Ефремов В.С. Основы суицидологии. Ефремов В. С. Основы суицидологии
 Скачать 2.64 Mb.
|
|
ГЛАВА 3 особого характера содержания его психической жизни «суицидальный потенциал» его переживаний формировал уже непосредственные суицидальные тенденции, вплоть до самоубийства, способ и обстоятельства которого носили эксцентрический характер, однако объяснимый в рамках его личности. Выше был упомянут «суицидальный архетип», созданный самоубийством писателя. Однако своеобразная экстремальность всего связанного с «феноменом Мисимы» в какой-то мере не позволяет ему быть тем человеком, «делать смерть с кого» (если перефразировать известные стихи). Хотя факт существования этого архетипа и даже его суицидогенное воздействие отмечается и спустя много лет после суицида писателя. В европейской культуре роль своеобразного суицидального архетипа уже свыше двух столетий играет литературный персонаж, созданный одним из самых известных мировых писателей — Гете. Не случайно в медицине все связанное с суицидальными стереотипами, ролью подражания в частоте самоубийств изучается как «синдром Вертера». Но Вертер (и его «синдром») в суицидологическом контексте — это не только медицинское и научное понятие, но и вошедший в обыденное сознание действительный архетип, отражающий определенные обстоятельства суицида. Достаточно вспомнить, что через 150 лет после выхода «Страданий молодого Вертера» Марина Цветаева откликнулась на самоубийство Маяковского стихами, в одном из которых она так оценивает самого поэта и случившееся с ним: «дворяно-российский Вертер, советско-российский жест». В этих строчках важно не столько наличие «дворянского» или «советского», сколько образ, используемый для оценки «жеста». Правда, уже со времен Карамзина, показавшего в «Бедной Лизе», что и «крестьянки любить умеют», было разрушено представление о том, что самоубийство вследствие несчастной любви монополизировано лицами с «голубой кровью». Хотя неграмотные (и даже современные «грамотные», а главное, не только «российские») люди могли и не знать про страдания молодого влюбленного второй половины XVIII в. Сам Гете (1776) с определенным удовлетворением писал в своих автобиографических мемуарах («Поэзия и правда»), что «Вертер» произвел столь большое впечатление потому, что «в нем наглядно и доступно была изображена сущность болезненного юношеского безрассудства». Несомненное влияние этой книги на характер суицидального поведения и даже частоту самоубийств отмечали и Байрон, и мадам де Сталь, и стоявший в стороне от литературных дел великий Детерминанты суицидального поведения 127 французский психиатр Эскироль. Бриер де Буамон описывал, как, подражая герою Гете, молодые люди, одетые в синие фраки с золотыми пуговицами, стрелялись перед портретами возлюбленных. Наличие фактов прямого подражания поведению героя Гете не вызывает сомнений. Достаточно упомянуть своеобразное переложение «Страданий» под названием «Российский Вертер» Михаила Сушкова, автор которого покончил с собой сразу после написания своего произведения на семнадцатом году жизни. Однако обсуждение вопроса о влиянии произведения Гете на частоту самоубийств прежде всего интересно в плане культуроведческого исследования. В контексте же суицидологической работы важно только само существование архетипа, дающего название соответствующему синдрому и одному из аспектов изучения суицидального поведения, связанного с компонентом подражания. Сам по себе этот аспект исследований в суицидологии отражает такие детерминанты самоубийства, как индивидуально-личностные особенности суицидента и ситуационные факторы, воздействующие на поведение на бессознательном уровне именно как своеобразные архетипы. Но, по-видимому, в отдельных случаях можно говорить и о наличии осознаваемого влияния известных самоубийств на те или иные стороны суицидального поведения, в том числе и путем прямого подражания. Современные эпидемиологические исследования, выполненные в условиях квазиэкспериментальных ситуаций, создаваемых средствами массовой информации, позволяют получать весьма интересные данные по «синдрому Вертера». Под этим синдромом в настоящее время понимается социально-психологическое влияние того или иного самоубийства на частоту и другие параметры суицидального поведения. Здесь «Вертер» уже выступает как почти имя нарицательное. Однако исследования показывают, что