Успенский Б.А. Поэтика композиции. Б. А. Успенский поэтика композиции

• Название: Б. А. Успенский поэтика композиции
• Анкор: Успенский Б.А. Поэтика композиции.doc
• Дата: 27.03.2017
• Размер: 1.01 Mb.
• Имя файла: Успенский Б.А. Поэтика композиции.doc
• Тип: Анализ; #4244
• Категория: Искусство. Культура
• страница: 8 из 16

Грамматическая форма времени и вида и временная позиция автора
Во многих случаях средством выражения временной позиции повествования выступает форма грамматического времени. Таким образом, видо-временные формы глагола имеют непосредственное отношение не только к лингвистике, но и к поэтике; как мы увидим позже, в области поэтики данные грамматические формы могут даже приобретать специальное значение.

Обратимся к примерам. Мы возьмем для иллюстрации «Леди Макбет Мценского уезда» Н. С. Лескова. Надо сказать вообще, что это произведение крайне показательно с точки зрения используемых в нем глагольных форм, поскольку прошедшее повествовательное постоянно чередуется здесь с настоящим (описательным) Сравни, например, начало шестой главы:

Катерина Львовна закрыла окно... да и легла. ...Спит и не спит Катерина Львовна, а только так ее и омаривает, так лицо потом и обливается, и дышится ей... Чувствует Катерина Львовна... Наконец кухарка подошла и в дверь постучала: «Самовар» — говорит. ...Катерина Львовна... насилу прокинулась... А кот... трется... Катерина Львовна заворошилась... а он... лезет (т. I, стр. 106).
²⁰ Ср. в этой связи: А. М. Пятигорский и Б. А. Успенский, Персонологическая классификация как семиотическая проблема. — «Труды по знаковым системам», III (Уч. зап. ТТУ, вып. 198), Тарту, 1967, стр. 24 — 27.
94

Здесь почти в каждой фразе имеет место изменение формы времени по сравнению с тем, что было в предыдущей: если в предыдущей фразе было прошедшее время, то в следующей фразе употреблено настоящее время, и наоборот.

В другом отрывке из того же произведения чередование формы настоящего и прошедшего времени также имеет место, но в более крупных масштабах: изменение формы времени происходит не со сменой фраз, а со сменой целых кусков повествования:

Проснулся Сергей, успокоил... и... заснул. ...Лежит она с открытыми глазами и вдруг слышит... Вот и собаки метнулись было, да и стихли.

Далее несколько абзацев в прошедшем времени; затем опять настоящее:

Катерина Львовна тем временем слышит... но не жалость, а злой смех разбирает Катерину Львовну. «Ищи вчерашнего дня» — думает она... Это продолжалось минут десять...

И далее довольно большой отрывок, где все глаголы следуют в прошедшем времени: описывается — с последовательным употреблением формы прошедшего времени, — как Катерина Львовна впускает своего мужа Зиновия Борисыча, как она с ним разговаривает, как она бегает проведать своего любовника Сергея, спрятанного на галерее.

Затем описание неожиданно опять переходит в настоящее время.

А Сергею... все слышно... Он слышит... —

идет описание того, что слышит Сергей.

— Что ты там возилась долго? — спрашивает... Зиновий Борисыч.

— Самовар ставила, — отвечает она...
95

И далее на некотором протяжении подряд идут глаголы настоящего времени, которые затем сменяются прошедшим (см.: т. I, стр. 114 — 115). Примеры эти легко можно было бы продолжить и дальше.

Очевидно, что настоящее время знаменует здесь фиксацию точки зрения, с которой производится описание: можно сказать, что каждый раз, когда употребляется глагольная форма настоящего времени, имеет место синхронная авторская позиция, то есть автор находится как бы в том же времени, что и описываемый персонаж. Между тем глаголы в прошедшем времени отмечают переходы к каждому новому описанию с синхронной позиции, то есть к каждой последующей фиксации точки зрения²¹. Можно сказать, что глаголы прошедшего времени как бы описывают те условия, которые задаются для того, чтобы можно было воспринимать описание с синхронной позиции.

