История Дипломатии. Ист дипломатии. Составитель Локтионов (копия) (копия). Книга подготовлена издательством Мидгард (СанктПетербург) удк 94(100) ббк 63. 3(0) И90

• Название: Книга подготовлена издательством Мидгард (СанктПетербург) удк 94(100) ббк 63. 3(0) И90
• Анкор: История Дипломатии
• Дата: 02.06.2022
• Размер: 452.84 Kb.
• Имя файла: Ист дипломатии. Составитель Локтионов (копия) (копия).docx
• Тип: Книга; #565528
• страница: 27 из 34

Постепенно, иногда на основании случайных наблюдений и прецеден­тов, и выработался в течение XVI в. характерный для московской дипло­матии очень сложный этикет. В основе этого этикета лежали несомненно западноевропейские образцы. Весь московский «посольский обряд» резко отличается и от восточного, и от византийского; но, перенесенный из За­падной Европы, «обряд» в Москве утратил свою гибкость, принял закос­тенелые формы, оброс азиатскими условностями и не допускавшими из­менения мелочами. В конечном итоге московские дипломаты уверовали, что созданный ими посольский чин и есть настоящий, общепризнанный порядок, которому подчиняются или должны подчиняться все государ­ства. В 1654 г. послы царя Алексея заявили цесарским «думным людям», что они будут править посольством не так, как от них требуют, а «как в посольских обычаях ведетца», а «иных государств послы и посланники нам не в образец».

В представлении московских дипломатов все государства делились на ран­ги в зависимости от их политического значения. Далеко не каждого госуда­ря московский царь мог признать себе братом. Прежде чем вступить в дипло­матические сношения с тем или иным государем, в Москве старались узнать, действительно ли он независимый правитель или «урядник» (вассал). Швед­ских королей из дома Ваза в Москве долгое время считали простыми «обдер-жателями» (регентами), недостойными сноситься непосредственно с самим царем, и требовали, чтобы сношения велись через новгородских наместни­ков, против чего шведское правительство всячески протестовало. Иван IV и Сигизмунда-Августа попрекал, что он называет шведского короля братом: ведь он должен был бы знать, что дом Ваза происходит от простого водовоза. По договору 1687 г. курфюрст Бранденбургский обязался при приеме рус­ских послов проявлять особую почтительность, так как московское прави­тельство курфюрста ставило ниже короля. Еще в конце XVII в. бранденбург-ские послы тщетно хлопотали о том, чтобы им в Москве оказывалась та же почесть, какую оказывают император и все короли.

Вне зависимости от ранга того или иного государства все сношения с иностранными державами строились на принципе охранения государевой «чести».

«Честь» эта выражалась в первую очередь в «именовании», т. е. в титу­ле. «Самое большое дело государскую честь остерегать; за государскую честь должно нам всем умереть. Прежде всего нужно оберегать государское име­нование. Начальное и главное дело государей чести остерегать». «Не толь­ко нам есть, но и на свет зреть не можем», - говорил во Франции в 1668 г. стольник П. И. Потемкин по поводу «прописки» в царском титуле, увидев в этом «великого государя нашего, его царского величества, в самом вели­ком его государском деле страшное нарушение». Вопрос о титуле стоял все­гда на первом месте. Настойчивость русских дипломатов в этом вопросе раз­дражала иностранцев, а иногда их придирчивость и смешила. Но за отвле­ченными спорами скрывались совершенно реальные соображения, посколь­ку титул выражал определенные права, и всякое умаление в титуле косвенно означало отказ от этих прав. Это отлично понимали и западноевропейские дипломаты, проявлявшие неменьшее упорство в вопросах титула. Их шо­кировала только грубость формы, в которой московская дипломатия отста­ивала свои претензии.

« Государева честь» выражалась и в ряде мелочей, которые должны были обозначать более или менее высокое положение государей, представляемых послами. Московское правительство настаивало, чтобы грамоты к царю печатались обязательно большой печатью; представители царя должны были всегда требовать первого места, чтобы русских послов принимали по тому же обряду, как принимали иностранных послов в Москве, и т. д. Все это практиковалось и при западноевропейских дворах, но европейская дип­ломатия не могла никак отделаться от представления о « московитах », как о варварах, и потому крайне нетерпимо относилась к их щепетильности в вопросах этикета.

Сношения с иностранными государями велись через посредство «послов великих», «легких послов» или посланников и «гонцов». Различие зависе­ло отчасти от важности и цели посольства, частично от удаленности от Моск­вы государства, куда отправлялись посольства. Чем выше был ранг посы­лаемого лица, тем больше была и сопровождавшая его свита, и тем труднее был ее проезд до места назначения. «К цесарскому величеству, - говорит Котошихин, - великие послы не посылаваны давно, потому что дальний проезд, через многие разные государства, и послам великим в дороге будет много шкод и убытков, а посылаются к цесарю посланники». В зависимо­сти от важности посольства во главе его ехал боярин, окольничий, стольник или человек меньшего чина.