элементы своеобразного психического заражения, индукции, безусловно, оказывают определенное влияние на отдельные параметры суицидального поведения. В статье A. Schmidtke и Н. Hafner (1988), посвященной изучению «эффекта Вертера» после просмотра телевизионного фильма, использовалась упомянутая выше квазиэкспериментальная ситуация. В Германии дважды (в 1981 и в 1982 гг.) показывался шестисерийный телевизионный фильм «Смерть студента». Влияние этого фильма изучалось в течение пяти недель между показом первой и последней серий фильма, а также спустя определенный период времени после его показа. Авторы собрали информацию обо всех самоубийствах и попытках к самоубийству, которые произошли на всех железных дорогах Германии в период времени с января 1976 г. по декабрь 1984 г. Изучались 128 ГЛАВА 3 способы суицидов (в частности, смерть путем падения под движущийся поезд, как у героя фильма), пол и возраст самоубийц. Безусловные эффекты подражания (и более широко — элементы индукции в суицидальном поведении) наиболее четко прослеживались в группе лиц, чей возраст и пол были ближе всего к изучаемой модели (суициденту из фильма). На протяжении длительного периода времени (вплоть до 70 дней после демонстрации первой серии фильма) количество самоубийств на железной дороге возросло наиболее резко среди 15-19-летних лиц мужского пола (до 175 %) и неуклонно снижалось в старших возрастных группах. У мужчин старше 40 и женщин старше 30 лет не наблюдалось никакого эффекта. При более длительном прослеживании «эффекта Вертера» обнаружилось, что рост числа самоубийств, наблюдаемый после первого и второго показов фильма, у мужчин до 30 лет соответствовал величине каждой из аудиторий фильма. Было обнаружено также, что этот эффект прослеживался не только в отношении способа самоубийства, но и в плане увеличения общего количества суицидов. В результате исследования было показано, что вымышленная телевизионная история, несомненно, обнаружила свое индуцирующее влияние на суицидальное поведение, обусловив существенное увеличение количества самоубийств. Рост и длительность этого «эффекта Вертера» зависели от степени сходства между моделью и «подражающим» суицидентом. (Слово «подражающий» в контексте целостного влияния «модельного суицида» взято в кавычки, так как наряду с простым подражанием здесь действуют и своеобразные архетипы, воздействующие на психические процессы на уровне бессознательных переживаний.) Все приведенные выше суицидогенные факторы, отнесенные автором к регистру индивидуально-личностных детерминант суицидального поведения, носили преимущественно экзистенциальный характер. Это духовное содержание личности определялось множеством этнокультуральных характеристик суицидента, его воспитанием, религиозными, сословными, профессиональными и иными составляющими его мировоззрения. Понятно, что здесь участвуют не просто те или иные знания, но и ценностные ориентации, во многом определяющиеся бессознательными переживаниями. Не может быть исключена и возможность средовых влияний на эмоционально-смысловые образования любого уровня, связанные с мировоззрением и лежащие в основе формирования суицидальных тенденций. Наряду с детерминантами суицидального поведения, носящими преимущественно мировоззренческий характер, существуют и суицидо- Детерминанты суицидального поведения 129 генные факторы индивидуально-личностного регистра, отражающие не столько содержание его переживаний, сколько особенности непосредственного психического функционирования. Потенциально опасными, по А. Г. Амбрумовой и В. А. Тихоненко (1980), являются следующие личностные особенности, в совокупности приводящие к неполноценности психической деятельности и рассматриваемые авторами как предиспозиционные суицидогенные факторы. Среди этих факторов отмечаются: • сниженная толерантность к эмоциональным нагрузкам; • своеобразие интеллекта (максимализм, категоричность, незрелость суждений), недостаточность механизмов планирования будущего; • неблагополучие, неполноценность коммуникативных систем; • неадекватная личностным возможностям (заниженная, лабильная или завышенная) самооценка; • слабость личностной психологической защиты; • снижение или утрата ценности жизни. Сочетания всех названных условий, приводящих к дезадаптации, авторы определяют как предиспозиционные суицидогенные комплексы. Методами