Аннерс История Европейского права. Институт европы шведская королевская академия наук
 Скачать 2.19 Mb.
|
|
3 Э. Аннерс 65 шении имевших довольно низкий уровень, вдруг заняла господствующее положение в государстве, удовлетворив этим свои притязания на роль владычицы империи. Армия стала назначать или, наоборот, смещать своих императоров по своему усмотрению. Беспрестанные, то в одном, то в другом месте вспыхивавшие военные бунты, расползаясь вглубь и вширь, захватывая все новые и новые провинции, поглотили в своем чреве почти все необъятное пространство империи и привели, наконец, к падению государственных административных и правовых структур власти, тем самым расчистив путь новой форме государтвенного устройства: господству неограниченной монархии - доминату. Переход к доминату в конце III в. характеризовался радикальным изменением государственного права. Так, если в период принципата император соблюдая предписанный ему его положением правовой статус государственной власти и в духе уважения относился к традициям Республики (ситуация, которая характеризовалась соблюдением конституции страны, прежде всего, высокопоставленными должностными лицами и, несомненно, первыми лицами в государстве, которые согласно конституции должны были относиться к законам своей страны с тем же уважением, с каким к ним относились и рядовые граждане), то в период домината император стал уже самодержцем, не связанным никакими законами (princeps legbus solutus est); его желание стало законом (quod principi placuit). Для того, чтобы можно было раскрыть сущность развития возникшего в Римской империи процесса в части, касающейся римского законодательства в его государственно-правовом идеологическом аспекте, нам необходимо прежде всего несколько задержаться на самих идеологических предпосылках этого процесса, которые и подготовили дорогу для прихода домината. Эта государственная форма правления была прямым следствием того идеологического влияния, которое оказывалось на Рим Востоком. Влияние эллинистической культуры на Рим продолжалось в течение длительного периода времени. Особенно большое влияние на Рим в период заката принципата оказало новое персидское государство сасанидов. Государственная власть и государственное право в странах Ближнего Востока с незапамятных времен сохраняли религиозные представления о власти и праве, в частности, о божественном происхождении самодержавной власти. Повелитель в их представлениях был одновременно и богом и мирским господином над своими подданными. Почти сразу, как только восточные провинции Рима были завоеваны пришельцами с Востока, римские политические и военные деятели тут же соприкоснулись с их взглядами на право и власть, что, безусловно, оказало большое политическое влияние в этих районах. Одним из наглядных примеров того, как сами римляне нуждались в насаждении у себя 66 подобных религиозных представлений о власти, может служить ожесточенная борьба за власть, вспыхнувшая между римским императором Октавианом Августом и римским полководцем Антонием (83-30 гг. до н. э.). Октавиан в своих многочисленных выступлениях неоднократно и усердно акцентировал внимание своих слушателей на том, что его пост уготован ему как сыну богоподобного Цезаря, на что Антоний, в свою очередь, парировал ему тем, что он, т. е. Антоний, введет ритуал возвеличивания бога Диониса. Люди, которые в странах Востока заявляли о своих притязаниях на трон властелина мира, должны быть или самими богами, или как минимум сынами богов. Но Август, а в дальнейшем почти все его преемники, в эпоху существования принципата или отказывались или даже вовсе избегали своего возвеличивания до уровня богов, по крайней мере в самом Риме, и никому не разрешали преклоняться перед ними. При существовавших у римлян той эпохи убеждениях такое преклонение рассматривалось бы ими как кощунство по отношению к богам. Но зато в отдаленных провинциях (само собой разумеется, что речь идет о провинциях, расположенных в восточных районах империи) претенденты на свое божественное происхождение, конечно же, позволяли своим подданным преклоняться перед ними как избранниками бога. По представлениям той далекой эпохи такие избранники бога после своей смерти попадали в общество богов, предварител- .