Жан Жак Руссо - Рассуждение о происхождении и основаниях неравенства между людьми. Жан Жак Руссо - Рассуждение о происхождении и основаниях неравен. Жан Жак Руссо рассуждение о происхождении и основаниях неравенства между людьми non in depravatis, sed in his quae bene secimdum naturam se habent, considerandum est quid sit naturale. Aristoteles. Politica, lib. I, cap. Ii. Женевской республике1

• Название: Жан Жак Руссо рассуждение о происхождении и основаниях неравенства между людьми non in depravatis, sed in his quae bene secimdum naturam se habent, considerandum est quid sit naturale. Aristoteles. Politica, lib. I, cap. Ii. Женевской республике1
• Анкор: Жан Жак Руссо - Рассуждение о происхождении и основаниях неравенства между людьми.doc
• Дата: 26.03.2018
• Размер: 0.68 Mb.
• Имя файла: Жан Жак Руссо - Рассуждение о происхождении и основаниях неравен.doc
• Тип: Документы; #17245
• Категория: Социология. Политология
• страница: 4 из 8

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Первый, кто, огородив участок земли¹⁰², придумал за­явить: «Это мое!» и нашел людей достаточно простодуш­ных, чтобы тому поверить, был подлинным основателем гражданского общества. От скольких преступлений, войн, убийств, несчастий и ужасов уберег бы род человеческий тот, кто, выдернув колья или засыпав ров, крикнул бы себе подобным: «Остерегитесь слушать этого обманщика; вы погибли, если забудете, что плоды земли — для всех, а сама она — ничья!» Но очень похоже на то, что дела пришли уже тогда в такое состояние, что не могли больше оставаться в том же положении. Ибо это понятие — «собст­венность», зависящее от многих понятий, ему предшество­вавших, которые могли возникать лишь постепенно, не сразу сложилось в человеческом уме. Нужно было достиг­нуть немалых успехов, приобрести множество навыков и познаний, передавать и увеличивать их из поколения в поколение, прежде чем был достигнут этот последний пре­дел естественного состояния. Начнем поэтому с более ран­ней поры и попытаемся охватить взглядом с одной только точки зрения это медленное развитие событий и знаний в самой естественной их последовательности.

Первым чувством человека было ощущение его бытия; первой его заботою — самосохранение. Плоды земли до­ставляли ему все необходимые средства к жизни; инстинкт научил его ими пользоваться. Голод и другие влечения заставляли его поочередно испытать то один, то другой способ существования, и среди этих влечений было одно, звавшее его продолжать свой род — эта слепая страсть, лишенная всякого сердечного чувства, влекла за собою только акт чисто животный. Удовлетворив потребность, оба пола уже больше не узнавали друг друга, и даже ребе­нок ничего уже больше не значил для матери, как только он мог обойтись без нее.

Рассуждение о происхождении неравенства 107

Таково было положение нарождающегося человека; та­кова была жизнь животного, которому сначала были до­ступны лишь ощущения в чистом виде и которое едва пользовалось дарами, преподносимыми ему природою, еще не помышляя о том, чтобы что-нибудь у нее отвоевать. Но вскоре он столкнулся с трудностями; нужно было на­учиться их преодолевать. Высота деревьев, мешавшая че­ловеку добираться до плодов; соперничество животных, которые хотели питаться этими же плодами; свирепость тех из них, которые угрожали его собственной жизни, — все заставляло его настойчиво упражнять свое тело; надо было стать ловким, быстрым в беге, сильным в борьбе. Естественные орудия — ветки деревьев и камни — вскоре попали ему под руку. Он научился преодолевать естествен­ные препятствия, сражаться в случае необходимости с дру­гими животными, оспаривать свою пищу даже у других людей или находить себе новую пищу взамен той, которую приходилось уступать более сильному.

По мере того, как разрастался человеческий род, труд­ности множились, как и люди. Различия почв, климата, времен года должны были заставить людей вносить разли­чия и в свой образ жизни. Неурожайные годы, долгие и суровые зимы, палящий зной летом, уничтожающий всю растительность, требовали от них новой изобретательно­сти¹⁰³. На берегах морей и рек люди изобретают лесу и крючок, становятся рыболовами и начинают питаться ры­бой. В лесах они себе делают луки и стрелы и становятся охотниками и воинами. Гроза, извержение вулкана или какой-нибудь другой счастливый случай знакомит их с огнем — новым средством борьбы с суровостью зимы; они научаются сохранять огонь, затем — воспроизводить его и, наконец, готовить на нем мясо, которое они прежде пожирали сырым.

Это постоянно повторяющееся сопоставление различ­ных живых существ с собою и одних с другими естественно должно было породить в уме человека представления о некоторых соотношениях. Эти отношения, которые мы выражаем словами: большой, маленький, сильный, сла­бый, быстрый, медленный, боязливый, смелый, и другие подобные понятия, сравниваемые в случае необходимости и притом почти бессознательно, породили в конце концов У него что-то вроде размышления, или, скорее, какое-то

108 Жан Жак Руссо

машинальное благоразумие, которое подсказывало ему предосторожности, наиболее необходимые для его безопас­ности.