их диагностики являются клиническое наблюдение и психологическое обследование. Упомянутые выше комплексы практически во многом совпадают с употребляемым автором настоящей работы понятием регистров суицидогенных факторов. Однако разграничение последних проводится в настоящей работе с учетом других принципов подхода: выделения из группы феноменов, характеризующих личность, ситуацию или состояние, системообразующих составляющих, определяемых как детерминанты суицидального поведения. Для выделения этих детерминант (ведущих суицидогенных факторов) необходим учет не только данных клинического наблюдения и психологического обследования. Важнейшее значение здесь приобретает оценка влияния и этнокультуральных, и средовых, и состояния суицидента в период времени, предшествующий покушению на самоубийство. Понятно, что кли-нико-суицидологический анализ не может не включать факторы внеклинического характера. Для адекватной оценки суицида важнейшим моментом, таким образом, становятся принципы многоосевой диагностики. При этом ось, отражающая особенности личности, в рамках суицидологической диагностики включает такие составляющие, как мировоззрение или этнокультуральные характеристики, которые нередко могут выступать как детерминанты суицидального поведения. 5 Зак. 4760 130 ГЛАВА 3 Личностные характеристики самого различного плана как суицидо-генный фактор отмечают практически все соприкасающиеся в своей работе с покушением на самоубийство. Каждый исследователь находит свои аспекты изучения суицидогенных факторов, в том числе в ряду характеристик личности. Так, Н. В. Конанчук (1983), рассматривая психологические особенности как фактор риска суицида у пациентов с пограничными расстройствами, отмечает следующие характеристики личности: • эмоциональная лабильность; • импульсивность; • эмоциональная зависимость, необходимость чрезвычайно близких эмоциональных контактов; • доверчивость; • эмоциональная вязкость, регидность аффекта; • болезненное самолюбие; • самостоятельность, отсутствие зависимости в принятии решений; • напряженность потребностей (сильно выраженное желание достичь своей цели, высокая интенсивность данной потребности); • настойчивость; • решительность; • бескомпромиссность; • низкая способность к образованию компенсаторных механизмов, вытеснению фрустрирующих факторов. Все эти особенности личности суицидента создают определенный стиль поведения в преодолении трудностей, характеризующийся настойчивым стремлением в достижении поставленной цели, попытками преодоления сложной ситуации вне зависимости от объективных обстоятельств, неумением и нежеланием отступить или найти компромиссное решение. Автор пишет, что основой развития патологических черт личности, играющих определенную роль в возникновении суицидального поведения в условиях неблагоприятной социально-психологической ситуации, являются условия развития в детстве и пубертатном периоде. Более 60 % суицидентов воспитывалось в неполной семье, распад которой происходил в возрасте, когда ребенку еще не было 8 лет. Сохранившиеся родительские семьи характеризовались сложными эмоциональными отношениями, периодическими конфликтами, занятостью собственными, чаще личными переживаниями, формальной заинтересованностью судьбой детей. Для суицидентов было характерно постоянное чувство отсутствия заботы о них в детстве и пубертатном периоде. Детерминанты суицидального поведения 131 По-видимому, нет необходимости приводить другие списки характеристик личности, выступающих как суицидогенные факторы. Эти характеристики описывают все исследователи, подчеркивающие значение личностных особенностей в суицидальном поведении. Каждое исследование направлено на выяснение тех или иных сторон суицида, поэтому аспекты изучения и даже терминология у разных авторов оказываются различными. Психологические особенности личности су-ицидента как фактор риска (в работе психолога) и предиспозицион-ные суицидогенные факторы в рамках комплексного рассмотрения суицидального поведения. В последнем случае те или иные особенности личности рассматриваются как потенциально опасные в отношении суицида. Отличие подхода к анализу причинных факторов суицида автора настоящей монографии состоит в том, что каждая из групп этих факторов рассматривается как возможная основная причина суицидального поведения, а не его своеобразная предпосылка