Успенский Б.А. Поэтика композиции. Б. А. Успенский поэтика композиции

• Название: Б. А. Успенский поэтика композиции
• Анкор: Успенский Б.А. Поэтика композиции.doc
• Дата: 27.03.2017
• Размер: 1.01 Mb.
• Имя файла: Успенский Б.А. Поэтика композиции.doc
• Тип: Анализ; #4244
• Категория: Искусство. Культура
• страница: 3 из 16

Наименование как проблема точки зрения
Наименование в обыденной речи, публицистической прозе, эпистолярном жанре — в связи с проблемой точки зрения
Необходимо заметить, что смена авторской позиции, формально выражающаяся в использовании элементов чужой речи (в частности, наименований), никоим образом не является исключительным достоянием худо-
31

жественного текста. В равной мере она может присутствовать и в практике повседневного (бытового) рассказа и вообще в разговорной речи; тем самым здесь также могут присутствовать элементы композиции — втом смысле, что говорящий, строя повествование (высказывание), может менять свои позиции, последовательно становясь на точки зрения тех или иных участников повествования или каких-то третьих лиц, не принимающих участия в действии.

Приведем элементарный пример из практики повседневной диалогической речи.

Положим, лицо Х беседует с другим лицом У о некоем третьем лице Z. Фамилия Z, допустим, «Иванов», зовут его «Владимир Петрович», но Х обычно зовет его — при непосредственном с ним общении — «Володей», тогда как Y обыкновенно называет его «Владимиром» (при общении У и Z); сам же Z может думать при этом о себе как о «Вове» (скажем, это его детское имя).

В разговоре Х и У относительно Z — X может называть Z:

а) «Володей» — в этом случае он говорит с ним со своей собственной точки зрения (точки зрения X), то есть тут имеет место личный подход;

б) «Владимиром» — в этом случае он говорит о нем с чужой точки зрения (с точки зрения У), то есть он как бы принимает в этом случае точку зрения своего собеседника;

в) «Вовой» — в этом случае он говорит о нем с чужой точки зрения (с точки зрения самого Z) — при том, что ни X, ни У не пользуются этим именем при непосредственном общении с Z.

г) Наконец, Х может говорить о Z и как о «Владимире Петровиче» — несмотря на то, что и Х и У в глаза называют его коротким именем. Этот случай не так уж редок (он же может 'быть и в более простой ситуации, когда и Х и У каждый называют его в глаза «Володей», но тем не менее говорят о нем как о «Владимире Петровиче» — хотя каждый из них и знает о том, как его собеседник называет данного человека). В этом случае Х как бы становится на абстрактную точку зрения — точку зрения постороннего наблюдателя (не являющегося ни участником беседы, ни ее предметом), место которого — не фиксировано.
32

д) В еще большей степени последний случай (точка зрения абстрактного наблюдателя, постороннего по отношению к данной беседе) проявляется тогда, когда Х называет Z по фамилии («Иванов») — при том, что и Х и У могут быть коротко знакомы с Z.

Все эти случаи реально засвидетельствованы в русской языковой практике ⁵.

Совершенно очевидно, что принятие той или иной точки зрения здесь прямо обусловлено отношением к человеку, служащему предметом разговора⁶, и выполняет существенную стилистическую функцию.

Подобное же употребление личных имен характерно и для публицистической прозы. Здесь нельзя не вспомнить прежде всего известный случай с именованием Наполеона Бонапарта в парижской прессе по мере того, как он приближался к Парижу во время своих «Ста дней». Первое сообщение гласило: «Корсиканское чудовище высадилось в бухте Жуан». Второе известие сообщало: «Людоед идет к Грассу». Третье известие: «Узурпатор вошел в Гренобль». Четвертое: «Бонапарт занял Лион». Пятое: «Наполеон приближается к Фонтенбло». И, наконец, шестое: «Его императорское величество ожидается сегодня в своем верном Париже»⁷. (Замечательно, что наименования меняются здесь по мере приближения именуемого объекта к именующему — подобно тому как величина объекта в перспективном опыте обусловлена расстоянием его от позиции наблюдателя.)