Новые знания, которые появились в результате этого развития, увеличили превосходство его над другими жи­вотными и заставили его осознать это превосходство. Он научился ставить животным ловушки, он старался пере­хитрить их тысячью способов; и хотя многие из тех живот­ных, которые могли быть для него полезны или опасны, превосходили его силою в схватке или быстротою в беге, он стал со временем господином первых и грозою вторых. И поэтому первый взгляд, брошенный человеком на себя самого, вызвал в нем первое движение гордости; и поэто­му, едва научившись различать положение различных су­ществ по отношению друг к другу и признав себя первым, как представителя своего вида, он уже исподволь готовил­ся притязать на это первое место и как индивидуум.

Хотя ему подобные и не были для него тем же, чем яв­ляются они для нас, хотя он навряд ли имел больше обще­ния с ними, чем с другими животными, все же и они не были забыты им в его наблюдениях. Сходные черты, кото­рые мог он со временем подметить между ними, между своею самкою и самим собою, заставили его предполагать существование еще и других сходных черт, которые не были им замечены; и видя, что все они ведут себя так же, как и он вел бы себя при подобных обстоятельствах, он пришел к заключению, что они думают и чувствуют совер­шенно так же, как и он; и эта важная истина, прочно ут­вердившись в его уме, благодаря предчувствию столь же верному, но более быстрому, чем логическая операция, заставила его следовать наилучшим правилам поведения, которых ему надлежало с ними придерживаться, чтобы обеспечить себе преимущества и безопасность.

Наученный опытом, что стремление к благополучию — это единственная движущая сила человеческих поступ­ков¹⁰¹, он стал способен отличать те редкие случаи, когда общие интересы позволяли ему рассчитывать на содейст­вие ему подобных, и те случаи, еще более редкие, когда соперничество заставляло его их остерегаться. В первом случае он объединялся с ними в одном стаде¹⁰⁵ или, самое большее, в некоторого рода свободной ассоциации, кото­рая ни на кого не налагала никаких обязательств и кото-

Рассуждение о происхождении неравенства 109

рая существовала лишь до тех пор, пока существовала кратковременная потребность, ее вызвавшая. Во втором случае, каждый стремился поставить себя в более выгодное положение, либо открыто применяя силу, если он считал это для себя возможным, либо с помощью ловкости и изво­ротливости, если он чувствовал себя более слабым.

Вот каким образом люди могли незаметно для самих себя приобрести некоторое грубое понятие о взаимных обя­зательствах и о том, сколь выгодно их исполнять, но лишь постольку, поскольку этого могли требовать интересы на­сущные и ощутимые, ибо они не знали, что такое преду­смотрительность, и они не только не думали о далеком бу­дущем, но не помышляли даже о завтрашнем дне. Если охотились на оленя, то каждый хорошо понимал, что для этого он обязан оставаться на своем посту, но если вблизи кого-либо из них пробегал заяц, то не приходится сомне­ваться, что он без зазрения совести пускался за ним вдо­гонку и, настигнув свою добычу, весьма мало сокрушался о том, что таким образом лишил добычи своих товарищей.

Легко понять, что для подобных сношений нужен был язык, не многим более утонченный, чем язык ворон или обезьян, которые собираются в стаи примерно по той же причине. Нечленораздельные крики, много жестов и не­сколько звукоподражательных шумов должны были дол­гое время составлять всеобщий язык; путем добавления в каждой местности нескольких членораздельных и услов­ных звуков, возникновение которых, как я уже говорил, совсем нелегко объяснить, получились языки особые, но грубые и несовершенные, такие, примерно, какие и теперь еще встречаются у различных диких народов.

Я проношусь стрелою через множество веков, подгоняе­мый быстротекущим временем, обширностью того, о чем нужно мне рассказать, и тем, что вначале развитие почти неприметно, ибо чем медленнее сменяли друг друга собы­тия, тем быстрее можно их описывать.

Эти первые успехи дали, в конце концов, человеку воз­можность делать успехи более быстро. Чем больше просве­щался ум, тем более совершенствовались изобретатель­ность и навыки¹⁰⁶. Вскоре люди перестали устраиваться на ночлег под первым попавшимся деревом или укрывать­ся в пещерах; у них появилось нечто вроде топоров из твердых и острых камней для того, чтобы рубить дерево,

110 Жан Жак Руссо

копать землю и строить хижины из ветвей, которые они впоследствии додумались обмазывать глиною и грязью. Это была эпоха первого переворота, который привел к установлению и выделению семей и к появлению своего рода собственности¹⁰⁷; уже тогда из-за нее возникало, быть может, немало споров и схваток. Но так как самые силь­ные были, по всей вероятности, первыми, которые постро­или себе жилища и чувствовали себя способными их защи­щать, то следует полагать, что слабые сочли делом более быстрым и надежным последовать их примеру, чем пы­таться выгнать их из этих жилищ; а что до тех, у которых уже были хижины, то каждый из них не слишком пытался завладеть хижиною своего соседа, не столько потому, что она принадлежала не ему, сколько потому, что она не бы­ла ему нужна и что он не мог бы ее захватить, не вступив в весьма ожесточенную схватку с семьею, ее занимавшей.

