Братусь Б.С. - Аномалии личности. Аномалии личности

• Название: Аномалии личности
• Дата: 10.03.2022
• Размер: 1.5 Mb.
• Имя файла: Братусь Б.С. - Аномалии личности.pdf
• Тип: Документы; #390934
• страница: 14 из 28

128
все новые и новые аспекты и уровни смысловых отношений к действительности.
Причем, разумеется, жизнь не есть лишь сплошное формирование все новых и новых качеств и образований. Будучи раз сформированными, войдя в целостную структуру смысловой сферы, они начинают свою самостоятельную жизнь,
приобретают собственную инерцию (смысловую установку, по А. Г. Асмолову),
порождают собственные требования, те. становятся полноценными чертами личности, нравственного сознания, непросто отражающими действительность, но и творящими ее. Поэтому необходимо различать и стимулировать не только

активность присвоения формирования, завоевывания тех или иных позиций и смысловых содержаний, но и активность отдачи активность проникновения,
влияния на ценностно-смысловые уровни другого человека, других людей. Важные аспекты активности последнего рода были разработаны в концепции вкладов».
Центральным для этой концепции является введенное В. А. Петровским понятие отраженной субъектности, которое воплощает в себе представление о личностном аспекте бытия человека в мире как формы активного идеального присутствия человека в жизни других людей, «продолженности человека в человеке. Эта концепция справедливо останавливает внимание на том постоянно действующем личностном, смысловом влиянии, которое оказывается всяким человеком на окружающий его мир. Отсюда личность выступает как идеальная представленность индивида в других людях, как его инобытие в них. Для пояснения этого хода мыслей А. В. Петровский приводит метафорическое сравнение подлинной личности с источником некоего мощного излучения, радиации, способной изменять, преобразовывать других людей (радиация, как известно, может быть полезной и вредоносной, может лечить и калечить, ускорять и замедлять развитие,
становиться причиной различных мутаций и т. д. Тогда индивида, обделенного личностными характеристиками, можно уподобить нейтрино — гипотетической частице, которая пронизывает любую, сколько угодно плотную среду, не производя в ней никаких — ни полезных, ни вредных — изменений. ««Безличность»,—
продолжает автор это характеристика индивида, безразличного для других людей, человека, от которого не жарко.и не холодно, чье присутствие или отсутствие ничего не меняет в их жизни, не Б С Братусь
129

преобразует их поведение, не обогащает и не обездоливает их и тем самым лишает его самого личности»
83
Таким образом, человеческую активность можно подразделить на активность присвоения и активность отдачи. Причем их несомненная и тесная связь не означает, однако, их идентичности. Если первая своей энергетикой, мобилизующим действием способствует образованию, структурированию определенной позиции,
присвоению и завоевыванию новых свойств и рубежей, то накал, энергетический потенциал второй обнаруживает себя через проникающее, радиационное влияние на других. Соотношения этих двух видов личностной энергии, личностной активности могут быть существенно разными. В известной мере их можно уподобить двум каналам, двум руслам, по которым способна распределяться энергия активности. Личность может выявлять себя в какие-то моменты как той,
так и другой формой активности, поэтому, в частности, вряд ли стоит говорить о
«лишении» личности того, кто на рассматриваемый период не обогащает и не обездоливает других, поскольку личностная активность может быть устремлена просто по другому каналу — каналу присвоения. Несомненна связь активности и с содержательным наполнением мотивационных устремлений эгоцентрические ориентации в большей степени переключают, ориентируют активность человека на приобретение, на использование, на превращение окружающего в средство достижения своих целей, тогда как алоцентрические, просоциальные устремления по самой сути своей переключают активность на процессы отдачи себя, преобразования мира в пользу других. Мири люди становятся не средствами, но целью.
Понятно отсюда, что активность такого рода есть несомненный признак личностного здоровья.
Сказанное не означает, конечно, что человек эгоцентрической ориентации,
будучи занят собой, мало влияет на окружающих, не проявляет вовне направленную активность. Напротив, он, как мы упоминали, часто рассматривает свои ценности как достойные и должные быть присущими всеми порой непросто в активной, но даже в агрессивной форме пытается навязать, привить их другим. В
этом плане следует говорить как бы о смысловом силовом поле, возникающем вокруг каждого человека, его деятельности и миропонимания. Всякий случай нормального, в нашем понимании, полноценного,
130
ведущего к приобщению к родовой сущности развития создает мощное силовое поле благотворного влияния на других людей, благотворных вкладов и возвышающих смысловых преобразований, тогда как всякий случай извращенного,
аномального развития создает свое силовое полена этот раз отрицательного по отношению к задачам достижения человеческой сущности свойства, направленного на низведение помыслов, задачи смысловых устремлений других до уровня эгоцентризма, а следовательно, в конце концов межлюдской разобщенности,
психологической войны всех против всех и внутреннего одиночества каждого из участников этой войны. Вот почему всякая удача воспитания, всякая удача психокоррекции аномального развития есть непросто удача индивидуальной судьбы отдельного человека, счастливое преобразование свойств и структуры его личности, но реальный фактор оздоровления, облагораживания среды.
Разумеется, речь идет непросто о прямом и беспрепятственном радиировании

