Очерки истории классической философии. К. В. Сорвин Очерки из истории классической философии введени е

• Название: К. В. Сорвин Очерки из истории классической философии введени е
• Анкор: Очерки истории классической философии.doc
• Дата: 18.01.2018
• Размер: 1.07 Mb.
• Имя файла: Очерки истории классической философии.doc
• Тип: Документы; #14491
• страница: 3 из 17

Философия как вызов.


Не только учение, но вся жизнь эфесского мудреца Гераклита (ок. 540-480 гг. до н.э.) была по сути своей вызовом здравому смыслу, всему тому, что люди от века считали, да и продолжают считают, значимым и ценным. Будучи наследником царского престола, он, согласно ряду свидетельств, еще в юности отрекся от него в пользу младшего брата, чем на всю оставшуюся жизнь заслужил ненависть черни. Полностью бросив светскую деятельность и удалившись от мира, он вел жизнь одинокого мудреца, посвящая весь свой досуг наукам. Наверное, трудно отыскать в Греции человека, известного Гераклиту и не подвергшегося при этом его саркастическим насмешкам. Историки рассказывают, что как-то раз он посоветовал своим землякам перевешать у себя всех взрослых, дабы предоставить руководство городом малолетним - лишь в таком случае, по его мнению, можно будет рассчитывать на более разумное правление. Но не только простолюдины становились объектами его язвительных шуток. «Многознайство уму не научает», - этот знаменитый афоризм Гераклита можно повстречать едва ли не в каждом историко-философском учебнике, однако у этого высказывания есть и другая часть, упоминаемая далеко не так часто: «...иначе оно научило бы уму Гесиода и Пифагора, равно как и Ксенофана с Гекатеем». Да, наверное только человеку подобного склада ума и интеллектуального бесстрашия под силу было реализовать вторую альтернативу, вытекающую из философского, логического осмысления парадоксов движущихся тел.

Учение Гераклита, изложенное в его главном, и, к сожалению, дошедшем до нас лишь в отрывках произведении «О природе», снабженное многочисленными метафорами, притчами, аллегориями и загадками, изначально вызвало к себе множество нареканий в неясности и запутанности. Даже великие философские умы прошлого, и те открыто признавались в далеко не полном понимании смысла многих его утверждений. Рассказывают, например, что Сократ, прочитав произведение Гераклита, бросил фразу, ставшую впоследствии крылатой: «то, что я понял - гениально, чего не понял, наверное, гениально еще более». Именно эта метафоричность, иносказательность изложения заслужили философу еще при жизни прозвище «Темный».

Философы по-разному объясняли причины столь необычного стиля: одни видели в нем результат небрежности и неразвитости языка автора (Аристотель), другие - желание Гераклита придать особую таинственность своему учению, создать видимость какой-то особой, на самом деле в нем не содержащейся глубины (Цицерон). Однако ближе всех к истине, как нам представляется, стоит трактовка, согласно которой сложность и неясность («темнота») изложения были не внешней, случайной формой, в которую лишь из прихоти облекал свои мысли эфесский мудрец, но представляла собой неизбежное следствие парадоксального характера всего его учения, полностью построенного на вызове здравому смыслу и потому безусловно непонятного для него. Ведь если основу элеатской философии составляло по сути своей тавтологическое, а потому и самоочевидное (как и все тавтологии) утверждение “бытие есть, небытия нет”, то принципом Гераклита являлся изначально противоречивый тезис “бытие и небытие есть одно и то же” - тезис, которым утверждалось единство, совпадение, тождество предельно располюсованных, взаимоисключающих, прямо противоположных друг другу, понятий. Движение, противоречивость которого была столь гениально обоснована элеатами, становится, в итоге, одной из центральных тем в размышлениях этого философа⁶. Таким образом, у Гераклита, как и у Зенона, в основе учения лежит признание имманентной противоречивости окружающего человека чувственного мира, но если для элеата эта противоречивость однозначно указывала на иллюзорность всего, что дано человеку через органы чувств, то эфесский мыслитель увидел именно в противоречивости новую истину мира, т.е. неизвестный ранее, сокрытый от здравого смысла закон природы.