Первые душевные движения явились результатом ново­го положения, когда в одном общем жилище оказывались вместе мужья и жены, отцы и дети. Привычка к совмест­ной жизни породила самые нежные из известных людям чувств — любовь супружескую и любовь родительскую. Каждая семья превращалась в маленькое общество¹⁰⁸, сплоченное тем более тесно, что единственными узами в нем были взаимная привязанность и свобода; и тогда имен­но установились первые различия -в образе жизни людей разного пола, которые до этого вели одинаковый образ жизни. Женщины стали чаще оставаться дома и приучи­лись охранять хижину и детей, тогда как мужчина отправ­лялся добывать пищу для всех. Оба пола начали также, ведя жизнь несколько менее суровую, понемногу утрачи­вать свою дикость и силу. Но если каждый из них в оди­ночку стал менее способен сражаться с хищными зверями, зато уже оказалось, что легче защищаться от них общими силами.

В этом новом состоянии, когда жизнь была простою и уединенною, а потребности очень умеренными и люди уже изобрели орудия, чтобы эти потребности удовлетворять, у них оставалось весьма много досуга и они использовали этот досуг для того, чтобы доставлять себе разнообразные жизненные удобства, которые отцам их были неизвестны; и это было первое ярмо, которое они надели на себя, сами того не подозревая, и первый источник тех бедствий, кото-

Рассуждение о происхождении неравенства 111

рые они уготовили своим потомкам. Ибо, кроме того, что люди продолжали таким образом изнеживаться и телом и духом, удобства эти потеряли, благодаря привычке к ним, почти всю свою прелесть и выродились в настоящие потребности: не столь приятно было обладать этими удоб­ствами, сколь мучительно — их лишиться, и люди чувст­вовали себя несчастными, потеряв их, хотя они и не чувст­вовали себя счастливыми, обладая ими¹⁰⁹.

Теперь немного более понятно, как входила в употреб­ление речь или как она незаметно совершенствовалась в кругу каждой семьи, и уже можно сделать некоторые предположения о том, как различные частные причины могли содействовать распространению речи и ускорить ее развитие, делая ее более необходимою. Большие навод­нения или землетрясения окружали населенные местности водою или пропастями; совершающиеся на земном шаре перевороты отрывали от материка отдельные части и раз­бивали их на острова¹¹⁰. Понятно, что у людей, которые таким образом оказались сближенными и принужденными жить вместе, скорее должен был образоваться общий язык, чем у тех людей, которые еще вольно блуждали в лесах на материке. Весьма возможно, что после первых попыток мореплавания островитяне и принесли нам уме­ние пользоваться речью; по меньшей мере, весьма вероят­но, что общество и языки возникли на островах и достигли там совершенства прежде, чем они стали известны на мате­рике.

Все начинает принимать иной вид. Люди, блуждавшие до сих пор в лесах, теперь уже ведут более оседлый образ жизни и понемногу сближаются, соединяются в разные стада и, наконец, образуют в каждой стране отдельный народ, объединенный нравами и обычаями, не какими-либо уставами и законами, а одинаковым образом жизни, одинаковым питанием и общим влиянием климата. Посто­янное соседство не может, в конце концов, не породить некоторой близости между различными семьями. Моло­дежь обоего пола живет в соседних хижинах. Кратковре­менная связь, которой требует природа, приводит вскоре, в результате взаимных посещений, к связи не менее прият­ной, но более постоянной. Люди привыкают присматри­ваться к различным предметам и сравнивать; незаметно Для самих себя они приобретают понятия о достоинствах

112 Жан Жак Руссо

и красоте, которые заставляют их оказывать предпочтение тому или другому. Привыкшие видеть друг друга, люди не могут обойтись без того, чтобы не видать друг друга еще и еще. В душу закрадывается нежное и сладкое чувст­во, но, встретив хоть малейшее сопротивление, оно превра­щается уже в неукротимую страсть. Вместе с любовью просыпается ревность; раздор торжествует, и нежнейшей из страстей приносится в жертву человеческая кровь.

По мере того, как понятия и чувства возникают одно за другим, по мере того, как развиваются ум и сердце, род человеческий постепенно выходит из состояния дико­сти, связи расширяются, а узы становятся все более тесны­ми. Люди привыкают собираться вместе перед хижинами или вокруг большого дерева; пение и пляски — истинные детища любви и досуга стали развлечением, или скорее занятием для праздных мужчин и женщин, объединенных в том или другом скопище. Каждый начал присматривать­ся к другим и стремиться обратить внимание на себя само­го, и некоторую цену приобрело общественное уважение. Тот, кто лучше всех пел или плясал, самый сильный, са­мый красивый, самый ловкий, самый красноречивый ста­новился наиболее уважаемым, — и это было первым шагом одновременно и к неравенству и к пороку. Из этих первых предпочтений родились, с одной стороны, тщеславие и презрение, а с другой — стыд и зависть; и брожение, вы­званное этою новой закваскою, дало в конце концов соеди­нения гибельные для счастья и невинности.

