Жан Жак Руссо - Рассуждение о происхождении и основаниях неравенства между людьми. Жан Жак Руссо - Рассуждение о происхождении и основаниях неравен. Жан Жак Руссо рассуждение о происхождении и основаниях неравенства между людьми non in depravatis, sed in his quae bene secimdum naturam se habent, considerandum est quid sit naturale. Aristoteles. Politica, lib. I, cap. Ii. Женевской республике1

• Название: Жан Жак Руссо рассуждение о происхождении и основаниях неравенства между людьми non in depravatis, sed in his quae bene secimdum naturam se habent, considerandum est quid sit naturale. Aristoteles. Politica, lib. I, cap. Ii. Женевской республике1
• Анкор: Жан Жак Руссо - Рассуждение о происхождении и основаниях неравенства между людьми.doc
• Дата: 26.03.2018
• Размер: 0.68 Mb.
• Имя файла: Жан Жак Руссо - Рассуждение о происхождении и основаниях неравен.doc
• Тип: Документы; #17245
• Категория: Социология. Политология
• страница: 1 из 8

OCR: Allan Shade, [e-mail], http://janex.narod.ru/Shade/socio.htm
Жан Жак Руссо
РАССУЖДЕНИЕ О ПРОИСХОЖДЕНИИ И ОСНОВАНИЯХ НЕРАВЕНСТВА МЕЖДУ ЛЮДЬМИ
Non in depravatis, sed in his quae bene secimdum naturam se habent, considerandum est quid sit naturale.

Aristot[eles]. Politic[a], lib. I, cap. II*.
ЖЕНЕВСКОЙ РЕСПУБЛИКЕ¹

СИЯТЕЛЬНЕЙШИЕ, ВЫСОКОЧТИМЫЕ

Я ВЛИЯТЕЛЬНЫЕ ГОСУДАРИ!

Будучи убежден, что лишь добродетельному граждани­ну подобает воздавать своему отечеству почести, которые оно могло бы открыто принять, я вот уже тридцать лет тружусь², чтобы заслужить право принести вам публично дань уважения; теперь счастливый случай отчасти воспол­няет то, чего не смогли сделать мои усилия, и я счел, что мне позволено будет более сообразоваться с одушевляю­щим меня рвением, чем с правом, которое должно было бы дать мне на то достаточные полномочия. Так как я имел счастье родиться среди вас, то как могу я размыш­лять о равенстве между людьми, которое предуказано са­мой природою, и о неравенстве, которое установлено людь­ми³, не задумываясь над глубокой мудростью, с которою и то и другое, счастливо сочетаясь в этом Государстве, способствуют, наиболее приближающимся к естественному закону и наиболее благоприятным для общества образом, поддержанию общественного порядка и счастию частных лиц? Доискиваясь принципов, которые здравый смысл может внушить касательно устройства Правления, я был так поражен, когда увидел их все в действии в вашем Правлении, что даже если бы я и не родился в стенах ва­ших, я не смог бы, полагаю, не преподнести эту картину человеческого общества тому из всех народов, который, как мне кажется, пользуется самыми большими благами такого Правления и лучше всех других сумел предупре­дить возможные злоупотребления.
* Не по извращенному, но по тому, что вполне сообразно с природой, должно заключать о том, что естественно».

Аристотель⁴. Политика, кн. I, гл. И (лат.)
.

54 Жан Жак Руссо

Если бы мне было дано избрать место моего рождения, я избрал бы общество, численность коего была бы ограни­чена⁵ объемом человеческих способностей, то есть возмож­ностью быть хорошо управляемым, общество, где каждый был бы на своем месте и потому никто не был бы вынужден передавать другим возложенные на него должностные обя­занности — Государство, где все частные лица знали бы друг друга, от взоров и суда народа не могли бы потому укрыться ни темные козни порока, ни скромность доброде­тели, и где эта приятная привычка видеть и знать друг друга делала бы любовь к отечеству скорее любовью к со­гражданам, чем к той или иной территории.

Я желал бы родиться в стране, где у суверена и у народа могли бы быть только одни и те же интересы, так, чтобы все движения машины были всегда направлены лишь к общему счастью; а так как это может произойти лишь в том случае, когда народ и суверен есть одно и то же лицо, то отсюда следует, что я желал бы родиться при Правле­нии демократическом, разумно умеренном.

Я бы хотел жить и умереть свободным, т. е. таким об­разом подчиненным законам, чтобы ни я сам, ни кто-либо другой не мог сбросить с себя их почетного ярма, этого спасительного и нетяжкого ярма, под которое самые гор­дые головы склоняются тем послушнее, что они не способ­ны склониться под какое-либо иное⁶.

Итак, я бы хотел, чтобы никто в Государстве не мог ставить себя выше Закона и чтобы никто извне не мог на­вязать никакого закона, который обязано было бы при­знать Государство. Ибо, каково бы ни было устройство Правления, если при нем найдется хоть один-единствен­ный человек, который не будет подчинен Закону, то все остальные неизбежно окажутся во власти этого последне-го⁽¹⁾; и если налицо один правитель, принадлежащий дан­ному народу, а другой — чуждый ему⁷, то как бы ни разде­лили они между собою власть, невозможно, чтобы и тому и другому оказывали должное повиновение и чтобы госу­дарство было управляемо должным образом.

