Черноземова Е. Н. История английской литературы Планы. Разработки. Материалы. Задания. 2е изд., испр
 Скачать 1.16 Mb.
|
|
Книга XI. Сердца четы просветляются. Бог-Сын говорит о том, что плоды, выстраданные и рожденные сердцем человека, ценнее плодов на любом из райских деревьев. — 22—30. Бог дает понять, что лишает Человека блаженства не из жестокости, а для того, чтобы врачевать тот изъян, который возник при грехопадении. — 57—71. И Смерть отсрочена для того же: «Много дней / Даровано тебе, дабы ты мог, / Раскаявшись, посредством добрых дел / Исправить зло». — 254—255. При этом Человеку дается совет «Чересчур / Не прилепляться всей душой к вещам, / Которыми не вправе обладать». — 288—289. Для того чтобы научить Адама быть мудрым в земном бытии, Архангел Михаил являет перед ним картины будущего, жизнь на Земле до Великого Потопа, пороки, которым станет предаваться человечество, множество смертей, которые придется пережить. И рассказывает об искусстве жить. Самое жестокое, что ждет Человека, — необходимость пережить свою молодость, красоту и силу. Жизнь из него будет уходить по капле. Научиться жить — значит уметь не влюбляться в жизнь, но и не ненавидеть ее: "Nor love thy life, nor hate, but what thou liv'st / Live well." — 553—554. Главное — помнить, что он «создан / Для высшей цели, чистой и святой» (to nobler end, / Holy and pure, conformity divine." — 607—608). Архангел показывает Адаму жизнь стана «мастеров и чтителей искусств», которые между тем «пренебрегают / Своим Творцом» и отвергают его дары. Архангел видит их «источник бед / В изнеженности женственной мужчин, / Которым нужно (...) / Врожденное достоинство хранить». — 634, 636. Затем Адаму предстоит увидеть племя воителей, которые совершают «дела великого геройства, но отвергнув правдивые достоинства», и как справедливый акт он воспринимает насыпаемый Богом Великий Потоп. Книга XII. Архангел Михаил продолжает свой рассказ о земном существовании людей, о сути грехопадения и новых прегрешениях перед Богом. Он говорит о том, как люди задумают штурмовать Небеса, возжелав сравняться с Богом, начнут строить Вавилонскую башню, за что Бог накажет их, смешав языки, послав многоязычье и разноголосье непонятных слов. — 370—379. Архангел объясняет Адаму, что врачеванье изъянов, порожденных грехопадением, будет болезненным. В ответ на то, что Человек отверг дарованную ему высшую истинную Свободу добровольного служения силам Небес, «Бог / В расплату подчинит его извне / Тиранству самозваных вожаков». Людей «Лишат свободы внешней, вслед за тем, / Когда они утратят, согрешив, / Свободу внутреннюю». Законы, установленные Богом, лишь высвечивают греховность Человека, но не искореняют грехов и не искупают их. Искупление может принести только праведная кровь, пролитая за грешников. — 284—290. Законы существуют только для земной жизни и готовят к восприятию извечной Истины при переходе от плоти к духу,— 297—299, — когда вся Земля вновь станет Раем, который превзойдет Эдем. — 463—465. Архангел Михаил и Адам утверждают и восхваляют способность Бога, названную в конце VII книги, преображать Зло в Добро. — 487—489, 565—573. Адам признает высшим благом «Повиновение, любовь и страх / Лишь Богу воздавать (...) только от него / Зависеть». — 561—564. Понимание этого Архангел Михаил объявляет высшим Знанием: Постигнув это — знаньем овладел Ты полностью и не питай надежд На большее, хотя бы имена Всех звезд узнал и всех эфирных сил, Все тайны бездны, все, что создала Природа, все, что в Небе, на Земле, В морях и воздухе сотворено Всевышним. — 575—581. И призывает Адама подкрепить это Знание делами и Любовью к ближним — «она — душа / Всего». — 583. Архангел называет качества, с помощью которых Человек, утративший Рай, сможет обрести «иной / Внутри себя, стократ блаженный Рай»: Only add Deeds to thy knowledge answerable; add faith; Add virtue, patience, temperance; add love, By name to come called Charity, the soul Of all the rest: then wilt thou not be loth To leave this Paradise, but shalt possess A Paradise within thee, happier far. — 581—587. Ева рассказывает о сне, навеянном ей Богом, дарующем успокоение. — 611—614. Она считает благом покинуть Рай вместе с Адамом: «Остаться же одной — равно / Утере Рая». Адам и Ева «Как странники, (...) рука в руке» покидают Рай: "They, hand in hand, with wandering steps and slow, / Through Eden took their solitary way." — 648—649. ТЕМАТИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ
ПРОБЛЕМЫ ДЛЯ ОБСУЖДЕНИЯ 1. Стремление к универсализму как характерная тенденция английского поэтического мировидения XVII века.