Как только люди начали взаимно оценивать друг друга и как только в их уме сложилось понятие об уважении, каждый начал на него предъявлять права, и стало уже невозможно безнаказанно отказывать в нем кому бы то ни было. Отсюда возникли первые правила обхождения, даже среди дикарей, и поэтому всякая умышленная обида превращается в оскорбление, ибо наряду с причиненным обидою злом каждый видел в ней и презрение к его лично­сти, часто более непереносимое, чем само зло. А так как каждый платил за презрение, ему оказанное, сообразно тому, насколько значительным он считал себя, то месть стала ужасною, а люди — кровожадными и жестокими. Это — именно та ступень развития, которой достигло боль­шинство диких народов, нам известных; а так как многие не делали достаточного различия между понятиями и не

рассуждение о происхождении неравенства 113

заметили, что эти народы уже далеки от первоначального естественного состояния, то они и поспешили сделать за­ключение, что человек от природы жесток¹¹¹ и что он нуждается для смягчения его нравов в наличии внутренне­го управления; между тем нет ничего более кроткого, чем человек в первоначальном состоянии, когда поставленный природою равно далеко от неразумия животных и от ги­бельных познаний человека в гражданском состоянии, по­буждаемый равно инстинктом и разумом¹¹² лишь к тому, чтобы ограждать себя от зла, ему угрожающего, он удер­живается естественною сострадательностью от того, чтобы самому кому-либо причинять зло, и притом ничто не вле­чет его к этому, хотя бы даже ему и содеяли какое-нибудь зло. Ибо, согласно аксиоме мудрого Локка¹¹³, не может быть причинен ущерб там, где полностью отсутствует собственность.

Следует, однако, отметить, что складывающееся обще­ство и отношения, уже установившиеся между людьми, потребовали от них качеств, отличных от тех, которыми они обладали по изначальной своей природе: в человече­ских поступках начинает проявляться понятие о морали, а так как до появления законов каждый был единствен­ным судьею полученных им обид и единственным мстите­лем за них, то доброта, уместная в чисто естественном со­стоянии, была уже неуместна в условиях образующегося общества; необходимо было, чтобы наказания становились более суровыми, по мере того как учащались случаи нане­сения обид, и страху мести надлежало заменить собою узду законов. Таким образом, хотя люди и стали менее выносливы и естественная сострадательность подверглась уже некоторому ослаблению, все же этот период развития человеческих способностей, лежащий как раз посредине¹¹⁴ между безразличием изначального состояния и бурною деятельностью нашего самолюбия, должен был быть эпо­хой самой счастливою и самой продолжительною. Чем больше размышляешь об этом состоянии, тем более убеж­даешься, что оно было менее всех подвержено переворо­там, что оно было наилучшим для человека и ему при­шлось выйти из этого состояния лишь вследствие какой-нибудь гибельной случайности, которой, для общей поль­зы, никогда не должно было бы быть. Пример дикарей, которых почти всех застали на этой ступени развития,

114 Жан Жак Руссо

кажется, доказывает, что человеческий род был создан для того, чтобы оставаться таким вечно, что это состояние является настоящею юностью мира, и все его дальнейшее развитие представляет собою по видимости шаги к совер­шенствованию индивидуума, а на деле — к одряхлению рода.

До тех пор, пока люди довольствовались своими убоги­ми хижинами, пока они ограничивались тем, что шили себе одежды из звериных шкур с помощью древесных ши­пов или рыбьих костей, украшали себя перьями и ракови­нами, расписывали свое тело в различные цвета, совершен­ствовали или украшали свои луки и стрелы, выдалбливали с помощью острых камней какие-нибудь рыбачьи лодки или грубые музыкальные инструменты, словом, пока они были заняты лишь таким трудом, который под силу одно­му человеку, и только такими промыслами, которые не требовали участия многих рук, они жили, свободные, здо­ровые, добрые и счастливые, насколько они могли быть такими по своей природе, и продолжали в отношениях между собою наслаждаться всеми радостями общения, не нарушавшими их независимость¹¹⁵. Но с той минуты, как один человек стал нуждаться в помощи другого, как толь­ко люди заметили, что одному полезно иметь запас пищи на двоих¹¹⁶, — исчезло равенство, появилась собствен­ность, труд стал необходимостью, и обширные леса превра­тились в радующие глаз нивы, которые надо было орошать человеческим потом и на которых вскоре были посеяны и выросли вместе с урожаем рабство и нищета.

Искусство добывания и обработки металлов и земледе­лие¹¹⁷ явились теми двумя искусствами, изобретение кото­рых произвело этот огромный переворот¹¹⁸. Золото и сереб­ро — на взгляд поэта, железо и хлеб — на взгляд филосо­фа — вот что цивилизовало людей и погубило человечес­кий род. Ведь ни то, ни другое не были известны дикарям Америки, которые потому-то и остались навсегда дикаря­ми; а другие народы, по-видимому, оставались в состоянии варварства и тогда, когда они уже применяли одно из этих искусств без другого. И, быть может, одно из лучших объ­яснений тому, что Европа оказалась, если не раньше, то, по меньшей мере, прочнее и лучше цивилизованною¹¹⁹, чем другие части света, состоит в том, что она одновремен­но и богаче всех железом и родит больше всех хлеба.