От Зенона и Гераклита берет свое начало диалектическая традиция в истории западноевропейской философии. Первоначально, термином диалектика обозначалось умение вести спор, что весьма сильно роднило ее с софистикой (см. гл. 2.1.) и вообще с искусством диалога. Однако более позднее понимание этого термина весьма далеко ушло от его первоначального значения, и сегодня под диалектикой понимается направление в истории философской мысли, признающее неизбежность появления противоречий в познавательном процессе. Различают, соответственно, объективную диалектику, объясняющую появление противоречий в познании противоречивостью самого объективного мира, и субъективную, связывающую появление противоречий с особенностями организации познавательного процесса человека. С некоторой долей условности, вполне естественной в ситуациях, когда речь идет о мыслителях, живших за двадцать пять веков до нас, и чьи произведения сохранились в лучшем случае в виде отрывков, Гераклита можно отнести к первой - объективной традиции, а Зенона - ко второй.

Диалектическое направление сыграло в истории философии огромную роль: как мы увидим позже, в его развитие внесли свой вклад такие выдающиеся мыслители прошлого, как Платон, Аристотель, Ансельм, Спиноза, Кант, Гегель. Более того, открытым приверженцем этой традиции всегда считал себя Маркс, и о том, насколько корректным и адекватным исследуемому предмету - экономической реальности - оказалась заявленная им в «Капитале» диалектическая методология идут споры и по сей день.

Новое понимание места противоречия и противоположностей в системе мироздания позволило Гераклиту впервые в греческой философии создать концепцию динамического, развивающегося, непрерывно пульсирующего Космоса. «Этот мир, который не создал никто из богов и людей, но который всегда был, есть и будет вечно живым огнем, мерно возгорающимся, и мерно угасающим», - писал он в одном из сохранившихся до наших дней отрывков. Как видим, согласно традициям своего времени, греческий мыслитель попытался придать своему динамическому принципу чисто природную форму, объявив первоначалом всего и вся действительно самую подвижную из наблюдаемых субстанций - огонь. Подобным же образом, как мы помним, поступали и философы из Милета, благодаря чему и по сей день многие исследователи рассматривают Гераклита в качестве представителя именно этой философской традиции.

1.5. Атомы и пустота.
Да, как видим, в непростом положении оказался теоретический разум античности, лишь только он сделал самые первые шаги к столь же теоретическому осмыслению своих возможностей и границ, фундаментальных принципов и оснований собственной связи с внешним миром. На одной стороне были парадоксальные выводы элеатов, настойчиво требующие от человека отказа от пребывания в реальном, чувственно воспринимаемом мире, и посредством чистой, ничем материальном нескованной мысли, воспарения в истинный мир сверхчувственного, единого и неподвижного бытия. Строго рациональная аргументация, в особенности после появления парадоксов Зенона, была, бесспорно, на стороне этих мыслителей, но мог ли человеческий разум чувствовать себя комфортно в рамках мировоззренческой парадигмы, при своем последовательном проведении требующей от своих сторонников самоослепления? Противоположный же полюс занимала концепция Гераклита, которая также не могла быть до конца приемлемой хотя бы уже за свою «темноту» и противоречивость.

Возникшая в 5 в. до н.э. в учениях Левкиппа и Демокрита⁷ (460 - ок. 360 вв. до н.э) атомистическая философия, утверждавшая, что все предметы состоят из мельчайших, неделимых частиц - атомов, и представляла собой не что иное, как одну из оригинальнейших попыток примирения фундаментальных выводов элеатов с чувственным, многообразным и изменчивым миром, в котором суждено провести свою земную жизнь каждому человеку. Наверное, подобное утверждение покажется нашему читателю весьма неожиданным: знакомая еще по школьному курсу физики античная атомистика традиционно воспринималась и воспринимается как гениальное прозрение, гениальная догадка древних мыслителей по поводу одной из самых фундаментальных структурных характеристик материи - характеристики, нашедшей свое строго научное подтверждение лишь в 19-20 вв. уже нашей эры. Какое же отношение может все это иметь к умозрительным рассуждениям элейских мудрецов о бытии, которое всегда есть, и о небытии, которого нет, да и быть - то не может?