Я никак не хотел бы жить в Республике, недавно обра­зовавшейся, как бы хороши ни были ее законы, из опасе­ния, что форма Правления, устроенная, быть может, ина­че, чем это требовалось бы в данный момент, не соответст­вовала бы новым гражданам или граждане не соответство-

Рассуждение о происхождении неравенства 55

вали бы новой форме Правления, и Государству грозили бы потрясения и гибель почти с самого его рождения. Ибо свобода подобна той грубой и сочной пище или тем благородным винам, которые хорошо питают и укрепляют людей сильных и к ним привыкших, но только отягоща­ют, обессиливают и опьяняют слабых и изнеженных, кото­рые к ним не приучены. Народы, уже привыкшие иметь повелителей, больше не в состоянии обходиться без них. Если они пытаются свергнуть иго, то еще больше удаляют­ся от свободы, так как принимают за свободу безудержную распущенность, которая ей противоположна; такие пере­вороты почти всегда отдают этих людей в руки соблазните­лей, которые только отягчают их цепи. Даже народ Рима, этот образец всех свободных народов, не был в состоянии управлять собою, когда вышел из-под гнета Тарквиниев⁸. Уже низко павший в рабстве и в позорных работах, кото­рые навалили на него Тарквинии, он представлял собою сначала лишь бессмысленную чернь; с ней нужно было обращаться бережно и управлять ею нужно было с вели­чайшею мудростью, чтобы, привыкая понемногу дышать благотворным воздухом свободы, эти души, обессиленные, или, вернее, огрубевшие под властью тирании, постепенно приобрели ту строгость нравов и ту мужественную гор­дость, которые превратили их, в конце концов, в самый достойный уважения из всех народов. Я постарался бы, следственно, найти себе отечество в счастливой и спокой­ной Республике, которой древность терялась бы, так ска­зать, во мраке времен, которая подвергалась бы лишь та­ким испытаниям, что способны были укрепить в ее жите­лях мужество и любовь к отечеству, и где граждане, издав­на привыкшие к мудрой независимости, были бы не толь­ко свободны, но и достойны свободы.

Я бы желал избрать себе отечество, чуждое, благодаря счастливой неспособности к ним, кровожадной страсти к завоеваниям и избавленное, благодаря еще более счастли­вому географическому положению, от страха стать само добычею другого Государства; вольный город, расположен­ный среди многих народов, из которых ни одному не было бы выгодно его захватить⁹; одним словом, Республику, которая никак не искушала бы честолюбия своих соседей и которая могла бы с основанием рассчитывать на их по­мощь в случае нужды. Отсюда следует, что в таком счаст-

56 Жан Жак Руссо

ливом положении ей не приходилось бы опасаться ничего, кроме как самой себя; и если бы граждане ее упражнялись во владении оружием, то они делали бы это скорее для поддержания того воинственного пыла и той мужествен­ной гордости, которая так к лицу свободе и питает свободо­любие, чем из необходимости заботиться о самозащите.

Я попытался бы найти страну, где право законодатель­ства принадлежало бы всем гражданам, ибо кто может знать лучше самих граждан, при каких условиях подобает им жить совместно в одном и том же обществе? Но я не одобрил бы плебисцитов, подобных плебисцитам у рим­лян, когда руководители Государства и люди, наиболее заинтересованные в его сохранении, исключались из сове­щаний, от которых нередко зависело его спасение, и где в результате нелепой непоследовательности законов маги­страты были бы лишены тех прав, которыми пользовались простые граждане.

Я желал бы, напротив, закрыть дорогу своекорыстным и плохо понятным законопроектам и опасным нововведе­ниям, которые, в конце концов, погубили афинян, и чтобы поэтому не всякий имел возможность предлагать новые законы, когда и как ему заблагорассудится; чтобы право это принадлежало одним только магистратам¹⁰; чтобы са­ми магистраты пользовались им весьма осмотрительно; чтобы народ, со своей стороны, был столь же осторожен, когда он дает свое согласие на эти законы; чтобы обнародо­вание их могло происходить лишь с соблюдением такого рода процедуры, что прежде, чем государственное устрой­ство было бы поколеблено, у людей было бы время убе­диться, что именно великая древность законов и делает их священными и почитаемыми. Потому что народ уже скоро начинает презирать такие законы, которые на его глазах ежедневно меняются, и потому что, привыкнув пренебрегать старыми обычаями, люди часто вносят боль­шее зло, чтобы исправить меньшее.

И особенно я бежал бы, как неизбежно дурно управляе­мой, такой Республики, где народ, полагая, что он может обойтись без своих магистратов или что он может предо­ставить им лишь призрачную власть, неосмотрительно сохранил бы в своих руках управление гражданскими де­лами и осуществление своих собственных законов: таким должно было быть несовершенное устройство первых Правлений", вышедших непосредственно из естественно-

рассуждение о происхождении неравенства 57

го состояния, и в этом же заключался один их тех пороков, что погубили Афинскую Республику.

Но я избрал бы такую Республику, где частные лица, довольствуясь тем, что утверждали бы законы сообща и по представлению правителей разрешали бы наиболее важ­ные общественные дела, учредили бы пользующиеся ува­жением органы управления, тщательно разграничили бы отдельные ведомства, избирали бы из года в год наиболее способных и наиболее неподкупных из своих сограждан, чтобы отправлять правосудие и править государством; и где добродетели магистратов свидетельствовали бы, таким образом, о мудрости народа, — и первые, и вторые глубоко почитали бы друг друга. Так что, если бы когда-нибудь пагубные недоразумения нарушили общественное согла­сие¹², то эти времена ослепления и ошибок были бы отме­чены проявлением сдержанности, взаимного уважения и общего преклонения перед законами: это и есть предвестие и залог искреннего и вечного внутреннего мира.