но пройдя обряд обожествления (consecratio), если, конечно, боги давали знак о таком своем желании. И только лишь римские императоры Калигула (12 г. до н. э. - ? г. н. э.) и Домициан (51-96 гг. н. э.) рискнули принять типичный для восточных представлений императорский титул царя и бога (dominus et deus). Особенно сильное влияние Востока на эпоху принципата происходило в последний период существования этого строя. Основной центр тяжести Римского государства - экономический, политический, военный - переместился к Востоку. Рим, до этого игравший ведущую роль среди остальных городов Римской империи, в этот период опустился до уровня провинциального города, а столь ценившиеся ранее взгляды и суждения граждан Рима и римские институты утратили былой авторитет и прежнее значение. Императоры и крупные политические и государственные деятели, теперь уже все в большей степени начавшие представлять различные провинции, попали под сильное влияние восточной государственно-правовой конституционной системы. Переход к неограниченной монархии, доминату, формально был ознаменован тем, что римский император Аврелиан (214/215-275 гг. н. э.) принял титул "царя и бога" и диадему - восточный символ царского достоинства. Во время правления иператора Диоклетиана римская государственная система постепенно, но последовательно осваивала новый вид судебной власти - самодержавный суд, который и был со з* i 67 временем узаконен еще при Диоклетиане. С этого момента император уже перестал быть первым гражданином своего государства, отныне он - бог, раз и навсегда, владыка, обладающий абсолютной властью нал своими подданными, ставшими отныне всего-навсего лишь объектами для приложения его властолюбивых устремлений, божественного гнева и, конечно же, забот. Этот феномен безусловно сыграл большую роль в тех границах, в пределах которых император мог оказывать свое влияние на римское законодательство. Он обеспечил устаревшим и уже ослабевшим в традиционном духе Республики выдержанным правовым структурам или, другими словами, законодательству, возможность ухода со сцены естественным путем, сохранив лишь некоторые отдельные термины. Ораторские приемы, которыми пользовался Диоклетиан в своих выступлениях, так называемых "речах императора" (oratio principis), перевоплощавшихся потом в решения самого Сената, стали позже рассматриваться в качестве публичных актов. Император милостиво разрешал кому-либо из своих сановных чиновников зачитать в Сенате составленный им текст закона, который после этого должен был восприниматься гражданами как выражение его императорской, личной воли, обязывавшей подданных к беспрекословному ее подчинению. Сенат принимал свое решение без всякого соблюдения необходимых для этого формальностей, а руководствуясь - как об этом уже упоминалось ранее -принципом аккламации, т. е. без голосования при выраженном одобрении, основываясь на одном лишь императорском желании и раболепных оценках сенаторов о необходимости принятия такого закона как ахта, способствующего всеобщему благу Империи. Подмена открытого голосования в Сенате покорностью в форме аккламации дает нам ясное представление о том, каким именно образом могущественный ранее Сенат утратил свое былое значение как в качестве основного носителя государственной и политической власти, так и в качестве законодательного органа страны. Все обнародованные Сенатом законы получили название "leges edictales" (эдикт законов) - последний оставшийся "в живых" терминологический рудимент "ius edicendi" (предписание) республиканских магистратов. Процесс преобразования императорской законодательной власти, происходивший путем перехода к доминату, можно наглядно проиллюстрировать на примере двух переработанных фрагментов книги законов императора Восточной Римской империи Юстиниана (482/483-565 гг. н. э.), известной как Corpus Juris Civilis (Кодификация Юстиниана) от 529-534 гг. н. э. В первом фрагменте юридических сборников (Дигесты 1.3.31) римский правовед Домиций Ульпиан (170-228 гг. н. э.), в частности, говорит: "Princeps legibus solutus est" - "Господин свободен от законов". Из заголовка этого фрагмента, равно как и из его содержания, следует, что Ульпиан на самом деле 68 высказывался об уклонении господина только от одного определенного закона (lex Papia), уклонении, которое предоставлялось императору самим Сенатом. Как и любой гражданин, император был обязан подчиняться законам своей страны и мог освобождаться от этой обязанности только лишь на основании соответствующей правовой нормы, устанавливаемой Сенатом (lege aliquem solvere). Ульпиан в своей 13-й книге adlegem Juiam et Papiam писал буквально следующее: "Princeps lege (sc. Papia) solutus est", а именно: император мог освобождаться от тех ограничений в праве наследования, которые были введены императором Августом для неженатых и бездетных граждан. Компиляторы путем использования выдержек из других правовых источников придали этому замечанию (об определенном исключительном положении императора в области права наследования) характер правовой основы весьма простым, но искусным способом, всего лишь заменив слово "lege" на слово "legibus", т. е. "закон" на "законодательство". Еще более интересной оказалась проведенная в постклассический период переработка второго фрагмента, которая