Иначе говоря, все повествование в этом случае как бы распадается на ряд сцен, каждая из которых дана с синхронной точки зрения. Внутри этих сцен время как бы останавливается²². Между тем глаголы прошедшего времени описывают те изменения, которые имеют место в каждой новой сцене (и, следовательно, задают контекст, в котором она должна восприниматься).

Построение повествования здесь можно сравнить с демонстрацией диапозитивов, связанных какой-то сюжетной линией: при показе каждого диапозитива время останавливается, тогда как в промежутках между демонстрациями оно чрезвычайно конденсированно (течет очень быстро²³). Иначе говоря, непрерывный вре-
²¹ Соответственно грамматическое настоящее время как формальный прием фиксации времени можно сопоставить со специальными формами, передающими фиксацию зрительного взора в древней живописи — такими, как округлости, блики («отметки») и т. п. (см. о них: Б. Успенский, К исследованию языка древней живописи. — Предисловие к кн.: Л. Ф. Жегин, Язык живописного произведения, стр. 21).

²² При несколько ином подходе можно было бы считать, что эти сцены характеризуются своим особым микровременем.

²³ Ср. в этой связи наблюдение Д. С. Лихачева относительно былин; «Те эпизоды в былине, где дей-
96

менной поток представлен здесь в виде дискретных квантов, время между которыми очень сгущено.

Подобное же привлечение грамматического настоящего времени при повествовании весьма характерно и для бытового (повседневного) рассказа. Сравни характерный оборот (в рассказе, где речь идет о прошлом и превалируют соответственно формы прошедшего времени): «а тут он мне и говорит...» Очень часто настоящее время используется в рассказе в кульминационный момент (типа: «вхожу я — и вижу...»). Этот прием явно имеет целью вовлечь слушателя внутрь самого действия-рассказа, поставить его на то место, на котором находится герой рассказа.

Чередование грамматических времен нередко встречается в одной и той же фразе, где они показывают внезапную смену точек зрения. Например, у протопопа Аввакума:

Он меня лает, а я ему рекл: «благодать в устнех твоих, Иван Родионович, да будет» ²⁴.

Противопоставление глагольных форм позволяет передать соотношение действий в реальном времени: здесь противопоставляются не только формы грамматического прошедшего и настоящего времени, но и совершенного и несовершенного вида; в результате получается противопоставление одиночного действия («рекл») действию длительному («лает»). Подобное столкновение времен во фразе характерно для поэзии Хлебникова:
Скакала весело княжна,

Звенят жемчужные стрекозы
или:
И пьет задумчив русский квас

Он замолчал и тих курил...²⁵.
ствие совершается быстро, переданы в грамматическом прошедшем времени, а те, где оно замедлено, — в настоящем» (Д. С. Лихачев, Поэтика древнерусской литературы, стр. 241).

²⁴ «Житие протопопа Аввакума» цитируется по изданию: А. Н. Робинсон, Жизнеописания Аввакума и Епифания, М., 1963, стр. 144.

²⁵ Другие примеры см. в книге: V. Markov, The longer poems of Velemir Khiebnikov, Berkeley and Los Angeles, 1962, p. 100.
97

Следует заметить, Что форма настоящего времени — не единственная грамматическая форма, позволяющая фиксировать момент и передать синхронность позиции повествователя²⁶. В определенных условиях в аналогичной функции может выступать форма несовершенного вида прошедшего времени.

Ярче и полнее всего это проявляется в фольклоре. Например:
Владимер князь стал пьянешинек и веселешинек

Выходил на середка кирпищат пол

С ноги на ногу переступывал

Из речей сам выговаривал.
Вставал Потык на резвы ноги,

Выходил на середка кирпищат пол

И всем челом бил, низко кланялся

Прибегали жаребьцы да к коню доброму…

и т.п.
Характерно, что в фольклорных произведениях в этой же функции — едва ли не в тех же ситуациях — может употребляться и форма настоящего времени. Например:
И оттуль-де Иван скоро поворот дает,

Он вы ходит -де скоро вон на юлицу,

Он приходит-де скоро к коню доброму,

Он как скачет -де скоро на добра коня.