2. Опираясь на авторское жанровое определение поэмы как героической (IX, 40—41) и на установки, сделанные в Прологе, определите основной ее предмет, тему, идею. 3. Поэма как синтетический жанр, соединяющий черты драмы, лирики и эпоса.
ДРАМАТИЗМ
ЭПИЧНОСТЬ
ЛИРИЗМ
4. Система сравнений и противопоставлений в поэме. Параллелизм образов.
5. Слово, Имя, Число и Время в поэме.
6. Разработка ренессансной проблематики в поэме:
КОНЦЕПЦИЯ СЛОВА В ПОЭМЕ. КТО ДАЕТ ИМЕНА ВЕЩАМ Слово в поэме становится самостоятельным персонажем. Принадлежа Богу, оно, как и Свет, является его атрибутом. В VII книге Архангел Рафаил рассказывает Адаму о том, как Бог Словом творил мир, одновременно давая имена важнейшим вещам и явлениям: "Let there be light!" said God; and forthwith light Ethereal, first of things, quintessence pure, Sprung from the deep, and from her native East To journey through the aery gloom began, Sphered in a radiant cloud — for yet the Sun Was not; she in a cloudy tabernacle Sojourned the while. God saw the light was good; And light from darkness by the hemisphere Divided: light the Day, and darkness Night, He named. - VII, 243-252. Таким образом, оказывается, что Божественное творящее Слово качественно отличается от имени, дающегося вещи, — того слова, которое даруется Богом разумным существам и в том числе Человеку. Архангел объясняет Адаму словами, как создавался мир, но его слова в отличие от Божественного Слова не творят, а лишь описывают сотворение. При этом Архангел признает, что словом, данным Человеку и понятным Человеку, невозможно описать ту мощь, которой обладает Божественное Слово, ту связь, которая существует между Словом Творца и называемым им предметом или явлением. Ни числом, ни словом нельзя описать ту скорость, с которой Слово обращается в предмет или явление: The swiftness of those circles attribute, Though numberless, to his omnipotence, That to corporeal substances could add Speed almost spiritual. — VIII, 107—110. Об этой же внезапности (sudden apprehension — VIII, 354) говорит Адам, рассказывая о том, как в него входило понимание вещей при знакомстве с миром. И так же, как Архангел, Адам утверждает, что не все Божественное может быть выражено словом: Адаму дано ощущать счастье бытия, но не дано выразить свое состояние в слове (I ... feel that I am happier than I know. — VIII, 282). Та же трудность возникает, когда Архангелу нужно рассказать по просьбе Адама о битве Небес с полчищами Сатаны: how shall I relate To human sence th' invisible exploits Of warring Spirits? — V, 564—566. Мильтон заставляет Архангела найти выход в сравнениях — поэтическом приеме, активно разрабатывавшемся поэзией средневековья и Возрождения. И использовать при этом знакомое и отработанное обоснование: what surmounts the reach Of human sense I shall delineate so, By likening spiritual to corporal forms, As may express them best — though what if Earth Be but the shadow of Heaven, and things therein Each to other like, more than on Earth is thought? — V, 571—576. Разделение Слова на Божественное и Человеческое, видимо, служило воплощению общего замысла Творца, который умышленно отделил Небесное от Земного для того, чтобы, по словам Рафаила, не искушать Человека и пресекать его самонадеянность в стремлении к пониманию того, что им не может быть осознанно: God, to remove his ways from human sense, Placed Heaven from Earth so far, that earthly sight, If it presume, might err in things too high, And no advantage gain.