позволила Ульпиану высказаться в Дигесте 1.4.1 в следующем духе: "То, что сказал император, имеет силу закона, в то время как народ через императорский закон, данный ему, народу, по отношению к его власти, передает всю эту власть и господство над собой императору и для императора. Таким образом, с этого момента все распоряжения и постановления императора или изданные им эдикты, безукоснительно должны рассматриваться в качестве его законов: это и есть то, что мы обычно называем конституциями". Современные исследования, произведенные путем интерполяции, позволили реконструировать приведенный только что классический текст в следующую формулу: "То, что сказал император, имеет силу закона, в то время как народ - через закон, данный ему в отношении его власти, передает эту власть императору". Ульпиан в этом фрагменте на самом деле только лишь оправдывал факт насильственной привязки императорских декретов и предписаний к тем законам империи (lex de imperio), благодаря которым император обретал власть, уготованную ему государственным правовым статусом Августа. Постклассическая переработка фрагмента придала этому высказыванию совершенно иное, более широкое толкование его содержания, которое проливает свет на то, насколько же далеко власти Рима в период домината отошли от еще сохранявшихся во времена принципата основных взглядов на законодательство. Во фрагментах юридических сборников (Дигестах) такая насильственная связь императорских декретов и предписаний с законами империи (lex de imperio) подтверждается соответствующей мотивировкой, согласно которой любое волеизъявление императора обретает силу закона. Воля и желание императора 69 отныне должны восприниматься гражданами как непреложный закон. Основанием для этого служит тот из законов империи (lex de impend), в соответствии с которым народ делегирует императору всю свою власть. Такая переработка фрагмента, кроме всего прочего, фактически означала, что законы империи (lex de impend) стали ни чем иным, как законами императорской власти (lex regia) и тем самым привязывались к куриатным законам (lex curiatd) времен королевской власти, при которой куриатные комиции (comitia curiatd) отдали империю во власть короля. Таким образом, круг, в котором шло настойчивое протаскивание взглядов и методов римской государственно-правовой системы времен процветания королевской власти, замкнулся - республиканские традиции оказались вытесненными на задворки. Провозглашенные Ульпианом во втором фрагменте "lex regia" (законы императорской власти) очень скоро послужили базой для дальнейшего укрепления положения императора как основного законодателя империи. В византийскую эпоху учреждение законов императорской власти использовалось в качестве утверждения того мнения, что власть римского народа окончательно и бесповоротно передается в руки императора на основании закона. В Кодексе 1.17.7 это звучит следующим образом: "lege antiqa, quae regia nuncubatur omne ius omnisque potestas populi Romani in imperatoriam tanslata sunt potestatem" ("Согласно старому закону, который назывался законом короля, право и власть всего римского народа теперь передаются в руки императорской власти".) Неограниченное право императора на исполнение им законодательных функций - особенно после того, как христианство обрело статус государственной религии - получило к тому же еще и религиозное обоснование. Однако после ряда побед, одержанных христианством, статус императора как личности, наделенной божественной волей, разумеется, должен был поколебаться. Но ничего подобного не произошло. Вместо этого на свет появилась новая мистификация, другими словами, был создан новый миф - миф, формировавший у граждан представление о некой, самим Богом ниспосланной милости, а именно представление о том, что в лице императора сам Бог послал людям владыку, личность которого являет собой одушевленный закон (lex animata). Это утверждение весьма напоминает нам одно замечание Аристотеля: "Личность властителя - суть олицетворение самого закона". Неограниченная власть византийского императора, а вместе с ней и право установления законов, исходившие из его личного волеизъявления, имели, следовательно, двойственные корни. С одной стороны, император именем Бога наделялся властью, которая давала ему возможность управлять своим народом. С другой стороны, сам народ в соответствии с законом об императорской власти (lex regia) раз и навсегда передавал свою власть и свой суверенитет в руки импе- 70 ратора. Как уже хорошо известно, оба эти фактора сыграли значительную роль в государственно-правовых взглядах более позднего периода истории. Представления о добровольной передаче самим народом всей власти верховному властелину позже будут весьма широко дебатироваться при обсуждении