Таковы суть, сиятельнейшие, высокочтимые и владе­тельные государи, те преимущества, которые я желал бы найти в отечестве, которое я бы себе избрал. А если бы Провидение присоединило к этому еще и прелестное местоположение, умеренный климат, плодородную почву и вид самый восхитительный из существующих под небе­сами, то для полноты моего счастья я желал бы лишь пользоваться всеми этими благами на лоне этого счастли­вого отечества, мирно живя в приятном общении с моими согражданами, проявляя по отношению к ним и по их примеру гуманность, дружбу и все добродетели и оставив о себе хорошую память как о добродетельном человеке и о честном и доблестном патриоте.

Если бы, менее счастливый или слишком поздно умуд­ренный, я бы оказался вынужден в иных краях кончать отягченную болезнями угасающую жизнь, сожалея о покое и мире, которых лишила меня неблагоразумная юность, я бы, по меньшей мере, питал в своей душе те же чувства, которым не мог бы дать исхода в моей стране, и, проник­нувшись нежною и бескорыстною любовью к далеким мо­им согражданам, я обратил бы к ним из глубины души моей такую, приблизительно, речь:

«Дорогие мои сограждане, или, скорее, братья мои, потому что узы крови, как и законы, связывают нас почти всех. Мне отрадно, что я не могу думать о вас, не думая

58 Жан Жак Руссо

одновременно о всех благах, которыми вы пользуетесь и цену которым, быть может, никто не знает лучше, чем я, который их потерял. Чем больше размыщляю я о вашем политическом и гражданском положении, тем меньше мо­гу я себе представить, что может быть в природе лучшее положение дел человеческих. При всех иных формах Правления, когда речь заходит о том, чтобы обеспечить наибольшее благо Государства, все ограничивается посто­янно одними проектами, или, самое большее, только воз­можностями. Что же до вас, то ваше счастье вполне созда­но, остается им пользоваться, и для того, чтобы стать со­вершенно счастливыми, вам нужно лишь уметь довольст­воваться своим счастьем. Ваш суверенитет, приобретен­ный или отвоеванный острием шпаги и оберегаемый в те­чение двух веков вашею доблестью и мудростью, наконец, полностью и повсеместно признан. Ваше государственное устройство превосходно, оно продиктовано возвышенней-шим разумом и гарантируется дружественными и уважае­мыми державами; ваше Государство мирно: ни войн, ни завоевателей не приходится вам бояться; нет у вас других повелителей, кроме как мудрые законы, вами составлен­ные, приводимые во исполнение неподкупными магистра­тами, вами избранными. Вы не столь богаты, чтобы обесси­леть от изнеженности и утерять в суетных наслаждениях вкус к истинному счастью и подлинным добродетелям, и не столь бедны, чтобы нуждаться в помощи извне, чтобы восполнить то, чего не обеспечивает вам ваш прилежный труд. И вам почти ничего не стоит сохранять эту драгоцен­ную свободу, которую у великих наций поддерживают лишь с помощью непомерных налогов.

Пусть же существует вечно, на счастье своим гражда­нам и в пример народам, Республика эта, столь мудро и столь счастливо устроенная! Вот единственный обет, кото­рый вам остается провозгласить, и единственная забота ваша. От вас самих зависит отныне не создать свое счас­тье, — ваши предки избавили вас от этого труда, — но упрочить его, мудро им пользуясь. От вашего постоянного единения, от вашего повиновения законам, от вашего ува­жения к служителям их зависит ваше благополучие. Если остаются средь вас малейшие зачатки злобы и недоверия, спешите их уничтожить как пагубные всходы, из которых взойдут рано или поздно ваши несчастия и гибель государ-

Рассуждение о происхождении неравенства 59

ства. Я призываю вас всех заглянуть в глубину своей души и прислушаться к тайному голосу своей совести. Знает ли кто-нибудь из вас во всей вселенной корпорацию более просвещенную и более достойную уважения, чем корпора­ция вашей магистратуры. Разве все ее члены не подают вам пример умеренности, простоты нравов и самого ис­креннего согласия? Даруйте же безоговорочно столь муд­рым руководителям то спасительное доверие, которым разум обязан добродетели; помните, что они вами избраны, что они оправдывают это избрание и что почести, поло­женные тем, кого облекли вы высокими должностями, неизбежно передаются и вам самим. Нет среди вас ни одно­го человека столь мало просвещенного, чтобы не знать, что там, где прекращается власть законов и сила защитни­ков их, там не может быть ни для кого ни безопасности, ни свободы. Что же требуется от вас, кроме как исполнять с надлежащим доверием то, что вы все равно обязаны бы­ли бы исполнить, следуя своим подлинным интересам, долгу и во имя разума. Пусть преступное и пагубное без­различие к сохранению государственного устройства ни­когда не побудит вас пренебречь мудрыми мнениями наи­более просвещенных и наиболее ревностных среди вас; но пусть справедливость, умеренность и более всего уваже­ния достойная твердость продолжают управлять всеми вашими поступками и в вас являть всему миру пример народа гордого и скромного, столь же ревнивого к своей славе, как и к своей свободе. Особенно остерегайтесь — и это будет мой последний совет — внимать когда-либо зло­вещим кривотолкам и ядовитым речам¹³, коих тайные мотивы часто более опасны, чем те действия, которые они имеют своею целью. Весь дом просыпается и приходит в тревогу, едва раздастся голос доброго и верного сторожа, который лает только при приближении воров; но всем ненавистна назойливость этих шумливых животных, кото­рые беспрестанно нарушают общественный покой и чьих постоянных и неуместных предупреждений даже не слыш­но тогда, когда они нужны».