Подобный прием вообще в большей или меньшей степени типичен для газетного очерка или фельетона: то
⁵ Автор может предложить читателю проследить за собственной речью и речью своих знакомых в данном отношении. Нетрудно убедиться, что все пять описанных случаев весьма обычны в диалогической речи.

При этом то или иное использование собственных имен зависит не только от ситуации, но и от индивидуальных качеств говорящего. Об отношении к собственным именам как критерию индивидуальной характеристики см.: Б. А. Успенский, Персонологические проблемы в лингвистическом аспекте. — «Тезисы докладов во Второй летней школе по вторичным моделирующим системам», Тарту, 1966, стр. 8 — 9.

⁶ Ср., например, определенную иронию в случае «в», подчеркнутое уважение к лицу, .о .котором идет речь, в случае «г» и т. п.

⁷ Е. Тарле, Наполеон, М., 1941, стр. 348.
33

или иное отношение к герою проявляется прежде всего в том, как он именуется (в первую очередь — в именах собственных), а эволюция героя отражается в смене наименований.
Интересно обратить внимание также на определенную разницу позиций (по отношению к лицу, о котором идет речь), проявляющуюся в постановке инициалов до или после фамилии. Сравни: «А. Д. Иванов» и, с другой стороны, «Иванов А. Д.»; последнее обозначение — по сравнению с первым, — несомненно, свидетельствует о более официальной позиции по отношению к данному лицу.
Очень сходное употребление личных имен находим в мемуарах Эренбурга⁸ (на произведениях которого вообще лежит очень большой отпечаток публицистического стиля). Эренбург, вводя новое лицо, обыкновенно характеризует его положение и указывает его фамилию и инициалы, иными словами, он как бы представляет его читателю. Непосредственно вслед за этим — то есть когда лицо уже представлено — он называет его по имени-отчеству, то есть переходит на тот этап отношений, когда автор и данное лицо стали знакомыми (причем читатель может догадаться, что речь идет об одном и том же лице, только по совпадению имени и отчества с инициалами): «В мае ко мне неожиданно пришел сотрудник «Известий» С. А. Раевский... Стефан Аркадьевич сказал...», «...Я пошел к нашему послу В. С. Довгалевскому... Валериан Савельевич превосходно знал Францию». «Меня разыскал В. А. Антонов-Овсеенко... Владимира Александровича я знал с дореволюционных лет»⁹.

Таким образом Эренбург как бы воспроизводит процесс знакомства, приобщая к нему читателя — помещая читателя на собственные позиции.

Подобное различие точек зрения особенно наглядно в том случае, когда различные имена (представляющие различные точки зрения) сталкиваются в одной фразе. Сравни традиционную форму начала русских
⁸ См.: И. Эренбург, Люди, годы, жизнь, М., 1961 — 1966.

⁹ См.: И. Эренбург, Люди, годы, жизнь, кн. 3 и 4, М., 1963 стр. 331, 555 passim.
34

челобитных или вообще писем к высокопоставленному лицу:
Государю Борису Ивановичу бьет челом твоей государевы арзамаския вотчины села Екшени последний сирота твой крестьянинец Терешко Осипов.¹⁰
Здесь в одной фразе противопоставлены точки зрения двух разных людей — отправителя и получателя сообщения (в данном случае: челобитной), причем имя получателя сообщения дано с точки зрения его отправителя, а имя отправителя сообщения дано, напротив, с точки зрения получателя: наименование боярина Бориса Ивановича Морозова дается с позиции отправителя челобитной (его крестьянина Т. Осипова), в наименовании же Терентия Осипова представлена позиция получателя челобитной (Б. И. Морозова).

