Книга о современных супергероях людях, которые, вопреки тяжелым жизненным обстоятельствам, сумели добиться успеха и стать счастливыми
 Скачать 3.33 Mb.
|
|
Глава 11. Антигерой [Франкенштейн был] составлен из плохих частей, но старался быть хорошим [550] . Джонни Кэш В 1962 году редактор и главный художник комиксов Marvel Стэн Ли придумал и нарисовал первого Человека-паука [551] , тем самым перевернув с ног на голову вселенную супергероев, произведя революцию в индустрии комиксов. В отличие от всех существовавших ранее супергероев, Человек- паук не был взрослым мужчиной превосходного телосложения и редкой отваги, изящно и галантно решавшим любые мировые проблемы. Это был подросток по имени Питер Паркер, который жил с тетей и дядей и сам имел множество проблем. С деньгами у его семьи было туго, а Питера еще и обирали хулиганы в школе. Были у него и проблемы с девушками. И суперспособности, которыми он действительно обладал — сверхсила, умение ползать по стенам и паучья чувствительность к надвигающейся опасности, — были обусловлены не великим призванием и не какой-то героической причиной. Собственно говоря, это были нежелательные последствия укуса радиоактивного паука. Иными словами, если Супермен больше походил на древнегреческого бога, ниспосланного с небес, который только притворялся простым смертным по имени Кларк Кент, то Человек-паук опустил супергероев на землю. Несмотря на то что посвященная ему серия комиксов называлась «Удивительный Человек-паук», чувствовал себя этот Человек-паук отнюдь не удивительно. Эту идею просто и лаконично сформулировал автор Marvel Лен Вэйн: «Кларк Кент — маска… Питер Паркер — факт» [552] Большинство людей считают Человека-паука первым в истории комиксов антигероическим супергероем [553] , хотя некоторые утверждают, что им является Бэтмен, причиной существования которого стала причудливая комбинация мрачного характера и жажды мести [554] . Но если исходить из того, что антигерой — это главный персонаж, у которого отсутствуют благородные качества классического героя, то имидж гордого крестоносца в сияющих доспехах первым действительно нарушил Человек- паук. Человек-паук стал супергероем по чистой случайности, а не по собственному желанию; он не просто совсем не образец целеустремленности и энтузиазма, но и человек с недостатками и глубокими внутренними противоречиями. Терзаемый сомнениями и мотивируемый скорее чувством вины, чем храбростью, Человек-паук подозревает, что в душе он плохой, и уж точно никакой не супергерой. Это нервный и неуверенный в себе человек, и читатель узнает об этом с первой минуты знакомства. На протяжении десятилетий внутренняя жизнь супергероев в основном оставалась вне главных сюжетных линий; внезапно это изменилось. В случае с Человеком-пауком его создатель смело использовал выноски типа «пузырь» с мыслями персонажа и показал читателям, что эти мысли не всегда совпадают с поступками. Люди видели яркий костюм и удивительные подвиги Человека-паука, но при этом — хоть об этом никто не догадывался — его очень тревожила двойственность своего существования и больше всего на свете он хотел быть обыкновенным, нормальным подростком. Художник Рамона Фрадон сказала, что, возможно, для революции в комиксах пришло время, и, судя по всему, это относится и к исследованиям в области психологической устойчивости «Невозможно постоянно заставлять персонажей вечно носиться туда-сюда, в какой-то момент придется задуматься над тем, чем они занимаются в неслужебное время» [555] , — пояснила она. Несмотря на то что Человек-паук создавался под влиянием момента и, как говорится, для одноразового использования, к концу XX века он затмил Супермена, став самым популярным героем комиксов в США [556] Супермен, возможно, и послужил прототипом для самых первых супергероев в истории комиксов, но Человек-паук стал новым шаблоном для более реалистичных и актуальных героев. Когда президента Барака Обаму спросили, кто его любимый супергерой, он сказал: «Я всегда питал слабость к модели Человек-паук — Бэтмен [557] . О ребятах, у которых слишком уж много суперспособностей, таких как, скажем, Супермен, я всегда думал, что они не заслужили статуса супергероев. Он достался им слишком легко. А вот Человек-паук и Бэтмен переживают определенные внутренние потрясения. Им живется совсем нелегко». Читатели всего мира отождествляли себя с супергероями, которые борются с внутренними проблемами, даже если во внешнем мире сражаются с совсем другими трудностями. Отсюда и возник целый поток супергероев нового типа — Невероятный Халк, Мстители, Сорвиголова, да и большинство супергероев нашего времени, — которые продемонстрировали, что супергерой намного сложнее, чем тот, кто просто борется за все хорошее против всего плохого [558] . Вполне вероятно, современные органичные супергерои населили пространство где-то между добром и злом. Подобно Человеку-пауку и многим сверхнормальным людям, они слишком хороши, чтобы быть злодеями, но слишком плохи, чтобы чувствовать себя героями [559] * * * Одно из самых первых воспоминаний Веры о своей жизни — это нечто вроде «пузыря» с