— VIII, 119—122. Архангел говорит Адаму о том, что мудрость состоит в том, чтобы «Не отравлять / Тревожным суесловием услад / Блаженной жизни, от которой Бог / Заботы и волненья удалил, / Им повелев не приближаться к нам, / Доколе сами их не привлечем / Мечтаньями пустыми и тщетой / Излишних знаний». «Суетная мысль, / Неукрощенное воображенье» (VIII), — вот что мешает Человеку быть счастливым. Рафаил пытается научить Человека правильному обращению со словом. И основой его поучения становится совет не ставить перед собой ненужных вопросов. Придя с поручением ответить на вопросы Адама, некоторые сведения о строении мира Архангел передает в вопросительной форме, как догадку, которую стоит осмыслить, додумать: What if the Sun Be centre to the World, and other stars, By his attractive virtue and their own Incited, dance about him various rounds? — VIII, 122—125. Архангел пользуется человеческим словом, не творящим, а описывающим. И делает он это мастерски: движение, динамику, цвет, запах обретают в его рассказе творимые Создателем предметы. Его умение рассказывать о виденном, насыщенность рассказа Архангела деталями, с одной стороны, делают очевидным, что он присутствовал при Творении Мира, все происходило на его глазах, с другой, сближая позиции Адама-слушателя и читателей поэмы, позволяет им в подробностях представить процесс создания Земли. Живописность рассказа Архангела Божественна — он не играет Словом, но стремится быть точным. Творец не только одаривает Человека словом, но и доверяет ему право давать названия вещам. Адам рассказывает о своих первых ощущениях и впечатлениях о мире, о потребности говорить и ее обретении: То speak I tride, and forthwith spake; My tongue obeyed, and readily could name Whater'er I saw. — VIII, 271—273. Вместе с называнием, утверждается в рассказе Адама, приходило и понимание сути вещей, дающееся Богом: I named them as they passed, and understood Their nature; with such knowledge God endued My sudden apprehension. — VIII, 352—354. Адаму не удается назвать лишь Творца, поскольку ни одно из приходящих к нему имен не объемлет всей его сути, не вмещает его полностью. И Адам обращается к Создателю с вопросом о том, как следует его именовать: "О, by what name — for thou above all these, Above mankind, or aught than mankind higher, Surpasses! far my naming — how may I Adore thee. Author of this Universe..." — VIII, 357—360. Знание имен вещей не всегда является гарантией знания сути, постижения истины. Вспомним о том, что Архангел Михаил считал более важным понимание Человеком необходимости добровольной подчиненности Божественному началу, чем умение называть по именам звезды и миры: This having learned, thou hast attained the sum Of wisdom; hope no higher, though all the stars Thou knew'st by name, and all th' ethereal powers, All secrets of the deep, all Nature's works, Or works of God in heaven... — XII, 575—579. Но порой имя приоткрывает суть явления, дарует понимание истины. Так, рассказывая о том, как Адам должен стремиться к искуплению и выстраивать Рай в своей душе, Архангел Михаил объявляет, что сделать это можно с помощью Любви, но той, что зовется милосердием, Любовью к ближнему: "add love, / By name to come called Charity." — XII, 583—584. Это не любовь к себе, не любовь к женщине и не любовь к жизни, а скорее, любовь к своим обязанностям — способности помогать, облегчать жизнь близких и радовать их. На слух Charity созвучно слову Cherubim (херувим — евр. Kerubim — ангел-страж). Стать стражем жизни, ангелом-хранителем своих близких— участь, достойная Человека, — вот о чем говорит суть слова, не равного слову Love, у которого есть свой круг употребления. Слово созвучно и с греч. хариты, значение корня слова то же — «милость», «доброта». Так называли благодетельных богинь, дочерей Зевса. МОЖНО ЛИ ИГРАТЬ СЛОВОМ Судьба Слова в поэме драматична. То слово, которым одарены Творцом разумные существа, принадлежит ангелам, в том числе и падшим. Говорящий Сатана — особо драматичная фигура, принципиально отличающаяся от дантевского Люцифера, страшного, но бессловесного. Люцифер у Данте лишен Божественного атрибута — слова, хотя в изображенном им аде возможен Свет и огни, которые отсутствуют в мильтоновском царстве Тьмы. Когда падшим ангелам удается осветить дворец Сатаны, они разжигают искусственные огни — чадящие и зловонные, не имеющие отношения к Божественному Свету. Но все падшие