И ВЫ, СИЯТЕЛЬНЕЙШИЕ И ВЫСОКОЧТИМЫЕ ГОСУДАРИ, ВЫ,

достойные и уважаемые магистраты свободного народа, позвольте мне принести вам лично дань моего уважения и почтения. Если есть в мире положение, способное про­славить тех, которые его занимают, то это, безусловно,

60 Жан Жак Руссо

то положение, которое доставляют таланты и добродетель, положение, которого вы сделались достойны и до которого возвысили вас ваши сограждане. Их собственные достоин­ства придают новый блеск вашим и, потому что вы избра­ны людьми, способными управлять другими, для того, чтобы управлять ими самими, я нахожу, что вы стойте настолько же выше других магистратов, насколько свобод­ный народ, и особенно тот народ, руководить которым вы имеете честь, стоит по своей просвещенности и по разу­му своему выше черни других государств.

Да будет мне позволено привести пример, о котором должна была бы остаться более прочная память и который всегда будет жить в моем сердце. Я не могу вспомнить, не испытывая сладчайшего волнения, о добродетельном гражданине¹⁴, которому я обязан появлением на свет и кто часто в детстве беседовал со мною о том уважении, которое вам надлежит оказывать. Я вижу его еще, живу­щего трудом рук своих и питающего душу свою возвышен-нейшими истинами. Я вижу книги Тацита, Плутарха и Гроция¹⁵, перед ним лежащие, вперемешку с его рабочими инструментами. Я вижу подле него любимого его сына, внимающего со слишком малою пользой нежным наставле­ниям лучшего из отцов. Но если заблуждения безрассуд­ной юности и заставили меня в течение некоторого време­ни забыть столь мудрые уроки, мне все же досталось сча­стье испытать на себе в конце концов, что как бы сильна ни была склонность к пороку, трудно ожидать, чтобы пло­ды воспитания, в которое вложена часть души, погибли навсегда.

Таковы суть, сиятельнейшие и высокочтимые госуда­ри, граждане и даже простые обитатели¹⁸, рожденные в государстве, которым Вы управляете; таковы эти опытные и толковые люди, о которых под именем рабочих и народа у других наций существуют столь низкие и столь ложные представления. Мой отец — я с радостью признаю это — совсем не выделялся среди своих сограждан: он был подо­бен им всем; и каков бы он ни был, нет ни одного места, где не искали бы его общества и не поддерживали с ним отношений, и притом даже с пользою для себя, самые до­стойные люди. Мне не подобает и, слава богу, нет необхо­димости говорить вам о почтении, коего могут ждать от вас люди такого закала, равные вам как по воспитанию,

рассуждение о происхождении неравенства 61

так и по естественному праву и праву рождения, но поста­вившие себя ниже вас по собственной воле вследствие ва­ших достоинств, которым они должны были оказать и оказали предпочтение, и за которое вы, в свою очередь, обязаны им некоторого рода признательностью. Я замечаю с живым удовлетворением, какою кротостью и снисходи­тельностью смягчаете вы суровость, подобающую служите­лям законов; сколь щедро воздаете вы им уважением и проявлениями внимания за то повиновение и почтение, которым они вам обязаны: поведение это, исполненное справедливости и мудрости, способно все более и более изглаживать память о тех злосчастных событиях¹⁷, о кото­рых нужно забыть, чтобы никогда более не увидеть их снова; поведение это тем более основательно, что этот спра­ведливый и великодушный народ превращает долг свой в удовольствие, что ему от природы нравится почитать вас и что наиболее горячо отстаивающие свои права наибо­лее склонны уважать ваши.

Не должно казаться удивительным, что руководители гражданского общества любят его славу и счастье; но бо­лее, чем удивительно, для спокойствия людей, когда те, кто смотрит на себя как на магистратов или скорее как на повелителей более священной и более возвышенной отчизны, проявляют любовь к земной отчизне, что их кор­мит¹⁸. Как отрадно мне, что я могу сделать столь редкое исключение в нашу пользу и поставить в ряды наших лучших граждан этих ревностных хранителей утвержден­ных законами священных догм, этих почтенных пастырей душ, живое и сладостное красноречие которых тем лучше утверждает и наших сердцах заповеди Евангелия, что они всегда начинают с того, что выполняют их сами. Всем из­вестно, с каким успехом совершенствуется в Женеве высо­кое искусство проповедничества. Но так как люди слиш­ком привыкли видеть, что говорят одно, а делают другое, то лишь немногие знают до какой степени царят в корпо­рации наших священнослужителей дух христианства, свя­тость нравов, строгость к самому себе и мягкость по отно­шению к другим. Быть может одному только городу — Женеве — подобает явить миру назидательный образец столь совершенного единения в рядах общества богословов и литераторов¹⁹; и на их признанной мудрости и умерен­ности, на их рвении к процветанию государства я и осно-

62 Жан Жак Руссо

вываю в значительной степени надежду на вечное его спо­койствие; и я отмечаю с удовольствием, смешанным с удивлением и почтением, какое содрогание вызывают у них принципы тех варваров, что считаются священными²⁰, коих не один пример дает нам история и которые для за­щиты так называемых божьих прав, т. е. своих интересов, проливали человеческую кровь тем щедрее, что их собст­венная, как они льстили себя надеждой, всегда должна щадиться.