Такое противопоставление точек зрения отправителя и получателя сообщения является непременным этикетом в подобной ситуации, причем может соблюдаться на всем протяжении челобитной. Сравни:
...а я, холоп, твой человеченка (точка зрения получателя сообщения. — Б. У.), у тебя, государя (точка зрения отправителя сообщения. — Б. У.), новой, не отписать к тебе, государю (точка зрения отправителя сообщения — Б. У.), о таком деле не посмел¹¹.
Отметим как особенно характерные для приведенных случаев формы уменьшительности при наименовании отправителя сообщения. Функционально эти формы выступают как этикетные формы вежливости; возвеличение адресата происходит за счет самоумаления (самоуничижения) адресата (говорящего или пишущего). (Аналогичный способ образования форм вежливости известен, между прочим, и в других языках, например в китайском) ¹².
¹⁰ Из челобитных боярину Б. И. Морозову. — «Труды Историко-археологического института Академии наук СССР», т. VIII, вып. 2 («Хозяйство крупного феодала-крепостника XVII в.»), ч. I, Л., 1933 (см. под №26).

¹¹ См.: Из челобитных боярину Б. И. Морозову. — Там же, под № 152.

¹² См.: К. Эрберг, О формах речевой коммуникации. — «Язык и литература». III. Л- 1929. стр. 172.
35

При этом формы уменьшительности могут распространяться на все вообще относящееся к данному адресату, то есть происходит в каком-то смысле согласование по уменьшительности¹³. С этим непосредственно связано и употребление уменьшительных форм в значении форм вежливости или просьбы в современной русской разговорной речи (сравни: «У меня к вам дельце», «Дайте, пожалуйста, вилочку», «Налейте щец», «Я пройду пешочком?» и т. п.; при атом формы типа «пешочком» или «щец», конечно, не могут иметь значения уменьшительности в собственном смысле (характерно отсутствие уменьшительной формы в именительном падеже, у последнего слова и наличие ее только в партитивном «втором родительном», особенно употребительном вообще при обращениях).
Еще пример такого же рода (начало письма опричного думного дворянина Василия Григорьевича Грязного-Ильина царю Ивану IV Васильевичу из крымского плена): Государю царю и великому князю Ивану Васильевичи все а Руси и (точка зрения отправителя сообщения. — Б. У.) бедный холоп твои полоняник Васюк Грязной плачетца¹⁴.

Здесь характерны не только уменьшительная форма собственного имени отправителя письма (Васюк), но и личное местоимение (твои), с несомненностью свидетельствующие об использовании в данном случае точки зрения того, кому адресовано письмо, — Ивана Грозного.

Естественно, здесь следует учитывать еще и определенные социальные нормы наименования, имеющие абсолютный, а не относительный характер, то есть сословное значение того или иного способа наименования (так, полное имя и отчество на — ич в России XVI — XVIII веков являлось честью, на которую не все имели право). Нам, однако, важен :в данном случае именно относительный характер наименования, обусловленный местом в процессе коммуникации. Так, когда представитель высшей аристократии обращается к еще более
¹³ См. примеры в кн.: Л. А. Булаховский, Исторический комментарий к русскому литературному языку, Киев, 11950, стр. 151.

¹⁴ См.: «Послания Ивана Грозного», М. — Л., 1951,стр.566.
36

высокому по социальному положению лицу (например, князь к царю), он пишет так же, как пишет простой холоп, обращаясь к своему барину¹⁵; но таким же образом обращается, например, и учитель к отцу своего ученика ¹⁶.

Мы можем заключить, следовательно, что рассматриваемая особенность относится к специфике не столько общественного положения адресанта по отношению к адресату (хотя и оно, разумеется, весьма существенно), сколько вообще эпистолярного стиля; иначе говоря, подобное использование разных точек зрения обусловлено здесь требованиями вежливости, принятыми при написании обращения, которые и предписывают данный прием.

Ошибочно было бы рассматривать этот прием как архаический, приписывая его исключительно специфике старинного эпистолярного стиля. Совершенно аналогичное столкновение противоположных точек зрения (отправителя и получателя сообщения) в одной и той же фразе нетрудно обнаружить и сегодня — в некоторых специальных жанрах. Сравни, например, достаточно обычную (разумеется, при определенных отношениях) форму надписи при подарке или посвящении (книги, картины и т. д.): «Дорогой Берте Яковлевне Грайниной от ее Илюши Блазунова». Можно сослаться также на распространенную форму в разного рода заявлениях, надписях на конвертах и т. п.: «Андрею Петровичу Иванову от Сергеева Н. Н.», где обозначения адресата и отправителя противопоставляются как по признаку полноты наименования, так и по признаку расположения имени и отчества по отношению к фамилии^17
15 См.: Л. А. Булаховский, Исторический комментарий к русскому литературному языку, стр. 149.

