методических приемов. Предложенный метод в известной степени отвечает этому требованию, поскольку каждое полученное при его реализации сведение включается в общий контекст анализа реального жизненного развития и,
более того, может быть понято лишь в этом контексте. Напомним также, что об особой значимости изучения анамнеза, жизненной истории, говорили многие авторитеты отечественной психологии. Так, В. Н. Мяси-щев, по свидетельству своих учеников, считал, что в экспериментально-психологических исследованиях личности как тестовые, таки объективные психофизиологические методики являются лишь дополнением к методам психобиографии, анамнеза и наблюдения. В. С. Мерлин считал, что если удается объективное истолкование фактов, то
«анамнез — единственный психологический метод, прямо и непосредственно раскрывающий происхождение и основные закономерности развития индивидуально-психологических особенностей. Все авторы, упоминающие об этом подходе, говорят, однако, о малой его разработанности, а также о том,
насколько это трудный психологический жанр, требующий особой профессиональной квалификации Разработанный метод правильнее следует называть именно анализом клинического материала, а не анализом данных историй болезни, поскольку мы видели, что он опирается отнюдь не только на эти данные, но и на результаты обобщения клинических бесед, наблюдений и экспериментов и др.
170
мых нам вариаций условий, их фиксация и прослеживание, сбор дополнительных данных (беседы, наблюдения, эксперименты) и многое другое.
Фактически каждая такая проверка — это исследование, которое в свою очередь может потребовать новой проверки и развертывания соответствующего нового исследования и т. д. Клиника, жизненный материал, в ней содержащийся, являются в этом плане постоянно идущим испытанием выдвигаемых психологических построений, и ложные, не нашедшие оснований в реальности построения этих испытаний, как правило, не выдерживают и остаются лишь достоянием истории

зато те, что их проходят и с честью выдерживают, обретают удивительно долгую жизнь в науке. Но помимо этого, повторяем, очень важного, но, если так можно выразиться, окольного, долгого пути проверки необходимо наметить путь более краткий, прямой, оперативный, связывающий, в частности, наши построения не только с логикой научного поиска и теоретических изысканий, но и с насущными прикладными задачами. В области аномального развития (как, пожалуй, нив какой иной области психологии) невозможно до конца оставаться равнодушным созерцателем и бесстрастным исследователем происходящего, ибо объект исследования не вещь, не абстрактный предмет или физический процесса живая драма, иногда трагедия судьбы, отклоняющейся от путей полноценного развития,
от путей приобщения к человеческой сущности и счастью. В это происходящее хочется вмешаться, исправить, помочь, направить по другому руслу. Поэтому насущная задача состоит в том, чтобы найти адекватные способы проверки наших выводов не только через анализ вариаций аномального развития, но и через пути коррекции, исправления этого развития, иначе говоря, совместить теоретическую проверку и практическое применение.
На первый взгляд решение такой задачи маловероятно. Действительно,
сущность предмета, как мы хорошо знаем, раскрывается через анализ истории его становления. Познать предмет — значит вскрыть реальный механизм его образования значит узнать, как, почему и из чего он делается, те. раскрыть реальный путь и способ его естественного производства, а в идеале — и искусственного воспроизводства в условиях эксперимента. Но ведь в данном случае речь идет о производстве аномального, извращенного продукта, и призыв в идеале, ради нужд строгого познания осуществить его искусственное воспроизводство выглядел бы чудовищным. Мы можем, однако, пойти по иному пути — пути искусственного производства и
«воспроизводства» не аномалии, а заданного, планируемого нами отклонения от этой аномалии, ее коррекции. Это двойное отрицание, отрицание отрицания»
(сначала норма отрицается в продукте аномального развития, затем сам этот продукт отрицается в сконструированном нами воспитательном, психо- коррекционном процессе, далеко не всегда есть в строгом смысле возврат в русло нормального развития, ибо понятие нормы отнюдь не сводится к отсутствию аномалий отклонение от отклонения может быть лишь началом полноценного развития, одним из способов компенсации нарушений, новой формой приспособления к окружающему и т. п. Однако в любом случае, если мы хотим участвовать в производстве и воспроизводстве этих вторичных отклонений,
нам необходимо опираться на целостную теорию личности, включающую, во- первых, представления об аномальном развитии, его причинах и закономерностях и, во-вторых, представления о внутренних механизмах и направленности нормального, продуктивного развития. Первое даст возможность определить структуру и динамику исследуемого личностного дефекта, наиболее благоприятные для получения коррекционного эффекта моменты и способы воздействия. Данные же о норме составят перспективу роста личности, путей ее дальнейшего развития. Отсюда следует, что если сознательно спровоцированное нами отклонение от отклонения, последующий путь перевоспитания и коррекции личности оказались успешными, то это должно свидетельствовать в пользу верности, правоты тех общих, ориентировавших нас теоретических
«моделей», на основании которых строились наши воздействия.
Такой способ проверки теоретических построений и представляется наиболее приемлемым, наиболее адекватным для изучения аномального развития, поскольку в нем удается сочетать, непосредственно соотносить и чисто исследовательские,
научные задачи, и задачи коррекционные, гуманитарно-воспитательные, прикладные. То, что при этом проверке подвергаются не только модели собственно аномального развития, но и определенные модели развития нормы, отнюдь не является препятствием или недостатком, поскольку учения о норме и патологии в принципе не могут рассматриваться совершенно изолированно, оторванно друг от друга. Теория психологии изучает один объект — закономерности психической жизни человека, понять которые можно, лишь исследуя все проявления, всевозможные этапы, варианты и испытания этой жизни, в том числе и испытания экстремальными условиями аномального развития. Психический аппарат человека един, и единой должна быть теория, его объясняющая.
Итак, предлагаемый подход к изучению аномального развития личности может быть сведен к следующему. Вначале анализируется процесс возникновения и становления интересующего нас психического нарушения, его составляющие,
свойства и основные вариации протекания затем строится теоретическая «модель»
аномального развития, которая в свою очередь является основой для разработки формирующего эксперимента, системы психокоррекционных и воспитательных