Присмотримся внимательнее к ходу мысли самих атомистов, задавшись вопросом: почему атом в представлении этих философов был принципиально неделим, однороден, вечен и неизменен? Почему частица, обладающая всеми характеристиками материальных предметов, в том числе, и пространственной определенностью, оказывалась в то же время лишенной важнейшего свойства любой телесности, а именно - делимости? Как правило, учебники физики обходят стороной объяснение данного факта, и не случайно, ибо предпосылки появления атомистических представлений в античности носили не естественнонаучный, а именно философский характер. Ведь по своей истинной сути сконструированный в размышлениях Левкиппа и Демокрита атом был ничем иным, как свернутым в точку вечным, неизменным, всегда себе равным и нерасчлененным бытием элеатов. Да, подлинное познание может быть направлено только на нечто устойчивое и абсолютное - в этом родоначальники атомизма были всецело согласны с Зеноном и Парменидом. Однако в концепции элеатов вечность и неизменность оказывались потусторонними этому, всегда подвижному и множественному, миру, и именно эту пропасть стремились «засыпать» своим учением античные атомисты. Движение и множественность остаются, и глаза не обманывают человека, однако разумом человек должен понимать, что все процессы в мире представляют собой лишь сугубо внешнее соединение и разъединение остающихся всегда неизменными мельчайших частиц мироздания. «Только по мнению, - писал Демокрит, - существует теплое - холодное, сладкое - горькое, по истине же существуют лишь атомы и пустота».

Внимательный читатель не мог не заметить, что в приведенном высказывании Демокрита появилось утверждение о реальности пустоты - утверждение, идущее явно в разрез с основными выводами из философии элеатов. И надо сказать, что этому аспекту их учения суждено было сыграть в истории и естествознания, и философии, по крайней мере, не меньшую роль, чем представлениям этих мыслителей о мельчайших корпускулах материи. С одной стороны, утверждая реальность пустоты, атомисты рассуждали вполне последовательно, ибо из тезиса о дискретности бытия неизбежно вытекало наличие небытия как реальности, заполняющей собой промежутки между атомами. Но, с другой, вывод о бытии небытия представлял собой вопиющий, всем принципам рационально организованного мышления противоречащий вывод, и не случайно, что развернувшаяся еще в античности критика философии Левкиппа и Демокрита в первую очередь обращала внимание именно на эту слабость их учения.

Особо пристальное внимание критике этой философии уделил крупнейший мыслитель античности - Аристотель, не раз доказывавший принципиальную невозможность построения непротиворечивой физической науки на основании представлений о мировом пространстве как о пустоте. Однако в отличие от Гераклита, парадоксальность учения которого была открыто провозглашена самим создателем, внутренняя противоречивость атомистической философии оказывалась сокрытой от неискушенных в философии умов через замену строго философского понятия небытия вполне приемлемым и привычным для обыденного сознания термином пустоты. Не случайно, поэтому, что естествоиспытатели Нового времени - прежде всего, конечно же, Галилей и Ньютон - ориентированные, в отличие от своих древних предшественников, более прагматично и приземленно, прошли мимо серьезных предостережений античных авторов и положили в основу созданной ими новой физики представление о пространстве как о пустоте. Нам предстоит еще не раз вернуться к этой проблеме, сейчас же заметим только, что с точки зрения целого ряда современных исследователей, именно тот факт, что фундаментальную основу классической физики составляло логически противоречивое (!) определение пространства как пустоты, уже в 16-17 вв. неминуемо предопределил разразившийся тремя столетиями спустя фундаментальный кризис естествознания. Так что, как видим, у начатых в античности философских споров вокруг парадоксов бытия оказалась весьма долгая и интересная судьба - судьба, оказавшая немалое влияние на ход развития естественной науки, а, через нее (но об этом мы специально поговорим несколько позже), и на развитие теоретической экономической мысли.