мыслями, как в комиксах. Ей было пять лет, когда воспитательница в детском саду похвалила ее, назвав веселой и милой, но в душе девочка чувствовала, хоть пока и не умела выразить это словами, совсем другое: «Вы, черт побери, понятия не имеете, о чем говорите». Воспитательница Веры и правда не имела понятия о том, что на самом деле творится в жизни Веры. В саду она была маленькой болтушкой с двусмысленно темной кожей и широкой улыбкой, но по вечерам у нее было очень мало поводов улыбаться. Девочка жила в утлой квартирке с братом и матерью, которой проблемы с наркотиками не позволяли быть таким родителем, каким она должна бы быть. По подсчетам специалистов, около двух миллионов детей живут с родителем-наркоманом [560] , что существенно повышает риск плохого обращения с ними [561] Мать, злоупотребляющая психотропными веществами [562] , является одним из пяти главных предикторов жестокого обращения с детьми; кроме того, от одной до двух третей отчетов, подаваемых в органы опеки и попечительства, включают в себя сведения об употреблении в этих домах психоактивных веществ. Поскольку матери или отцы-наркоманы, как правило, больше озабочены тем, как достать наркотики, нежели воспитанием своих детей, самая распространенная проблема [563] в таких семьях — пренебрежение родительскими обязанностями. И хотя пренебрежение как минимум не менее вредно для ребенка, чем физическое или сексуальное насилие, специалисты, к сожалению, обычно уделяют этому явлению значительно меньше внимания [564] Взаимосвязь между наркоманией и жестоким обращением с детьми часто предельно очевидна; вот как ее сформулировала одна женщина, бывшая наркоманка: «Дело не в том, что наркоманами становятся плохие люди, и не плохие люди те, кто не заботится о своих детях. Просто это люди, власть наркотиков над которыми подавляет даже любовь, которую каждый родитель должен испытывать к своим детям. Наркомания побеждает даже ее» [565] Когда родители заняты поиском или употреблением наркотиков или недееспособны из-за своей зависимости, это не может не сказываться негативно на их детях. Деньги в таком доме часто тратятся на наркотики, а не на еду или одежду, а мама или папа нередко отсутствуют, находясь в тюрьме или в реабилитационных центрах для наркозависимых. Соответственно, в домах, где постоянно употребляют наркотики, родительский контроль практически отсутствует, и родители не проявляют к детям особого интереса. Большинство базовых потребностей их сыновей и дочерей — в питании, гигиене, контроле и внимании — часто не удовлетворяются совсем, либо детям приходится пытаться удовлетворять их самостоятельно. * * * Маленькая Вера легко справлялась с задачей собственного прокорма. Завтрак она просто пропускала. На обед клала в рюкзак фруктовую булку. На ужин обычно варила макароны и ела их с сыром — таким, посыпанным ярко-оранжевым порошком. Малышка самостоятельно кипятила воду на плите намного раньше, чем ей следовало научиться брать спички в руки. «А если мне было лень варить макароны, я просто ела хлопья», — вспоминает Вера, даже не осознавая того, что если ребенок, брошенный на произвол судьбы, выбирает хлопья, то он поступает так не из-за лени. Вера росла в центральной Флориде, в городке, слишком удаленном от побережья, чтобы быть красивым. Там было жарко и пыльно; район, где они жили, представлял собой ряды безликих улиц, состоящих из обшарпанных многоквартирных жилых домов, магазинчиков на углу и бунгало, покрытых штукатуркой пастельных цветов. Расположенная неподалеку фабрика по производству апельсинового сока насыщала воздух запахом горелых апельсинов. «Это то, что я помню о своем доме, — вспоминает повзрослевшая Вера. — Апельсины горят снаружи. Сигареты и наркотики внутри. Вечный запах чего-то горящего». Тетя Веры работала в католической школе, и девочка могла посещать ее практически бесплатно. Ей, безусловно, очень повезло, что она могла там учиться — люди вокруг твердили ей об этом все время, — однако контраст между школой и домом был для Веры болезненным. Когда перед футбольными матчами школу заполняла толпа заботливых мамаш, которые делали дочкам хвостики и плели косички, Вера наблюдала за всем этим с завистью и недоумением; она гордилась тем, что умеет сама завязывать хвост, но при этом не могла не задумываться над тем, каково это, когда тебя причесывает кто-то другой. Однажды девочка сказала матери, что хочет есть, и женщина тут же вышла из дома и вернулась с бутербродом из Arby’s. Вера просто не поверила своим глазам. Позже тем же вечером она спросила маму, не могут ли они время от времени покупать такие вкусные бутерброды. «Мы не можем позволить себе фастфуд», — отрезала та. Каждый день, направляясь в школу, со стороны Вера выглядела поистине героическим ребенком, стойко преодолевающим все трудности и проблемы, с которыми она сталкивалась дома. Но сама девочка вовсе не чувствовала себя героем. В школе ее жизнь казалась хорошей, но дома все было плохо. И сама она снаружи выглядела благополучной, но внутри чувствовала себя скверно. Может, поэтому девочка постоянно ощущала себя лгуньей, даже когда