¹⁶ См.: Д. Л. Мордовцев, О русских школьных книгах XVII в., Саратов, 1856, стр. 25.

Подобные формы при обращении были приняты до XVIII века, когда они были запрещены специальным указом Петра I от 20 декабря 1701 года («О писании людям всякого звания полных имен своих с прозваниями во всяких бумагах частных и в судебные 'места подаваемых»). См. А. А. Дементьев, Максимко, Тимошка и другие. — «Русская речь», l969, № 2, стр. 95.

¹⁷ Ср. выше, стр. 34, о стилистическом значении при выборе данной позиции.
37

Здесь — опять-таки в одной фразе — имеет место точно такое же столкновение различных точек зрения, какое мы наблюдали выше.

Наименование как проблема точки зрения в художественной прозе
Выше мы приводили примеры использования различных точек зрения — которые при этом проявляются исключительно в употреблении тех или иных наименований — в бытовой речи, эпистолярном стиле, газетной публицистике и произведениях публицистического жанра. Но совершенно аналогично могут строиться и произведения художественной литературы, к рассмотрению которых мы сейчас переходим.

Действительно, очень часто в художественной литературе одно и то же лицо называется различными именами (или именуется различным образом), причем нередко эти различные наименования сталкиваются в одной фразе или же непосредственно близко в тексте.

Приведем примеры:

Несмотря на огромное богатство графа Безухова, с тех пор, как Пьер получил его и получал, как говорили, 500 тысяч годового дохода, он чувствовал себя гораздо менее богатым, чем когда он получал свои 10 тысяч от покойного графа («Война и мир» — Толстой, т. X, стр. 103).

По окончании заседания великий мастер с недоброжелательством и иронией сделал Безухову замечание о его горячности и о том, что не одна любовь к добродетели, но и увлечение борьбы руководило им в споре. Пьер не отвечал ему... (там же, т. X, стр. 175).

Лицо его (Федора Павловича Карамазова. — Б. У.) было окровавлено, но сам он был в памяти и с жадностью прислушивался к крикам Дмитрия. Ему все еще казалось, что
38

Грушенька вправду где-нибудь в доме. Дмитрий Федорович ненавистно взглянул на него уходя («Братья Карамазовы» — Достоевский, т. IX, стр. 178).
Совершенно очевидно, что во всех этих случаях имеет место использование в тексте нескольких точек зрения, то есть автор использует разные позиции при обозначении одного и того же лица. В частности, автор может использовать при этом позиции тех или иных действующих лиц (того же произведения), которые находятся в различных отношениях к называемому лицу.

Если мы знаем при этом, как называют другие персонажи данное лицо (а это нетрудно установить путем анализа соответствующих диалогов в произведении), то становится возможным формально определить, чья точка зрения используется автором в тот или иной момент повествования.

Так, например, в «Братьях Карамазовых» Достоевского различные лица называют Дмитрия Федоровича Карамазова следующим образом ¹⁸:

а) Дмитрий Карамазов — так, например, его называют на суде (прокурор), так и сам он о себе иногда говорит;

б) брат Дмитрий или брат Дмитрий Федорович — так называют его Алеша и Иван Карамазовы (при непосредственном с ним общении или же говоря о нем в третьем лице);

в) Митя, Дмитрий — они же, а также Ф.П.Карамазов, Грушенька и т. п.;

г) Митенька — так его именует городская молва (сравни, например, разговоры о нем семинариста Ракитина или диалоги в публике на суде);

д) Дмитрий Федорович — это нейтральное наименование, не относящееся специально к какому-либо конкретному лицу; можно сказать, что это наименование безлично.