Опеть скачет его да ноньце доброй конь

Он-де с гор-де ноньце скацет ноньце на гору.
²⁶ Укажем, в частности, на возможность близкого по функции использования формы будущего времени; ср. у Андрея Белого:

Михал Сергеич повернется,

Ко мне из кресла цвета «бискр»;

Стекло пенснэйное проснется,

Переплеснется блеском искр.

(«Первое свидание» — цит. по изд.: Андрей Белый, Стихотворения и поэмы, М. — Л., 1966, стр. 416 — 417).

²⁷ Н. Е. Ончуков, Печорские былины. СПб., 1994, стр. 237 — 238, 109.
98

Он с укатистой-то скацет на увалисту,

Ыщэ горы-удолы промеж ног берет

По поднебесью летит он как ясен сокол,

Приежжат-де ко городу ко Киеву,

А ежжает он тут до ко божьей черкви,

Он соскакивал тут скоро со добра коня...²⁸.
Условно говоря, по своему композиционному значению форма несовершенного вида прошедшего времени знаменует как бы «настоящее в прошлом». Точно так же как и форма настоящего времени в приведенных выше примерах, данная форма позволяет производить описание как бы изнутри самого действия — то есть с синхронной, а не ретроспективной позиции, — помещая читателя непосредственно в центр описываемой сцены.
Точнее можно сказать, что здесь имеет место синтез ретроспективной и синхронной точек зрения. Данная форма показывает, что все действие, в общем, совершается в прошлом, но в этом прошлом рассказчик занимает синхронную позицию. Таким образом, можно считать, что в этом случае имеет место совмещение двух типов рассказчика, соответствующих двум различным точкам зрения: общий рассказчик (функционирующий во всем повествовании в целом), по отношению к которому действие относится к прошлому, и частный рассказчик (функционирующий специально в данной конкретной сцене), по отношению к которому действие происходит в настоящем.

Совмещение этих двух точек зрения и дает то значение, которое выражается в данном случае формой несовершенного вида прошедшего времени — значение «настоящего в прошедшем». О сложной (совмещенной) точке зрения мы будем подробнее говорить ниже (в главе пятой).
В нефольклорной литературе подобное использование формы несовершенного вида прошедшего времени встречается только в одной достаточно узкой области — а именно в выражениях, вводящих прямую речь, и прежде всего в так называемых verba dicendi²⁹. Например, у Лескова в «Леди Макбет Мценского уезда»:
²⁸ Н. Е. Ончуков. Печорские былины, стр. 105 — 106. В приведенном отрывке любопытно, между прочим, внимание описывающего к обозначению времени (ср. многократные повторения слов «скоро» и «ноньце» при описании).

²⁹ Verba dicendi (латин.) букв. — глаголы говорения.
99

— Чего это вы так радуетесь? — спросила Катерина Львовна свекровых приказчиков.

— А вот, матушка Катерина Ильвовна, свинью живую вешали, — отвечал ей старый приказчик.

— Какую свинью?

— А вот свинью Аксинью... — смело и весело рассказывал молодец...

— Черти, дьяволы гладкие, — ругалась кухарка.

— Восемь пудов до обеда тянет... — опять объяснял красивый молодец... (т. I, стр. 99).

И далее в том же духе.

Подобное употребление несовершенного вида (в глаголах говорения) никак нельзя отнести за счет архаического стиля; оно живо и сейчас, будучи вполне практикуемо и в современной литературе.

Между тем с точки зрения разговорного русского языка в каждом из только что приведенных случаев правильнее было бы употребить форму совершенного вида, то есть мы бы сказали, соответственно (если бы речь шла именно об устном рассказе, а не о письменной речи) не «объяснял молодец», а «объяснил молодец», не «отвечал приказчик», но «ответил приказчик» и т. п.