молчала. Поскольку Верина школьная форма была темно-синего цвета, никто не мог определить, что ее очень редко стирают, однако с тем, что было под формой, приходилось труднее. Девочка обычно донашивала нижнее белье кузины, пришпиливая его булавками там, где старые резинки больше не держали, и, будучи на людях, вечно молила Бога, чтобы трусы не съехали на лодыжки. Иногда, подбирая дома с пола грязную нижнюю одежду, девочка видела, как по ней ползали какие-то жучки; это зрелище и воспоминания о нем, возможно, будут порождать у Веры ощущение нечистоты всю оставшуюся жизнь. В подростковом возрасте у нее был один-единственный бюстгальтер, и между стирками он становился настолько заношенным, что девочка всегда старалась переодеваться в школьной раздевалке как можно быстрее, делая вид, будто куда-то торопится. Но однажды учительница физкультуры все же подловила ее. «Скажи матери, чтобы постирала тебе белье!» — буркнула она, и ее слова эхом отразились в длинных рядах металлических шкафчиков. А Вера опять почувствовала себя так, будто ее поймали на лжи. * * * И все же Вера каждый день надевала школьную форму, шла в школу и там поражала людей. Несмотря на все трудности, девочка училась не хуже, а то и лучше других учеников в классе и намного лучше своего брата, которого, пока Вера послушно сидела на уроках, исключали то из одной, то из другой школы; впоследствии он вообще только и делал, что кочевал из одного центра для несовершеннолетних правонарушителей в другой. С Верой же никогда не было никаких проблем. Она никогда не выглядела трудным ребенком. Она превосходила все ожидания, и никто, включая ее саму, не понимал, как ей это удается. Сегодня уже известно, что по пока не выясненным причинам девочки в среднем переносят стресс на этапе развития лучше, чем мальчики. В рамках одного исследования, самого масштабного и долгосрочного в своей категории, ученые изучили свидетельства о рождении, характеристики домохозяйств, подготовленность к детскому саду, академическую успеваемость и посещаемость, дисциплину в школе, процент окончивших школу и показатели судимости в огромной выборке, включавшей более миллиона школьников, родившихся между 1992 и 2002 годами в родном штате Веры Флориде, этнически и социально-экономически неоднородной местности. Так вот, исследователи обнаружили, что растущие в плохих домашних условиях [566] девочки не только в целом опережают мальчиков в школьной успеваемости, но и сестры опережают братьев, несмотря на то что воспитываются в одинаковой неблагоприятной обстановке. Следует отметить, что это гендерное различие проявляется еще в детском саду, сохраняется в начальной и средней школе и завершается весьма существенным разрывом в старших классах. Некоторые специалисты предположили, что, возможно, девочки менее подвержены негативному воздействию родительского дома, потому что в таких домах намного чаще отсутствует отец, а не мать [567] . Другие указывают на то, что девочки, как правило, менее темпераментны, и их действия чаще направлены внутрь, а не вовне [568] — то есть они придают своим проблемам субъективный характер, — а это именно те качества, которые приветствуются и вознаграждаются в школе. В средствах массовой информации супергерои-мужчины встречаются чаще, чем женщины, но в реальной жизни девочки по какой-то причине чаще мальчиков кажутся «пуленепробиваемыми», как будто они меньше страдают от низкого качества окружения [569] и меньше зависят от родительского воспитания [570] А может, как думала Вера, она просто лучше брата умела скрывать свою истинную сущность. После школы Вера иногда находила маму в переулке за местным баром, где рабочие, вышедшие на перерыв, и вечно пьяные завсегдатаи бара курили и пили, расположившись на выброшенных кем-то поломанных стульях. Когда Вера пыталась уговорить мать пойти домой, та отмахивалась от девочки, словно от назойливой мухи. «Почему ты просто не позволишь ей жить с теткой?» — однажды спросила маму какая-то женщина с осоловевшими глазами и грубым голосом курильщика, из-за которого было непонятно, пытается она таким образом просто избавиться от Веры или хочет спасти бедного ребенка, вырвав его из негативной среды. «Да потому что мне не нравится эта сука, вот почему», — злобно ответила мать, выразившись неточно, но все-таки, скорее всего, имея в виду тетю. Взрослые захихикали, а Вера потихоньку проскользнула в переулок и отправилась домой. Как-то раз Вера так сильно рассердилась на мать из-за того, что та отказывалась идти домой, что пригрозила убежать из дома, и после этого долго пряталась за кустами карликовой пальмы, росшими у дороги. Много позже, увидев, что мать все-таки приближается к месту, где она прячется, девочка в восторге выскочила перед ней с криком: «Я здесь, я здесь!» И тут же поняла, что мать и не думала ее искать. Она шла за сигаретами. В старших классах Вера, выполнив домашние задания, встречалась с мальчиком постарше, жившим с ней на одной улице; подростки курили сигареты, украденные у Вериной мамы, пили пиво и занимались сексом на диване. Вера не могла объяснить, зачем она все это делала, равно как и то, зачем