государственно-правовых вопросов в период Средневековья. Представления о божественном начале императорской власти, ниспосланной от самого Бога, еще долгое время будут украшать государственное право многих европейских государств. ПРОЦЕССУАЛЬНОЕ И ЧАСТНОЕ ПРАВО Данная нами рубрика "Процессуальное и частное право", безусловно, противоречит принятой в наше время правовой систематике. Мы рассматриваем всякий гражданский процесс в качестве определенного конфликта между правовыми притязаниями, которые в своей основе прежде всего опираются на право. Когда, например, землевладелец в споре с каким-либо гражданином заявляет, что этот гражданин имеет ограниченное право на использование недвижимого имущества, например, право на прокладку дороги на земле ее владельца или перекрытие дороги (так называемое серви-тутное право), проходящей по земле владельца, он, естественно, предъявляет свое право владельца, встречая при этом претензию противной стороны, выраженную в форме серви-тутного права. Юридически такая правовая система по чисто практическим причинам приводит к необходимости обращения сторон к законодательству, с помощью которого в разделе о праве владения и соответствующем разделе серви-тутного права они могут выяснить все вопросы по взаимным претензиям и уточнить их по систематизированному тексту закона. В примирительном праве первобытного общества периода родового строя первоначально вообще не существовало совершенно никаких представлений о таких правовых возможностях. В таком обществе существовала возможность решения спорных вопросов только на основании причин возникновения фактических конфликтных ситуаций, которые могли привести к юридическому требованию компенсации за нанесенный ущерб, например, компенсации в форме наказания, штрафа, или в виде последующей материальной компенсации. Поэтому нам становится совершенно ясным тот факт, что при появлении более развитой юридической техники за исходную точку по-прежнему брался фактический конфликт как таковой. Все претензии истца должны были проверяться в рамках той именно конфликтной ситуации, которая имела место между истцом и ответчиком. Материальное право соз- 71 давалось за счет того, что определенным требованиям со стороны растущей и развивающейся государственной власти - по-прежнему в рамках определенной конфликтной ситуации - придавались правовые санкции. На этих стадиях развития права нормы материального права находятся поэтому в пределах тех процессов, которые развиваются и имеют место в различных конфликтных ситуациях. Такую систему обычно называют системой процессуального типа или, иначе, обвинительной системой, в отличие от правовой системы. Причина этого кроется в том, что в более позднем римском частном праве различные типы процессов - так же как и в английском "common law" (обычном праве) в период Позднего средневековья - называли actiones и соответственно actions . Терминология эта так и осталась в употреблении и в будущем, так как она стала обычной и привычной для мировой судебной практики. Следует также отметить тот факт, что даже в системе обвинения имеются некоторые основные представления о правах как основе деяния. Но эти представления развиты слишком слабо и поэтому нам приходится довольствоваться только некоторыми из них. Решающее отличие правовой техники от техники обвинения заключается, в частности, в том, что в правовой системе при представлении соответствующих доказательств своего права всегда можно выступить в защиту своих претензий, в то время как в обвинительной системе это можно делать только в том случае, если в рамках правовых норм окажется формулировка такого деяния, которое как раз и будет предусматривать данную конкретную конфликтную ситуацию. Если же в правовых нормах упоминание о таком деянии в рассматриваемой конфликтной ситуации будет отсутствовать, то в этом случае любые претензии оставляются судом без рассмотрения. Второе отличие правовой техники от техники обвинения заключается в том, что правовая система, правовые нормы которой записаны в текстах законов, оказалась более наглядной и вместе с тем более приемлемой для применения в судебной практике, нежели система обвинения. Но, между тем, необходимо обратить внимание на то, что создание новых норм материального права происходит, как правило, в более замедленном темпе по сравнению с системой обвинения. В особенности это относится к случаям, когда тексты законов должны подвергаться кодификации, с тем чтобы их можно было приспособить ко всей системе правовых норм. В ходе формирования системы кодификации очень часто в поле интересов юристов попадает множество важнейших политических и экономических проблем, вызывающих иногда спорные ситуации. Достижение необходимых компромиссов в политической борьбе за власть, в которой кодифика- |