При этом автор в своем повествовании — то есть уже непосредственно в авторской речи — может называть Д. Ф; Карамазова всеми этими именами (кроме, пожалуй, предпоследнего случая); иначе говоря, описывая
¹⁸ Имеются в виду высказывания данных представленные в романе в форме прямой речи
39

действие данного героя, автор может менять свою позицию, используя точку зрения то того, то другого лица. Характерно при этом, что в начале произведения (и очень часто в начале новой главы) автор называет его преимущественно Дмитрием Федоровичем, как бы становясь при этом на точку зрения объективного наблюдателя; лишь после того как читатель достаточно познакомился¹⁹ с героем (то есть после того как Д. Ф. Карамазов оказался представленным читателю), автор находит возможным говорить о нем как о Мите²⁰. Весьма показательно при этом, что, когда автор употребляет имя «Митя» в начале произведения — в первый раз после того, как Д. Ф. Карамазов предстает перед читателем, — Достоевский считает нужным взять это имя в кавычки (смотрит. IX, стр. 132), как бы подчеркивая тем самым, что он говорит в данном случае не от своего лица. И в дальнейшем Достоевский говорит о Д. Ф. Карамазове то с точки зрения Алеши, к которой он особенно часто относится («брат Дмитрий»), то с более абстрактной точки зрения какого-то близкого Дмитрию Федоровичу человека («Митя») и т. п.

Иллюстрация: анализ наименований Наполеона в «Войне и мире» Толстого
В аспекте всего сказанного выше о наименованиях как проблеме точки зрения весьма показателен анализ наименований Наполеона Бонапарта — как в речи действующих лиц «Войны и мира», так и в авторском тексте²¹. Мы остановимся подробнее на этом анализе с тем, чтобы показать возможность обнаружения некоторых композиционных закономерностей в организации всего
¹⁹ Тут прямая аналогия с обрядом знакомства и переходом на короткие имена в обычной бытовой практике.

²⁰ Подробнее об этом приеме см. ниже, в разделе, посвященном рамкам художественного произведения; ср. также типологические аналогии с изобразительным искусством (глава седьмая).

²¹ Отдельные замечания в этой связи см. у Виноградова: В. В. Виноградов, О языке Толстого. — «Л. Н. Толстой», ч 1 («Литературное наследство», т. 35 — 36), М., 1939.
40

произведения в целом — на ограниченном материале наименований.

Надо заметить вообще, что отношение (русского общества) к называнию Наполеона проходит через весь роман. Эволюция отношения к наименованию Наполеона отражает эволюцию общества в отношении к самому Наполеону, а эта последняя несомненно составляет одну из сюжетных линий «Войны и мира».

Проследим коротко — по основным этапам — эту эволюцию.

Наполеона называют «Buonaparte» (подчеркивая его нефранцузское происхождение) в 1805 году в салоне Анны Павловны Шерер; но заметим, что князь Андрей зовет его «Bonaparte» (без и) (т. IX, стр. 23), а Пьер — в противоположность всему обществу — все время говорит о нем как о «Наполеоне»²².

Далее, после занятия французами Вены, состоится знаменательное высказывание Билибина о Наполеоне:

— Но что за необычайная гениальность! — вдруг вскрикнул князь Андрей, сжимая свою маленькую руку и ударяя ею по столу. — И что за счастие этому человеку!

— Buonaparte? — вопросительно сказал Билибин, морща лоб и этим давая чувствовать, что сейчас будет un mot. — Buonaparte? — сказал он, ударяя особенно на и. Я думаю, однако, что теперь, когда он предписывает законы Австрии из Шенбрунна, il faut lui faire grace de l'u *. Я решительно делаю нововведение и называю его Bonaparte tout court** (т. IX, стр. 191).

Несколько ниже, в разговоре князя Долгорукова с князем Андреем и Борисом Друбецким, мы опять сталкиваемся с проблемой называния: от Наполеона получено письмо к императору, и наш двор в затруднении, как ему адресовать ответ («ежели не консулу, само собою разумеется, не императору, то генералу Буонапарту», —
²² За одним только исключением: начиная о нем разговор, Пьер однажды называет его Бонапартом (см. т. IX, стр. 23).

* Надо его избавить от и.

** Просто Бонапарт.
41

предлагает Долгоруков); в конце концов останавливаются по предложению Билибина на обращении — «Главе французского правительства, au .chef du gouvernement français» (т. IX, стр. 307).