ангелы наделены даром слова, и вся глубина их падения выражена в слове, в решимости играть им, обращая его во зло. Именно игра словом составляет суть трагедии падения, и, именно играя словом, падшие ангелы утверждаются в грехе, оправдывая себя в своих собственных глазах. Мастерство автора поэмы в воссоздании ложного величия отлученных от Высшей Гармонии падших ангелов было столь высоко, игра словом выступающих на совете Сатаны столь искусной, что обмануло английских романтиков, которые посчитали, что Мильтон выступил сторонником Сатаны, воспев, а не осудив его. Речи Архангела Рафаила, живописующего Сотворение Мира, и падших ангелов, ищущих правоту в своем злодеянии. становятся иллюстрацией ренессансного спора о природе красноречия: призвано ли искусство слова прояснять мысль, делать ее яркой и доказательной, или оно лишь уводит от сути, затемняя истину. Спор заканчивался утверждением того, что красноречие не может быть ни дурным ни благостным само по себе, но служит дурным или благим целям и людям. Мильтоном оказывается решенной и более сложная задача. Ему удается выявить и продемонстрировать особые свойства Слова: 1. Оставаясь по своей природе Божественным, Слово не может лгать. Используемое для Лжи Слово проговаривается Правдой. Словом нельзя обмануть разумное существо помимо его собственной воли, его собственного желания быть обманутым. Пушкински легкое «Я сам обманываться рад» в поэме Мильтона оборачивается угрюмым настаиванием Сатаны на своей Лжи, трагически отчаянной попыткой Молоха не лгать самому себе и прямо ответить на вопрос, что значит небытие, которое может стать реальной угрозой для повторно штурмующих Небеса бессмертных; изобретательной гибкостью риторики Маммона, стремящегося «вред / На пользу обернуть». — I, 249—264; кокетливым безрассудством Евы, которое выразилось в ее желании попробовать Ложь на вкус. Обратимся к монологу Маммона на совете Сатаны. — I, 229—283. Аргумент за аргументом он находит и пускает в ход для того, чтобы оправдать свою трусливую позицию: не стоит воевать с непобедимым противником. Он находит красивый ход, позволяющий сохранить достоинство: не нужно штурмовать Небеса, нужно выстраивать новую мирную жизнь и черпать благо в самих себе: Let us not then pursue, By force impossible, by leave obtained Unacceptable, though in Heaven, our state Of splendid vassalage; but rather seek Our own good from ourselves... — II, 249—253. Высокая, достойная позиция? Но Слово начинает его вести за собой, и Маммон проговаривается: "and from our own / Live to ourselves." — II, 253—254. И в этой «жизни для себя» прорывается весь трагизм богооставленности, отлученности от высшей гармонии, доказательством которой станет монументальный, великолепный, но лишенный красоты (как начала Божественного), возведенный падшими ангелами дворец Сатаны. Позиция, которую сформулирует Маммон, — «жить для себя» — противоречит установке эпической поэмы на принадлежность к роду и желание его защищать, она опасна даже в стане Сатаны, который становится самостоятельным кланом, требующим единения. Эта установка окажется противопоставленной и той, которую Архангел Михаил посоветует взращивать в душе Адаму, той самой Charity — милосердию, способности жить для другого, одновременно чувствуя и помня, что твое существование исполнено высшего смысла: посвящено обретению утраченной гармонии. 