или один из возможных сопутствующих факторов риска. Этим и объясняется необходимость введения специального термина — детерминанты. Понимание личностных особенностей как предпосылки (предиспозиции) суицида предполагает обязательное наличие ситуационного фактора и связанного с этим микросоциального конфликта, определяющих причины и мотивы суицидального поведения. Тот или иной конфликт, непосредственный повод и мотивационная составляющая суицида могут и не отражать непосредственно основную причину суицидального поведения, лежащую в различных регистрах суицидогенных факторов. А эти регистры, выступающие в реальном суициде как одновременно существующие составляющие суицидального поведения, по существу, выделяются только для понимания ведущих причин анализируемого самоубийства. При таком подходе возникает необходимость рассмотрения различных параметров как самого суицида, так и личности суицидента и состояния, непосредственно предшествующего возникновению суицидального поведения. Но сам конфликт (как ведущий причинный фактор суицида) может, по существу, отсутствовать. Понятно, что «призма индивидуального видения» вытекает в первую очередь из личностных особенностей или состояния суицидента. Так, в рассмотренном выше самоубийстве Юкио Мисимы конфликт, по существу, отсутствует, а сама ситуация представляется не просто следствием личностных особенностей (с последующей ее оценкой как тупиковой), а выступает только как своеобразная декорация, специально созданная обстановка для совершения так называемого мировоззренческого суицида. В этом 132 ГЛАВА 3 самоубийстве детерминантой суицидального поведения выступает сама личность, ее индивидуальные особенности. Таким образом, в этом случае так называемые предиспозиционные факторы, констелляция которых формирует суицидогенные комплексы, выступают именно как ведущие причины самоубийства. Причины суицидального поведения в соответствии с представлениями автора настоящей работы достаточно часто не совпадают с мотивами и поводами суицида. При этом последние в абсолютном большинстве случаев лежат в рамках конфликта, связанного с социально психологической ситуацией, и в той или иной форме могут осознаваться суицидентом. Однако ведущие причины (детерминанты) суицидального поведения часто не осознаются самоубийцей и выявляются только в процессе суицидологического анализа. Именно тогда определение суицидальных детерминант бывает затруднено, когда ситуацией или состоянием суицидента перед самоубийством объяснить случившееся не удается и когда, по мнению анализирующего специалиста, «конфликта недостаточно» и не наблюдается психического расстройства перед суицидом. Возникают весьма трудные для оценки причинных факторов так называемые безмотивные самоубийства. В этих случаях задача облегчается, если из области мотивов анализирующий переходит в другую плоскость понимания суицида — его рассмотрению с позиций нередко не осознаваемых детерминант суицидального поведения. Анализ последних облегчается, когда учитывается возможность их формирования в рамках всех возможных групп (регистров) суицидогенных факторов. По-видимому, целесообразно отметить и некоторую общую характеристику представленных выше личностных особенностей. Это относится как к мировоззренческой стороне личности, так и к особенностям его психического функционирования. Пример мировоззренческого суицида (Юкио Мисима) показывает наличие большего суицидального риска именно в случаях краевых вариаций человеческой индивидуальности. Приведенный выше один из списков психологических особенностей как факторов риска суицида демонстрирует возможность возникновения суицидального поведения у лиц с диаметрально противоположными характеристиками: эмоциональная лабильность — регид-ность, самостоятельность — зависимость, завышенная или заниженная самооценка. В любом из этих сочетаний речь идет об акцентуациях характера, или об индивидуально-личностных особенностях, выходящих за пределы так называемого среднего варианта психического функционирования. Детерминанты суицидального поведения 133 Точно так же ведущими суицидогенными факторами могут быть: повышенная эмоциональность и выраженная недостаточность эмоциональной жизни, повышенная зависимость от окружения и утрата какого-либо влияния общества на индивидуума. Здесь важно то обстоятельство, что эти крайности сходятся в плане