Провозгласив простоту, неделимость и неуничтожимость атомистических единиц, творцы новой философии, вполне естественно, пришли к выводу о их вечности и несотворенности. Подобная позиция неизбежно приводила этих мыслителей к материализму - к учению, отрицающему какую-либо форму сверхъестественного сотворения мира и утверждающему вечность материального бытия, его историческую первичность по отношению к любым формам духовной деятельности. Вполне естественно, что отрицая божественную сотворенность мира, эти философы вставали в открытую оппозицию к религиозным представлениям своей эпохи, отказывая вообще какой-либо форме мифологии в возможности создания адекватной картины космического.

Представляя себе атомы в качестве неделимых корпускул, взаимодействующих друг с другом по жестким, не знающим исключений законам, первые греческие атомисты пришли к формулировке основ принципиально новой познавательной методологии, совершенно не характерной для мировоззрения античной эпохи. Самым главным новаторством являлось, пожалуй, то, что из естественнонаучных объяснений мировых процессов всецело были изгнаны такие понятия, как цель и смысл - понятия, весьма характерные для наукообразных попыток объяснения природы того времени. «Для Демокрита, - указываетзнаменитый историк античности Диоген Лаэртский, - все возникает по неизбежности: причина всякого возникновения - вихрь, и этот вихрь он называет неизбежностью»⁸. Но, там где беспредельно властвует необходимость, уже не остается места ни для случайности, ни для свободы. Запомним и этот вывод, ибо к нему нам предстоит не раз возвращаться в ходе нашего дальнейшего разговора.

Формированием атомистического учения заканчивается так называемый натурфилософский период в истории античной философии - период, главный смысл которого сводят нередко к попыткам могучих умов древности посредством фантастических конструкций компенсировать нехватку научных знаний о материальном мире. Но нет, потому-то для нас и сегодня античная философия представляет реальный, а не только исторический интерес, что контекст даже ее самых первых шагов имел мало общего с безосновательными фантазиями о внешнем мире, но в основе своей содержал совершенно реальную и уникальную проблему - проблему осмысления такого принципиально нового явления в интеллектуальной культуре человечества, каковым оказалось возникновение теоретической науки, способной, как мы говорили, давать человеку невиданное ранее и совершенно парадоксальное по своему существу - всеобщее и необходимое знание. Другое дело, что на своем начальном этапе философия почти полностью обошла стороной вопрос, каков должен быть сам субъект теоретического познания, и все внимание сконцентрировала на решении другой стороны проблемы - каким должен быть мир, каким должен быть Космос, чтобы человеческая мысль была способна выразить его единую и невидимую суть, лежащую по ту сторону его видимого многообразия. И именно эта особенность первых шагов философии в конечном счете породила наукообразную видимость учений ионийцев, пифагорейцев, элеатов, атомистов и Гераклита. Однако, практически полностью выработав продуктивный потенциал категорий «бытия-небытия», философская мысль античности неизбежно должна была прийти к постановке вопроса о субъекте познавательного процесса - вопроса, решение которого во многом и составило лейтмотив ее последующего развития. Своеобразным же переходным звеном, соединяющим собой эти два, на первый взгляд действительно принципиально различные векторы философского поиска, явилось учение греческого мудреца Анаксагора.

Очерк 2. Мир человека.
2.1. Великие спорщики.
С именем Анаксагора (ок. 500-428 гг. до н.э.) связан не только фундаментальный поворот в истории античной философской мысли, но и окончательное перемещение этой области знания, первоначально возникшей на периферии греческого мира, в сердце культурной жизни Эллады - в Афины. Пятый век до нашей эры был периодом наибольшего расцвета этого небольшого города-государства - периодом, по праву названного историками «золотым веком Афин». Не в последнюю очередь обязанный своим расцветом правлению великого Перикла, этот город менее чем за столетие сделался местом паломничества лучших скульпторов, поэтов, драматургов и, конечно же, философов Древней Греции. По загадочной иронии судьбы, именно Анаксагору, родившемуся в месте возникновения греческой философии - в Ионии (по некоторым сведениям, являвшемуся даже учеником Анаксимена) - выпала честь перенести ее на новую почву, где «любовь к мудрости» смогла пережить свое второе рождение. В чем же составляло новаторство этого мыслителя?