Форма несовершенного вида возможна только при связном повествовании и в специальных условиях письменной (литературной) речи, — в ином контексте она кажется странной и неоправданной. В самом деле, логически несовершенный вид тут может быть даже и непонятен: непонятно, например, почему употреблена форма отвечал, когда приказчик уже ответил. В повседневной речи подобная форма была бы воспринята, скорее всего, как передающая многократность действия либо его чрезмерную длительность; но ни то, ни другое значение не имеется в виду в письменной речи. Дело идет, таким образом, именно об условной системе, принятой при повествовании.

Итак, в данном значении форма несовершенного вида прошедшего времени свойственна именно письменному языку, где она выступает как специальная повествовательная форма. Тем самым ее правомерно срав-
100

нивать со специальными повествовательными глагольными формами, которые существуют в целом ряде языков (типа французского passe simple).

Каково же специальное поэтическое значение формы несовершенного вида? Форма несовершенного вида противопоставлена форме совершенного вида прежде всего в плане позиции наблюдателя по отношению к данному действию (действию говорения). Оно создает эффект продолженного времени — мы как бы помещаемся внутри данного действия, становясь по отношению к нему синхронными свидетелями (выше мы видели, что такое же значение может иметь и форма настоящего времени)³⁰. Иначе говоря, противопоставление видовых форм выступает в плане поэтики как противопоставление синхронной и ретроспективной позиции автора.


СТЕПЕНЬ ОПРЕДЕЛЕННОСТИ (КОНКРЕТНОСТИ) ПРОСТРАНСТВЕННО-ВРЕМЕННОЙ ТОЧКИ ЗРЕНИЯ. ПЛАН ПРОСТРАНСТВЕННО-ВРЕМЕННОЙ ХАРАКТЕРИСТИКИ В РАЗЛИЧНЫХ ВИДАХ ИСКУССТВА

Рассмотрение проблемы точки зрения в пространственно-временном аспекте тесно связано с рассмотрением вообще специфики художественного пространства в том или ином анализируемом произведении. Действительно, можно думать, что пространственно-временные характеристики изображаемого мира не обязательно совпадают в разных произведениях. Речь идет здесь не столько об относительности самого изображаемого пространства и времени ³¹, сколько о степени конкретности пространственно-времевнбго изображения мира.
³⁰ Другими словами, здесь передается примерно то же значение, которое в английском языке регулярно выражается формой continuous — то есть протяженность действия по отношению к воспринимающему его наблюдателю. Последний, таким образом, оказывается и центре самого действия, воспринимая его изнутри.

⁹¹ См. об этом, в частности: Ю. М. Лотман. Проблемы художественного пространства в прозе Го-
101

Следует отметить, что мера конкретности моделирования пространственно-временных характеристик в литературном произведении определяется прежде всего спецификой литературы как вида искусства. При этом необходимо иметь в виду, что именно в плане пространственно-временной характеристики могут быть найдены наибольшие аналогии между литературой и другими (репрезентативными) видами искусства: если все другие планы, в которых может проявляться точка зрения, являются в большей или меньшей степени присущими именно словесному искусству, то проблема пространства и времени объединяет словесное и изобразительное искусства.

В то же время специфические условия организации художественного текста в разных видах искусства определяют большую или меньшую релевантность тех или иных характеристик пространственно-временного континуума и, соответственно, предполагают большую или меньшую определенность в их передаче.

Если изобразительное искусство по своему существу предполагает достаточно большую конкретность в передаче собственно пространственных характеристик изображаемого мира³², но в то же время допускает полную неопределенность в. отношении характеристик времени, — то литература, напротив, связана в первую очередь не с пространством, а с временем: произведение литературы, как правило, довольно конкретно в отношении времени, но может допускать полную неопределенность при передаче пространства. Последнее свойство заложено уже в естественном языке,
голя. — «Труды по русской и славянской филологии», т. XI (Уч. зап. ТГУ, вып. 209); В. Г. Богораз (Тан), Эйнштейн и религия. Применение принципа относительности к исследованию религиозных влияний, вып. I, М. — Пг., 1923; V. G. Воgоraz, Ideas of Space and Time in the Conception of Primitive Religion. — «American Anthropologist», New Series, vol. XXVII, 1925.