Могу ли я забыть о той драгоценной половине Республи­ки, которая составляет счастье другой и коей кротость и мудрость поддерживают в ней мир и добрые нравы. Любез­ные и добродетельные гражданки, вашему полу всегда будет суждено управлять нашим. Сколь радостно, если ваша целомудренная власть, проявляемая только в супру­жеском союзе, дает себя чувствовать лишь во славу госу­дарства и всеобщего счастья! Именно так повелевали жен­щины в Спарте и так именно достойны вы повелевать в Женеве. Какой варвар-мужчина может противиться голо­су чести и разума в устах нежной супруги? и кто не про­никнется презрением к бесполезной роскоши при виде вашего простого и скромного наряда, которому ваши лич­ные достоинства придают такой блеск, что этот наряд уже кажется самым счастливым дополнением к вашей красоте? Именно вам надлежит поддерживать всегда вашею любез­ной и невинной властью и вашим тонким умом любовь к законам в Государстве и согласие между гражданами, объ­единять посредством счастливых браков враждующие се­мьи и более всего исправлять убедительною кротостью ваших наставлений и скромным изяществом вашей беседы дурные манеры, которые наша молодежь усваивает в иных краях, откуда вместо стольких полезных вещей, что могли бы пойти им впрок, наши молодые люди приносят с собой, наряду с ребячливым тоном и смешными замашками, за­имствованными у падших женщин, лишь преклонение перед уж не знаю какими так называемыми идеалами, внешне скрашивающими рабское состояние, перед идеала­ми, которые никогда не заменят священной свободы. Будь­те же всегда тем, что вы есть, — целомудренными храни­тельницами нравов и нежных уз мира; и продолжайте отстаивать по всякому случаю права сердца и природы на пользу долгу и добродетели.

Рассуждение о происхождении неравенства 63

Я хочу думать, что не буду опровергнут фактами, когда основываю на подобных залогах свою надежду на общее счастье граждан и славу Республики. Я признаю, что, об­ладая всеми этими преимуществами, Республика не будет бчистать тем блеском, который ослепляет большинство глаз и детская и пагубная страсть к которому — самый смертельный враг и счастья, и свободы. Пусть развращен­ная молодежь ищет в иных краях легких удовольствий и затем долгого раскаяния; пусть так называемые люди со вкусом в иных местах восхищаются великолепием двор­цов, красотою экипажей, изысканностью меблировки, пышностью зрелищ и всеми утонченностями изнеженнос­ти и роскоши. В Женеве можно увидеть только людей; но ведь и такое зрелище, конечно, имеет свою цену, и те, кто ищут его, конечно же, стоят более, чем поклонники всего остального.

Соблаговолите, сиятельнейшие, высокочтимые и вла­детельные государи, все с одинаковою добротою, принять почтительные свидетельства того, как мне дорого ваше общее благополучие. Если оказался я столь несчастен, что повинен в несколько нескромной восторженности в этом живом излиянии моей души, то умоляю вас простить мне эту восторженность, видя в ней только нежную привязан­ность истинного патриота и пылкое и законное рвение че­ловека, который не знает для себя большего счастья как видеть вас всех счастливыми.

С глубочайшим почтением,

СИЯТЕЛЬНЕЙШИЕ, -

ВЫСОКОЧТИМЫЕ И ВЛАДЕТЕЛЬНЫЕ ГОСУДАРИ,

ваш нижайший и покорнейший слуга и согражданин Жан Жак Руссо.

Шамбери, 12 июня 1754 г.

ПРЕДИСЛОВИЕ

Наиболее полезным и наименее продвинувшимся из всех знаний²¹ человеческих мне представляется знание че-ловека^(П); и я осмеливаюсь утверждать, что одна надпись дельфийского храма²² содержала в себе наставление более важное и более глубокое, чем все толстые книги моралис­тов. Поэтому я смотрю на предмет этого рассуждения как на один из самых интересных вопросов, которые может выдвинуть для обсуждения философия, и, к несчастию для нас, как на один из самых щекотливых вопросов, которые могли бы разрешить философы, ибо как познать источник неравенства между людьми, если не начать с познания их самих? и как удастся человеку увидеть себя таким, каким создала его природа, через все те изменения, которые должна была произвести в его изначальной организации последовательная смена времен и вещей, и отделить то, что было ему присуще с самого начала, от того, что обстоя­тельства и развитие прибавили к первозданному его со­стоянию или изменили в нем? Подобно статуе Главка²³, которую время, море и бури настолько обезобразили, что она походила не столько на бога, сколько на дикого зверя, душа человеческая, извращающаяся в обществе в силу ты­сячи причин, беспрестанно вновь возобновляющихся, вследствие приобретения множества знаний и заблужде­ний, изменений в телосложении и постоянного столкнове­ния страстей, переменила, так сказать, свою внешность почти что до неузнаваемости, и мы находим теперь в ней вместо существа, действующего всегда по определенным и неизменным принципам, вместо той небесной и величе­ственной простоты, которую запечатлел в ней ее творец, лишь безобразное противоречие между страстью, полагаю­щей, что она рассуждает, и разумом в бреду.

Еще более жестоко то, что все успехи человеческого рода беспрестанно отдаляют его от первозданного его со­стояния, и, следовательно, чем более накапливаем мы но-

Рассуждение о происхождении неравенства 65

вых знаний, тем более отнимаем мы у себя средств приоб­рести самое важное из всех; так что, по мере того, как мы углубляемся в изучение человека, мы, в известном смысле, утрачиваем способность его познать.

Нетрудно видеть, что именно в этих последовательных изменениях природы человека и следует искать первые истоки различий между людьми, которые, по общему мне­нию, были так же равны между собою, как равны были животные каждого вида, прежде чем различные физичес­кие причины вызвали среди некоторых видов образование отмечаемых нами теперь в них разновидностей. В самом деле, было бы непостижимо, если бы все эти изменения, чем бы они ни были вызваны, сразу же и одинаковым об­разом переиначили всех индивидуумов этого вида; однако тогда как одни стали совершеннее или выродились и при­обрели различные новые качества, хорошие или дурные, которые не были присущи их природе, другие дольше ос­тавались в первозданном своем состоянии. И таков был между людьми первый источник неравенства, который легче показать, таким образом, в общей форме, чем с точ­ностью указать его истинные причины.