2. Слово может быть использовано во зло. Им можно подтолкнуть к Сомнению, которое собьет с пути Веры. Слово, использованное для Лжи, непременно порождает все новую и новую Ложь. Однажды послужив Лжи, Слово начинает менять концепцию мира и творить новый, ложный мир, в котором меняются все устои и понятия. АВТОРСКОЕ ОТНОШЕНИЕ К СЛОВУ Мильтон творит и разрабатывает миф о Божественном Слове и чувствует себя принадлежностью этого мифа. В поэме возникает образ автора — служителя Божественного Слова. Свидетельством тому использование в Прологе поэмы одического мифа о поэтическом восторге. Автор ищет боговдохновленности не в молитве и не в медитации. Он обращается к Небесной Музе и заручается поэтической традицией, осознает свою причастность к ней и тем самым распространяет на любое поэтическое слово такие качества, как истинность и правдивость. Нечто парадоксальное возникает в тексте поэмы, когда, рассказав с высоким поэтическим мастерством в VI книге о битве Небесных ратей с полчищами Сатаны, в начале IX книги Мильтон заявляет: «Наклонности мне не дано описывать войну» (Not sedulous by nature to indite / Wars. — IX, 27—28). И в этом выражается не неумение взглянуть на свое произведение как на завершенное целое и свести воедино отдельные прописанные части. Так проявилась неукоснительная потребность четко обозначить наиболее важную тему поэмы: не битва в ней главное, не открытое противостояние. Определяя свою поэму как героическую (IX, 20—37), Мильтон отделяет себя и свое творение от традиционных героических поэм, для которых «единственным досель предметом» воспевания были воинские подвиги. Главное для автора суметь сказать о внутреннем величии, заключающемся в способности не лгать самому себе. Таковым обладает Сын Творца, который не задумываясь предлагает свою жизнь в обмен на спасение Человека. За его верой в то, что Отец его не покинет, воскресит, вернет, стоит не изворотливое малодушие, не лукавство, а сила. Для введения в более широкий литературно-художественный контекст поэмы Дж. Мильтона и выявления ее своеобразия в разработке избранной автором проблематики разговор может быть продолжен, круг проблем расширен и углублен. Для рассмотрения может быть предложен любой из вопросов, сформулированных как дополнительные. Вопросы компаративного плана призваны оттенить как жанровое своеобразие поэмы, так и особенности конкретно-исторического момента ее создания. Отличия концепций греховности Данте и Мильтона позволяют судить о том, какие изменения произошли в общественном сознании в отношении общечеловеческих проблем и ценностей, и о том, что отличает взгляд на человека XVII века от взгляда средневекового. Сопоставление позволяет почувствовать то, что две точки зрения требуют различных художественных средств для своего воплощения. Сопоставительный анализ может быть продолжен по пути выявления жанрового своеобразия каждого из произведений, сопоставления своеобразия их проблематики и средств художественной выразительности. Дополнительно Данте Алигьери. Божественная комедия, Марло К. Трагическая история доктора Фауста. Гете. Фауст. Клопшток. Мессиада. Байрон Дж. Каин. Лермонтов М.Ю. Демон. Булгаков М. Мастер и Маргарита. ВОПРОСЫ ДЛЯ ДОПОЛНИТЕЛЬНОГО ОБСУЖДЕНИЯ
Литература 1. Мильтон Дж. Потерянный рай. Стихотворения. Самсон-борец/ Пер. Арк.Штейнберга; Вступ.ст. А.А. Аникста. — С. 5—24. Примеч. Одаховской. - М., 1976, 1982. 2. Milton J. Paradise Lost//Milton J. The Works. — Wordsworth ed., 1994.-P. 111-385. 3. John Milton: Introductions/Broadbent J. — Cambridge, 1973. 4. John Milton: Introductions/Daniells R., Dixon Hunt J., Maynard W. - L., 1973. 5. Milton/Ed. Rudrum A. - L., 1968. 6. Milton: The Critical Heritage/J.T. Shawcross. — L., 1972. 7. Samuel H.M. Plato and Milton. — Ithaca, 1974: 8. Sater E.B. The Use of Contraries: Milton's Adaption of Dialectic in "Paradise Lost." - Ariel (Calgary), 1981. - V. 12. - № 2. - P. 55-69. 9. Stein Gabriele. How Things Were Done with Words//John Palsgrave as Renaissance Linguist: A Pioneer in Veracular Language Description. — Oxford, 1997. 10. Tillyard E.M.W. Milton. - L., 1966. - f. 1930. 11. Ганин В.Н. Мильтон Дж.//Словарь литературных персонажей. — М., 1997.-С. 252-266. 12. Маковский М.М. Язык— Миф— Культура: Символы жизни и жизни символов. — М., 1996. — С. 250—253. 13. Михайлов А.В. Литература и философия языка//Логос: Философско-литературный журнал. — 1997. — № 8. — С. 52—68. 14. Самарин P.M. Творчество Джона Мильтона. — М., 1964. 15. Чамеев А.А. Джон Мильтон и его поэма «Потерянный рай». — Л„ 1984.