Там же мы узнаем о шутке Билибина, предложившего адресовать: «узурпатору и врагу рода человеческого». С этой шуткой мы встретимся снова в письме Билибина к князю Андрею (написанном уже после Аустерлицкого сражения) (см. т. X, стр. 96).

Далее, после успехов Наполеона, русский и французский императоры должны встретиться в Тильзите, и мы присутствуем при следующем показательном разговоре Бориса Друбецкого с некиим генералом:

— Je voudrais voir le grand homme * — сказал он (Борис. — Б. У.), говоря про Наполеона, которого он до сих пор всегда, как и все, называл Б у онапарте.

— Vous parlez de Buonaparte?** — сказал ему, улыбаясь, генерал.

Борис вопросительно посмотрел на своего генерала и тотчас же понял, что это было шуточное испытание.

— Mon prince, je parle de l'empereur Napoleon,***, — отвечал он. Генерал с улыбкой потрепал его по плечу.

— Ты далеко пойдешь, — сказал он ему... (т. X, стр. 139).

Итак, Бонапарт официально стал уже «великим человеком» и «Наполеоном», то есть тем, чем он был уже — и отчасти перестал уже быть — для Андрея и Пьера. В то же время этого не может еще понять Николай Ростов (смотри, например, т. X, стр. 140), причем Ростов, вероятно, представляет вообще точку зрения армии, противопоставленной штабу²³.
* — Я желал бы видеть великого человека.

** — Вы говорите про Бонапарта?

*** — Князь, я говорю об императоре Наполеоне.

²³ Ср.: В. В. Виноградов, О языке Толстого. — «Л. Н. Толстой», ч. I («Литературное наследство», т. 35 — 36), стр. 158.
42

А вскоре мы узнаем из письма княжны Марьи к Жюли Курагиной о том, что «Буонапарте... как кажется, еще только в Лысых Горах на всем земном шаре не признают ни великим человеком, ни еще менее французским императором» (т. X, стр. 233).

Так, мы становимся свидетелями эволюции Наполеона в глазах русского общества²⁴ — и точно так же на наших глазах произойдет изменение к нему отношения в 1812 году. Сравни авторский пересказ общественного мнения (светских кругов) в начале войны 1812 г.: «Они говорили, что без сомнения война, особенно с таким гением как Бонапарте (его опять называли Бонапарте), требует глубокомысленнейших соображений...» (т. XI. стр. 42).

В этой связи становится понятной функциональная смена авторской позиции, проявляющаяся в назывании Наполеона то одним, то другим именем — причем различные имена могут сталкиваться в одной фразе или находиться в непосредственной близости в тексте.

Например:

В 1809-м году близость двух властелинов мира, как называли Наполеона и Александра, дошла до того, что, когда Наполеон объявил в этом году войну Австрии, то русский корпус выступил за границу для содействия своему прежнему врагу Бонапарте против прежнего союзника, австрийского императора (т. X, стр. 152).

Очень часто внезапная смена имен Наполеона четко обозначает переход от одной точки зрения к другой:

Оба императора слезли с лошадей и взяли друг друга за руки. На лице Наполеона была неприятно притворная улыбка. Александр с ласковым выражением что-то говорил ему.

Ростов, не спуская глаз... следил за каждым движением императора Александра и Бонапарте (т. X, стр. 147).
²⁴ Ср. далее к этому же — т. XI, стр. 127.
43

Описание тильзитской встречи здесь явственно дается сначала с безличной (или посторонней) точки зрения, а затем с точки зрения Ростова²⁵.

Аналогично строится и описание разговора Наполеона с казаком Лаврушкой (т. XI, стр. 133 — 134): «Но когда Наполеон спросил его, как же думают русские, победят они Бонапарта, или нет...» (внезапный переход на точку зрения русских, в частности самого Лаврушки, — типичный случай несобственно-прямой речи). Или (там же): «Переводчик передал эти слова Наполеону... и Бонапарт улыбнулся» (точка зрения переводчика — или стороннего наблюдателя — мгновенно сменяется точкой зрения Лаврушки).