Послы, какое бы звание они ни носили, получали от Посольского прика­за наказ, в котором детально излагались инструкции, как поступать при посольстве и даже что и как говорить. В последнем случае делалась, впро­чем, оговорка: «А будет учнут спрашивати о иных каких делах, чего в сем великого государя наказе не написано, и им [послам] ответ держать, смотря

по делу... а лишних речей не говорить». Неограниченных полномочий по­слы не получали и ничего решить не могли без сношений с Москвой; поэто­му они обычно на всякое непредвиденное предложение отвечали: «... и мы о том скажем его царскому величеству, как, бог даст, увидим его светлые очи». Послов посылали только для предварительных переговоров, «а за­крепить нам договорные статьи без указа великого государя не можно », - говори ли они.

Наказы подробно излагали и весь церемониал посольства. Послам за­прещалось до аудиенции у государя вести какие-либо переговоры с мини­страми и даже бывать у них, «да и ни в которых христианских государствах того не бывает, что, не быв у того государя, к которому кто послан, наперед ходить и дела объявлять думным людям». Это условие вызывало обычно много споров, так как, несмотря на категорическое заявление московских дипломатов, предварительные встречи с руководителями внешней полити­ки были в обычае, хотя бы в виде взаимной любезности. При первом же по­сольстве в Константинополе в 1496-1497 гг. произошло на этой почве недо­разумение: паши (турецкие вельможи), желая сделать любезность москов­скому послу М. Б. Плещееву, пригласили его до аудиенции у султана на пир и хотели сделать ему подарки. Но Плещеев «от доброй чести и подчива-ния» отказался довольно грубо: «...мне с пашами речи нет; я пашино пла­тье не вздеваю и данных денег их не хочу, с салтаном мне говорити». Такие эпизоды происходили постоянно и в позднейшее время. Когда в 1668 г. П. И. Потемкин проезжал через Бордо, то представитель короля маркиз де Сен-Люк осведомился, сделает ли ему посол ответный визит, если он его посетит. Потемкин ответил, что, «по царскому указу, он под страхом смер­ти не может посещать кого-либо, прежде чем представится королю», и, что­бы смягчить впечатление от отказа, послал маркизу собольи меха, но тот их не принял.

Другим требованием было, чтобы русский посол не представлялся госу­дарю одновременно с послами других государств и даже в один и тот же день сними.

Далее следовали указания, как приветствовать иностранного государя. Московское правительство следило, чтобы послы не допускали никаких унизительных проявлений почтения. Послам, отправлявшимся к султану, давался наказ «поклон правити стоя, а на колени не садиться». В 1588 г. посол в Персии Васильчиков наотрез отказался от целования «шаховой ноги»: «.. .я того и слухом не слыхал, что государя нашего послам и послан­никам государей в ногу целовать». Не согласился он также, чтобы шах взял царскую грамоту, сидя верхом на лошади. В том и другом персы уступили. В Крыму московское правительство боролось против обычая ханских есау­лов (чиновников) бросать перед послом свои посохи и требовать «пошли­ны» за переход через эти посохи.

Подобные столкновения происходили не только при восточных дворах. В 1614 г. гонцу Ивану Фомину при «цесарском» дворе говорили, что его предшественники учились кланяться императору и на аудиенции прекло-

нялись до земли. Фомин ответил, что «во всей вселенной у великих госуда­рей того не ведется, которые посланники и гонцы от великих государей к великим государям посыланы бывают, что им до земли кланяться; подоба­ет то делать подданным». Еще в 1654 г. посланника Баклановского «дум­ные люди» императора германского спрашивали: «как вы будете у цесар­ского величества, какую ему честь вздадите и как учнете кланяться?» Бак-лановский ответил, что «учиться мы у думных людей не будем... А буде предков великого государя нашего... посланники учились, и то они учини­ли простотою» (глупостью).

Следующим камнем преткновения был вопрос о том, как будет спраши­вать иностранный государь о царском здоровье и снимет ли он шляпу при произнесении царского титула. В 1613 г. император, которому представ­лялся посланник царя Михаила Ушаков, «государеву имени маленько пре­клонялся, и шляпу сымал», а при отпуске «приказывал челобитье сидя». И в следующем году, когда гонец Фомин передавал императору поклон царя, то император, «сидя на месте, тронул у себя на голове шляпы немного, а против... царского именованья не встал». Фомин сделал ему замечание, что он нарушает обычай. Император приказал гонцу продолжать говорить, но Фомин ответил, что ждет, когда император встанет и спросит о здоровье царя. Император велел сказать Фомину, что не помнит, вставали ли его предшественники, когда им передавались царские поклоны, и приказал Фомину идти к себе на квартиру и ждать указа. В данном случае, впрочем, поведение императора объяснялось тем, что Михаил Федорович еще не был признан им официально. В 1667 г., при приеме Потемкина, испанский ко­роль снял шляпу в ответ на его поклон, но стоял в шляпе, пока посланник произносил «царское именование». Потемкину разъяснили, что «как де вы, посланники царского величества, вошли в палату, и королевское величе­ство снял шляпу в то время для брата своего, великого государя вашего... а не для вас посланников». По договору в 1687 г. курфюрст Бранденбургский обязался слушать именование и титул царя стоя, сняв шляпу, «с непокро-венною головою» и принимать царскую грамоту своими руками и отдавать ее точно так же.