В последних двух работах рассматривается специфика пространственного моделирования мира в мифологических представлениях.

³² Заметим в то же время, что степень этой конкретности и здесь может варьироваться в известных пределах. См.: Б. А. Успенский, К исследова-
102

тo есть в самом материале литературы: специфику языка в ряду семиотических систем определяет то кардинальное обстоятельство, что языковое выражение переводит пространство во время. В самом деле (как это отмечает Фуко) ³³, словесное описание любого пространственного соотношения, вообще любой реальной картины, которая предстает нашему взору, по необходимости передается в виде последовательности, протяженной во времени.

С другой стороны, указанная разница обусловлена специальными условиями восприятия художественного текста в обоих указанных случаях: в случае изобразительного искусства восприятие происходит прежде всего в пространстве и не обязательно во времени, тогда как в случае художественной литературы восприятие происходит прежде всего во временной последовательности (между тем театр или кино, по-видимому, предполагают более или менее одинаковую степень конкретности в обоих этих планах³⁴).

Укажем, в частности, что восприятие литературного произведения непосредственно связано с памятью (свойства человеческой памяти вообще налагают ряд ограничений на литературное произведение — ограничений, необходимых именно для восприятия последнего),
нию языка древней живописи. Предисловие к кн.: Л. Ф. Жегин. Язык живописного произведения, М., 1970 (стр. 32 — 33), или: В. A. Usреnskij, Per l'analisi semiotica delle antiche icone russe (в печати).

³³ См.: М. Foucault, Les mots et les choses, line archeologie du savoir, Paris, 1966.

³⁴ Укажем, что степень близости литературного и драматического произведения неодинакова в разных случаях, и это сказывается прежде всего на трактовке времени. В старом театре мы нередко наблюдаем точно такое же разложение одновременных действий в последовательность, какое по необходимости должно иметь место в литературе.

В этом отношении характерно выключение актеров из времени: скажем, Чацкий произносит монолог, а Молчалин, стоящий рядом, на это время как бы выключен из действия и т. п. (это особенно явно в тех случаях, когда первый актер произносит соответствующий монолог «про себя», и второй не может даже пантомимически участвовать в действии, реагируя на его слава).
103

тогда как восприятие произведения изобразительного искусства не предполагает с необходимостью использования памяти. Между тем непосредственная связь памяти и времени достаточно очевидна³⁵.

Характерно, с другой стороны, что если в произведении изобразительного искусства и выражено время — например в виде определенной последовательности сцен, где участвуют одни и те же фигуры³⁶, положим, последовательности слева направо, — то и в этом случае имеет место принципиально большая (нежели в других видах искусства) свобода в выборе времени: в самом деле, мы можем читать картину, скажем, слева направо, имея в этом случае прямой порядок времени или же, напротив, справа налево — и тогда имеем обратный порядок времени (что можно сравнить с фильмом, запущенным в обратном порядке — от конца к нача-
Аналогичное явление — разложение одновременных действий в последовательность можно наблюдать, между прочим, и в кино в связи с монтажным приемом: дается крупным планом лицо человека, произносящего остроту, а затем лицо его собеседника, на котором появляется улыбка, — причем улыбка появляется, таким образом, не одновременно с произнесением остроты, а после того как она произнесена, хотя при этом имеется в виду, конечно, передать именно одновременную реакцию.

В отношении различия времени в театре и в литературе любопытно замечание Гёте о сюжетных неувязках у Шекспира. Гёте объясняет их тем, что Шекспир писал не для чтения, а для сцены, с характерной для последней сгущенностью времени (и, добавим, невозможностью вернуться назад, как можно вернуться к раз уже прочитанному), то есть для такой ситуации, когда «некогда останавливаться и критиковать подробности» (См.: «Разговоры Гёте; собранные Эккерманом», ч. I, Спб., 1905, стр. 338 — 341).