их возможного участия в формировании суицида. Последнее вовсе не означает, что те или иные параметры суицидального поведения отдельного суициден-та следует непосредственно выводить из степени консолидации общества и влияния на это отдельных институтов (религия, профессия, семья и проч.). Не случайно Э. Дюркгейм не распространял развиваемые им положения об эгоистическом или альтруистическом суициде на индивидуальное самоубийство, рассматривая в рамках своих концепций суицид только как общественный феномен. Сказанное выше не исключает влияния характера связи общества и индивидуума и на конкретное самоубийство, но только в отдельных случаях это может выступать как детерминанта суицидального поведения. Индивидуально-личностные особенности, выступающие при их определенной констелляции как ведущие причины суицида, составляют только один из регистров суицидогенных факторов. Другие два регистра включают ситуационно-личностные и статусные характеристики обстоятельств, связанных с покушением на самоубийство. При этом неблагоприятная социально-психологическая ситуация, существующая на момент суицида, находит непосредственное отражение в мотиваци-онной составляющей суицидального поведения и в большинстве случаев рассматривается как основная причина самоубийства. Однако мотив, связанный с этой ситуацией, может подменяться мотивировкой, связанной с непосредственным поводом, определяющим возникновение суицидальных тенденций. Повод часто определяется ближайшим к суициду событием, играющим роль «последней капли». В этом случае при анализе суицида существует возможность «нахождения» более общих или непосредственных причин самоубийства любого рода специалистом. Указанное выше обстоятельство, несомненно, отражается на характере многочисленных статистических данных о мотивах и причинах самоубийств. Не случайно Э. Дюркгейм, ссылаясь на мнение Вагнера, писал о том, что так называемая статистика мотивов самоубийств есть на самом деле не что иное, как статистика тех мнений, которые составляют себе по поводу этих мотивов низшие чины полиции, обязанные собирать соответствующие сведения. Продолжая эту мысль классика, можно высказать предположение, что и современная научная статистика мотивов и причин самоубийств не может быть полностью 134 ГЛАВА 3 свободна от мнений тех или иных «чинов», изучающих эти аспекты суицидального поведения. Э. Дюркгейм писал: «Как только оказывается, что в прошлом самоубийцы можно найти факты, которые, по господствующему убеждению, способны привести человека к полному отчаянию, всякие дальнейшие поиски причин прекращаются, и, смотря по тому, какие обстоятельства установлены, т. е. претерпел ли человек денежные потери или семейное горе, или имел наклонность к спиртным напиткам, самоубийство приписывается либо пьянству, либо домашним неурядицам, либо расстройству в делах. Каждый понимает, что нельзя в основание объяснения самоубийства класть такие сомнительные сведения». Для доказательства неадекватности оценки причин и мотивов самоубийств в соответствии с «господствующим убеждением» автор приводит практически совпадающие в процентном отношении (за исключением пьянства и запоя) главные причины и мотивы самоубийств среди французских земледельцев и лиц свободных профессий (артистов, ученых, адвокатов) за период 1874-1878 гг. Среди этих причин фигурируют такие, как семейное горе (14,4 и 13,1 %), отвергнутая любовь, ревность (1,5 и 2,0 %), потеря места или состояния, нищета (8,2 и 8,9 %) и др. Цифры показывают исключительное сходство причин, вызывающих суицид, у весьма различающихся между собой «примитивного землероба и утонченного горожанина». По мнению Э. Дюркгейма, сходство этих цифр доказывает только то, что мотивы, приписываемые самоубийцей самому себе, не дают объяснения его поступку и в действительности являются в большинстве случаев лишь кажущимися причинами. Несмотря на приведенные выше положения и выводы автора, с которыми согласится, по-видимому, большинство современных суицидо-логов, и мотивы, выявляемые исследователями, и мотивировки, предъявляемые самими суицидентами, выступают как существенный момент анализа суицида. Другое дело, что мотивы и поводы далеко не всегда могут непосредственно выступать как ведущие причины формирования суицидального поведения. Но мотивы и поводы — это всегда отражение ситуации, поэтому без рассмотрения