Пусть же мои читатели не думают, что я осмеливаюсь льстить себя надеждою, будто увидел я то, что увидеть мне кажется столь трудным. Я начал несколько рассужде­ний, я решился высказать несколько предположений не столько в надежде разрешить этот вопрос, сколько с наме­рением придать ему ясность и привести его в истинный вид. Другие легко пойдут дальше по этому же пути, но никому не будет легко достигнуть предела, ибо это нелег­кое предприятие — выделить то, что врождено и что ис­кусственно в теперешней природе человека, и вполне по­знать состояние, которое более не существует, которое быть может никогда не существовало²⁴, которое, вероятно, не будет никогда существовать и о котором нужно все же иметь правильное представление, чтобы как следует су­дить о нынешнем нашем состоянии. Даже больше, чем думают, потребуется твердости духа тому, кто возьмется точно определить, какие предосторожности принять, что­бы произвести серьезные наблюдения по этому предмету, и верное решение следующей задачи не кажется мне недо­стойным Аристотелей и Плиниев нашего века²⁵: Какие будут необходимы опыты, чтобы удалось познать есте­ственного человека? и каковы средства, которые позво-3—3575

66 Жан Жак Руссо

лят проделать эти опыты в обществе? Далекий от мыс­ли, что я мог бы взяться за решение этой задачи, я пола­гаю, что достаточно продумал этот вопрос, чтобы осме­литься ответить уже сейчас: и величайшим философам не зазорно будет руководить этими опытами и могущест­веннейшим государям их предпринимать, так как вряд ли было бы разумно ожидать, что придет само собою такое стечение обстоятельств и такое неуклонное, или, скорее, такое последовательное развитие наших знаний, да еще в сочетании с необходимой с обеих сторон доброй волей, которое одно только позволило бы достичь успеха.

Эти исследования, которые так трудно провести и о которых так мало думали до сей поры, дают все же единст­венное остающееся у нас средство устранить множество затруднений на пути к познанию действительных основ человеческого общества. Это именно незнание человечес­кой природы и покрывает такою туманностью и мраком истинное определение естественного права: ибо идея пра­ва, говорит г-н Бурламаки²⁶, и еще более идея естественно­го права, это, очевидно, идеи, относящиеся к природе че­ловека. Таким образом, из этой самой природы челове­ка, — продолжает он, — и его организации, и его состоя­ния и следует выводить принципы этой науки.

Не без удивления и не без стыда замечаешь, как мало согласия царит по этому важному вопросу между различ­ными авторами, которые им занимались. Среди самых серьезных писателей едва ли найдутся двое, которые име­ли бы на этот счет одинаковое мнение. Не говоря уже о философах древности, как будто задававшихся целью про­тиворечить друг другу в самых основных принципах, рим­ские юристы подчиняют, без разбора, человека и всех дру­гих животных одному и тому же естественному закону, потому что они разумеют под этим понятием скорее тот закон, который природа устанавливает для самой себя, чем тот, который она предписывает человеку; или же ско­рее из-за особого значения, придаваемого этими юристами слову закон, которое они, как будто, берут в этом случае лишь для выражения общих отношений, устанавливаемых природой между всеми живыми существами для их общего сохранения²⁷. Люди новых времен, признающие под име­нем закона лишь правило, предписываемое существу нрав­ственному, т. е. разумному, свободному и рассматриваемо­му в его отношениях с другими существами, ограничива-

рассуждение о происхождении неравенства

67

следовательно, область применения естественного за-она одним-единственным животным, одаренным разу­мом т. е. человеком; но, определяя закон этот каждый по-своему, все они основывают его на столь метафизичес­ких принципах, что даже среди нас очень немногие в со­стоянии понять эти принципы, не говоря уже о возможнос­ти самим их обнаружить. Так что все определения этих ученых мужей, всегда, к тому же, противоречивые, согла­суются только в том, что невозможно понять естественный закон и, следовательно, повиноваться ему, не будучи весь­ма великим мастером рассуждать и глубоким метафизи­ком, а это непременно означает, что люди должны были использовать для установления общества такие познания, которые даются только с большим трудом и лишь очень немногим людям уже в самом этом обществе²⁸.

Раз мы так мало знаем природу и так неодинаково по­нимаем смысл слова закон, то очень трудно будет прийти к соглашению относительно верного определения естеств­енного закона. К тому же, все определения, которые нахо­дим мы в книгах, имеют помимо того недостатка, что они вовсе не единообразны, еще и тот, что они выводятся из множества знаний, которыми люди не обладают от при­роды, и из преимуществ, представление о которых можно получить только по выходе из естественного состояния. Начинают с того, что изыскивают правила, относительно которых, для общей пользы, людям было бы хорошо согла­ситься между собою, а затем собранию этих правил дают название естественный закон, ссылаясь только на благо, которое, как они полагают, произойдет от повсеместного применения этих правил. Вот, поистине, слишком удоб­ный способ давать определения и объяснять природу ве­щей с помощью соглашений, допускаемых почти произ­вольно.