³⁵ См., в частности: Д ж. Уитроу, Естественная философия времени, М., 1964, стр. 109 — 149.

³⁶ См., например, клейма на иконах, временную последовательность фрескового ансамбля или же иконописное изображение «Усекновения главы Иоанна Предтечи», где тело Предтечи изображено на фоне одного пейзажа 'и в пределах одних рамок — в нескольких различных временных моментах (см., анализ подобных случаев в работе: В. A. Usреnskij, Per l'analisi semiotica delle antiche icone russe). Рис. 3, 4.
104

лу³⁷), наконец, мы можем выбирать в качестве точки отсчета любую сцену на картине и двигаться от нее в произвольном направлении — и тогда имеем совершенно иной порядок времени. Это никак невозможно, однако, в других видах искусства (литература, кино и т. д.), где направление времени задано. Очевидно, что указанная свобода является непосредственным следствием именно того, что время относительно мало релевантно для изобразительного искусства.
Можно отметить в этой же связи, что ограниченные возможности в выражении времени имеют своим следствием то специфическое для изобразительного искусства обстоятельство, что в процессе восприятия картины (изображения) не создаются или создаются относительно мало новые знаки (как это часто имеет место при восприятии литературного произведения). Иначе говоря, здесь менее характерна игра между автором (художником) и адресатом (в данном случае зрителем) произведения (см. ниже, главу шестую).
Итак, специфика передачи пространства в том или ином литературном произведении определяется, в частности, степенью конкретности пространственных характеристик.

Если эта степень достаточно велика (то есть если произведение характеризуется достаточной пространственной определенностью), возникает возможность конкретного пространственного представления излагаемого содержания; соответственно, тогда возможно и перевести данное содержание из литературы в живопись, в театр и т. п. Но вовсе не всегда такой перевод возможен, так как пространственная определенность не всегда входит в композиционные задачи автора. Анализируя гоголевский «Нос», Ю. М. Лотман справедливо пишет, что «то, что у носа есть лицо, что он ходит, согнувшись, бежит вверх по лестнице, носит мундир,
³⁷ Ср. моделирование обратного времени у О. Э. Мандельштама: «Быть может, прежде губ уже родился шепот и в бездревесности кружилися листы...» (этот пример был приведен В. В. Ивановым в докладе «Время в науке и искусстве» на Второй летней школе по вторичным моделирующим системам, Kääriku, 1966).
105

шитый золотом и со стоячим воротничком, молится «с выражением величайшей набожности»... решительно разрушает возможность какого-либо пространственного (зрительно-объемного) его воображения»³⁸.

Совершенно очевидно, в самом деле, что произведение такого рода невозможно инсценировать или экранизировать точно так же, как нельзя экранизировать и сказку: специфика театра (или кино) требует конкретизации таких характеристик, которые могут считаться просто нерелевантными в литературном произведении.

Пример с гоголевским «Носом» очень нагляден, поскольку превращения Носа бросаются в глаза; кроме того, здесь речь идет не только о его пространственной неопределенности, но и о расплывчатости в самых разных планах.

В других же случаях отсутствие пространственной определенности не так очевидно и обнаруживается лишь при внимательном чтении; иначе говоря, при вчитывании в текст может оказаться, что та или иная фигура несколько изменила свои размеры по отношению к окружающим ее фигурам или объектам — или же в равной мере можно считать в этом случае, что размер этих последних изменился .по отношению к первой фигуре.