ситуационных суицидо-генных факторов практически не может анализироваться ни одно самоубийство. Знание основных вариантов (групп) неблагоприятных социально-психологических ситуаций, лежащих в основе мотиваци-онной составляющей суицида, оказывается необходимым элементом понимания и объяснения случившегося. Однако прежде чем перейти к непосредственному рассмотрению ситуаций и мотивов самоубийств, следует, по-видимому, дать некото- Детерминанты суицидального поведения 135 рые общие характеристики понятия конфликта — своеобразного столкновения двух разнонаправленных тенденций в переживаниях человека, связанных с неблагоприятной социально-психологической ситуацией. Эти тенденции оказываются несовместимыми, однако каждая из них может выступать как мотив переживаний и поведения. Конфликт формируется как столкновение нескольких мотивов, которые одновременно не могут быть удовлетворены. Практически это столкновение ведущей потребности и препятствий для ее удовлетворения. При интерперсональном (внешнем) конфликте один из его компонентов лежит вне личности и связан с одной из составляющих социально-психологической ситуации, препятствующей удовлетворению потребности (желанию сохранить семью препятствует уход мужа к другой женщине, стремление к определенным видам деятельности наталкивается на запрет со стороны близких и т. п.). Интраперсональ-ный (внутренний) конфликт возникает в случае, когда сталкиваются разнонаправленные тенденции, существующие в рамках психических переживаний самой личности (желание сохранить семью сочетается у одного из супругов с желанием быть с любимым человеком и тому подобные «альтернативы»). В ряде случаев конфликт носит смешанный характер (супружеская измена может вызвать чувство раскаяния и одновременно потребность новых измен, и когда «тайное становится явным», то к внутрипсихическому конфликту присоединяется и межличностный). Интенсивность конфликта определяется соотношением его составляющих: чем более выражено различие двух тенденций, тем он менее выражен и, соответственно, легче разрешается. При относительно равной силе обеих тенденций (в рамках как внутри-, так и межличностного конфликта) социально-психологическая ситуация, породившая этот конфликт, субъективно переживается как тупиковая. Важно, что эта неразрешимость ситуации очень часто определяется «призмой индивидуального сознания». Но индивидуально-личностные особенности суицидента не позволяют менять сами составляющие конфликта (компромиссы и другие способы снятия напряжения), поэтому выход из «тупика сознания» видится только в прекращении существования одной из сторон. Другие возможные варианты разрешения конфликтной ситуации расцениваются как неприемлемые. Понятно, что поиск решения определяется и напряженностью конфликта, и особенностями личностных характеристик суицидента, включая этнокультураль-ные, психологические и иные ее составляющие. В исследовании мотивов и определяющих их социально-психологических ситуаций, выполненных на протяжении XIX в. и в начале XX в., 136 ГЛАВА 3 этот аспект изучения суицидального поведения характеризовался большим разбросом рубрик и принципов подхода. Даже в настоящее время, несмотря на все большее стремление к унификации научных понятий и рубрик, единого подхода к оценке социально-психологических ситуаций, лежащих в основе суицидального конфликта, не существует. Многое определяется установками исследователя и невозможностью в этом вопросе полностью избежать субъективизма. А. В. Лихачев в уже упомянутой выше работе писал, что число индивидуальных мотивов не ограничено, потому что всякое неудовлетворенное желание человека, любое стремление, встретившее существенные препятствия, может привести к самоубийству. И хотя в «статистическом» разделе соответствующей главы настоящей монографии данные исследования А. В. Лихачева уже приводились, автор посчитал возможным их своеобразное «дублирование» и в главе, посвященной рассмотрению детерминант суицидального поведения. Это связано с определенным различием контекстов, в которых рассматриваются данные. Если в предшествующей главе материалы А. В. Лихачева иллюстрировали возможности статистического метода в суицидологических исследованиях, то здесь мотивы самоубийства рассматриваются прежде всего с точки зрения их значения для формирования суицидального поведения. А. В. Лихачев выделял 