рассуждение о происхождении неравенства 115

Трудно догадаться, как люди пришли к знакомству с железом и научились им пользоваться, ибо невероятно, чтобы они сами додумались добывать это вещество из руд­ников и подвергать его необходимой предварительной об­работке, чтобы расплавить, не зная еще, что из этого полу­чится. С другой стороны, в еще меньшей степени можно приписать это открытие какому-нибудь случайному пожа­ру, так как залежи руды образуются только в бесплодных местах¹²⁰, лишенных деревьев и растительности, и можно сказать, что природа позаботилась о том, чтобы скрыть от нас эту роковую тайну. Остается, таким образом, пред­положить лишь такого рода чрезвычайное обстоятельство, как то, что какой-нибудь вулкан, извергающий расплав­ленные металлы, внушил людям, наблюдавшим это, мысль воспроизвести эту деятельность природы. И нужно еще предположить, что обладали эти люди немалым мужест­вом и немалою предусмотрительностью, чтобы взяться за столь трудную работу и в такой мере предвидеть те выго­ды, которые они смогут из этого извлечь; ведь это доступно лишь умам уже более развитым, чем должны были быть их умы в то время.

Что до земледелия, то принцип его был известен задол­го до того, как оно стало для людей привычным занятием, и почти невозможно, чтобы у людей, непрерывно занятых добыванием себе пищи — плодов деревьев и растений, не появилось в достаточном скором времени понятие о том, _ какими путями природа осуществляет размножение расте­ний. Но их изобретательность, вероятно, обратилась в эту сторону лишь очень поздно — потому ли, что деревья, которые наряду с охотою и рыбной ловлей доставляли им пищу, не нуждались в их заботах, либо потому, что не знали они употребления хлебных злаков, либо потому, что у них не было орудий, чтобы эти злаки возделывать, либо потому, что не обладали они способностью предвидеть свои будущие потребности, либо, наконец, потому, что у них не было средств помешать другим завладеть плодами их труда. Когда люди стали более изобретательными, мож­но полагать, что они начали с помощью острых камней или заостренных палок сажать вокруг своих хижин кое-какие овощи и коренья¹²¹, еще задолго до того, как научи­лись подготовлять открытое поле и приобрели орудия, необходимые для земледелия в больших размерах. Но

116 Жан Жак Руссо

тогда пришлось бы оставить без внимания то обстоятель­ство, что, отдавая свои силы этому занятию и засевая зем­лю, люди должны были решиться сначала кое-чем пожерт­вовать, чтобы затем приобрести многое. Однако такая пре­дусмотрительность плохо вяжется со складом ума дикаря, которому очень трудно, как я говорил, подумать поутру о том, что понадобится ему вечером.

Таким образом, необходимо было изобретение других искусств, чтобы приобщить человеческий род к искусству земледелия. Как только появилась нужда в том, чтобы одни люди плавили и ковали железо, необходимо было, чтобы другие люди их кормили. Чем больше умножалось число рабочих, тем меньше оказывалось рук, чтобы добы­вать пищу для всех, но ртов, которые требовали пищи, не становилось меньше; а так как одним нужны были продукты питания в обмен на их железо, то другие откры­ли, в конце концов, секрет, как использовать это железо, чтобы умножать съестные припасы. Отсюда возникли, с одной стороны, землепашество и сельское хозяйство, а с другой — искусство обрабатывать металлы и расширять область их применения¹²².

Неизбежным следствием обработки земли был ее раз­дел, а как только была признана собственность, должны были появиться первые уставы правосудия. Ибо, чтобы определить каждому — его, нужно, чтобы каждый мог чем-нибудь обладать; кроме того, когда люди стали загля­дывать в будущее и увидели, что все они могут кое-что потерять, среди них уже не оказалось ни одного, кому не приходилось бы страшиться возмездия за тот ущерб, кото­рый он мог нанести другому. Так объяснить происхожде­ние собственности тем более естественно, что невозможно себе представить, чтобы это понятие — собственность — возникло иначе, как из трудовой деятельности, ибо мы не видим, что, кроме своего труда, человек мог внести в что-либо не им созданное, чтобы себе это присвоить. Один только труд, давая земледельцу право на продукты земли, им обработанной, дает ему, следовательно, право и на зем­лю, по меньшей мере, до сбора урожая, — и так из года в год, что, делая обладание непрерывным, легко превраща­ется в собственность. Когда древние, говорит Гроций, про­звали Цереру законодательницей¹²³, а праздник, справляв­шийся в ее честь, назвали фесмофориями¹²⁴, то они желали

рассуждение о происхождении неравенства 117

этим дать понять, что раздел земли привел к возникнове­нию нового вида права, а именно права собственности, отличного от права, которое вытекает из естественного закона.