Именно в этом смысле, например, лишена пространственной определенности фигура кота в «Мастере и Маргарите» М. Булгакова. Соотносительность его размеров с размерами других фигур и объектов меняется на протяжении повествования (хотя мы можем судить об этом лишь по косвенным данным). Иногда мы можем думать, что его фигура — обыкновенных кошачьих размеров; в других же случаях фигура его незаметно как бы вырастает, он производит такие действия, для которых требуются размеры явно большие: подходит к столу, наливает из графина воду, берет билет у кондуктора и т. п.
³⁸ Ю. М. Лотман, Проблема художественного пространства в прозе Гоголя. — «Труды по русской и славянской филологии», XI (Уч. зап. ТГУ, вып. 209), стр. 39. Ср. в этой связи еще замечания Ю. Н. Тынянова: Ю. Тынянов, Проблема стихотворного языка, М., 1965, стр. 173 (прим. 3), а также Ю. Н. Тынянов, Архаисты и новаторы, Л., 1928, гл. 13.
106

Точно так же могут меняться размеры героев в фольклоре³⁹ — причем эти различия, совсем не обязательно акцентируются: напротив, часто на них вообще не обращается внимания. Таким образом, речь идет не столько о каком-либо фантастическом превращении, сколько об отсутствии пространственной определенности: соотношения размеров могут быть вообще нерелевантными для повествователя.

В этой же связи могут быть приведены и известные случаи некоординированности описания у Гоголя (Чичиков в «Мертвых душах» разъезжает летом в шубе, Манилов также носит шубу и шапку с наушниками; Ковалев в «Носе» в марте месяце в Петербурге видит девушку в белом платье, Нос ездит в одном мундире и т. п.⁴⁰), которые можно трактовать как случаи именно пространственной несоотнесенности (разумеется, не намеренной, а обусловленной тем, что пространственная конкретизация нерелевантна для автора).

Все приведенные выше случаи — и вообще случаи подобного рода — могут быть интерпретированы как случаи отсутствия пространственной определенности позиции повествователя (наблюдателя). В ряде случаев можно считать, что разные фигуры в повествовании имеют различных — не сообщающихся друг с другом — наблюдателей (причем результаты наблюдения затем монтируются автором) ⁴¹. (Типологическую аналогию этому в живописи имеем в случае обратной перспективы.)

В связи со сказанным выше понятно между тем, что временная неопределенность⁴² для произведений ли-
³⁹ См.: С. Ю. Неклюдов, К вопросу о связи пространственно-временных отношений с сюжетной структурой в русской былине. — «Тезисы докладов во Второй летней школе по вторичным моделирующим системам», Тарту, 1966.

⁴⁰ См.: Г. Волошин, Пространство и время у Достоевского. — «Slavia», ročn. XII, 1933, sešit 1-2.

⁴¹ В равной мере можно было бы считать, с другой стороны, что эти фигуры находятся в разных пространствах, лишь частично между собой соотнесенных. Оба подхода не отличаются по своим результатам.

⁴² Под временной определенностью понимается здесь исключительно относительная хронология собы-
107

тературы гораздо менее характерна, чем неопределенность пространственная; обратное наблюдаем в изобразительном искусстве.
тия. В прочих же аспектах здесь может констатироваться в известных условиях и достаточная неопределенность. Ср., например, абсолютную (а не относительную) неопределенность времени в «Гамлете» Шекспира, которая не раз отмечалась исследователями (мы не знаем в точности, сколько времени проходит на протяжении действия драмы; известно, что в начале действия Гамлет молодой студент, а в конце ему тридцать лет, — нам же действие показывается как непрерывное).

4 „ТОЧКИ ЗРЕНИЯ” В ПЛАНЕ ПСИХОЛОГИИ


Когда автор строит свое повествование, перед ним, вообще говоря, открыты две возможности: он может вести описание со ссылкой на то или иное индивидуальное сознание, то есть использовать какую-то заведомо субъективную точку зрения, — или же описывать события по возможности объективно. Иначе говоря, он может оперировать данными какого-то восприятия (или нескольких восприятий) или же известными ему фактами. (Разумеется, возможны и разнообразные комбинации указанных принципов, то есть различные чередования авторской позиции в указанном отношении,)

Сказанное верно как в отношении художественной литературы, так и в отношении повседневного (бытового) рассказа. Действительно, когда мы рассказываем о том или ином событии, которому сами были свидетелями, мы неизбежно сталкиваемся с дилеммой: рассказывать ли только то, что мы сами непосредственно видели, то есть факты, либо реконструировать внутреннее состояние действующих лиц, мотивы, которые руководили их действиями, но не были доступны внешнему наблюдению — то есть принимать во внимание их собственную (внутреннюю) точку зрения. (Обыкновенно при этом мы пользуемся как тем, так и другим приемом, соответственно комбинируя наш рассказ.) Так же и в произведениях художественной литературы: персонажи даются описанными либо с первой, либо со второй точки зрения.