9 классов мотивов самоубийств и отмечал трудность отнесения отдельных из них в ту или иную рубрику и различного рода «курьезы» тех или иных систематик. В прусской статистике внебрачная беременность отличается от забеременения вне брака и находится в одном классе со страхом наказания по суду и самоубийством после убийства. Приведенные выше «курьезы» показывают, что статистика в области причин и мотивов суицидального поведения уже не носит такого определенного показателя, как другие параметры суицида (демографические показатели, время, способ самоубийства и проч.). И дело вовсе не в числе классификационных рубрик или включении отдельных мотивов в одну из них. Сама содержательная сторона мотиваци-онной составляющей суицида, ее понимание исследователями определяется и национальным колоритом, и чисто субъективными взглядами автора. Это препятствует возможности, весьма заманчивого с точки зрения изучения этно-культуральных влияний на суицид, непосредственного сравнения частоты тех или иных мотивов самоубийств XIX и XX вв. Можно только предполагать наличие определенных тенденций в этих характеристиках суицидального поведения. Данные А. В. Лихачева и аналогичные показатели нашего времени отражают не только действительное изменение мотивов самоубийств Детерминанты суицидального поведения 137 за сто с лишним лет, но и существенное различие в подходах авторов, живущих в разных общественно-исторических условиях. (В дальнейшем еще будут сравниваться отдельные показатели мотиваци-онной составляющей суицидов XIX и XX вв.) Так, согласно статистике А. В. Лихачева, класс мотивов, объединяемых понятием «любовь» (включающий несчастную любовь, ревность и внебрачную беременность) по частоте встречаемости вообще находится на восьмом (последнем) месте в ряду других мотивов самоубийств. Проанализировав данные по Петербургу за 1866-1880 гг. и по Москве за 1871-1880 гг. (в Москве это данные и самоубийств, и покушений на самоубийства), автор расположил восемь классов мотивов в следующей последовательности (в скобках процент от общего числа, включающий и неизвестные мотивы (44, 56 %): 1 — душевные болезни (19,00), 2 — пьянство (9,76), 3 — материальные потери, неудачи (7,67), 4 — утомление жизнью (5,52), 5 — горе и обиды (4,49), 6 — физические страдания (3,54), 7 — стыд и страх наказания (3,36), 8 - любовь (2,10). Однако представляющее определенный интерес сопоставление долевого участия мотивов неудачной любви в суицидальном поведении в двух исследованиях, разделенных промежутком в сто лет, к сожалению, некорректно. Изменилось и само содержание этой классификационной рубрики, и процент так называемых неизвестных мотивов. Но в целом неудачная любовь как мотив суицида в процентном отношении от общего числа обследованных, по С. В. Бородину и А. С. Мих-лину (1980), составляет среди покончивших с собой 4,2 %, среди покушавшихся — 8,9 %. Само понятие «неудачная любовь» включает столько возможных оттенков и индивидуальных обстоятельств, что, по мнению автора настоящей работы, сравнение статистических данных по этой рубрике всегда будет недостаточно корректным. Другое дело — сравнение отдельных самоубийств, обстоятельства которых известны с исчерпывающей полнотой. Но как раз в случаях неудачной любви получить исчерпывающие данные нередко не удается не только от самого покушавшегося на самоубийство, но и от его ближайшего окружения. Здесь возможны любые варианты искажения реальных мотивов: их сокрытие по тем или иным причинам, подстановка существующих «архетипов» обыденного мышления, согласно которым «любовная 138 ГЛАВА 3 лодка» — основная движущая сила не только жизни, но и добровольной смерти. Хорошо известен уже упомянутый выше «эффект Верте-ра», но даже никогда не слышавшие этих слов люди с детства усваивают, что в молодом и зрелом возрасте неудачная любовь — основной мотив самоубийства. Однако, как свидетельствуют статистические данные весьма обширных и серьезных исследований, публикуемых в конце XIX и XX вв., в ряду других суицидогенных факторов «любовь» (при любом содержании этой рубрики) занимает далеко не первое место среди других мотивов суицидального поведения. Так, согласно данным С. В. Бородина и А. С. Михлина (1980), в ряду обширной группы мотивов, связанных с лично-семейными конфликтами, семейные конфликты и развод занимают первое место и составляют 37 % от общего