Но до тех пор, пока мы совершенно не знаем естествен­ного человека, тщетно будем мы пытаться определить за­кон, им полученный, или тот закон, который лучше всего соответствует его природе. Мы можем вполне ясно сказать относительно этого закона только вот что: чтобы он был законом, нужно не только, чтобы воля того, на кого он налагает обязательство, могла сознательно ему подчинить­ся, но, кроме того, чтобы он был естественным, нужно, чтобы он говорил голосом самой природы. 3*

68 Жан Жак Руссо

Отложив потому в сторону все научные книги, которые учат нас видеть людей такими, какими они себя сделали, и размышляя о первых и простейших действиях челове­ческой души²⁹, я полагаю, что вижу в ней два начала, пред­шествующие разуму; из них одно горячо заинтересовывает нас в нашем собственном благосостоянии и самосохране­нии, а другое внушает нам естественное отвращение при виде гибели или страданий всякого чувствующего сущест­ва и главным образом нам подобных. Из взаимодействия и того сочетания, которое может создать из этих двух на­чал наш ум, без того, чтобы было необходимо добавлять сюда еще свойство общежительности³⁰, — и могут, как мне кажется, вытекать все принципы естественного права; принципы, которые разум затем вынужден вновь возво­дить на иные основания, когда, в результате последова­тельных успехов в своем развитии, он, в конце концов, подавляет природу.

Таким образом вовсе не обязательно делать из человека философа прежде, чем делать из него человека³¹. Его обя­занности по отношению к другим не диктуются исключи­тельно запоздалыми уроками мудрости; и пока не будет он противиться внутреннему влечению к состраданию, он никогда не причинит зла ни другому человеку, ни какому бы то ни было чувствующему существу, исключая тот слу­чай, когда дело идет о его существовании, и он уже вполне закономерно обязан оказать предпочтение себе самому. Таким образом мы покончим и с давнишними спорами о причастности животных к естественному закону, ибо ясно, что, будучи лишены знаний и свободы, они не могут при­знавать этот закон; но так как они имеют с нашей приро­дою нечто общее, поскольку и они одарены способностью чувствовать, то можно считать, что они также должны быть причастны естественному праву и что на человеке лежат по отношению к ним некоторого рода обязанности. В самом деле, получается, что если я обязан не причинять никакого зла мне подобному, то не столько потому, что он есть существо мыслящее, сколько потому, что он есть существо чувствующее: это качество, общее и животному и человеку, должно, по меньшей мере, давать первому из них право не подвергаться напрасно мучениям по вине другого³².

Это именно изучение первобытного человека, подлин­ных его потребностей и главных основ его понимания сво-

суждение о происхождении неравенства 69

обязанностей есть также единственное верное средство устранения тех бесчисленных трудностей, которые возникают перед нами при разрешении вопроса о проис­хождении неравенства в положении личностей³³, об истин­ных основаниях Политического организма, о взаимных правах его членов и в отношении множества других подоб­ных вопросов, столь лее важных, как и мало освещенных. Если обратить на человеческое общество взгляд спокой­ный и беспристрастный, то оно явит нам сначала, как будто, только насилие людей могущественных и угнетение слабых: ум восстает против жестокости первых; мы склон­ны оплакивать слепоту вторых. И так как ничего нет среди людей менее постоянного, чем эти внешние отношения, чаще порождаемые случаем, чем мудростью, и именуемые слабостью или могуществом, богатством или бедностью, то человеческие установления кажутся с первого взгляда возведенными на кучах зыбучего песка. Только присмот­ревшись к ним поближе, только убрав пыль и песок, окру­жающие здание, замечаешь незыблемое основание, на ко­тором оно воздвигнуто, и научаешься видеть его устои. Итак, без серьезного изучения человека, его естественных способностей и их последовательного развития мы никогда не сможем провести этих различий и отделить, в настоя­щем устройстве вещей, то, что создано божественной во­лей³⁴, от того, что хотело бы себе приписать человеческое искусство. Политические и моральные исследования, ко­торые влечет за собой важный вопрос, мною рассматривае­мый, полезны, таким образом, всесторонне, а предположи­тельная история Правлений будет для человека поучитель­ным уроком во всех отношениях. Когда подумаешь о том, во что бы мы превратились, будучи предоставлены самим себе, как не благословлять того, чья благодетельная рука, исправляя наши установления и делая их незыблемыми, ^пР^еДУпредила беспорядки и создала наше счастье теми средствами, которые, казалось, должны были довершить наши бедствия.

Quern te Deus esse

Jussit, et humana qua parte locatus es in re,

Disce*.

Кем быть тебе Бог

Повелел и что сделано здесь человеком, Поведай (лат.). Перси и³⁵. Сатиры, III, 71.

ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕ О ПРИМЕЧАНИЯХ³⁰

Я добавил к этому произведению некоторые примеча­ния, сообразно моей несколько беспечной привычке рабо­тать урывками. Примечания эти подчас настолько откло­няются от моей темы, что незачем читать их одновременно с текстом. Поэтому я перенес их к концу Рассуждения, в котором я пытался, насколько мог, следовать наиболее прямым путем. Те, кому достанет решимости вновь при­няться за чтение, могут, развлечения ради, еще раз поша­рить в поискать добычи и попытаться просмотреть эти примечания; беда будет невелика, если остальные не про­чтут их вовсе.

РАССУЖДЕНИЕ

О человеке, вот о ком предстоит мне говорить: и сам вопрос, мною рассматриваемый, требует, чтобы я говорил об этом людям, ибо подобных вопросов не предлагают, когда боятся чтить истину. Я буду, таким образом, убеж­денно защищать дело человечества перед мудрецами, кото­рые меня к тому побуждают, и я не буду недоволен самим собою, если окажусь достойным темы моей и судей моих.