она однажды порезала запястья зубчатым ножом, после чего ей пришлось идти в школу с большими пластырями на руках, но она точно помнит, что ей очень хотелось, чтобы кто-нибудь — нет, не кто-нибудь, а кто-то из учителей, — хоть что-нибудь сказал по этому поводу. Но никто не сказал ни слова. * * * Вы можете сказать, что в том, что Вера пила, курила и занималась сексом, нет ничего героического, но в этом нет и ничего удивительного. Сверхнормальные, возможно, кажутся сверхлюдьми, но таковыми не являются, поэтому в своей трудной борьбе они нередко становятся на путь нарушителей правил или моральных норм [571] . Многим психологически устойчивым подросткам и взрослым приходится учиться вести двойную игру, но при этом у них нет злых намерений и обычно они вредят себе и подвергают себя опасности больше, чем других. В какой-то период жизни они могут связаться с плохой компанией или злоупотреблять алкоголем и наркотиками, препятствуя собственному успеху; не используют благоприятные возможности или занимаются беспорядочным сексом. Те же, кто их до этого поддерживал и возлагал на них большие надежды, сокрушенно качают головами и вздыхают, рассуждая о разбазаренном потенциале и несдержанных обещаниях [572] . Во всяком случае, какое-то время кажется, что ребенок с устойчивой психикой выбрал для себя путь разрушения, но, как это часто бывает со сверхнормальными людьми, на самом деле все совсем не так. В 1967 году, всего через несколько лет после того, как Человек-паук успешно приземлился на страницы комиксов, психоаналитик Дональд Винникотт представил профессиональному сообществу работу под названием «Делинквентность как символ надежды» [573] . Толчком к обсуждению этой темы специалистами учреждений для осужденной молодежи, поведение которой было признано делинквентным в суде, послужил тот факт, что иногда плохое, и даже противозаконное, поведение следует рассматривать как вполне здоровый признак. По словам Винникотта, это своего рода сигнал SOS, манифестация идеи, что, если производить достаточно шума и достаточно яростно махать руками, какой- нибудь наблюдатель, возможно, заметит твои сигналы и придет на помощь. Кто-то где-то, возможно, спасет тебя, изъяв из негативной среды и избавив от необходимости постоянно к ней адаптироваться. Иными словами, как минимум некоторое время делинквентное поведение говорит о том, что если жизнь юного правонарушителя изменится к лучшему, то есть надежда, что изменится и он сам. Начиная с детского сада, Вера упорно молчала о том, какова была ее жизнь на самом деле. По мере того как девочка росла и вступала в контакты с новыми людьми — новыми друзьями, учителями и тренерами, — появлялись новые шансы на то, что однажды кто-нибудь вмешается и изменит ситуацию. Возможно, именно поэтому в короткий период в старших классах Вера все же позволила себе показать окружающим, что с ней что-то не так, что она вовсе не такая благополучная, как им кажется. Вполне вероятно, девочка надеялась, что кто-нибудь из взрослых заметит, что ее оценки становятся хуже, а сама она изо дня в день спит на уроках, положив голову на парту. Однажды ее даже привезли домой после полуночи полицейские, но, когда они позвонили в двери дома, там никого не оказалось. Иногда подобный сигнал SOS бывает вполне эффективным, и сверхнормальный ребенок или подросток получает реальную помощь — на этот раз не благодаря легкости характера и покладистости, а, наоборот, из-за того что вдруг становится трудным, а то и по-настоящему проблемным. Нередко, однако, как в случае с Верой, эти несимпатичные крики о помощи так и остаются без ответа, и сверхнормальный ребенок разуверивается в людях. Он понимает, что помощи ждать не стоит, и возвращается к самостоятельному спасению самого себя. * * * В колледже Вера служила олицетворением многообразия и образцом для подражания на ниве преодоления жизненных невзгод. Ее фото как образцовой студентки-стипендиата использовалось в материалах, призывавших выпускников поступать в их колледж; девушка принимала участие в специальном семинаре для студентов в первом поколении. Однажды ее даже включили в список лучших студентов и пригласили на прием в дом президента. И каждый раз, слыша слова «Ты такая удивительная!» — а слышала она их часто, — девушка чувствовала то же самое, что и в тот далекий день в детском саду: в комикс-«пузыре» с ее мыслями опять было написано: «Вы, черт побери, и понятия не имеете, о чем говорите». Никто во всем мире не знал, да и, возможно, не хотел знать, что происходит с Верой, когда она не улыбается мило и бодро с фотографии на доске почета или с первой парты в учебной аудитории. Стипендии и финансовая помощь позволили ей учиться в колледже, но не помогали вести нормальную студенческую жизнь вместе со сверстниками и вписываться в их среду. Когда сокурсники шли в кафе или бар, Вера отнекивалась и отправлялась заниматься туда, где были бесплатные закуски. Время от времени она все же составляла друзьям компанию; тогда девушка останавливалась возле банкомата, вводила запрос на получение средств и делала вид, что вытаскивает из прорези двадцатку. Проделывая