Порядок принятия царской грамоты и вручения ответной был одним из скользких дипломатических вопросов. Московское правительство требова­ло, чтобы иностранные государи делали это своеручно. Когда в 1614 г. им­ператор велел канцлеру взять грамоту у Фомина, то гонец отказался пере­дать ее канцлеру и вручил ее самому императору. Длительный конфликт произошел в 1674 г., когда посланнику П. И. Потемкину император на ауди­енции передал ответную грамоту не лично, а через одного из приближен­ных. На протест московского правительства последовал ответ, что при им­ператорском дворе принято ответные грамоты отсылать прямо на кварти­ры к послам и что в данном случае сделана была любезность в отношении московского посла.

При представлении иностранным государям послы говорили речи соглас­но полученному ими наказу, зорко следя, чтобы при произнесении царско-

го титула государь ветал. Речь произносилась, если можно так выразиться, коллективно: один член посольства начинал, другие продолжали. Первый посол, «вшед в палату», говорил, от кого и к кому прислано посольство, причем добросовестно перечислял все титулы обоих государей, держа в ру­ках грамоту. На вопрос о здоровье московского государя отвечал второй член посольства: «как они поехали от великого государя царя... и великий госу­дарь наш... дал Бог, [был] в добром здоровье». Затем третий член посоль­ства говорил, что с ними прислана «любительная грамота». После вруче­ния грамоты преподносились «любительные поминки» (подарки) от царя, преимущественно меха, иногда ловчие птицы.

По возвращении послы представляли в Посольский приказ подробнейший отчет о своей поездке в виде дневника, в котором изо дня в день, по «стать­ям», излагалось все, что они делали, видели, говорили и слышали за грани­цей. Эти так называемые «статейные списки» представляют громадный ин­терес не только для истории русской дипломатии, но и для пополнения на­ших знаний по истории тех государств, куда ездили русские послы. Впро­чем, в той части, в которой излагался ход переговоров, в статейных списках кое-что приукрашивалось; иностранных государей заставляли говорить язы­ком «холопов» московского государя, а собственные слова послов излагались в самом выгодном для них свете, «и те все речи, которые говорены, и кото­рые не говорены, пишут они в статейных списках не против того, как говоре-но, прекрасно и разумно, выставляючи свой разум на обманство, чтоб достать у царя себе честь и жалованье большое» (Котошихин).

Не менее сложен был ритуал приема иностранных послов в самой Моск­ве. На границе послов встречал пристав, высланный навстречу воеводой пограничного города. Уже тут начинались местнические счеты. Обе сторо­ны зорко следили за тем, кто раньше снимет шапку, и наблюдали за тем, чтобы не сделать лишнего шага навстречу друг другу и ехать «о высокую руку», т. е. с правой стороны, пускаясь на всевозможные хитрости, причем иностранцы бывали изобретательны не менее русских.

С момента вступления на русскую почву послы получали «корм» в зна­чительном количестве. Достаточно сказать, что цесарскому послу Мейер-бергу, приезжавшему к Алексею Михайловичу, полагалось на день по 7 ча­рок вина двойного, по 2 кружки «ренского», по 2 кружки романеи, по l/z ведра и 4 кружки различных сортов меду и по ведру пива и т. д. Содержание по­слов, тем более такое, по их собственному выражению, «изобильное», за счет государства, куда их посылали, было не в обычае в Европе и вызывало изумление; но качество продовольствия было невысокое, и на этой почве происходили часто недоразумения. В пути за снабжением посольства всем необходимым наблюдал приставленный к нему пристав. Со своей стороны и русские послы за границей пользовались всюду казенным содержанием и даже получали денежные субсидии на дорожные расходы, так как сумм, отпускаемых из приказа, обычно нехватало.