При таком положении вещей равенство могло бы сохра­ниться, если бы люди обладали одинаковыми дарованиями и если бы, к примеру, использование железа и потребление продуктов питания постоянно находились в точном равно­весии. Но соответствие, ничем не поддерживаемое, было вскоре нарушено: самый сильный производил своим тру­дом больше, чем другие, самый искусный извлекал боль­шие выгоды из своей работы, самый изобретательный на­ходил способы сократить затраты труда, землепашец мог больше нуждаться в железе, или кузнец — в хлебе, и при одинаковой затрате труда один зарабатывал много, а дру­гой едва существовал. Так незаметно обнаруживает свое возрастающее значение естественное неравенство наряду со складывающимся неравенством¹²⁵, и различия между людьми, углубляясь в силу различия внешних обстоя­тельств, делаются более ощутимыми, более постоянными в своих проявлениях и начинают в той же мере влиять на судьбы отдельных лиц.

Когда дела уже пришли в такое состояние, то легко представить себе все остальное. Я не стану задерживаться здесь на описании того, как, одно за другим, изобретались другие искусства, как развивались языки, как проверя­лись на деле и находили себе применения дарования, как возрастало неравенство состояний, как использовались и какие злоупотребления порождали богатства, не буду при­водить все те подробности, которые с этим связаны и кото­рые каждый может легко восполнить. Я ограничусь лишь тем, что окину взглядом весь род человеческий при этом новом положении вещей.

И вот уже все наши способности получили полное раз­витие, действуют память и воображение, настороже — самолюбие, становится деятельным разум, и ум уже почти Достиг доступного ему предела совершенства. Вот уже на­ши естественные свойства приведены в действие, положе­ние и участь каждого человека определяются не только размерами его имущества и его способностью приносить пользу или наносить вред, но его умом, красотою, силою или ловкостью, заслугами или дарованиями, а так как

118 Жан Жак Руссо

одни только эти качества могли принести уважение, то вскоре потребовалось иметь эти качества или делать вид, что ими обладаешь; стало выгоднее притворяться не та­ким, каков ты есть на самом деле. Быть и казаться — это, отныне, две вещи совершенно различные¹²⁶, и следст­вием этого различия явились и внушающий почтение блеск, и прикрытая обманом хитрость, и все те пороки, что составляют их свиту. С другой стороны, из свободного и независимого, каким был человек прежде, он стал, та­ким образом, в результате появления множества новых потребностей, подвластен, так сказать, всей природе и, в особенности, себе подобным; он становится, в некотором смысле, их рабом, даже становясь их господином¹²⁷, если он богат — он нуждается в их службе, если он беден — он нуждается в их помощи, и, даже занимая среднее положе­ние между тем и другим, он не в состоянии обойтись без других людей. Поэтому ему приходится беспрестанно ста­раться заинтересовать себе подобных в своей судьбе и за­ставить их находить действительную или кажущуюся вы­году в том, чтобы трудиться для его пользы: это делает его лукавым и изворотливым с одними, непреклонным и жестоким с другими и приводит его к необходимости обма­нывать всех тех, в ком он нуждается, если он не может их заставить себя бояться и если он не видит свою выгоду в том, чтобы служить им с пользою для себя. Наконец, ненасытное честолюбие, страсть к увеличению относитель­ных размеров своего состояния, не так в силу действи­тельной потребности, как для того, чтобы поставить себя выше других, внушает всем людям низкую склонность взаимно вредить друг другу, тайную зависть, тем более опасную, что, желая вернее нанести удар, она часто рядит­ся в личину благожелательности; словом, состязание и соперничество, с одной стороны, противоположность ин­тересов — с другой, и повсюду — скрытое желание выга­дать за счет других. Все эти бедствия — первое действие собственности и неотделимая свита нарождающегося нера­венства.

До тех пор, пока не были изобретены знаки, представ­ляющие богатства, эти последние могли состоять разве что из земель и скота — единственного вещного имущест­ва, каким могут обладать люди. Но когда владения, пере­ходящие по наследству, возросли в числе и размерах на-

рассуждение о происхождении неравенства 119

столько, что покрыли собою всю землю и стали все сопри­касаться друг с другом, то одни владения могли расти уже только за счет других, и остальные люди, оставшиеся ни с чем, так как слабость или беспечность помешали им, в свою очередь, приобрести земельные участки, стали бедняками, ничего не потеряв¹²⁸; все изменилось вокруг них, но сами они не изменились и оказались вынужденны­ми получать или похищать средства к существованию из рук богатых; и отсюда начали возникать, в зависимости от различий в характерных особенностях тех и других, господство и порабощение или насилие и грабежи. Бога­тые, со своей стороны, едва успев познать наслаждение властью, стали вскоре презирать всех остальных и, исполь­зуя своих прежних рабов, чтобы подчинить себе новых, они только и помышляли о покорении и о порабощении своих соседей, подобно тем голодным волкам, которые, раз отведав человечьего мяса, отвергают всякую другую пищу и бросаются только на людей.