...слова не желают и не могут поступать в полное наше распоряжение... Бывает такая духовная сфера, которая хранит сама себя, которая умеет хранить себя от человека, которая в отличие от овеществленных знаний, книг, всяких прочих культурных достояний не дается до конца в руки человеку. Будь все иначе, человек, вне всякого сомнения, поступил бы со словом точно так же, как поступает он со зданиями, картинами и книгами, вообще со всяким достоянием, которое оказывается в его руках, в его распоряжении, — он растрепал, исковеркал, испоганил бы слово, подверг его всем мыслимым и немыслимым унижениям, уничтожил бы все, что бы только захотел. Он именно это, впрочем, и производит со словом — однако лишь по мере своих возможностей, лишь по мере того, насколько он допущен к слову и в слово. Итак, есть духовная сфера, которая умеет хранить сама себя, и эта сфера есть слово. На него мы и можем возлагать всю свою надежду, при этом крепко задумываясь над тем, откуда же берется в слове эта неприступность, это его самовольное самостояние. Сберегая свою духовность, мы можем с надеждой воззреть на Слово, являющее нам пример крепости. Именно ключевым словам культуры принадлежит прежде всего такая способность сохранять себя в неприступности и непритронутости. Михайлов А.В. Литература и философия языка// Логос: Философско-литературный журнал. — 1997. — № 8. - С. 62-63. WILLIAM BLAKE THE MARRIAGE OF HEAVEN AND HELL Without Contraries is no progression. Attraction and Repulsion, Reason and Energy, Love and Hate, are necessary to Human existence. From these contraries spring what the religious call Good and Evil. Good is the passive that obeys Reason. Evil is the active springing from Energy. Good is Heaven. Evil is Hell. NOTE: The reason Milton wrote in fetters when he wrote of Angels and God, and at liberty when of Devils and Hell, is because he was a true Poet, and of the Devil's party without knowing it. A MEMORABLE FANCY As I was walking among the fires of Hell, delighted with the enjoyments of Genius, which to Angels look like torment and insanity, I collected some of their Proverbs; thinking that as the sayings used in a nation mark its character, so the Proverbs of Hell show the nature of Infernal wisdom better than any description of buildings or garments. When I came home, on the abyss of the five senses, where a flat-sided steep frowns over the present world, I saw a mighty Devil folded in black clouds, hovering on the sides of the rock: with corroding fires he wrote the following sentence now perceived by the minds of men, and read by them on earth: How do you know but ev'ry Bird that cuts the airy way, Is an immense World of Delight, clos'd by your senses five? A MEMORABLE FANCY I was in a Printing house in Hell, and saw the method in which knowledge is transmitted from generation to generation. In the first chamber was a Dragon-Man, clearing away the rubbish from a cave's mouth; within, a number of Dragons were hollowing the cave. In the second chamber was a Viper folding round the rock and the cave, and others adorning it with gold, silver, and precious stones. In the third chamber was an Eagle with wings and feathers of air: he caused the inside of the cave to be infinite; around were numbers of Eagle-like men who built palaces in the immense cliffs. In the fourth chamber were Lions of flaming fire, raging around and melting the metals into living fluids. In the fifth chamber were Unnam'd forms, which cast the metals into the expanse. There they were reciev'd by Men who occupied the sixth chamber, and took the forms of books and were arranged in libraries. * * * Any man of mechanical talents may, from the writings of Paracelsus or Jacob Behmen, produce ten thousand volumes of equal value with Swedenborg's, and from those of Dante or Shakespeare an infinite number. But when he has done this, let him not say that he knows better than his master, for he only holds a candle in sunshine. S.T. COLERIDGE THE DEVIL'S THOUGHTS I From his brimstone bed at break of day A walking the Devil is gone, To visit his snug little farm the earth, And see how his stock goes on. II Over the hill and over the dale, And he went over the plain, And backward and forward he switched his long tail As a gentleman switches his cane. Ill And how then was the Devil drest? Oh! He was in his Sunday's best: His jacket was red and his breeches were blue, And there was a hole where the tail came through. IV He saw a Lawyer killing a Viper On a dunghill hard by his own stable; And the Devil smiled, for it put him in mind Of Cain and his brother, Abel. XVI He took from the poor, And he gave to the rich, And he shook hands with a Scotchman, For he was not afraid of the XVII General burning face He saw with consternation, And back to hell his way did