все это, она, в сущности, воровала деньги у самой себя, но, присоединившись к одногруппникам, все равно чувствовала себя преступницей. А когда у Веры заканчивалась туалетная бумага, она воровала ее в кабинках в туалетах колледжа, засовывая все запасные рулоны, которые могла, в свой рюкзак. Она даже подумывала ради приработка устроиться на работу в стрип-бар или продать яйцеклетки, но так и не сделала ни то ни другое. Вера всегда воспринимала свою жизнь как нечто фальшивое и лживое, но теперь, чем больше она получала, тем больше ее существование напоминало ей воровство. Если «получить что-то честно» означает унаследовать это от родителей, то Вера чувствовала, что она нечестно получила саму жизнь, как будто украла то, что ей не предназначалось. Дело было не в том, что ее успехи не были настоящими — ведь девушка много и упорно трудилась над их достижением, — но она знала, что ничто из этого не произошло так, как хотелось бы верить окружающим. Сокурсники Веры выглядели шикарными и ухоженными, как и кампус их колледжа. Ребята походили на персонажей телесериала, на людей, чья одежда никогда не бывает грязной; на людей, которые никогда в жизни не крали туалетную бумагу в общественных туалетах и никогда даже не думали о том, чтобы каким-то образом продавать самого себя. Веру то мучили подозрения, что все они ведут пустую и легкомысленную жизнь, то мысли о том, что ее жизнь темна и уродлива. Ее успехи были чуть ли не самыми впечатляющими в кругу всех ее знакомых, но девушка не могла отделаться от ощущения, что ей никогда не стать такой хорошей, как те, кто ее окружает. Однажды Вера прикурила от сигареты молодого строителя, который клал новую кровлю в их общежитии. Ей понравилось, как парень при этом чуть прищурился, как будто ему что-то очень приглянулось. Скоро они регулярно перекуривали вместе, а затем и регулярно занимались сексом в мотеле у шоссе. Вечерами Вера делала задания с однокурсниками, а затем выходила из общежития и влезала в ожидавшую ее неподалеку машину. Время, которое они проводили вдвоем, не было каким-то особенным, зато оно казалось реальным — реальное время, проведенное с реальным человеком, который жил реальной жизнью с реальными проблемами. Перед восходом девушка возвращалась назад через переднюю дверь общежития, быстро показывая студенческий охраннику, дремавшему в холле у стойки. Это был единственный человек в мире, который знал ее секрет, в чем бы этот секрет ни заключался. Поспав часок-другой, Вера плюхалась на свое место в первом ряду большого лекционного зала, с тетрадями и ручками, готовая к работе. Тело ломило от недавнего секса; девушка чувствовала, как деревяшка сиденья давит на ее плоть; это была тупая боль, сродни той, когда одним ногтем сильно давишь на нижнюю часть другого. И эта боль служила ей телесным напоминанием о том, что и студенты, сидящие рядом с ней, и профессор, который улыбается ей с кафедры, не знают, какая она на самом деле. И эта двойная жизнь заставляла ее чувствовать себя незаурядной, неприкасаемой и — несчастной. В один из родительских уик-эндов президент ее колледжа, зная, что к Вере не приедет ни мать, ни отец, попросила девушку понянчиться со своим маленьким сыном. «Ничего себе, поверить не могу, что сама президент знает, кто ты», — восхищенно сказала тогда ее соседка по комнате в общежитии, но Вера была совершенно уверена, что никто в мире, и уж, конечно, президент колледжа, не знает, кто она на самом деле. Вечером президент горячо поблагодарила студентку за помощь, однако забыла ей заплатить. И Вера тотчас же убила эту женщину в своей голове, то есть включила ее в категорию людей, которые только притворяются, что им на нее не наплевать. «Об этом никто не подозревает, — думала Вера, — но я воровка, шлюха, а теперь еще и убийца». * * * Веру часто мучил вопрос: а что если помимо всего скверного, что она о себе думает, она еще и наркоманка, как ее мать? После окончания колледжа девушка нашла работу в Нью-Йорке; в течение дня она много работала, а ночью кайфовала. После многих лет борьбы с жизненными трудностями она чувствовала себя невероятно уставшей. Каждый день, каждую минуту своего существования Вера превосходила ожидания окружающих, а сама с нетерпением ждала момента, когда сможет вернуться домой и отгородиться от всего мира дверью. Девушка делала длинные затяжки, куря обычные сигареты, задерживала в легких дым марихуаны и глотала содержимое бутылочек сиропа от кашля; погружаясь в психотропный сон, она раздумывала над тем, что, возможно, после долгих лет усилий, нацеленных на то, чтобы оторваться от своих корней, ее семья и гены в конце концов затянут ее в ловушку наркотической зависимости. Следует признать, употребление психоактивных веществ и злоупотребление ими относятся к категории умеренно наследуемых, поэтому, поскольку ее мать была наркоманкой, Вера действительно подвергалась такому риску [574] . Взаимосвязь между негативным детским опытом и злоупотреблением психоактивными веществами во взрослом возрасте сегодня четко задокументирована, но ее ни в коем случае нельзя объяснить одними генами. Чем с большими