Книга о примечательном историческом явлении в его развитии с древнейших времен до
 Скачать 2.99 Mb.
|
|
Никаких табу Жители города выбирают на свой вкус мужчин или женщин. Никаких табу, только несколько простых правил: рабы принадлежат своим хозяевам и телом и душой (если есть), и хозяин их использует по своему желанию или по желанию своих гостей или друзей. Для освобожденного, если он соглашается с желаниями своего бывшего хозяина, это всего лишь благодарность. Римлянин обязан уважать некоторые запреты: гомосексуальная пассивность и женоподобные повадки не для него. Сенека делает вывод: пассивность – это «преступление для свободного человека, для раба – безоговорочное уважение, для освобожденного – услужливость по отношению к хозяину». Если в Греции идеалом была любовь к благороднорожденному отроку, которого влюбленный наставлял в том, как быть достойным мужем и гражданином своего полиса, то в Риме «любимец» всегда был немножко не человеком: раб, чужеземец, актер. Одним из самых ходовых оскорблений у римских мужчин было «te praedico», означавшее: «Я возьму тебя в зад», или «irruo», означавшее: «Я дам тебе высосать». Именно эти угрозы щедро рассыпает Катулл, который, как мы уже убедились, за словом в карман не лезет. ... Вот я трахну вас спереди и сзади, Фурий-супарень с Аврелием беспутным! Вы решили: стишки мои игривы — Значит, я и в душе стыдлив не больно. Но поэт должен сам в себе лелеять Чистоту, но в стишках – ни в коей мере! Лишь тогда в них наличны блеск и живость, Коль игривы и не стыдливы слишком И разжечь то, что чешется, умеют Не у мальчиков – у мужей брадатых, Тех, кто ленится двинуть вспухшим удом. Вам, читавшим про тыщи поцелуев, Как поверить в мою мужскую силу? Вот я трахну вас спереди и сзади. (Пер. А. Парина) Для удовлетворения спроса существовали мужские лупанарии, где собирались красивые рабы из Африки и Азии, их было особенно много в Субуре, на Эсквилине и у моста Сублиция, а также в подвалах некоторых театров и цирков и в кабачках; вывески в виде фаллоса оповещали об оказываемых услугах. Но лупанарии также пополнялись молодыми провинциалами, которые не смогли найти в Риме средства пропитания. Многие из них жили со своими любовниками, занимались домом и стряпней, пытаясь превратить насилие в какое-то подобие человеческих отношений. Люди же побогаче предпочитали покупать хорошеньких рабов, умевших петь и танцевать, в свое вечное пользование. Так попал в Рим Трималхион, герой романа Петрония «Сатирикон»: «Да, как я вам уже говорил, своей честности обязан я богатством. Из Азии приехал я не больше вон этого подсвечника, даже каждый день по нему свой рост мерил; чтоб борода скорее росла, верхнюю губу ламповым маслом смазывал. Четырнадцать лет по-женски был любезным моему хозяину; ничего тут постыдного нет – хозяйский приказ. И хозяйку ублаготворял тоже. Понимаете, что я хочу сказать. Но умолкаю, ибо я не из хвастунов. Итак, с помощью богов я стал хозяином в доме; заполонил сердце господина. Чего больше? Хозяин сделал меня сонаследником Цезаря. Получил я сенаторскую вотчину…» Разбогатев, Трималхион и сам заводит любимчика: «Затем, надев ярко-алую байковую тунику, он возлег на носилки и двинулся в путь, предшествуемый четырьмя медно-украшенными скороходами и ручной тележкой, в которой ехал его любимчик: старообразный, подслеповатый мальчик, еще более уродливый, чем его хозяин Трималхион». Тиберий, хозяин империи, наслаждается в своем дворце изысканными удовольствиями. Декор, театр, музыка, танец, эротические фрески – все здесь устроено для того, чтобы возбудить похотливого старика. Современники считают, что у него извращенный вкус, даже по критериям того времени. Суэтон пишет: «Он развивает свою мерзость и непорядочность: стыдно в это верить и рассказывать об этом. Предполагается, что он приучал мальчиков с нежного возраста, которых он называл своими маленькими рыбками, держаться и играть между его ног, когда он плавал, и возбуждать его языком и покусывать. […] Его предпочтения и его возраст привлекали больше всего его именно к этому виду разврата». Все делалось, чтобы возбудить слабеющего старика и доставить ему желаемое удовольствие. Император вешает в своей спальне картину Парразия, где Аталанта оказывает такую почесть Мелеагру. Нескромные изображения часто украшают римские дома. Иногда они созданы с большим юмором, иногда с большим искусством, иногда представляют собой самую настоящую пошлость. Куртизанки Авентина и Палатина