числа. Другие мотивы этой же рубрики — это болезнь и смерть близких (11,4 %), одиночество (6,5 %), неудачная любовь, несправедливые отношения со стороны окружающих, половая несостоятельность, ревность, супружеская измена, потеря «значимого другого»,, недостаток внимания и т. д. Этот список может быть продолжен и другими неблагоприятными ситуациями, лично-семейные отношения и переживания нередко надо рассматривать в контексте более широкого взаимодействия суицидента с его окружением. И только в этом контексте семейные конфликты и отношения со «значимым другим» получают адекватную оценку. Это вовсе не исключает, что лично-семейные конфликты могут быть непосредственными детерминантами суицидального поведения, но возможен и вариант, когда ближайшее окружение — это только повод и мотивировка суицидальных тенденций, формирующихся в других «ситуационных зонах». В целом, самоубийства, связанные с лично-семейными конфликтами, наиболее часто фигурируют как ведущие мотивы суицидального поведения. Это относится как к суицидам, закончившимся смертью, так и к покушениям на самоубийство. По данным С. В. Бородина и А. С. Михлина (1978,1980), около 2/з всех самоубийств происходит под влиянием мотивов лично-семейного характера. Вместе с тем, сравнивая свои данные (был обследован очень большой контингент самоубийц) с данными статистики 1925 г., эти авторы подчеркивают, что в то время лично-семейные мотивы в суицидальном поведении встречались намного реже (18 против 62,9 % в исследовании 1978 г.). Сами авторы отмечают неполную сопоставимость классификационных групп мотивов. В 1925 г. фигурируют такие мотивы, как разочарование, недовольство жизнью, горе и обиды и проч., часть которых, несомненно, была связана и с конфликтами лично-семейного плана. Детерминанты суицидального поведения 139 Естественно, что взгляды исследователя определяются существующим в его время понятийным аппаратом. Так, для врача-суицидолога несомненный интерес вызывает специфическая причина самоубийства, которая у авторов XIX в. определялась термином «утомление жизнью» (taedium vitae) и составляла отдельную рубрику мотивов самоубийств. Содержание этого понятия в какой-то мере отличалось у различных авторов. А. В. Лихачев отмечал незначительную разницу в относительной величине этого класса в Петербурге, Вене, Берлине и Париже. Будучи юристом, автор в эту рубрику помещал самоубийц, в отношении которых было указано в индивидуальных карточках: скучал, жаловался на тягость жизни, был задумчив и т. п. Понятно, что дать адекватную диагностическую оценку этим «указаниям» не представляется возможным. Еще более сложно оценить клиническое значение этих жалоб в свете того, что автор, по примеру Морселли, относит в эту же рубрику такой мотив самоубийства, как страх военной службы. Однако А. В. Лихачев писал, что мнение Бри-ера де Буамона о том, что тягость и отвращение к жизни часто является мотивом самоубийства и при отсутствии каких бы то ни было признаков психического расстройства, далеко не всегда справедливо. Из самоубийц, попадающих в эту рубрику в Петербурге, только небольшой процент лиц состояли в браке. Самые интересные письма и записки встречаются в этой группе суицидентов, среди которых 42 % самоубийц (больше, чем в какой-либо другой группе) оставили те или иные предсмертные послания. Автор отмечал, что этот класс мотивов самоубийств настолько интересен для психолога, что может быть темой для особого сочинения. По мнению И. А. Сикорского (1900), утомление жизнью (или отвращение от жизни) является одной из частых причин самоубийств. Взгляды одного из самых известных психиатров конца ХГХ-начала XX в. на утомление жизнью как мотив суицида вызывают несомненный интерес, так как оценку этого дает врач. Автор отмечал, что у многих самоубийц в их предсмертных записках можно найти ссылку на это душевное настроение, а иногда утомление жизнью выставляется как единственное побуждение к самоубийству. Это психическое состояние знакомо людям всех наций, и его называют одним и тем же термином. Отвечая на вопрос, следует ли признавать это состояние душевной болезнью и отождествлять с меланхолией, И. А. Сикорский, как и А. В. Лихачев, ссылается на мнение Бриера де Буамона, считавшего, что отвращение от жизни может быть частой причиной самоубийства при отсутствии каких-либо признаков помешательства. 140 |