трудностями и невзгодами сталкивается ребенок в детстве, тем выше вероятность, что в подростковом возрасте он выберет рискованные модели поведения, связанные с наркотиками, алкоголем и сигаретами, независимо от того, были ли его родители наркоманами или алкоголиками [575] . Столкновение в детстве даже с одним-единственным хроническим стрессовым фактором в два-четыре раза повышает вероятность того, что во взрослом возрасте человек будет употреблять наркотики или алкоголь и злоупотреблять ими [576] , а люди, пережившие в детстве целый ряд стрессов, страдают от этой зависимости в десять раз чаще, чем их более благополучные сверстники. Такая четкая линейная зависимость между стрессом на ранних этапах жизни и злоупотреблением психоактивными веществами во взрослом возрасте прослеживалась учеными в течение четырех поколений начиная с 1900 года [577] ; кстати, она наблюдается не только у людей, но и у других приматов. Макаки-резус, которые на этапе вскармливания подвергаются серьезному стрессу, в частности отлучению от матери и социальной изоляции, при предоставлении им доступа склонны потреблять больше алкоголя — до точки опьянения — по сравнению с макаками, которых не подвергали такому испытанию [578] . Исследователи подсчитали, что именно негативным детским опытом любого типа, вместе взятым, в конечном счете объясняется от половины до двух третей серьезных проблем с употреблением психоактивных веществ среди взрослого населения [579] Таким образом, для более полного понимания взаимосвязи между неблагоприятными условиями жизни в детстве и алкоголизмом и наркоманией в более взрослом возрасте в уравнение помимо наследственности нужно включить употребление наркотических препаратов людьми с психическими расстройствами с целью лечения [580] На протяжении всей истории человечества главным предназначением наркотических средств было облегчение человеческих страданий, что предполагает и их самостоятельный прием с целью ослабления эмоциональной боли. Эмоции — это сигналы, которые мы посылаем самим себе о своей среде, и, безусловно, депрессия, тревожность, проблемы со сном и посттравматический стресс, которые часто являются спутниками несчастливого детства, служат весьма четким сигналом, что что-то пошло не так и человеку необходимо каким-то способом облегчить страдания. Если воздействие неблагоприятных обстоятельств на ранних этапах жизни приводит к хроническому стрессу, то хроническое употребление психоактивных веществ может быть одним из способов с ним справиться [581] ; речь идет о так называемой специальной адаптации [582] , подходе, безусловно, элементарном и контрпродуктивном. Доказано, что такие вещества, от продуктов питания до сигарет, от алкоголя до сиропа от кашля, от марихуаны до героина, относятся к нейрорегуляторам [583] и способны изменять состояние мозга и настроение. «Чертово курение, — пишет Джеймс Роудс в своих мемуарах. — Эти волшебные цилиндрики с поистине экстраординарными лечебными свойствами предлагали мне все, чего, как я чувствовал, мне не хватало» [584] . Одни препараты успокаивают нас, снижая активность амигдалы, другие — высвобождая нейротрансмиттеры, такие как допамин или серотонин, способные умерять горе и отчаяние. Впрочем, чтобы понимать, что наркотики и алкоголь могут применяться как эффективные болеутоляющие, вряд ли нужно быть ученым. Исполнители кантри-музыки поют нам об этом уже не первое десятилетие: «Если не откупорить эту бутылку до завтра, — пел Дуайт Йоакам в песне «Это не повредит», — я точно знаю, меня накроет тоска» [585] Следовательно, такие потребители психоактивных веществ, как Вера, не столько стремятся к эмоциональному состоянию, приносящему им наслаждение, сколько стараются убежать от истощающих их негативных чувств. Такое было, например, с Робертом Писом, молодым человеком, довольно сильно напоминающим Веру, потрясающую историю которого о перемещении с улиц Ньюарка в респектабельную Лигу плюща рассказывает фильм «Короткая и трагическая жизнь Роберта Писа» [586] Пис, как и Вера, чувствовал себя чужим среди других студентов колледжа; «Я просто ненавижу всех этих титулованных ублюдков!» — признавался он в один из редких моментов. И он тоже часто уходил из своей утонченной среды и после работы в университетской столовой уединялся в комнате в общежитии, чтобы покайфовать: «Это позволяет чувствовать себя так, будто ничто в мире не имеет значения, даже время, и хотя бы пару часов просто быть». Поскольку сверхнормальные люди, подобные Вере и Роберту Пису, часто изолированы и оставлены наедине со своими проблемами, они стараются быть самодостаточными [587] Истинные мастера самоисправления, они нередко пытаются улучшить свои эмоции посредством употребления психоактивных веществ [588] , используя их вместо человеческой поддержки [589] из-за убеждения, что не могут на нее рассчитывать. Чувствуя, что им не на кого положиться, они начинают зависеть от еды, сигарет, алкоголя или наркотиков. Иными словами, в попытке достичь самоуспокоения, самоуправления и саморегулирования они прибегают к самолечению. Не зря же говорится, что «каждая проблема