Таким образом, самые могущественные или самые бед­ствующие обратили свою силу или свои нужды в своего рода право на чужое имущество, равносильное в их глазах праву собственности, и за уничтожением равенства после­довали ужаснейшие смуты: так несправедливые захваты богатых, разбои бедных и разнузданные страсти и тех и других, заглушая естественную сострадательность и еще слабый голос справедливости, сделали людей скупыми, честолюбивыми и злыми. Начались постоянные столкнове­ния права сильного с правом того, кто пришел первым, которые могли заканчиваться лишь сражениями и убийст­вами'¹^. Нарождающееся общество пришло в состояние самой страшной войны: человеческий род, погрязший в пороках и отчаявшийся, не мог уже ни вернуться назад, ни отказаться от злосчастных приобретений, им сделан­ных; он только позорил себя, употребляя во зло способнос­ти, делающие ему честь, и сам привел себя на край гибели.

Attonitus novitate mali, divesque, miserque, Effugere oplat opes, et quce modo uoverat odit*.

Люди не могли в конце концов не задуматься над этим столь бедственным положением и над несчастиями, на них

* Зла новизной поражен и богач, и бедняк в то же время,

Рад бы бежать он теперь от богатств, столь недавно желанных.

Овидий. Метаморфозы, XI, 127—128 (лат.)*²⁹.

120 Жан Жак Руссо

обрушившимися. Богатые в особенности должны были вскоре почувствовать, насколько невыгодна для них эта постоянная война, все издержки которой падали на них и в коей опасность для жизни была общей, а для имущест­ва — односторонней. Впрочем, какой благовидный вид они ни придавали бы своим захватам, они понимали доста­точно хорошо, что последние основываются лишь на шат­ком и ложном праве; и раз то, что было ими захвачено, они приобрели лишь с помощью силы, то силою же можно было это у них отнять, причем у них не было никаких ос­нований на это жаловаться. Даже те, которых обогатило одно трудолюбие, едва ли могли лучше обосновать право на свою собственность. Напрасно бы они говорили: «Ведь это я построил эту стену, я приобрел этот участок земли своим трудом». «Но кто определил границы ваших владе­ний? — могли бы им ответить, — и на каком основании притязаете вы на то, чтобы вам за наш счет уплатили за тот труд, который мы на вас вовсе не возлагали? Разве вам неизвестно, что множество ваших братьев погибает или страдает от недостатка того, чего у вас слишком много, и что вам нужно категорическое и единодушное согласие человеческого рода, чтобы присвоить себе из общих средств существования то, что превышает вашу потреб­ность?» Не имея веских доводов, чтобы оправдаться, и достаточных сил, чтобы защищаться, легко одолевая от­дельного человека, но сам одолеваемый разбойничьими шайками, один против всех, ибо, по причине взаимной зависти, он не мог объединиться с равными ему, чтобы бороться с врагами, объединенными общею надеждою на удачный грабеж, — богатый составил, наконец, под давле­нием необходимости наиболее обдуманный из всех планов, которые когда-либо зарождались в человеческом уме: об­ратить себе на пользу самые силы тех, кто на него нападал, превратить своих противников в своих защитников, вну­шить им иные принципы и дать им иные установления, которые были бы для него настолько же благоприятны, сколь противоречило его интересам естественное право¹³⁰. С этой целью, показав предварительно своим соседям все ужасы такого состояния, которое вооружало их всех друг против друга, делало для них обладание имуществами столь же затруднительным, как и удовлетворение потреб­ностей; состояния, при котором никто не чувствовал себя

рассуждение о происхождении неравенства 121

в безопасности, будь он беден или богат, — он легко нашел доводы, на первый взгляд убедительные, чтобы склонить их к тому, к чему он сам стремился. «Давайте объединим-_СЯ) — сказал он им, — чтобы оградить от угнетения сла­бых, сдержать честолюбивых и обеспечить каждому обла­дание тем, что ему принадлежит; давайте установим су­дебные уставы и мировые суды, с которыми все обязаны будут сообразоваться, которые будут нелицеприятны и будут в некотором роде исправлять превратности судьбы, подчиняя в равной степени могущественного и слабого взаимным обязательствам. Словом, вместо того, чтобы об­ращать наши силы против себя самих, давайте соединим их в одну высшую власть, которая будет править нами, согласно мудрым законам, власть, которая будет оказы­вать покровительство и защиту всем членам ассоциации, отражать натиск врагов и поддерживать среди нас вечное согласие».

Даже и подобной речи не понадобилось, чтобы увлечь грубых и легковерных людей, которым к тому же нужно было разрешить слишком много споров между собою, что­бы они могли обойтись без арбитров, и которые были слишком скупы и честолюбивы, чтобы они могли долго обходиться без повелителей. Все бросились прямо в оковы, веря, что этим они обеспечат себе свободу, ибо, будучи достаточно умны, чтобы постигнуть преимущества полити­ческого устройства, они не были достаточно искушенны­ми, чтобы предвидеть связанные с этим опасности. Преду­гадать, что это приведет к злоупотреблениям, скорее всего способны были как раз те, кто рассчитывал из этих зло­употреблений извлечь пользу, и даже мудрецы увидели, что надо решиться пожертвовать частью своей свободы, чтобы сохранить остальную, подобно тому, как раненый дает себе отрезать руку, чтобы спасти все тело.