смысловых влияний. Человек не пассивный восприниматель, экран проекции инобытия, бытия-другого-в-нем, но если продолжить аналогию с радиацией, может быть либо в разной степени открытее проникающим влияниям, либо, напротив, наглухо закрыт, иметь труднопробиваемую психологическую защиту, подчас капсулирующую его в себе самом, отторгающую внешнее влияние как чуждое,
заведомо инородное. Поэтому всякое влияние, чтобы быть действенным,
усвоенным, требует в качестве необходимого условия ответное усилие, ответную активность принятия, присвоения *. В этом акте должны соединиться два вида активности, направленные, настроенные на одну смысловую волну, чтобы в дальнейшем образовать, замкнуть, генерировать собой единое смысловое поле.
Даже искусство, призванное, казалось бы, прямо, непосредственно транслировать личностные смыслы другим людям, наделе лишено этой способности. Оно достигает своих результатов лишь тогда, когда активно Отметим, что периоды преимущественного принятия или отторжения тесно связаны с вышеобозначенными циклами деятельности в переходных потребностно-мотивационных, поисковых состояниях проницаемость для влияния других быстро возрастает, в периоды же стабильного развития деятельности,
относительного равновесия операционально-технической и мотивационно- смысловой сфер степень этой проницаемости всегда заметно меньше 131

вовлекает воспринимающего его человека в свою сферу и образует непросто вербальное или чисто эмоциональное воздействие, но особую, всегда совместную,
друг к другу идущую деятельностную активность, призванную соединить в общем смысловом поле исполнителя и слушателя, актера и зрителя. Недаром говорят не только о хорошем или плохом исполнителе и актере, но и о хорошем или плохом зрителе, о хорошей или плохой аудитории, которая может зажечь и поддержать или погасить и затормозить творчество артиста в первом случае — чутким реагированием, точнее, сопереживанием, а во втором — отчуждением и равнодушием, те. разобщенностью с исполнителем, отсутствием единой совместной деятельности Таким образом, мы вновь приходим к утверждению важности идеи деятельностного опосредствования для того чтобы сформировать устойчивые смысловые структуры, необходимо вовлечение человека в такого рода деятельности, в такого рода жизненные проблемы, где бы он мог реально осуществить, отстоять, испытать свои принципы и устремления, где бы они срослись, сплавились сего поступками и деяниями, стали личностными ценностями, те. осознанными смысловыми образованиями, направляющими и оправдывающими весь конкретный ход его жизни. Такое деятельностное опосредствование важно и для воспитания, и для коррекции отклонений личности, стой, однако, существенной разницей, что в первом случае мы исходим из представления о еще не сформированной личности, достаточно от Заметим, однако, что ив случае образования такой совместной деятельности,
возникшего общего смыслового поля воспитательное, преобразующее личность воздействие искусства имеет известные пределы и ограничения. Пределы эти обнаруживаются уже за дверью театра, когда зритель возвращается в привычный ему мир жизни, в мир его субъективных деятельностей, их иерархии, накатанных смысловых отношений и установок. И тот, кто только что сочувствовал Гамлету (а в театре это делают практически все, ведет себя как Полоний или даже
Розенкранц. Искусство растормозило, всколыхнуло, показало возможность нового видения мира, пусть даже — по Аристотелю — очистило (катарсис) человека, но если все это не будет подкреплено его дальнейшей конкретной деятельностью, его жизнью, трудом и подвигом его бытия, эффект окажется временным, собственные смысловые образования останутся почти незатронутыми. Еще В. Джеймс приводил в пример барыньку, которая проливает в театре слезы над страданиями простолюдина, в то время как ее кучер стынет на морозе у театрального подъезда.
крытой нашим влияниям, а во втором — о личности уже сформировавшейся, и,
следовательно, если в первом случае мы готовимся личность строить, то во втором нам предстоит ее перестраивать. В обоих случаях продвижение возможно лишь тогда, когда работа и воспитателя, и коррекциониста основана на знании внутренних законов развития личности, знании того, что есть норма этого развития, к чему в итоге следует направлять стремления человеческой личности. В
этой и предыдущей главах мы пытались обосновать некоторые ответы на эти вопросы и наметить ряд самых общих положений, гипотез о нормальном и аномальном развитии личности. Разумеется, за рамками раздела осталось значительно больше проблем, нежели вошло в него, что объясняется не только нежеланием говорить скороговоркой о важных вещах, но и тем, что в нашу задачу