когда-то была решением». Со временем Вера получила новую работу в компании, в которой сотрудников тестировали на наркотики, и перестала кайфовать по вечерам — точно так же как когда-то в школе однажды подняла голову с парты и вернулась к учебе. Она просто взяла и сделала это. Без наркотиков и сиропа от кашля девушка почувствовала себя в ловушке, как будто ее лишили возможности хоть на какое-то время перестать приспосабливаться и побыть собой. Тогда-то ее и начали посещать суицидальные мысли, что совсем неудивительно, так как, по оценкам специалистов, две трети попыток самоубийства родом из несчастливого детства [590] . Но Верина склонность к самосохранению опять победила. Кроме того, ей, постоянно испытывающей чувство вины, очень не хотелось неприятно удивить окружающих, показав им без прикрас того человека, которым, как она боялась, была на самом деле; человека, которым, как ей казалось, она была всегда; девушку, которая только кажется хорошей, а в действительности скверная и испорченная; девушку, об истинной сути которой люди не имеют ни малейшего представления. Вера также чувствовала, скорее всего, ошибочно, что, если бы ее жизнь оборвалась прямо сейчас, это не оказало бы на мир особого влияния, а раз так, зачем суетиться? Самоубийство показалось ей слишком уж решительным шагом. Зачем? Если вместо этого можно было просто убить в себе человека, которым она притворялась. Она могла перестать быть удивительной и потрясающей. Превратить победу в поражение. Зайти намного, намного дальше, став героиновой наркоманкой. Знание, что это возможно, очень ей помогло. * * * Вера прошла долгий путь от несчастливого детства в захолустном городке в центральной Флориде как в прямом, так и в переносном смысле. За окном небоскреба, где она теперь работала, во всех направлениях громоздились сплошь здания да мосты; никаких карликовых пальм. У нее был диплом бакалавра и ответственная, квалифицированная работа, и единственным психоактивным веществом, которое она теперь себе позволяла, был выпиваемый изредка бокал вина. Вера стала весьма успешной бизнес-леди, и ее часто приглашали поделиться своей историей (довольно сильно отредактированной версией) с ребятами из Клуба мальчиков и девочек, который спонсировала ее компания. И все равно каждый раз, заходя в общественный туалет и видя рулон туалетной бумаги — только руку протяни, — Вера вспоминала обо всем том скверном, что она, по ее мнению, творила в жизни. Она воровала. Встречалась с мужчинами в дешевых гостиничных номерах. Одурманивала себя наркотиками. Носила грязное белье. Чувствовала гнев и даже ярость по отношению к людям, которые ей помогали. Через две недели после 11 сентября Вере нужно было лететь на самолете. По пути в аэропорт она попросила таксиста остановиться, зашла в магазин и купила картину в рамке, которая была ей совершенно не нужна. Вера взяла ее с собой в салон, чтобы, если самолет захватят террористы, можно было разбить стекло и сделать что-то вроде оружия. Усевшись на свое место — руки на подлокотниках, ноги касаются картины, лежащей под передним сиденьем, — девушка размышляла о том, что она, вероятно, единственный пассажир самолета, который контрабандой пронес с салон оружие. Вера очень хотела быть такой же, как остальные пассажиры, которые спокойно сидели в своих креслах, закрыв глаза и попивая воду из маленьких пластиковых стаканчиков. И хотя ее намерения были добрыми и даже героическими, она чувствовала себя закованной в своей роли, — роли человека, всегда готового к борьбе за выживание. «Я знала, что никогда и ни за что не позволю загнать себя в ловушку беззащитности и беспомощности, — вспоминала она. — И ни в коем случае не сяду в самолет с пустыми руками». Если герой — тот, чьей храбростью, великими достижениями и добрыми качествами восхищаются другие люди [591] , то Вера чувствовала, что не имеет на это ни малейшего права. Хотя ее часто называли храброй и мужественной за то, что ей удалось преодолеть в жизни, сама она не чувствовала себя особенно смелой. «Смело ли прыгнуть с тонущего корабля и яростно плыть в бурлящих волнах, кишащих акулами, или же это просто единственное, что человек может и должен сделать в подобных обстоятельствах?» — размышляла она вслух. В 1997 году Даниэль Челленер написал книгу под названием Stories of Resilience in Childhood: The Narratives of Maya Angelou, Maxine Hong Kingston, Richard Rodrigues, John Edgar Wideman, and Tobias Wolff («Истории психологической устойчивости в детстве, рассказанные Майей Энджелоу, Максин Хонг Кингстон, Ричардом Родригесом, Джоном Эдгаром Вайдманом и Тобиасом Вулфом) [592] . Любопытно, что изначально рабочее название книги звучало так: «Автобиографии отчаявшихся детей» [593] . Со временем Челленер решил, что термин психологическая устойчивость описывает этих мужчин и женщин лучше, чем слово отчаяние, и, возможно, он прав. Правда и то, что отчаяние и психологическая устойчивость не такие уж разные конструкции; по сути, они нередко очень тесно взаимосвязаны. Но Вера между храбростью и отчаянием явно не видела ничего общего, что и привело ее к поистине разрушительным