Кроме проституток, зазывающих мужчин на улице, существуют «дневные красавицы», одетые с иголочки, которые передвигаются по улицам в портшезах, с носильщиками и рабами. Они сами выбирают себе любовников, точнее, их богатство и принимают приглашения на закрытые вечера и оргии. Утро этой изящной модницы начинается с туалета. Ее туалетная комната напоминает лабораторию алхимика, заставленную всевозможными горшочками, флаконами, с большим зеркалом, в котором можно рассмотреть себя в полный рост, и множеством маленьких ручных зеркал (по возможности золотых и серебряных). Римская косметика не аппетитна и вредит здоровью. Применяются свинцовый порошок, мел, разведенный в кислоте, и даже экскременты крокодила. Ужасно, но, чтобы сделать кожу светлее, приходится идти и на это. Если любовник в порыве страсти выбил тебе пару зубов или они выпали сами, приходится покупать золотые коронки или коронки из слоновой кости и закреплять во рту с помощью золотых нитей. Кстати, зубы у римлянок частенько были плохими, о чем говорит римская эпиграмма «Две гетеры»: «У Таис – черные зубы, у Лаис – белые. В чем дело? У первой – свои, у второй – заемные». Чтобы освежить дыхание, можно было пососать несколько пастилок из мирта и мастикового дерева, замешенных на старом вине, или ягоды плюща и мирры. Зубы также можно было чистить пемзой, растертой в порошок; для ароматизации ее смешивали с измельченными розовыми лепестками, четвертью чернильных орехов и таким же количеством мирры… Потрескавшиеся губы смазывали гусиным жиром. На отбеленную кожу наносится румянец из красной селитры и киновари. Ресницы подкрашивают жидкой тушью из сажи. Брови чернят углем. Пасту из бобов используют как крем, разглаживающий морщины. Вечером кладут на лицо маску из цветочной муки или хлебный мякиш. А вот более сложный рецепт крема: смешать яйца и ячменную муку, высушить и растереть смесь на мельничном жернове; добавить тертый, сброшенный весной олений рог, винный камень, толченые луковицы нарциссов, пшеничную муку, мед. Кремы готовили из перетопленного овечьего жира, из ослиного молока, с загаром боролись с помощью смеси из телячьего навоза, растительного масла и камеди. И наконец, кожу можно было отполировать кусочком пемзы. Овидий в «Науке любви» пишет: ... Я уж хотел продолжать, чтобы по́том не пахли подмышки И чтобы грубый не рос волос на крепких ногах, — Но ведь уроки мои не для женщин Кавказских ущелий И не для тех, чьи поля поит мизийский Каик! Право, тогда почему не добавить бы: чистите зубы И умывайте лицо каждое утро водой? Сами умеете вы румянец припудривать мелом, Сами свою белизну красите в розовый цвет. Ваше искусство заполнит просвет меж бровью и бровью И оттенит небольшой мушкою кожу щеки. Нет ничего дурного и в том, чтоб подкрашивать веки В нежный пепельный цвет или в киднийский шафран. Есть у меня о таких предметах особая книга, — Хоть небольшая, она стоила многих трудов; Там вы найдете совет и о том, как поправить осанку, — Верьте, в науке моей не позабыто ничто. Но красота милей без прикрас – поэтому лучше, Чтобы не видели вас за туалетным столом. Не мудрено оробеть, увидя, как винное сусло, Вымазав деве лицо, каплет на теплую грудь! Как отвратительно пахнет тот сок, который в Афинах Выжат из грязных кусков жирной овечьей шерсти! Я на глазах у мужчин не сосал бы косточки ланьей, Я у мужчин на глазах чистить не стал бы зубов, — То, что дает красоту, само по себе некрасиво: То, что в работе, – претит, то, что сработано, – нет. Это литье, на котором красуется подпись Мирона, Прежде являло собой медный бесформенный ком; Это кольцо, чтобы стать кольцом, побывало в расплаве; Ткань, что надета на вас, грязною шерстью была; Мрамора грубый кусок Венерою стал знаменитой, Чья отжимает рука влагу из пенных волос, — Так же и ты выходи напоказ лишь во всем совершенстве: Скрой свой утренний труд, спящей для нас притворись. Надо ли мне понимать, отчего так лицо твое бело? Нет, запри свою дверь, труд незаконченный спрячь. Что не готово, того не показывай взгляду мужскому — Многих на свете вещей лучше им вовсе не знать. ……………………………………………………….. Волосы – дело другое. Расчесывай их беззапретно И перед всеми раскинь их напоказ по плечам. Только спокойною будь, сдержись, коли станешь сердиться, Не заставляй без конца их расплетать и сплетать! Пусть служанка твоя от тебя не боится расправы: Щек ей ногтями не рви, рук ей иглой не коли, — Нам неприятно смотреть, как рабыня, в слезах и в уколах, Кудри