входило не отыскание как можно большего количества детерминант, частей,
свойств личности, а попытка определить некоторые стержневые, главные проблемы и ракурсы, исходя из которых возможно в дальнейшем проникновение ив более частные области.
...Однако любые теоретические рассуждения, сколь бы полны, искусны,
изощренны они ни былине в силах до конца разрешить ими же вскрываемые проблемы и противоречия. Для разрешения теоретических споров о личности необходимо вернуться на землю, к предмету, их порождающему самой реальной жизни Но как психологу подойти к объективному исследованию жизни личности и возможно ли это в принципе

ГЛАВА МЕТОДЫ ИССЛЕДОВАНИЯ (ВЗАИМООТНОШЕНИЕ
«ОБЪЯСНЕНИЯ» И ПОНИМАНИЯ В ПСИХОЛОГИИ)
Достаточно часто психологу приходится слышать от специалистов других областей, прежде всего естествен-нотехнических, что психология вовсе не наука,
поскольку не располагает строгими объективными методами исследования. Когда же психология стремится к формализации методов и достигает известного уровня этой формализации, то сразу же появляются обвинения — на этот раз со стороны представителей гуманитарных областей которые говорят о принципиальной невозможности однозначного определения человеческой личности. Но дело не ограничивается критикой извне, по сути та же борьба, борьба двух подходов:
одного — стремящегося к формализации, другого — выступающего принципиально против таковой, происходит ив самой психологии. Л. С.
Выготский, характеризуя кризис психологии начала века, писал, что он вообще привел к понятию о двух психологиях». Мысль о разделении этих двух психологии была особенно ясно высказана немецким психологом Э. Шпрангером,
который резко отделил друг от друга психологию как науку естественную,
занимающуюся по преимуществу элементарными процессами, и психологию как науку о духе. Последняя, по его мнению, не может пользоваться какими-либо иными методами, нежели целостное постижение, вчувствование, сопереживание,
понимание (отсюда и наиболее распространенное название такого подхода понимающая психология. Было бы весьма поучительно проследить, как развивались и трансформировались эти два подхода в истории психологии, но,
поскольку такая задача выходит за рамки содержания данной книги, ограничимся лишь констатацией, что в западной психологии наиболее последовательным выражением первого подхода стал бихевиоризм, сводящий все к
134
фиксируемым поведенческим реакциям, а второго экзистенциальная психология, ставящая во главу угла акты понимания и вчувствования. Общая критика этих направлений достаточно полно представлена в отечественной науке,
поэтому нет нужды повторять ее здесь. Следует отметить, однако, что эта критика выглядит пока сугубо негативной она отвергает аргументы чужих школ, ноне предлагает своих решений действительно острого, принципиального вопроса о том,
может ли психология научно, те. строго и объективно, определять, измерять,
исследовать то, что по сути своей не имеет меры, границ, то, что трансцендирует,
преодолевая в своем развитии любые заранее установленные масштабы».
К сожалению, этот вопрос часто и не ставится современными психологами.
Большинство из них, априори считая себя представителями естественнонаучного направления (о некоторых исторических причинах такой приверженности мы говорили в гл. I), строят свои исследовательские программы, применяют методики,
обрабатывают результаты и делают выводы так, будто человек есть фиксированный объект наподобие физического. Но именно этот подход, прежде всего в отношении личности, и вызывает наиболее резкую критику ММ. Бахтин,
например, отвергая возможность однозначного определения личности, писал:
«...подлинная жизнь личности совершается как бы в точке этого несовпадения человека с самим собой, в точке выхода егоза пределы всего, что он есть как