воздействий, с одной стороны направленных на разрешение какой-либо практической задачи, ас другой — служащих опытной проверкой выдвинутых построений. Если, таким образом, следствием психологического анализа является опосредствованное теоретическими гипотезами и моделями вмешательство в исследуемую действительность и ее преобразование, результаты которого проверяют и корригируют ход психологического анализа, то весь метод в целом можно назвать анали-тико-преобразующим
29
Данный подход достаточно хорошо согласуется с традициями отечественной психологии. Если воспользоваться классификацией, предложенной Я. А. Поно- маревым, то речь идет о действенно-преобразующем типе знания, в котором на основе эмпирического материала создается аналитико-синтетическая модель явления, превращающаяся затем в руководство для практических действий. Можно также вспомнить о важном, но до сих пор малореализованном призыве ГС. Ко- стюка изучать личность, преобразуя ее. Но наиболее тесно предложенный подход соприкасается с исследованиями школы Л. С. Выготского, продолжая линию развития экспериментально-генетического метода. ДБ. Эльконин писал:
«Экспериментально-генетический метод есть способ искусственного — в специально созданных условиях — восстановления генезиса развития исследуемого процесса, есть метод ис-следования-того нового,
что возникает в психике человека. Выготский неоднократно подчеркивал, что данный метод может дать только схемы процесса и что нужна еще дополнительная работа по выяснению того, что в реальной жизни заменяет эти схемы или соответствует им»
32
Последующее развитие метода можно в известной степени представить как путь восхождения от отдельных схем к реалиям жизни. У самого Выготского мы находим лишь эпизод воссоздания, восстановления генезиса, когда с помощью методики Выготского — Сахарова формировалось искусственное понятие и первоначально бессмысленному слогу (биг, цев и др) придавалось некое значение.
Понятно, что эпизод этот был совершенно изолированным от реальности и имел сугубо узкий научный смысл. Наследующем этапе появились более длительные и сложные эксперименты, в которых формировались уже вполне определенные психические способности. Здесь можно назвать классические опыты АН. Леонтьева по цветоразличению и формированию звуковысотного слуха. Следующий этап работы школы П. Я. Гальперина — разработка теории и практики эксперимента в области формирования широкого диапазона умственных действий. Наконец, исследования школы В. В. Давыдова, в которых осуществляется выход за рамки лабораторных условий, перенос опыта в обстановку экспериментальных учебных классов, учет совместной деятельности, длительное и преемственное психолого- педагогическое формирование знаний. В нашем же случае как источником исследования, таки ее конечным адресатом становится реальная жизнь человека,
клиника его целостного поведения. Опосредуют же процесс выводимые психологические схемы и модели. Иными словами, целью ставится та дополнительная работа, о которой говорил Л. С. Выготский, те. выяснение того, что в реальной жизни соответствует психологическим схемами как с помощью этих схем можно повлиять на реальную жизнь.
Теперь, после рассмотрения некоторых исходных теоретических и методологических оснований изучения аномального развития личности, введения этой проблематики в общепсихологический контекст, перейдем к данным конкретных исследований.
174

1   ...   13   14   15   16   17   18   19   20   ...   28