должна завивать над ненавистным лицом. Если же мало красы в волосах твоих – дверь на запоры, Будь твоя тайна святей тайн Благодатных Богинь! Помню, подруге моей обо мне доложили внезапно — Вышла красотка, парик задом надев наперед. Злейшим лишь нашим врагам пожелаю подобного срама, Пусть на парфянских девиц этот позор упадет! Стыдно быку без рогов, и стыдно земле без колосьев, Стыдно кусту без листвы, а голове без волос. В самом деле римлянки не ограничивались простым расчесыванием волос. Чтобы привести голову в порядок, римлянки придумали множество малоаппетитных процедур. Например, волосы модно было осветлять с помощью галльского мыла, состоявшего из букового пепла и козьего жира, или с помощью настойки ореховой кожуры, или с помощью смеси осадка винного уксуса и масла мастикового дерева. Многие из этих составов плохо воздействовали на кожу. Можно было покрасить волосы и в темный цвет, вытяжкой из зерен бузины, смешанной с натертой черной слоновой костью, или настойкой из сгнивших пиявок, выдержанных на протяжении шестидесяти дней в свинцовой посуде, смешанной с черным вином и виноградным уксусом. Целым ритуалом был выбор прически. Овидий дает несколько советов: ... И не забудь, что не все и не всех одинаково красит: Выбери то, что к лицу, в зеркало глядя, проверь. К длинным лицам идет пробор, проложенный ровно: У Лаодамии так волос лежал без прикрас. Волосы в малом пучке надо лбом и открытые уши — Эта прическа под стать круглому будет лицу. Можно на оба плеча раскинуть далекие кудри, Как их раскидывал Феб, лиру певучую взяв; Можно связать их узлом на затылке, как дева Диана, Что, подпоясав хитон, гонит лесное зверье; Этой к лицу высокий начес, чем пышнее, тем лучше, Та – волосок к волоску пряди уложит плотней; Этой будет хорош черепаховый гребень Киллены, Той – широкий поток вольных волнистых волос. Но как нельзя на ветвистом дубу желудей перечислить, Пчел на Гиблейских лугах, зверя в Альпийских горах, Так нельзя перечесть, какие бывают прически, — С каждым новым мы днем новые видим вокруг! А для иных хороша и небрежность: чтоб ты причесалась Утром сегодня – но пусть кажется, будто вчера! Так безыскусно искусство. Такою увидел Иолу И произнес Геркулес: «Вот оно, счастье мое!» Вакх такою тебя вознес на свою колесницу, Дева Кносской земли, в кликах сатиров своих. О, как природа щедра к красоте и девичьей и женской, Сколько дает она средств всякий урон возместить! Этого нам не дано, мужчинам, и жадная старость Нам обнажает чело, словно деревья Борей. Ну а у женщины есть для седин германские травы, Соком которых она станет темней, чем была; Женщина может купить накладные густейшие кудри И по доступной цене сделать чужое своим; В этом не видят они никакого стыда, и торговля Бойко идет на глазах у Геркулеса и Муз. Нужно ли мне говорить и о платье? И здесь бесполезно И золотое шитье, и финикийский багрец. Право, безумно таскать на себе все свое состоянье, Ежели столько вокруг красок дешевле ценой! Вот тебе цвет прозрачных небес в безоблачный полдень, В час, когда солнечный Австр не угрожает дождем; Вот тебе цвет святого руна, на котором когда-то Фрикс и Гелла спаслись от раздраженной Ино; Вот тебе ткань, чей цвет – как волна, чье имя – морское, Верю, одеты в нее нимфы в пучинах зыбей; В этой сияет шафран (не таким ли сияет шафраном Росной Авроры восход на светоносных конях?); В этой – пафосские мирты, а в той – белоснежные розы, Та – аметистом цветет, та – журавлиным пером; Не позабыт ни миндаль, ни твой, Амариллида, желудь, Воск пчелиный и тот ткани название дал. Сколько рождает цветов весною земля молодая, Сонную зиму прогнав, каждой лозою цветя, — Столько и больше того есть красок на женских одеждах, Только умей распознать, что кому больше к лицу. Белой коже – черная ткань: такова Брисеида — В черной одежде ее быстрый похитил Ахилл. Темной коже – белая ткань: прекрасная в белом, Так на скалистый Сериф вышла Кефеева дочь… Но прежде чем одеться, нужно было сформировать фигуру, устранив все недостатки. Для этого применялись небольшие валики ткани на талии и под грудью. Платье, как в Греции, представляло собой куски ткани, драпировавшийся вокруг тела. Разумеется, существовало бесчисленное количество тканей: от самых дешевых до самых дорогих – и бесчисленное количество способов украшения ткани и драпировки. Узор мог быть выткан прямо на ткани, а мог быть вышит, в том числе и золотой и серебряной нитью. На ноги надевали узкие сандалии, иногда на высокой