вещное бытие, которое можно подсмотреть, определить и предсказать помимо его воли, заочно. Подлинная жизнь личности доступна только диалогическому
проникновению в нее, которому она сама ответно и свободно раскрывает себя.
Правда о человеке в чужих устах, не обращенная к нему диалогически, те. заочная
правда, становится унижающей и умертвляющей его ложью если касается его
«святая святых, те. человека в человеке 'Очевидно, однако, что безусловное согласие с таким мнением означало бы по сути приговор многим, претендующим на объективность методам в психологии личности. Трудно найти пишет по поводу приведенных слов ММ. Бахтина А.
В. Петровский,—другое столь сильно и лаконично выраженное обвинительное заключение, предъявленное детерминистической психологии, которая в своей экспериментальной практике, минуя

интроспекцию, пытается получить (подсмотреть, предсказать, определить) эту заочную правду о личности другого человека, исследуя как раз то ее вещное бытие, которое Бахтин... объявляет унижающей и умертвляющей ложью. Далее,
принципиально возражая Бахтину, Петровский утверждает, что как раз при опоре на вещное бытие, только принимая во внимание его реалии, возможно объективное познание личности, в том числе и диалогическое проникновение в ее глубины.
Этим утверждением, при всей его авторитетности, не снимается, однако, едва лине главная проблема:
если возможна заочная правда о личности (а это действительно необходимое условие научности психологии, то какова должна быть эта правда, чтобы она согласовывалась, не противоречила трансцендирующей, не имеющей фиксированных границ природе человеческого развития, чтобы, будучи высказанной, не обернулась, как предупреждал Бахтин, обманом, уводящими ложным суждением, ибо человек, которого мы определили сегодня, завтра или в любой другой день способен измениться, перейти установленные нами для него ограничения,
совпадения с самим собой, и тогда выходит, что мы при всех наших стремлениях к объективности описали, следовательно, не его реального, движущегося, живого, а мертвый слепок с одного лишь варианта, поворота, изгиба его жизненного пути,
может быть, к тому же и случайного, временно возникшего, не имеющего к нему,
изменившемуся, непосредственного актуального касательства.
Решение проблемы, на наш взгляд, заключается в достаточно четком различении понятий личность и человек, определении личности как способа организации присвоения человеческой сущности и исходя из этого сосредоточении внимания преимущественно не на готовых, сложившихся свойствах личности, а на механизмах их формирования, становления,
непрекращающегося движения. Тогда данные исследования (полученные или путем изучения конкретных продуктов деятельности, вещного бытия, или анализа диалогических форм общения, или применения лабораторных экспериментов и т. п) могут стать одновременно и объективными, и не противоречащими трансцендирующей, изменяющейся природе человека, ибо в такого рода исследованиях мы будем стремиться фиксировать, овеществлять,
ставить границы и определять масштабы
136
не развития человека как такового, которое не имеет фиксированной, заранее установленной границы и масштаба *, но психологическим механизмам, путям,
которые опосредствуют это развитие, существенно влияя на его ходи направление.
Что же касается неизбежно возникающего, движущего, а следовательно, и неустранимого противоречия между вещным (конечными «смысловым»
(потенциально бесконечным, то оно в свете сказанного не есть препятствие объективному познанию личности, обходить которое надо постулированным современной академической психологией возвеличиванием осязаемого «вещного»
в ущерб неясному смысловому (в противовес понимающей психологии»,
феноменологическим, экзистенциальным подходам или литературоведческим толкам о превалировании второго над первым. Следует не избегать, не маскировать это противоречие, а, напротив, выделить и зафиксировать его как первую