На первый взгляд, его учение было выдержано в традициях того времени и весьма сильно тяготело к атомизму⁹. Однако не в сфере учения о структуре материи лежало подлинное новаторство Анаксагора! Не решение вопроса о том, из чего состоит мир, а принципиально новое для всего греческого мировоззрения представление об источнике движения Космоса и причине его целесообразной организации обессмертили в веках его имя. И этим упорядочивающим началом, согласно Анаксагору, не может являться ни одна из материальных субстанций - таким началом мироздания может быть лишь некий вселенский Ум. «Все, что имеется, было совокупно, - писал философ, - затем пришел Ум и установил в нем распорядок»¹⁰. Оценивая столетием позже значение данного шага, великий Аристотель напишет: «Тот же, который сказал, что разум есть причина вселенной и всякого порядка ..., является как бы трезвым, по сравнению с прежними философами, говорившими на авось».¹¹

Итак, о Разуме как таковом, о Разуме с большой буквы впервые в истории философии зашел специальный и серьезный разговор. Оказалось, что разум есть не просто пассивное начало, лишь тем или иным способом вбирающее в себя содержание внешнего мира. Разум есть первичная причина мира, превратившая его из неупорядоченного хаоса в царство порядка, гармонии и красоты. И познать этот мир, следовательно, нельзя, не познав его - этого разума - законов. Вполне естественно, поэтому, что сделанный Анаксагором шаг явился одной из важнейших интеллектуальных предпосылок переориентации античной философии с размышлений о принципах устройства внешнего мира на изучение мира человеческого Я. Первой же школой, знаменовавшей собой всецело новый вектор философских исследований явилась школа софистов.

Формирование совершенно нового направления в истории античной философской мысли было обусловлено, естественно, не только внутренней логикой развития метафизических систем. Одной из важнейших причин поворота философского интереса к человеку явилось развитие демократических начал в жизни афинского полиса и связанное с этим процессом изменение роли логически обоснованного мышления в реальном бытии древних греков. Общественный успех человека зависел теперь уже не только и даже не столько от воинской доблести или же качеств государственного мужа, сколько от способности при публичном выступлении адекватно донести до слушателей свои мысли и убедить их в собственной правоте. Не удивительно, поэтому, что в 6-5 вв. до н.э. в греческих полисах появляются первые риторы - учителя красноречия, бравшие за свои уроки немалые деньги. Вот как описывает значимость своего искусства один из известнейших риторов той эпохи - легендарный Горгий. «Риторика..., по истине, величайшее благо и причина свободы самих людей, так и власти их над другими в каждом городе. ...Речами можно убеждать и судей в судебном месте, и советников в совете, и членов в заседании, и всех во всяком собрании, какое бы то ни было гражданское собрание. Владея такою силою, ты будешь иметь раба во враче, раба и в гимнастике; а тот ростовщик будет приносить доходы не себе, а другому - а именно тебе, могущему говорить и убеждать народ»¹² Не удивительно, поэтому, что воспринимаемые таким образом учителя красноречия пользовались огромным уважением среди греков и за наиболее глубокими из них довольно быстро закрепилось прозвище софистов ( от греч. «софия» - мудрость).

Однако далеко не всегда исследования софистов ограничивались исключительно задачами построения публичной речи или техникой грамотной аргументации. Сделав своим предметом искусство убеждать, они, будучи людьми глубокими и проницательными, естественно, не могли обойти стороной фундаментальный вопрос о способах возникновения нашего знания и об условиях, при которых мы можем считать его истинным. В итоге, впервые не только в греческой, но и вообще в мировой истории, предметом осмысления философов стал не мир, взятый сам по себе, а само отношение человека к этому миру. С софистов, таким образом, берет начало так называемая рефлексивная традиция в истории философской мысли.

Рефлексией вообще называется деятельность, направленная на осмысление субъектом своих собственных познавательных (а, иногда, и не только познавательных) действий.

Рефлексивная деятельность представляет собой одну из интереснейших и оригинальных форм познавательной активности человека. Судите сами: в отличие от любой другой формы познавательной деятельности, рефлексия предполагает единство, тождество, совпадение в одном акте познающего и познаваемого, субъекта и объекта. И в дальнейшем мы увидим, что практически каждый серьезный шаг в философском развитии, в конечном счете, был связан с какой-то новой формой осмысления специфики рефлексивной деятельности, с новыми попытками выработки адекватной именно для нее исследовательской методологии. Схематично же, суть перехода от натурфилософских построений первых философов к рефлексивному самоанализу софистов можно представить в виде двух рисунков (рис. 1-2).