По дороге в Москву послов всюду встречали с почетом, но воеводы не долж­ны были обмениваться с ними визитами, так как твердо держалось прави-

ло, что до царской аудиенции никакое должностное лицо не должно с ними видеться. Голландское посольство въезжало в Вологду в 1675 г. «при зву­ках труб и литавр», в сопровождении выехавших им навстречу дворян и немецких купцов. В течение всего пребывания оно пользовалось всевозмож­ными знаками внимания со стороны воеводы, который, однако, по указан­ной причине был лишен возможности «беседовать» с самим послом, а ви­делся только с лицами из его свиты. Случалось, что по пути представители местного населения обращались к послам с просьбами о заступничестве пе­ред местными властями, и такие ходатайства имели иногда успех.

За несколько верст не доезжая Москвы, посольство должно было остано­виться в ожидании разрешения на въезд в столицу. В день, назначенный для въезда, из царской конюшни высылались возки или кареты и верхо­вые лошади. Перед самой Москвой навстречу выезжали новые «московские» приставы. Начинались неизбежные споры и проволочки относительно того, посол или пристав первый выйдет из своей кареты или слезет с коня, и Гер-берштейн очень хвалится тем, что обманул москвича, сделав вид, что пер­вый готов сойти с лошади. Затем читались от имени царя приветствия, и пристав садился в карету к послу, тоже предварительно поспорив, какое место в ней займет. В 1678 г. спор между польско-литовскими послами и приставами тянулся два часа: «...шествие остановилось, доложили вели­кому князю, и он... решил, чтоб два русских имели в средине поляка, во втором ряду два поляка - москвича и т. д.». С этого момента приставы, или « попечители», как их называли иностранцы, не отходили почти от сво­их опекаемых, заботились об их устройстве и снабжении, служили посред­никами между ними и Посольским приказом и одновременно разведчика­ми, через которых московское правительство старалось узнать намерения послов и получить сведения об европейской ситуации. Приставы получали соответствующие инструкции из приказа, о чем говорить и как отвечать на те или иные вопросы.

Въезд послов в Москву происходил с большой пышностью, при большом стечении народа. Вдоль всего пути стояли конные служилые люди и бояр­ские холопы в богатом вооружении, на роскошно убранных конях, и выст­роена была пехота со знаменами и пушками. Вся эта обстановка должна была внушать послам представление о богатстве и могуществе московского царя.

Уже в XVI в. для помещения особенно часто приезжавших в Москву по­слов, крымских, ногайских и польско-литовских, существовали особые дворы; остальные располагались в частных домах. С начала XVII в. в Ки­тай-городе, на Ильинке, был устроен особый Посольский двор. Послов стре­мились изолировать, под предлогом охраны их личности к ним приставля­лась стража, которая никого не пропускала к ним; не разрешалось им и выходить со двора. «Заперли передний двор, - рассказывает участвовав­ший в голштинском посольстве к царю Михаилу Олеарий, - и приставили 12 стрельцов с тем, чтобы до первого представления [царю] никто из нас не выходил из дому, и чтоб никто из посторонних не входил к нам; но приста-

вы ежедневно посещали послов и справлялись, не нуждаются ли они в чем. Кроме того, в нашем дворе постоянно находился при нас русский перевод­чик, который распоряжался стрельцами для наших услуг и рассылал их за покупками разных вещей, потребных для нас». Но после аудиенции голш-тинским послам было объявлено, что им разрешено выходить из своего по­мещения, что город открыт для них и что если они пожелают выехать куда-нибудь, то им пришлют лошадей.

В течение XVII в. полутюремный режим послов в Москве постепенно был смягчен. Им разрешалось даже приглашать и самим посещать знакомых. Конечно, в отношении послов враждебных Москве держав продолжали при­нимать всяческие предосторожности.

В день аудиенции к послам являлись назначенные для того придворные со свитой. Опять возникал спор о том, где встретить этих посланников. При­ставы настаивали на том, чтобы послы встречали их у подножья лестницы. Послы видели в этом умаление чести их государей и делали вид, что их за­держивает то одно, то другое, и старались ухитриться встретить гостей по­средине лестницы. Приставы поспешно переодевались в нарядное казенное платье, чтобы сопровождать послов во дворец. Для послов подавали опять лошадей с царской конюшни или (в XVII в.) царскую карету. Шествие дви­галось с большой торжественностью. Впереди шли стрельцы, затем следо­вали подарки царю - причудливые серебряные сосуды, кони, всякие «за­морские диковинки». Перед послами секретарь посольства или кто-нибудь другой из их свиты вез, высоко подняв в руке, верительную грамоту, завер­нутую в камку (шелковая материя), затем уже ехали послы в сопровожде­нии приставов. Вдоль пути опять выстраивались войска. Все улицы быва­ли усеяны народом, сбежавшимся поглазеть на пышную церемонию. Рус­ские видели в этом многолюдстве, с одной стороны, проявление могуще­ства их царя, а с другой - выражение уважения к послам. Потемкин в Париже, когда ехал на королевскую аудиенцию, обиделся, что на улице по этому случаю было мало народа.