В тех случаях, когда авторская точка зрения опирается на то или иное индивидуальное сознание (восприятие), мы будем говорить о психологической точке зрения; самый же план, на котором проявляется соответствующее различение точек зрения, мы будем условно называть планом психологии.
109

Мы уже имели случай, вообще говоря, наблюдать ссылку на чье-то субъективное сознание при описании — в связи с рассмотрением плана фразеологии. Действительно, такое явление, например, как несобственно-прямая речь, во многих случаях представляет собой не что иное, как использование некоторой субъективной позиции, то есть ссылку на сознание какого-то персонажа, — которая проявляется фразеологически. В определенных случаях можно даже считать, что план психологии выражается здесь фразеологическими средствами — подобно тому, как может выражаться через фразеологию план оценки¹, или так же, как план оценки может быть выражен через временную позицию повествователя ².

Нас, однако, будет сейчас интересовать план психологии сам по себе и специфические средства выражения различных точек зрения в этом плане.

Приведем конкретный пример, демонстрирующий возможности «субъективного» (то есть использующего чье-то индивидуальное восприятие, некоторую психологическую точку зрения) и «объективного» описания некоторого события. Вот как описывает Достоевский в «Идиоте» сцену покушения Рогожина на жизнь князя:

Глаза Рогожина засверкали, и бешеная улыбка исказила его лицо. Правая рука его поднялась, и что-то блеснуло в ней; князь не думал ее останавливать (т. VI, стр. 266).

Двумя абзацами ниже то же событие описывается с существенно отличной точки зрения.

Надо предположить, — пишет автор, — что... впечатление внезапного ужаса, сопряженного со всеми другими страшными впечатлениями той минуты, вдруг оцепенили Рогожина на месте и тем спасли князя от неизбежного удара ножом, на него уже падавшего.

Так мы узнаем, что предмет, блеснувший в руке Рогожина, был нож.
¹ См. стр. 25 — 27.

² См. стр. 93 — 94.
110

Итак, одно и то же событие здесь описано двумя принципиальной различными способами. В одном случае имеет место субъективное описание, ссылка на восприятие князя, то есть использование его психологической точки зрения; соответственно о ноже здесь говорится «что-то», то есть, по-видимому, так, как он был воспринят в тот момент князем; автору как бы неизвестно еще, что это за предмет, он целиком присоединяется в данный момент к точке зрения князя (отсюда и характерная синхронность точки зрения, с которой ведется повествование: о ноже говорится «что-то» именно потому, что князь — а вместе с ним и автор — еще не знает, что это; через мгновение это, конечно, станет совершенно очевидным).

Между тем во втором случае описание покушения ведется с объективных позиций, то есть излагаются факты, а не впечатления; автор основывается здесь на своей собственной точке зрения, а не на точке зрения князя (поэтому на этот раз он повествует с ретроспективной, а не синхронной позиции).

С известной натяжкой можно еще считать, что в первом случае имеется элемент использования фразеологии для передачи психологической точки зрения, то есть трактовать слово «что-то» как вкрапление из внутреннего монолога князя (пусть не произнесенного реально, но воображаемого).

Непосредственно ниже мы перейдем к рассмотрению случаев, когда психологическая точка зрения заведомо никак не связана с планом фразеологии, то есть таких случаев, когда план психологии выступает в наиболее чистом виде, а проявление точек зрения в этом плане характеризуется своими специальными средствами выражения.