объективную данность, как важнейший внутренний механизм личности, который подразумевает преодоление, отрицание овеществленных форм бытия через изменение смыслового восприятия, равно как изменение смыслового восприятия обусловливается изменившимися формами бытия вещного.
Но для исследования личности, прежде всего такого, которое ставит задачей понимание ее реального жизненного движения, необходимо накопление достаточного эмпирического материала, данных о клинике, те. подробного,
систематического описания изменений интересующих нас личностных феноменов.
Здесь мы сразу сталкиваемся, однако, с серьезными трудностями. Дело в том, что клиника нормального поведения человека (без анализа которого, как мы знаем,
нельзя должным образом понять и развития аномального) оставалась, как ни странно, по сути закрытой для научной психологии личности. Это касалось даже такой наиболее изученной ее отрасли, как детская психология, которой, по словам
Д. Б. Эльконина и Т. В. Драгуновой, явно не хватало клиники детского развития, те. описания одних и тех же детей на протяжении всего возрастного Кстати, постулируя феномен несовпадения с самим собой, ММ. Бахтин говорит, в строгом смысле, не о личности, а о человеке:
«Человек никогда не совпадает с самим собой. К нему нельзя применить формулу тождества А есть А. Эти слова по сути целиком согласуются с
Марксовым определением человека как безмасштабного существа

периода с фиксацией их поведения, деятельности и взаимоотношений с окружающими во всех основных сферах жизни. Что касается клиники взрослой жизни человека, то она была представлена в сочинениях по психологии и вовсе отрывочно. В отечественной науке, пожалуй, один Б. Г. Ананьев систематически и настойчиво выступал с призывом широко развернуть исследования возрастной психологии зрелости или взрослости, нов его собственных работах ив работах его учеников нашла отражение в основном психофизиологическая, а не собственно внутриличностная, мотивационно-смы-словая динамика взрослости.
В последнее время интерес к развитию личности, перипетиям ее жизненного пути стал заметно активизироваться, что определяется не только внутренней логикой движения науки, но и насущными требованиями практики, в особенности в области воспитания и коррекции личности. Но, как мы уже говорили, приступить к развертыванию этого анализа оказывается по сути невозможным без наличия исходного ориентирующего материала — систематического описания интересующих нас феноменов поведения.
Пожалуй, первый, самый очевидный выход из создавшегося затруднения рекомендовать обращение к уже существующим жизнеописаниями прежде всего к богатейшему материалу художественной литературы. Нельзя сказать, что такое обращение — редкость для психологии примеры из художественной литературы можно встретить на страницах самых солидных общетеоретических исследований.
Однако использование художественного образа как метода психологического исследования, определение его возможностей и ограничений не нашли должного отражения в научной литературе, в том числе в той, которая непосредственно обращена к психологии искусства. Обычно в подобного рода работах делается попытка раскрытия тайн литературного творчества, искусства вообще с помощью гипотез научной психологии. Нас же сейчас интересует обратная задача — понять, чем и с какой стороны накопленные в литературе образы и описания могут быть полезны для психологии.
В качестве примера немногих исключений можно назвать статью Г. Олпорта
6
,
в которой обсуждается проблема существования двух подходов — психологического и художественного — к пониманию личности и
)38
делается ряд ценных для психологии выводов, из которых отдельные мы используем ниже, и небольшую, но яркую заметку Б. М. Теплова, где тонкому психологическому разбору известных пушкинских образов — Татьяны, Германна,
Моцарта, Сальери — предпосланы слова, до сих пор не утратившие своей актуальности и остроты Анализ художественной литературы обычно не указывается в числе методов психологического исследования. И фактически психологи этим методом не пользуются. Между тем автор глубоко убежден, что художественная литература содержит неисчерпаемые запасы материалов, без которых не может обойтись научная психология. Полностью солидаризируясь с этими словами, остановимся, ввиду недостаточности специальных разработок,
подробнее на этом вопросе. - Действительно, в художественных произведениях находим самые разнообразные характеры и модели поведения людей во всевозможных жизненных ситуациях. Развернутые и яркие описания эволюции человеческой души, истории ее возвышений и деградации, удивительных побед