платформе, – котурны. Наряд завершали украшения: кто какие себе мог позволить. Серьги, цепи, колье, браслеты, золото, драгоценные камни… Но самое главное, что советует Овидий женщинам: отдавайтесь. Не будьте жадными. ... Смертные жены, для вас пример указуют богини: Не отвечайте же «нет» жадным желаньям мужским! Страшно обмана? Зачем? Все ваше останется с вами: Не убывает оно, сколько его ни бери. Сточится сталь сошника, обкатаются камни о камни, Но не иссякнет одно – то, чем дается любовь. Разве кто запретит огню от огня зажигаться Или возьмет под замок воду в пучинах морей? Так почему же твердит красавица другу: «Не надо»? Надо ли воду жалеть, ежели вдоволь воды? Я не к тому ведь зову, чтобы всем уступать без разбора, Я лишь твержу: не скупись! Твой безубыточен дар. Проперций – любитель таких девушек и упоминает о них в одной из своих «Элегий»: «Некая Филлис живет около храма, посвященного Диане в Авентине. Она не очень очаровательна, но как только она выпьет, то становится соблазнительной. Другая девушка, Тея, живет в рощах Капитолия, красивая девушка, которая не довольствуется одним мужчиной, когда пьяна. Я решил их позвать, чтобы провести чудесную ночь с ними и тайком попробовать новые удовольствия. Одна постель была застелена для нас троих в уединенном месте. Я расположился между двумя женщинами. Египетский флейтист, кастаньеты Филлис, рассыпанные повсюду розы, карлик Лёгран махал своими короткими ручонками под звуки флейты». Начиная со II века до н. э. Рим прочно завоевал репутацию гигантского борделя, где смешивались в безостановочной оргии все народы, культуры и вероисповедания. Тит Ливий в своей «Истории Рима» пишет: «В действительности пышность иноземных народов пришла в Рим только с азиатской армией; это она ввела в моду украшенные бронзой постели, ценные ковры, тонкие ткани и материи и, наконец, круглые столики на одной ножке и буфеты, на которые смотрели как на изысканность в убранстве дома. Именно в эту эпоху на пиршества звали певиц, арфистов, шутов, чтобы развеселить гостей; именно тогда тщательно готовились к пиршеству, старались привнести больше великолепия. И повара, которые ранее были лишь рабами, становились очень дорогостоящими, и их ничтожное ремесло считалось искусством». Изысканность и пышность полностью расцветают в метрополии, куда везут все лучшее со всех концов империи: «Вкус к роскоши – пленительный порок, который проще осудить, чем уберечься от него… Объединим его с развратом, чьи принципы имеют такие же скверные тенденции. Связанные один с другим по сходству, эти пристрастия остаются союзниками в порицании и в возвращении к добропорядочности». Автор этих строк, Валерий Максим, моралист и государственный деятель, приближенный Тиберия в начале его правления, позже яростно осуждает стареющего императора за то, что тот убегает из Рима и строит на Капри маленький рай: «Убегающий Тиберий, – пишет Тацит, – укрылся на острове Капри, который отделен проливом от мыса. Я склонен верить, что это одиночество нравится ему, потому что остров без единого порта, не дает убежища малочисленным судам и туда невозможно добраться, не будучи замеченным. Гора, которая защищает от холодных ветров, зимой поддерживала умеренную температуру; а свободное пространство моря охлаждало летом. Со стороны берега взору открывался самый красивый вид, пока извержение Везувия не изменило эти места… Тиберий только что построил двенадцать домов удовольствий. Именно здесь этот правитель, недавно озабоченный общественными делами, скрыл свои развращения и праздность». Если Тацит сохраняет некую сдержанность, то Суэтон находит удовольствия в похотливой личной жизни императоров: «Уединившись на Капри, он представлял себе комнаты, полные лавочек для непристойностей. Именно здесь группы молодых распутных девушек и юношей и создатели наслаждений образуют между собой тройную связь и будут заниматься любовью в его присутствии, чтобы оживить этим спектаклем его потухшие желания. Он украсил комнаты самыми сладострастными изображениями и картинами. В лесах и рощах видели молодых людей обоих полов, в впадинах скал и в пещерах, они были в костюмах сильванов и нимф». Римские распутники переписывают произведения Элефантис, по ним изучают технику любви. Труды Элефантис не дошли до наших дней, но в поэме Овидия можно найти много ценных советов о том, как привораживать мужчин. Вот женщина, принарядившись, отправляется гулять, а на самом деле выбирать себе любовника: |