he take, For the Devil thought by a slight mistake It was general conflagration. JOHN MILTON ON SHAKESPEARE What needs my Shakespeare for his honoured bones, The labour of an age in piled stones, Or that his hallowed relics should be hid Under a star-ypointing pyramid? Dear son of memory, great heir of fame, 5 What need'st thou such weak witness of thy name? Thou in our wonder and astonishment Hast built thyself a live-long monument. For whilst to th' shame of slow-endeavouring art, Thy easy numbers flow, and that each heart 10 Hath from the leaves of thy unvalued book Those Delphic lines with deep impression took, Then thou, our fancy of itself bereaving, Dost make us marble with too much conceiving; And so sepulchered in such pomp dost lie, 15 That kings for such a tomb would wish to die. ДЖОН МИЛЬТОН К ШЕКСПИРУ К чему тебе, Шекспир наш бесподобный, Величественный памятник надгробный? Над местом, где твой прах святой зарыт, Не надо строить вечных пирамид — Заслуживаешь большего по праву Ты, первенец молвы, наперсник славы. В сердцах у нас воздвиг себе ты сам Нетленный и слепящий взоры храм. Тебя не обессмертило ваянье, Но множатся твоих трудов изданья, И глубиной дельфийских строк твоих Ты так дивишь всех, кто читает их, Что каменеем мы от восхищенья, И мрамор нашего воображенья Идет тебе на монумент такой, Под коим рад бы спать монарх любой. Пер. Ю. Корнева X. Александр Поуп. «Виндзорский лес» I. 1. Прочитайте первый отрывок из поэмы. 2. Приготовьте ответ на вопросы:
Литература 1. Сидорченко Л.В. Александр Поуп и художественные искания в английской литературе первой четверти XVIII века. — СПб., 1992. 2. Сидорченко Л.В. Своеобразие классицизма А. Поупа («Опыт о критике»)//Проблемы метода и жанра в зарубежной литературе. — Сб. ст./Н.П. Михальская. - М., 1983. - С. 3-18.
Thy forest, Windsor! And thy green retreats, At once the Monarch's and the Muse's seats Invite my lays. Be present, sylvan maids! Unlock your springs, and open all your shades. GRANVILLE commands; your aid, 0 Muses, bring! What Muse for GRANVILLE can refuse to sing? The groves of Eden, vanish'd now so long, Live in description,and look green in song: These, were my breast inspired with equal flame, Like them in beauty, should be like in fame. Here hills and vales, the woodland and the plain, Here earth and water seem to strive again; Not chaos-like together crush’d and bruised, But, as the world harmoniously confused: Where order in variety we see, And where, though all things differ, all agree. II. 1. Прочитайте второй эпизод из поэмы. 2. Приведите примеры поэтических строк, описывающих водную стихию. 3. Обдумайте вопрос о том, в чем состоит своеобразие строк А. Поупа. In that blest moment from his oozy bed Old Father Thames advanced his reverend head; His tresses dropp'd with dews, and o'er the stream His shining horns diffused a golden gleam: Graved on his urn appear'd the moon, that guides His swelling waters, and alternate tides; The figured streams in waves of silver roll'd, And on her banks Augusta rose in gold; Around his throne the sea-born brothers stood, Who swell with tributary urns his flood: First the famed authors of his ancient name, The winding Isis, and fruitful Thame: The Kennet swift, for silver eels renown'd; The Loddon slow with verdant alders crown'd; Cole, whose dark streams his flowery islands lave; And chalky Wey, that rolls a milky wave; The blue, transparent Vandalis appears; The gulphy Lee his sedgy tresses rears; And sullen Mole, that hides his diving flood; And silent Darent, stain'd with Danish blood. III. 1. Прочитайте третий эпизод поэмы. 2. Сравните эпизод с пушкинским Вступлением к «Медному всаднику». Hail, sacred peace! Hail, long expected days, That Thames's glory to the stars shall raise! Though Tiber's streams immortal Rome behold Though foaming Hermus swells with tides of gold, From Heaven itself though sevenfold Nilus flows, And harvests on a hundred realms bestows; These now no more shall be the Muse's themes, Lost in my fame, as in the sea their streams. Let Volga's banks with iron squadrons shine, And groves of lances glitter on the Rhine, Let barbarous Ganges arm a servile train; Be mine the blessings of a peaceful reign (...) The time shall come, when free as seas or wind Unbounded Thames shall flow for all mankind, Whole nations enter with each swelling tide, And seas but join the regions they divide; Earth's distant ends our glory shall behold, And the new world launch forth to seek the old. Then ships of uncouth form shall stem the tide, And feather'd people crowd my wealthy side, And naked youths and painted chiefs admire Our speech, our colour, and our strange attire! Литература Шайтанов И.О. Чаадаев и Пушкин в споре о всемирности//Вопр. лит. - 1995. - Вып. VI. - С. 169-173, 190-195. |