Размышляя над поднятой проблемой, софисты сделали выдающееся открытие, навеки вписавшее их имена в золотой фонд философской мысли - открытие, суть которого можно было бы сформулировать всего одной фразой: познающий субъект представляет собой, по крайней мере (!) не менее значимый фактор процесса познания, чем сам исследуемый предмет. Другими словами, не только от объективных свойств внешнего мира, но и от состояния познающего этот мир человека зависят выводы, итоги познавательного процесса. И софисты нашли огромное количество хорошо известных примеров, с их точки зрения бесспорно подтверждающих такое заключение. Разве, скажем, не бывает так, чтобы один и тот же ветер воспринимался одним человеком как холодный, а другим - как теплый? И разве так уж редки случаи, когда больному желтухой мед кажется горьким, а больному дальтонией видится красный цвет синим? И даже если мы возразим, что органы чувств людей, о которых здесь идет речь, не здоровы, то где гарантия того, что именно органы здорового человека способны создавать неискаженное представление о мире? Из всех этих примеров и рассуждений в конечном итоге и вытекал фундаментальный вывод софистов: бессмысленно спрашивать, каковы предметы мира сами по себе, осмысленным является лишь вопрос о том, какими они видятся познающему этот мир человеку. Один из самых известных представителей этого направления - Протагор - сформулировал данную позицию в виде лаконичного афоризма «Человек есть мера всех вещей».

Такая позиция софистов положила начало целому философскому направлению, названному впоследствии релятивизмом (от relativ - лат.- относительность).

Релятивизм - направление в истории философской мысли, в рамках которого утверждается всецело относительный характер человеческого познания, отрицается возможность достижения объективного, от случайных состояний субъекта и объекта независящего знания.

Утверждение об относительности любого знания неизбежно стирало границу между истиной и заблуждением, между правдой и ложью. Не случайно, поэтому, что развивая свое учение и претворяя его принципы в жизнь, софисты смогли разработать особые принципы рассуждений и приемов спора, основанные на скрытых логических ошибках, благодаря чему владеющий этими методами человек получал возможность доказать практически что угодно. Так, в одном из платоновских диалогов остался запечатленным следующий фрагмент рассуждений знаменитого представителя этой школы - Горгия: «Есть ли у тебя отец? Есть. А пес у тебя есть? Есть. У него есть щенки? Есть. Следовательно, этот пес отец? Да. Но это ведь твой пес? Да. Следовательно, этот пес твой отец»¹³. Именно подобные приемы рассуждений, безобидные и даже смешные в ситуациях дружеского спора, но могущие стоить человеку жизни, будь они использованы, скажем, в суде, снискали софистам дурную славу в веках, а описания подобных приемов, под названием софизмов, и по сей день можно встретить в руководствах по технике спора или учебниках логики.

Однако было бы величайшим заблуждением увидеть в софистике лишь ее негативные аспекты. Не говоря уже о том, что как раз эта школа положила начало рефлексивной философии в строгом смысле слова, софистика, причем именно своим релятивизмом, в конечном итоге распространенным не только на область представлений человека о внешнем мире, но и на принципы общественной жизни, оказала огромное влияние на развитие всего античного мира. Вспомним: в период, непосредственно предшествовавший появлению софистов, этическая жизнь древней Греции во многом еще пребывала в рамках ритуального, традиционного сознания, т.е. сознания, основной чертой которого является абсолютность принципов общественного поведения человека, отсутствие какой-либо возможности для их критического осмысления. Нравственные нормы, господствующие в таком обществе, покоятся не на доводах разума, а на силе традиции, священности происхождения, на суеверных представлениях о покровительстве им самих небожителей¹⁴. Именно поэтому, даже старейшины, вожди, верховные жрицы и любые другие предводители народа не смеют вносить каких - либо изменений в абсолютные, неподвластные времени принципы ритуальной жизни. Но как раз рассматриваемый нами период - рубеж шестого - пятого веков до н.э. - внес существенные изменения в эту извечную стабильность и покой: почти по всей Греции древние царские роды утратили свою прежнюю власть, стабильные формы государственных устройств пришли в движение, и с принципов и норм общественной жизни медленно, но верно, начал слетать освещавший их прежде божественный ореол.