Таково было или должно было быть происхождение общества и законов, которые наложили новые путы на слабого и придали новые силы богатому^(Х), безвозвратно уничтожили естественную свободу, навсегда установили закон собственности и неравенства¹³¹, превратили ловкую узурпацию в незыблемое право и ради выгоды нескольких честолюбцев обрекли с тех пор весь человеческий род на ^ТРУД> рабство и нищету. Легко видеть, почему образование одного только общества сделало неизбежным образование

122 Жан Жак Руссо

всех остальных и почему, чтобы противостоять силам со­единенным, в свою очередь, нужно было соединиться. Бы­стро умножаясь в числе или распространяясь, общества вскоре покрыли всю поверхность земли; и уже невозможно было найти во всем мире хотя бы один уголок, где бы можно было сбросить с себя ярмо и отвести голову от ме­ча, который часто направлялся неуверенною рукою, но был постоянно занесен над головой каждого человека. Пос­ле того, как гражданское право стало таким образом зако­ном, общим для всех граждан, естественный закон приме­нялся уже только в области отношений между различны­ми обществами, где под названием международного права он был смягчен некоторыми молчаливыми соглашениями, чтобы сделать возможным общение и чтобы создать неко­торую замену естественной сострадательности: она теряет в отношениях между обществами почти всю ту силу, кото­рой она обладала в отношениях между людьми, и продол­жает жить лишь в великих душах немногих граждан ми­ра¹³², которые переносятся через воображаемые преграды между народами и, по примеру всевышнего Существа, их создавшего, распространяют свою благожелательность на весь человеческий род.

Политические организмы, оставаясь, таким образом, в отношениях между собой в естественном состоянии¹³³, уже скоро испытали на себе те же неудобства, которые, ранее, заставили отдельных людей выйти из этого состоя­ния; и состояние это стало еще более пагубным для отно­шений между этими большими Организмами, чем оно бы­ло ранее для отношений между индивидуумами, их состав­ляющими. Отсюда произошли войны между народами, сражения, убийства, насилия, которые приводят в содрога­ние природу и возмущают разум, и все те ужасные пред­рассудки, которые возводят в ранг добродетелей почет, приобретаемый кровопролитием. Самые почтенные мужи научились считать одной из своих обязанностей — уничто­жать себе подобных; в конце концов, люди стали убивать друг друга тысячами, сами не ведая из-за чего, и за один день сражения совершалось больше убийств, и при взятии одного города — больше гнусных дел, чем совершилось их в естественном состоянии на протяжении целых веков на всей земле. Таковы первые открывающиеся нам послед­ствия разделения человеческого рода на различные обще­ства. Обратимся к тому, как сие совершилось.

рассуждение о происхождении неравенства 123

Я знаю, что многие объясняют возникновение полити­ческих обществ другими причинами, как, например, за­воеваниями более могущественного¹³⁴ или объединением слабых¹³⁵; впрочем, остановимся ли мы на той или иной из этих причин не имеет никакого значения для того, что я хочу установить. Однако причина, только что мною указанная, представляется мне самой естественною в силу следующих соображений. В первом случае право завоева­ния, не будучи вообще правом, не может служить основа­нием для какого-либо другого права, ибо завоеватель и завоеванные народы всегда остаются в состоянии войны между собою, если только нация, вновь обретя полную свободу, не изберет добровольно своим главой своего побе­дителя. До этого, какие бы неравноправные договоры ни имели место — все они основываются лишь на насилии и, следовательно, в силу одного этого факта, недействи­тельны; принимая эту гипотезу, мы не увидим здесь ни подлинного общества, ни Политического организма, ни иного закона, кроме закона более сильного¹³⁰. Во втором случае, слова сильный и слабый — двусмысленны; для того промежутка времени, который отделяет установление права собственности или первой заимки от установления политических Правлений, смысл этих терминов лучше передается терминами бедный и богатый, потому что до появления законов богатый и в самом деле не имел никако­го другого средства подчинить равных себе, как посягнуть на их имущество или уделить им часть своего. В-третьих, так как бедным нечего было терять, кроме своей свободы, то с их стороны было бы величайшим безумием, если бы они добровольно лишили себя единственного оставшегося у них достояния, ничего не приобретая взамен; напротив, богатые были, так сказать, уязвимы во всех частях их достояний и поэтому причинить им ущерб было гораздо легче, следовательно, им приходилось принимать гораздо больше предосторожностей, чтобы оградить себя от этого; наконец, разумно предположить, что скорее нечто было изобретено теми, кому это было полезно, чем теми, кому это приносит вред.

Нарождающееся Правление не имело никакой постоян­ной и регулярной формы. При отсутствии философии и опыта можно было увидеть только уже представившиеся неудобства, а об исправлении остальных начинали думать