Я вижу в человеческом роде два вида неравенства: одно, которое я называю естественным или физическим, потому что оно установлено природою и состоит в различии возра­ста, здоровья, телесных сил и умственных или душевных качеств; другое, которое можно назвать неравенством ус­ловным или политическим, потому что оно зависит от некоторого рода соглашения и потому что оно устанавли­вается или, по меньшей мере, утверждается с согласия людей. Это последнее заключается в различных привиле­гиях, которыми некоторые пользуются за счет других: как то, что они более богаты, более почитаемы, более могу-

_С1,_ждение о происхождении неравенства 71

шественны, чем другие, или даже заставляют их себе пови­новаться.

Не к чему спрашивать, каков источник естественного неравенства, потому что ответ содержится уже в простом определении смысла этих слов. Еще менее возможно уста­новить, есть ли вообще между этими двумя видами нера­венства какая-либо существенная связь. Ибо это означало бы, иными словами, спрашивать, обязательно ли те, кто повелевают, лучше, чем те, кто повинуются, и всегда ли пропорциональны у одних и тех же индивидуумов телес­ная или духовная сила, мудрость или добродетель их могу­ществу или богатству: вопрос этот пристало бы ставить разве что перед теми, кто признает себя рабами своих господ: он не возникает перед людьми разумными и сво­бодными, которые ищут истину.

О чем же именно идет речь в этом Рассуждении? О том, чтобы указать в поступательном развитии вещей тот момент, когда право пришло на смену насилию и природа, следовательно, была подчинена Закону; объяснить, в силу какого сцепления чудес сильный мог решиться служить слабому, а народ — купить воображаемое спокойствие це­ною действительного счастья.

Философы, которые исследовали основания общества, все ощущали необходимость восходить к естественному состоянию, но никому из них это еще не удавалось. Одни не колебались предположить³⁷ у человека в этом состоянии понятие о справедливом и несправедливом, не позаботив­шись показать ни того, должен ли он был иметь такое понятие, ни даже того, было ли оно для него полезно. Другие говорили⁸⁸ о естественном праве каждого на сохра­нение того, что ему принадлежит, не объясняя, что пони­мают они под словом «принадлежать». Третьи, наделив сперва³⁹ более сильного властью над более слабым, немед­ленно создали Управление, не думая о том, что должно было пройти некоторое время, прежде чем слова «власть» ^и «управление» получили понятный для людей смысл. Наконец, все, беспрестанно говоря о потребностях, жаднос­ти, угнетении, желаниях и гордости, перенесли в естест­венное состояние представления, которые они взяли в об­ществе: они говорили о диком человеке, и изображали человека в гражданском состоянии. Большей части наших -философов не приходило даже в голову сомневаться в том,

72 Жан Жак Руссо

что естественное состояние существовало, между тем как очевидно, когда читаешь священные книги, что первый человек, получивший непосредственно от Бога знания и наставления, вовсе не был сам в этом состоянии; и, если относиться к писаниям Моисея⁴⁰ с тем доверием, с кото­рым подобает относиться к ним всякому христианскому философу, то уже нельзя допустить, что люди, даже до потопа, когда-либо находились в естественном состоянии в его чистом виде, если только они не впали в него снова в результате какого-нибудь необычайного события — пара­докс этот очень трудно защищать и совершенно невозмож­но доказать.

Начнем же с того, что отбросим все факты⁴¹, ибо они не имеют никакого касательства к данному вопросу. Мы должны принимать результаты розысканий, которые мож­но повести по этому предмету, не за исторические истины, но лишь за предположительные и условные рассуждения, более способные осветить природу вещей, чем установить их действительное происхождение, и подобные тем пред­положениям, которые постоянно высказывают об образо­вании мира наши натуралисты⁴². Религия предписывает нам верить, что так как сам Бог вывел людей из естествен­ного состояния сразу же после сотворения мира, то они не равны, потому что он хотел, чтобы они не были равны­ми; но религия не запрещает нам, на основании одной только природы человека и существ, его окружающих, строить предположения о том, во что человеческий род мог бы превратиться, если бы он был предоставлен самому себе⁴³. Вот — то, что у меня спрашивают, и то, что я став­лю себе задачей рассмотреть в этом Рассуждении. Так как тема моя относится к человеку вообще, то я постараюсь говорить таким языком, который понятен был бы всем нациям; или, точнее, — отвлекаясь от места и времени, чтобы думать лишь о людях, которым я говорю, я предпо­ложу, что нахожусь в Лицее афинском⁴⁴, повторяя уроки моих учителей, имея судьями Платонов и Ксенократов⁴⁵, а слушателем — род человеческий.

О человек! Из какой бы ты ни был страны, каковы бы ни были твои взгляды, слушай, — вот твоя история, такая, какой, полагаю, я прочел ее не в книгах, написанных те­бе подобными, которые лживы, а в природе, которая ни­когда не лжет. Все, что от нее — истинно: ложно будет

суждение о происхождении неравенства 73

ишь то, что я, не желая того, прибавлю от себя. Времена, которых буду я говорить, очень отдаленны: как изменил­ся ты с тех пор по сравнению с тем, каким был. Я опишу тебе, так сказать, жизнь твоего рода, судя по свойствам, которые ты получил, которые воспитание твое и привыч­ки твои могли извратить, но которых не могли они унич­тожить. Есть, чувствую я, такой возраст, на котором от­дельный человек хотел бы остановиться: ты будешь искать тот возраст, на котором ты желал бы, чтобы остановился род твой. Огорченный нынешним твоим состоянием по причинам, которые сулят твоему несчастному потомству еще большие огорчения, ты, возможно, пожелаешь вер­нуться назад: и это чувство должно вылиться в похвальное слово первым предкам твоим, в критику современников твоих и внушить ужас .тем, кто будет иметь несчастье жить после тебя.