Сравни также следующую характерную фразу, где в обозначении Наполеона проявляется точка зрения не какого-либо конкретного человека, но вообще русского светского общества: «Градус политического термометра... был следующий: сколько бы все европейские государи и полководцы ни старались потворствовать Бонапартию... мнение наше на счет Бонапартия не может измениться» (т. X, стр. 87).

В других же случаях эта смена авторской позиции и переход на точку зрения участника действия не так очевиден, но мы можем о нем догадываться по аналогии с только что сказанным. Примером может служить, в частности, сцена встречи Наполеона и князя Андрея, лежащего раненным на Аустерлицком поле: «Подъехавшие верховые были Наполеон, сопутствуемый двумя адъютантами. Бонапарте, объезжая поле сражения, отдавал последние приказания...» (т. IX, стр. 356). Можно думать, что и здесь имеет место переход с точки зрения постороннего наблюдателя на точку зрения князя Андрея, совпавший с изменением отношения князя Андрея к Наполеону²⁶.

Показательно подобное же столкновение имен во внутреннем монологе князя Андрея (уже значительно позже): «Лучший (из русских генералов — Б. У.) Баг-
²⁵ Ср. типологически аналогичное движение камеры в кино.

²⁶ Ср. там же (т. IX, стр. 357) внутренний монолог от лица князя Андрея («Он знал, что это был Наполеон — его герой, но в эту минуту Наполеон казался ему столь маленьким, ничтожным человеком...»).
44

ратион,--сам Наполеон признал это. А сем Бонапарте! Я помню самодовольное и ограниченное .его лицо на Аустерлицком поле» (т. XI, стр, 53). .Когда князь Андрей говорит об оценке Наполеона, он называет его «Наполеоном» — то есть так, как называют его все вокруг в данный момент повествования; но, вспоминая о времени Аустерлица, когда все, и в том числе он сам, называли его Бонапартом, он говорит о нем как о «Бонапарте».
В связи со сказанным мы можем предполагать, какое функциональное изменение вызвала бы в том или ином случае замена имени Наполеона. Сравни, например, описание положения войск в начале главы XIV 2-й части первого тома «Войны и мира»: «Ежели бы Кутузов решился оставаться в Кремсе, то полуторастатысячная армия Наполеона отрезала бы его от всех сообщений...», — пишет Толстой (т. IX, стр. 206). Тут сказано — «Наполеон», и мы можем думать, что эта фраза дается от лица самого автора: то есть здесь объективное описание стратегических возможностей. Но если бы мы заменили в этой фразе имя «Наполеон» на «Бонапарт», фраза воспринималась бы, скорее, как рассуждение самого Кутузова (то есть данное с его точки зрения).
Итак, на протяжении повествования мы становимся свидетелями изменения в наименовании Наполеона в русском обществе. Если в начале романа (особенно в первом томе) его почти повсеместно называют «Бонапартом», то в третьем томе это имя встречается в речи действующих лиц уже очень редко (а если и встречается, то обычно в речи таких персонажей, как Лаврушка, Макар Алексеевич), а в четвертом уже не встречается и вовсе²⁷. На этом фоне особенно значимы становятся отклонения: Пьер, который, как уже говорилось, называет его «Наполеоном», в то время как все говорят о нем как о «Бонапарте», или, напротив, граф Растопчин, называющий его «Бонапартом», когда все вокруг называют его «Наполеоном»²⁸.

Так происходит в речи участников повествования; но вместе с изменением наименования Наполеона в речи персонажей меняется оно и в авторской речи. .В первом томе «Войны и мира» Наполеон в большинст-
²⁷ За одним-единственным исключением (см.: т. XII, стр. 282): Денисов, вспоминающий старые дни (причем можно думать, что именно ретроспекция и служит здесь оправданием данного выбора имени).

²⁸ См., например, т. X, стр. 306; т. XI, стр. 176.
45

ве случаев называется в авторской речи «Бонапартом»²⁹; во втором томе имена «Бонапарт» и «Наполеон» употребляются поровну; в третьем томе имя «Бонапарт» употребляется в единичных случаях, а в четвертом — не употребляются вовсе.

Мы видим, таким образом, что автор в своем отношении к Наполеону как бы следует за обществом, которое он описывает.