духа и его же постыдных поражений, рассмотрение путей, ведущих к подвигу и подвижничеству, и путей, приводящих к падению и прозябанию, показ внутренней логики и цепи внешних событий, толкающих человека на преступление и предательство или, напротив, к раскаянию, самоотречению и жертве, описание дум и смятения человека перед казнью или самоубийством, описание радости и просветления при неожиданном избавлении от гибели, раскрытие многообразия любовных перипетий и семейных тайн, отношений между детьми и родителями,
начальниками и подчиненными, учителями и учениками — все это и многое другое, что наполняет человеческую жизнь от рождения до смерти, вдумчивый психолог (как и любой вдумчивый читатель) найдет в художественной литературе.
К этому, особенно в контексте данной книги, необходимо добавить, что художественные описания и образы вовсе не ограничены кругом обыденно понимаемой нормы как некоей среднестатистической середины, но, напротив,
нередко стремятся к прорыву этого круга, к постижению внутренней сути случаев исключительных, отклоняющихся как в сторону героического, возвышенного, таки в сторону низменного, извращенного. Не обходит при этом литература и явных психических аномалий. Среди множества описаний симптомов аномального поведения и душевной патологии видное место занимают те,
первооткрывателями которых были писатели. Комментируя этот факт, врач- психиатр МИ. Буянов пишет в рецензии на словарь психиатрических терминов В.
М. Блейхера: На первый взгляд нет ничего более чуждого литературе и искусству,
нежели медицинские термины. Большинству читателей-неспециалистов они представляются чем-то вроде китайской грамоты. Однако стоит даже очень несведущему в медицине человеку заглянуть в словарь Блейхера, как он с удивлением обнаружит множество знакомых имени словосочетаний, давным- давно вошедших в его интеллектуальный багаж. Фактически в этом словаре отражена вся мировая литература. Тут и синдромы Отелло, Алисы в стране чудес,
Мюнхаузена, Пиквикский синдром, и геростратизм, и комплексы Эдипа, Антигоны и других героев древних мифов. Писатели и художники первыми поведали нам о многих нарушениях и отклонениях психики, за исследование которых медики принимались, как правило, спустя десятилетия. В Записках сумасшедшего»
Гоголь убедительно показал этапы бреда, описанные учеными только через полвека. Феномен двойника, почти исчерпывающе проанализированный
Гофманом, Эдгаром Пои особенно Ф. М. Достоевским, узаконен в медицине спустя 77 лет после выхода повести Двойник. Подобных фактов можно привести много Беглому и далеко неполному перечню достижений литературы в области познания личности научная психология может пока противопоставить лишь несистематизированные и отрывочные исследования, да и то чаще всего по узкими ограниченным аспектам внутри изолированных проблем. Поэтому первое, что мы должны констатировать это богатство описаний, которое содержится в художественной литературе, и, следовательно, возможность использования этих описаний в психологии Новый мир. 1985. № 1. С. 261. К приведенным словам добавим лишь, что не следует думать, что открытия писателей делают излишними все дальнейшие наблюдения и описания рассмотренных ими личностных аномалий. Напротив, без этих дальнейших скрупулезных научных наблюдений объективность сделанных открытий не была бы подтверждена, не говоря уже об анализе многих сторон,
которые остаются в тени писательского видения. Все это требует не смешивать продукцию писателя и, скажем, психиатра в отношении описаний даже одних и тех же явлений (ниже мы будем специально говорить о специфике психиатрических наблюдений).