Надо сказать, что философы по-разному отнеслись к этому процессу: одни, подобно легендарным «семи мудрецам», стремились через создание разумных законов ввести изменения в максимально прогрессивное и рациональное русло; другие же, как, например, уже знакомый нам Гераклит, не видели в нем ничего, кроме начала фатально неизбежной гибели цивилизации и даже всего Космоса, отводя себе место гордых наблюдателей, презрительно взирающих на суету мчащегося к своей неотвратимой гибели мира. Совершенно иной была позиция софистов: сформировавшись как раз на гребне этих событий, они не просто не занимали в их отношении скрытой или явной оппозиции, но, напротив, представляли собой совершенно необходимое звено в их развертывании, в духовном раскрепощении и обновлении древней Эллады. Именно релятивизм софистов, их не знающее границ сомнение во всем и вся, сыграл роль своеобразного духовного фермента, активизировавшего разложение патриархальных устоев древнегреческой жизни. Не космическую катастрофу и не случайность, вызванную, как казалось тогда многим, сиюминутным помутнением рассудка сограждан, увидели они в отходе греков от освященных веками традиционных форм общественной жизни, но проявление внутренних, имманентных закономерностей человеческого разума, по сути своей чуждого подчинению какому-либо иному авторитету, кроме авторитета собственной мысли.

Софисты поставили под сомнение основы современной им религии и мифологии, что явилось важнейшим фактором, способствовавшим распространению релятивизма на область общественной жизни древних греков. Так, главный труд уже упоминавшегося нами Протагора начинался со слов: «О богах я ничего не могу знать - ни того, что они есть, ни того, что их нет; ибо слишком многое мешает познанию этого - мешает как темнота предмета, так и непродолжительность человеческой жизни»¹⁵. Отказав же в достоверности религиозным догмам, можно было сделать и следующий шаг - бросить критический взор и на освещаемые ими нормы общественной жизни. И надо сказать, что успех софистов в этом вопросе был немалым - слишком отстали общественные нормативы греческих полисов от далеко ушедшего вперед духовного уровня этого народа, слишком много правил и норм оказалось не имеющими под собой иного основания, кроме традиции¹⁶.

И все же, критическое обращение софистов к основам греческой этики, будучи всего лишь первой попыткой рефлексивного осмысления человеком принципов своей социальной жизни, с неизбежностью было и односторонним, и излишне критичным. Как и в случае с познанием природы, главным итогом сделанного ими шага оказался полный этический релятивизм, т.е. принципиальное отрицание даже самой возможности существования объективных и истинных общественных нормативов. Мнение каждого человека о добром и злом, вне зависимости от его образования и нравственных качеств, признавалось софистами истинным и равноправным наряду с любыми другими этическими утверждениями, а укоренившиеся в сознании сограждан нормы и принципы общественной жизни, вне какой-либо связи со степенью их разумности, объявлялись выдумками древних правителей и законодателей городов. Отвергая старые принципы, софисты, в итоге, не предлагали ничего взамен. Освободившись от гнета отживших свой век предрассудков, человек, принявший их точку зрения, оказывался лишенным всякого ориентира в жизни, все его высшие идеалы и вера оказывались разрушены, и он оставался, говоря словам одного современного философа, «один на один с окружающими его голыми стенами». Вполне естественно, поэтому, что лишь только софистика в полной мере развернула свой интеллектуальный потенциал и достигла определенной зрелости, в духовной атмосфере эллинского мира настоятельно назрела потребность в следующим шаге - в постановке вопроса о поиске каких-то новых - разумных и объективных - критериев добра и зла и каких-то новых, но теперь уже обязательно связанных с субъектом, критериев истинности познавательного процесса. Эту великую задачу и взял на себя легендарный мудрец Сократ - одна из наиболее ярких и в тоже время трагичных личностей в истории не только античной, но и всей мировой философии.