и ошибочным суждениям относительно своего благополучия; девушка решила: что бы она ни имела в жизни, это нельзя считать заслуженным [594] Возможно, именно отчаяние испытывал легенда кантри-музыки Джонни Кэш большую часть своей жизни или по крайней мере после того, как его четырнадцатилетний брат Джек погиб в результате несчастного случая в деревообрабатывающем цеху. Джек был «золотым ребенком» [595] , который, несмотря на то что с юного возраста планировал принять сан священника, зарабатывал для семьи деньги, в то время как младший Кэш, которому тогда было всего двенадцать, прохлаждался на рыбалке. Всю свою оставшуюся жизнь Джонни мучило чувство вины и отчаяния из-за того, что он выжил — как потому, что он обожал старшего брата, так и потому, что подозревал, что сам он не слишком хороший человек. И Джонни был не единственным, кто так думал; «Жаль, что ты не погиб вместо Джека» [596] , — сказал как-то раз его отец после очередной ночи пьянства младшего сына. Вскоре после смерти брата Джонни увидел фильм «Франкенштейн», и полюбил эту историю на всю жизнь; исполнитель отождествлял себя с монстром, который был плохим, но старался быть хорошим. Всю оставшуюся жизнь певец рассматривал как битву света и тьмы [597] , как борьбу между положительным влиянием погибшего брата и его собственными негодным образом жизни. «Человек в черном», — под таким именем Кэш был известен широкой аудитории, — скорбел и носил траур всю жизнь, что, впрочем, возможно, в некоторой мере было обусловлено его любовью к темной одежде, музыке стиля госпел и возбуждающим препаратам. Иногда Кэш принимал пилюли, чтобы всю ночь провести за рулем или взбодриться перед концертом; иногда он пил их, чтобы на смену негативным чувствам пришли позитивные [598] . В любом случае, делая это, он доходил до точки, в которой, по словам самого певца, «чувствовал себя вряд ли человеком» [599] . Отчаянно желая умереть, он однажды забрался глубоко в лабиринт пещер в Теннеси, где бывал раньше и где после того, как сели бы батарейки в фонарике, он наверняка погиб бы в темноте. Но Господь спас Джонни от самоубийства, и он, теперь уже изо всех сил мечтая остаться в живых, сумел найти выход из лабиринта. У входа в пещеру его встретила Джун Картер, женщина, чья любовь тоже стала для него спасением; вместе с матерью Кэша она ждала его с едой и питьем. Правдивость этой истории часто подвергают сомнению [600] , но, как бы там ни было, именно эту притчу певец рассказывает в автобиографии [601] Ветеран Иракской войны Джессика Линч была, безусловно, права, когда сказала: «Правда всегда более героическая, чем шумиха вокруг нее» [602] . Правда о детях и взрослых с устойчивой психикой заключается в том, что они не идеальны. Oни не святые и не ангелы. Мы слишком многого ожидаем от наших героев, желая, чтобы их истории всегда вдохновляли и никогда не сбивали с толку и не разочаровывали. Сверхнормальные люди могут обладать некоторыми замечательными способностями, но все равно они всего лишь люди; у них нет мощного иммунитета к проблемам, скажем с алкоголем или наркотиками; напротив, они входят в группу повышенного риска, по крайней мере в некоторые периоды своей жизни. Возможно, самое экстраординарное в сверхнормальных не то, что у них никогда не бывает собственных трудностей, а то, что они с ними борются. Подобно Человеку-пауку (и Джонни Кэшу), Вера никогда не чувствовала себя потрясающей и удивительной. Она так же, как окружающие, недоумевала, как ей, единственной из семьи, удалось достичь реального успеха и жить трезвой жизнью. Надо сказать, ее положение было довольно странным: она была наиболее успешным членом своей деструктивной семьи, но при этом, насколько ей было известно, человеком с самым сложным прошлым среди своих друзей и коллег. Когда-то Вера мечтала о чистом белье и нормальной еде, а теперь, когда все это у нее было, она слушала свою любимую песню Amazing Grace в любой аранжировке и в любом исполнении и мечтала о своего рода спасении — о том, чтобы наконец почувствовать себя чистой и хорошей не только снаружи, но и внутри. Теперь Вере предстояло простить себя за то, что она делала прежде и каким человеком вынуждена была быть. Она испытывала двойственные эмоции по отношению к своим инстинктам выживания, которые хоть и были глубоко человечны и адаптивны, не всегда и не совсем совпадали с героическими идеалами. Вера еще не знала, что чувство вины — не только за то, что ты единственный умеешь выживать, но и за то, как тебе это удается, — неотъемлемая часть эмоций жертвы. Но это, безусловно, понимал Виктор Франкл; и именно об этом он говорил в одном из самых смиренных отрывков, посвященных холокосту: «Выживали только те узники, которые после нескольких лет кочевания из лагеря в лагерь в борьбе за существование избавлялись от последних моральных принципов и ради своего спасения были готовы использовать любые средства, как честные, так и другие, даже жестокость, воровство и предательство друзей. Мы, те, кто вернулся благодаря невероятному везению или чуду — называйте, как хотите, — знаем, что самые лучшие из нас не вернулись» [603] |